Текст книги "Окончательная реальность"

Автор книги: Вильгельм Зон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Пойдемте в графический кабинет – там спокойно, – попросил он.

– График, пошел на фиг, – изрек Вильгельм и двинулся по направлению к современному искусству.

 
Спросил Глазунов Кабакова: Илья,
Кто лучше работает – ты или я?
Господь их услышал, сказал тихо:
Братцы, зачем вам, великим, друг с другом тягаться?
 

Создатели экспозиции современного искусства могли бы взять эти строки поэта в качестве эпиграфа к своему необычному решению: посетитель оказывался перед двумя входами. В некотором смысле их правильнее было бы назвать выходами. Выбрав один из двух входов-выходов и познакомившись с современными авторами, вы покидали Третьяковку. В левом проходе любители искусства осматривали одну экспозицию, а в правом выходе – другую. Выбрав, уже нельзя было вернуться назад, не купив новый билет и не пройдя все залы музея с самого начала. Таким образом, озадаченный посетитель стоял перед нелегким выбором. Левая дверь открывала возможность для знакомства с восточнорусским поп-артом, который, несомненно, являлся одним из важнейших художественных течений послевоенного мира. Правая дверь приглашала продолжить осмотр русской реалистической живописи, с невероятной мощью расширяющей и углубляющей вековые традиции. Договорившись встретиться на улице, Вильгельм пошел налево, Умберто двинулся направо.

Послевоенный реализм в основном носил исторический характер. Вот «Тост за победу» – работа классика еще советской живописи Герасимова. Тбилиси, февраль 42-го. Щедрый грузинский стол. В центре Буденный. В руках отнюдь не кавказский кубок, а простой граненый стакан. Вокруг офицеры Закавказского военного округа. Рядом с маршалом соратники по Первой конной – бравый рубака Городовиков, только что назначенный командовать Закавказским фронтом Тюленев, еще молодой Гречко, нынешний министр обороны Восточной России. Нет только старого друга Ворошилова. Нет и Лаврентия Павловича…

Переворот, проведенный людьми Буденного в Тбилиси, по оголтелости напоминал погромы, которыми прославились конармейцы еще в Гражданскую. Несостоявшийся диктатор Кавказа, тем не менее, опять сумел сбежать. Поимка и ликвидация Берии, осуществленная чуть позже группой Скорцени, остается одним из загадочных эпизодов Второй мировой войны. Зачем руководству СД понадобилась эта операция, неизвестно. Некоторые говорят, что сыграли роль деньги партии, которые, возможно, контролировал Берия, другие полагают, что это был своего рода подарок новому русскому правительству, кто-то просто считает, что «он слишком много знал».

А вот и знаменитая картина Александра Дейнеки «Шах и мат». На полотне – плечистый русский офицер играет в шахматы с небритым немецким военнопленным. Великодушное довольное лицо русского, да и вся его фигура, скорее похожая на фигуру атлета, чем шахматиста, демонстрирует полную уверенность в великолепном ходе, неотражаемой атаке, неминуемо ведущей к победе в партии. Немец напротив – грустен. Серое лицо почти сливается с серым мундиром. Кажется, что перед нами как раз шахматист, но шахматист, внезапно осознавший, что проиграл. Ссутулившись, он как будто размышляет не над ответным ходом, которого нет, а над своей горькой, постылой судьбой. Играющих окружают веселые наблюдатели. Американцы и англичане в диковинных пилотках и сетчатых касках смеются, перемигиваются, что-то шепчут друг другу – одним словом, очень довольны. Экскурсоводы любят эту картину, потому что здесь есть что порассказать. Весна 1942-го выдалась многообещающей для Вермахта. Решив в основном свои задачи на севере и в центре, германская армия начала наступление на юге. Форсировав Керченский пролив и выйдя на Таманский полуостров, она готовилась к битве за Кавказ.

Неожиданно для многих 10 марта части Закавказского военного округа под командованием Тюленева, вместо того чтобы готовиться к обороне, вошли в Иран. Шаха Пехлеви свергли через 12 дней после начала вторжения. Новый премьер отдал приказ о прекращении сопротивления, и 24 марта вооруженные силы Ирана сложили оружие перед союзниками. В течение нескольких дней Иран утратил суверенитет и превратился в гигантский плацдарм для подготовки англо-американского вторжения на Кавказе.

Гитлер был шокирован внезапностью изменения ситуации. Руководитель абвера Канарис и несколько других офицеров разведки оказались в гестапо. Чтобы находиться ближе к действующей армии в изменившихся условиях, Гитлер перенес ставку в Винницу. Пытаясь выиграть время и опередить союзников, он отдал приказ о «величайшем наступлении». Все силы – на завоевание Кавказа и Сталинграда. Это главное!

Русская армия усиливала сопротивление. Счет шел на дни, так необходимые для концентрации англо-американских дивизий в Иране. «Настал момент прекратить отступление – ни шагу назад», – этот приказ генерального штаба стал главным в то ужасное лето. Отчаянное сопротивление продолжалось день и ночь. 9 августа 1942 года, под звуки Седьмой симфонии Шостаковича, транслируемой с утра по российскому радио, с плацдармов в районе Джульфа – Тебриз массированная переброска англо-американских войск к театру военных действий, известная в истории как операция «Шах и мат», началась. В тот же день 17-я армия Гота при поддержке 3-й румынской армии взяла Краснодар, одновременно пал город нефтяников Майкоп. Гитлер мечтал о первой кавказской нефти. Но нет – нефтяные промыслы Майкопа успели уничтожить. Разрушения оказались столь значительными, что добыча нефти там возобновится только в начале 50-х.

Потрясение от вступления англо-американских войск в войну на Кавказе было сильным. И хотя 21 августа подразделения элитных горно-стрелковых полков водрузили флаг со свастикой на вершине Эльбруса, это стало последним успехом Вермахта на юге.

6-я армия генерала Паулюса, поддерживаемая танками Манштейна, вышла к берегу Волги 23 августа. Невзирая на отчаянные контратаки защитников города, Паулюсу удалось укрепиться на подступах к Сталинграду. Ночью Сталинград был разбомблен, теперь его предстояло взять штурмом. С самых первых ожесточенных стычек на улицах стало ясно – боевой дух русских силен как никогда. Катастрофа, которую никто не ждал, началась 19 ноября. Когда уставшие солдаты Вермахта отдыхали после шестого безуспешного штурма, русская армия на севере и англо-американская на юге ударили во фланги Паулюса. Ахиллесовой пятой германского фронта стали слабые итальянские части, расположенные именно на флангах. Паулюс полагал, что держит защитников города за горло, но сокрушительные удары танков и авиации поставили крест на его надеждах. Союзникам удалось достигнуть практически полной внезапности. В результате – к 23 ноября кольцо окружения замкнулось. 300 000 немецких и итальянских солдат оказались в чудовищном котле. Быстро наступала зима. 6-я армия погибала.

В полной мере осознав ситуацию, Гитлер направил Паулюсу известие, что назначает его фельдмаршалом. Это было равносильно приказу о самоубийстве. Никогда ни один немецкий фельдмаршал не попадал в плен живым. 30 января Паулюс застрелился. Эпоха стремительных блицкригов закончилась. После головокружительных успехов немцы впервые потерпели поражение. Новая Россия и ее союзники готовились к контрнаступлению.

Наращивать, наращивать и наращивать военную мощь требовал Гитлер от Шпеера: «Мы должны отстоять завоеванные позиции и развить успех». Программа военной мобилизации промышленности набирала обороты. Русские также быстро увеличивали потенциал. Гонка вооружений, на долгие годы ставшая главным фактором экономической политики врагов, нарастала. Америка, как и обещала, отдавала все силы своей промышленности фронту. Для России наступила пора возвращать союзнический долг.

9 мая 1943 года части дальневосточного фронта под командованием Иосифа Апанасенко пересекли границу с Маньчжурией. Старый конармеец Апанасенко оказался еще одним соратником Буденного, сыгравшим решающую роль.

Главный удар в направлении Харбина нанесла 58-я танковая дивизия Котлярова. Одновременно из юго-восточной части Монгольской народной республики на территорию Китая вошла механизированная группа Забайкальского фронта при поддержке монгольской кавалерии. Героические действия русской армии на Дальнем Востоке и полная неспособность Японии воевать на два фронта делали ее поражение неизбежным. В июне американцы овладели Марианскими островами, спустя месяц освободили Филиппины. В августе Япония потеряла Индонезию, а к осени оставила Индокитай. Сокрушительное поражение потерпела и Квантунская армия в Маньчжурии, где 5 августа, всего за несколько недель до победы, был смертельно ранен и в тот же день скончался герой Японской войны генерал Апанасенко.

Исторические события часто находили отражение в полотнах русских реалистов. «Следы войны» Коржева, «Фашист пролетел» Пластова, «Хороший человек был генерал Апанасенко» Попкова, «Купание в Амуре» Жилинского.

– Чего вы тут застряли, – вдруг услышал Умберто голос Вильгельма. – Я успел все осмотреть, прождал вас на улице битый час, раскошелился на новый билет, весь музей пробежал по новой. Чего вы торчите среди этой скукотищи? Надо было идти со мной налево. Вот там настоящее искусство. Современное!

«Опять начинается», – подумал Умберто и язвительно спросил:

– Хотелось бы понять, как же вы определяете, какое искусство современное, а какое нет, если работы созданы в одно время?

– Очень просто. Современное искусство позволяет себе смеяться, надменная повествовательность больше никому не нужна. Ирония и смех – вот основные атрибуты нового взгляда. Поставить под вопрос всё. Опровергать, развенчивать, придавать иные смыслы.

– И всё смеясь? Смех обычно используют, чтобы привлечь плебеев, неспособных воспринять что-то более сложное. – Умберто старался говорить сухо. – Все эти дураки-комедианты, выступающие в бесконечных смехопанорамах, нужны лишь для того, чтобы оболванивать людей, делать из них послушных обезьян.

– Обезьяны не смеются, смех присущ только человеку, – благодушно ответил Вильгельм. Изучив направление, на американский манер называемое поп-артом, Вильгельм пребывал в прекрасном расположении духа: работы русских поп-артистов пришлись ему по вкусу. Хотя поначалу он несколько испугался. Картина, напугавшая его, была написана в манере, пародирующей соцреализм 30-х годов. На ней – стол, уставленный полупустыми бутылками. За столом три человека, очевидно, в последней стадии опьянения. Один из них, пожилой, одет в генеральскую форму. Он судорожно вцепился в кресло, чтобы не упасть. Тупой взгляд устремлен в одну точку. Кругом поломанная мебель. Персонажи выписаны с большим чувством юмора, гротескно, можно даже сказать – карикатурно. Самый смешной, с перекошенным лицом, схватившись за горло, стоит в углу. Приглядевшись, Вильгельм ахнул. Да это же Гитлер! Нагнулся, прочитал подпись: «Кукрыниксы. Последняя пьянка». «Ну и ну», – подумал Вильгельм и пошел дальше.

Дорога, проложенная бывшими советскими карикатуристами Куприяновым, Крыловым и Соколовым, оказалась магистральной. Великолепная живопись их учеников Комара и Меламида, остроумные скульптуры молодого художника Пригова, острые работы признанного гения Кабакова…

Вильгельм вышел на улицу. Прождав, конечно, не час, а минут семь, плюнул, действительно купил новый билет и отправился обратно в музей на поиски Умберто. Он нашел его у самого выхода перед картиной Ильи Сергеевича Глазунова. Любимец состоятельных москвичей старшего возраста, Глазунов писал представителей власти и деловых людей, артистов и спортсменов. Особенной популярностью пользовались его работы в «исконно русском» стиле. Так, знаменитый триптих «Внуки Гостомысла» изображал депутатов Государственной Думы. Никулина, Вицина и Моргунова в образе Рюрика, Трувора и Синеуса. Мастерство Ильи Сергеевича было столь высоко, что ему, до мозга костей восточному человеку, не стеснялись заказывать портреты кое-кто из западных властелинов.

Огромная картина в богатой раме занимала отдельный зал. И не случайно. Фактически она отражала официальный взгляд на русскую историю, который утвердился в Восточной России после 45-го года. Гениальное произведение явилось беспощадным приговором и тем, кто проводил безжалостный опыт построения «нового мира» согласно марксистско-ленинской теории, и тем, кто разделил Великую Россию стеной, мешая единому народу объединиться.

На полотне центральное место отводилось пятиконечной звезде. По периметру – кровавые лидеры октябрьского переворота во главе с Лениным, в центре диктатор Сталин с приспешниками. Левая часть картины напоминала о великой истории. Художник представил хрестоматийные образы ученых, деятелей литературы и искусства. Плоды их творческого гения соседствовали с авторами, – несомненно, новаторское решение. Здесь же герои побед и мученики поражений, православные святые и русские государи. На переднем плане автопортрет художника почему-то в обнимку с Керенским.

Справа от звезды теснилось все мерзкое и отвратительное. Выступающий на фоне факельного шествия Адольф Гитлер, подобострастно глядящий на него Геринг, кривляющийся певец Челентано, какие-то полуголые мужики с фотографий Лени Рифеншталь. Самым отвратительным на холсте был гадкий оскал Бронислава Каминского, правителя Западной России, и кондовая рожа Леопольда Ильича – председателя КГП (профашистской казацко-готской партии, правящей в Крыму и на Дону).

Сверху – прогрессивные силы. Первые президенты русского Востока Косыгин и Громыко. Лидеры двух мощных ветвей оппозиции академики Сахаров и Солженицын. Представители союзников – недавно почивший Черчилль и лидер Тихоокеанского альянса красавец Кеннеди. Противостояние Востока и Запада ощущалось в картине повсюду, даже на рекламных плакатах, мастерской рукой художника вплетенных в сложнейшую композицию. На одном – счастливый русский ребенок на фоне голубого неба пьет кока-колу, на другом – неприятный толстомордый человек протягивает зрителю банку с пивом «Пей „Толстяка“! Отличное баварское качество». Венчала полотно статуя Свободы, как бы нависшая над германским орлом и собиравшаяся дать ему по башке.

Среди десятков персонажей, рассыпанных по холсту и отличавшихся размером в соответствии с оценкой автором их значимости в мистерии ХХ века, внимательный зритель мог разглядеть в числе прочих мелко-отрицательных героев современности крохотное улыбающееся личико в широкополой шляпе. Разглядев, не узнать было нельзя – Вернер Карл Гейзенберг – отец немецкой атомной бомбы.

* * *

Гейзенберг оделся потеплее. Конец сентября. Определенно, или все-таки вероятно, в Копенгагене уже холодно. Взяв нетяжелый чемодан, он вышел на улицу к ожидавшему автомобилю. – Поехали, – бросил он водителю и погрузился в размышления.

«Итак, чего же я хочу от Бора? Зачем еду в Копенгаген? Мне постоянно кажется, что упущена какая-то деталь. Бор, безусловно, первый из нас, отец всех нас. Современная атомная физика началась, когда он понял, что квантовая теория приложима к материи. 1913 год. Все, что мы сделали, основано на его великом озарении. Хотя, в сущности, Бору просто повезло. В начале семнадцатого он получил подлинную неопределенность… Боже мой, сколько лет прошло! Впервые я приехал в Копенгаген в 24-м. Через год создал квантовую механику… Но Бор! Он придавал всему смысл, направлял на верный путь. Вот и сейчас, я надеюсь, он мне поможет, только не знаю, чем. Методика выработана. Бор даже не представляет, какое решение я нашел. Реактор! Неужели мне надо лишь похвалиться? Чтобы создать необходимое количество урана-235, нужно двадцать тысяч лет, в реакторе я создам ему замену. Плутоний – вот этого Бор не сообразил. Придется потратить десять – пятнадцать лет, но не двадцать же тысяч. Да, похоже, я действительно хочу похвалиться перед учителем. Десять лет – ничтожный срок, а эту войну мы выиграем и так».

Гейзенберг выглянул в окно: Принц-Альбрехт-штрассе. Он поежился. Нет, ему просто показалось, что по коже побежали мурашки. Теперь нечего бояться. Всего несколько бесед с улыбчивыми офицерами СД в доме на Принц-Альбрехт-штрассе. Сейчас эти беседы воспринимались как мелкие неприятности. Легкое недопонимание, которое быстро разрешилось благодаря вежливости и обаянию приятных молодых людей из VI отдела РСХА. Принцип неопределенности Гейзенберга перестал соблюдаться в отношении Гейзенберга. Сейчас он точно знал, где находится и с кем.

Поезд прибыл по расписанию. Центральный вокзал. Не так много штатских среди скопления серых армейских мундиров…

Ланч в институте прошел, как и предполагал Гейзенберг, без пользы. Шансов для разговора с Бором, конечно, никаких. Наедине они не оставались, и, кроме того, похоже, Вернер произвел на присутствующих не лучшее впечатление, разглагольствуя об успехах германской дипломатии.

– Ты изменился, – сказал ему Бор.

– Нам надо поговорить, – решился Гейзенберг.

– Вряд ли это возможно.

– Прошу тебя, Нильс.

– Приходи вечером домой. Маргарет хочет тебя увидеть. Только, пожалуйста, не говори о политике.

Осенний вечер прохладен. Гейзенберг не ошибся, одеваясь почти по-зимнему. Дом в Нью-Карлсберге, знакомый хруст гравия под ногами, входная дверь Бора, рывок за знакомую рукоять звонка. Мальчуган лет восьми приоткрыл тяжелую дверь.

– Проходите. Вы Вернер?

Ребенок говорил по-английски. Это было странно.

Шаги. Гейзенберг обернулся.

– Мой дорогой Вернер!

– Маргарет, боже мой! Я несказанно тронут, что вы сочли возможным пригласить меня!

– Мы должны пытаться продолжать вести себя как люди.

– Да, да, безусловно… Маргарет, я так рад.

– Нильс сейчас будет. Познакомься, это Майкл. Он… – Маргарет замялась, подбирая слово, – он гостит у нас. Майкл, это господин Гейзенберг. Ты ведь знаешь, господин Гейзенберг наш друг.

– Майкл Фрейн, – по-взрослому представился ребенок.

Гейзенберг не скрывал удивления.

– Поразительная история, Вернер, – заговорила Маргарет, убедившись, что ребенка нет рядом. – Этот мальчик уникален, он wunderkind, – гений, причем в разных областях. С шести лет переводит Чехова. С пяти читает работы Нильса, Эйнштейна, Паули, Ферми, твои, конечно. Уравнения Шредингера решает быстрее Шредингера, а в квантовой физике разбирается точно не хуже Ганна.

– Конечно, Ганн ведь химик.

– Ты все шутишь, а ведь это поразительно. Его нашел Дирак где-то у себя в Бристоле и попросил Нильса заняться ребенком. И вот война. Мы даже не знаем, что сейчас с его родителями.

По лестнице спускался Бор. Гейзенберг вздрогнул: увлекшись рассказом про необыкновенного ребенка, он не услышал шагов.

– Прости меня, я навязался к тебе с этим визитом.

– Маргарет хотела тебя увидеть.

– Да, спасибо. Ты все еще ходишь под парусами?

– Я понимаю, ты в затруднительной ситуации, но нет – и на лыжах я тоже больше не хожу. Зачем ты приехал? Хочешь говорить о физике?

– Да, возможно…

– Над чем работаешь?

– Над разными вещами.

– Расщепление? – Бор говорил отрывисто.

Гейзенберг попытался смягчить разговор:

– В старые добрые времена мы с тобой регулярно совершали пешие прогулки.

– Да. В старые времена.

– Не желаешь ли пройтись сегодня вечером?

– Слишком холодно. Боюсь, в этом нет необходимости.

Гейзенберг размышлял. Он взвешивал все «за» и «против». Он не мог преодолеть чувства, что эта встреча обязательно даст ему нечто важное.

– Работаешь над бомбой? – вдруг спросил Бор.

– Похоже, в мире все, кроме тебя, работают над ней.

– В таком случае, я не хочу говорить. В комнату вошел Майкл и сел на стул в углу.

– Послушай, Нильс, бомба требует уран-235, а мы никогда не сможем выделить его достаточное количество.

– Я не хочу говорить.

– Чтобы выделить один грамм урана-235, потребуется двадцать шесть тысяч лет.

– Я не буду говорить!!!

– Вот, значит, как! – мелкое, злобное чувство захлестнуло Гейзенберга. – А я делаю реактор.

– Не желаю слушать!

– Как ты и предсказал в тридцать девятом, уран-238, непригодный для оружия, будет превращаться в новый элемент. Он в свою очередь распадется, и получится элемент, который можно будет расщепить, по крайней мере, так же быстро, как и уран 235. – Гейзенберг улыбался.

Бор замер, бледными губами тихо произнес:

– Плутоний.

– Плутоний, – подтвердил Гейзенберг.

– Я должен был сам до этого дойти.

– Зачем тебе? Ты же не делаешь бомбу. Ты же хочешь остаться чистеньким. Не волнуйся, сложи два и два, нам потребуется пятнадцать лет, слишком сложно технически и слишком дорого. Эта война давно закончится. Я уже сказал Шпееру. Они не рассчитывают на бомбу.

– Чего ты хочешь от меня? «Дай мне какую-нибудь подсказку, я чувствую, есть ключ. Я рискую жизнью, выдавая тебе секретные сведения, проговорись, дай мне ключ», – думал Гейзенберг.

– Маргарет! – резко вскрикнул Бор, будто прочитав чужие мысли. – Вернер уезжает, выйди проститься.

– Бор, пожалуйста, не выгоняй меня. – Гейзенберг испугался. – Все расчеты проведены. Критическая масса превышает тонну. Это вопрос отдаленного будущего, нужен большой реактор, слишком сложно.

– Господин Гейзенберг, – раздался из угла писклявый голос Майкла. – Почему тонна? Это ошибка. Вы опираетесь на уравнения рассеяния, посчитанные Перреном и Флюгге в тридцать девятом году, но они посчитаны для урана-238, а надо считать для урана-235. По моим прикидкам, нужно килограммов пятьдесят 235-го. Бор побледнел.

– З-за-молчи, – выдавил он. «Вот оно», – понял Гейзенберг.

– Маргарет! Мне пора идти, попрощайся со мной.

– Вернер, ты что, не пересчитывал уравнение рассеяния? – Бор начал приближаться к Гейзенбергу.

– Не пересчитывал, нет… Маргарет! Мне пора идти!

– Надо было считать, ориентируясь на уран-235. А ты не посчитал?

– Нет, не посчитал! А я не посчитал! Не по-счи-тал! Маргарет! – вдруг заорал Гейзенберг. – Да выйди же ты, наконец!

– Стой! – Бор решительно бросился к Гейзенбергу.

– Ну-ну, Бор, обойдемся без рук. Чего ты разволновался, мой дорогой? Не пятнадцать, так полтора года все равно уйдет.

– Не зачеркивай нашу дружбу, прошу тебя, остановись!

– У меня нет выбора. Попрощаемся? Бор в ужасе отшатнулся, сделал шаг назад, развернулся и медленно пошел к растерянно моргающему мальчугану. Задумчиво посмотрев на него, он с каким-то особым вывертом тяжело и смачно влепил ребенку такую оплеуху, что искры посыпались из детских глаз.

Герлах устал. Постоянные головные боли вконец измотали его. Проект «Уран» вошел в завершающую стадию, и он чувствовал, что не справляется с грузом ответственности. После возвращения Гейзенберга из Копенгагена концепция изменилась. Герлаху стоило больших трудов объяснять Шпееру, почему нужно пересмотреть подход, а главное, почему придется увеличивать финансирование. Еще бы, программа, рассчитанная на долгие годы неспешной работы, теперь должна была уложиться в 36 месяцев. Поверив Гейзенбергу и убедив руководство в возможности получить бомбу в ближайшем будущем, Герлах взвалил на себя ношу, которую уже не мог нести. Три года пролетели как один день. Ему казалось, что он превратился в старика. Гейзенберг, напротив, расцвел. Оставаясь мозгом проекта, Вернер успевал еще работать его лицом. Несомненно, это была приятная работа. Светские рауты, на которых высшие чины СС щеголяли в смокингах, галантные офицеры Люфтваффе в парадных мундирах, а красотки Рейха – в экстравагантных вечерних нарядах, редко обходились без его участия.

Правда, к осени 44-го веселья стало меньше. Ситуация на фронте ухудшалась не по дням, а по часам.

1943 год прошел в тяжелых позиционных боях. Война стала напоминать Первую мировую. В битве на измор Германии становилось трудно тягаться с экономической и ресурсной мощью Альянса.

Когда после разгрома Японии там сменилось правительство и по разведывательным каналам стала приходить информация о возможном вступлении бывшего союзника в войну на стороне русских, Гитлер впервые почувствовал угрозу поражения. Он приказал Гиммлеру обеспечить хотя бы нейтралитет Японии, любой ценой. Тогда впервые прозвучали слова о возможности применения новейшего разрушительного оружия. «Оружие сдерживания» – так окрестила его геббельсовская пропаганда.

Тем не менее, 1 января 1944 года Япония объявила войну Германии.

Вечером 2 января Шпеер собрал секретное совещание.

Гейзенберг разглядывал собравшихся. Фон Браун – проектировщик ракеты «Фау-2» – держался хорошо, а Герлах совсем раскис. Гейзенберг не мог понять, чего он так нервничает. Работа шла полным ходом, и лично у него не было сомнений, что бомбу удастся испытать не позже лета.

– Фюрер отдал приказ наказать за предательство Японию, – объявил Шпеер. – Мы должны быть готовы до конца года.

Герлах покрылся испариной.

– Гросс-адмирал Денниц, субмарины готовы доставить «фау» к точке старта? – Шпеер был как никогда деловит.

– «Тип IX» способен достигнуть Японии при условии дозаправки на базе Огненная Земля, – отчеканил Денниц.

– Недаром же мы поставили у власти в Аргентине Перрона. – Шпеер заулыбался. – Он наш друг. Фон Браун, итак, вы готовы?

– Несомненно.

– Герлах самая большая наша проблема! Сколько зарядов и когда будут, наконец, сделаны?

Герлах закашлялся.

– Мы изготовим два заряда к декабрю, – произнес Гейзенберг. Он чувствовал, что наступает его звездный час, он готов был рискнуть.

Герлах начал задыхаться.

– Отлично. Я полагаю, руководителем операции, – Шпеер на секунду задумался, – «Принуждение к миру», да, да, «Принуждение к миру»! – будет назначен гросс-адмирал Денниц. Всем спасибо! – Шпеер встал. – Хайль Гитлер!

Разгромив, а затем получив в союзники Японию, Альянс обезопасил свои тылы. Полный контроль над Тихим океаном осуществлял американский флот, перебазированный в Нагасаки. Это дало возможность направить огромные силы с востока на запад. Позиционная война 1943 года подходила к концу. Летом 44-го количество перешло в качество, сотни дивизий, сконцентрированных на Западном фронте, были готовы к решающей битве и освобождению Москвы. 22 августа русские, британские, американские и даже небольшое количество японских частей начали наступление по всему фронту. Денниц вызвал Гейзенберга поздно вечером.

– Придется рисковать: из обещанных зарядов сделан только один. Если нет двух шансов – мы используем единственный. Готовьтесь, вы знаете, что делать.

29 августа 16 специально подготовленных субмарин класса «тип IX» вышли из укрытых железобетоном гнезд на Атлантическом побережье Франции и взяли курс на южную оконечность Аргентины. На каждой из лодок – по одной ракете «фау». Какая из них несет атомный заряд? Никто в экипажах не знает, где та единственная, главная ракета. Шестнадцать к одному. Надежная ставка.

Огненная Земля. Добрались без потерь. Дозаправка. Длинный путь по пустынным просторам Тихого океана. Остров Пасхи. Микронезия. Здесь лодки рассредоточиваются, каждая идет своим курсом, лавируя между островами, выбирая самые глухие маршруты в океане, стараясь ничем не обнаружить себя и тем спасти не жизни – но бесценный груз.

Тысяча миль до цели.

Части 5-й гвардейской танковой армии Ротмистрова занимают город Пушкин, в образовавшийся прорыв врываются подразделения 1-й танковой армии Катукова и 6-й гвардейской армии Чистякова.

800 миль до цели.

Войска генерала Моделя ведут ожесточенные бои за станцию Ивантеевка на железнодорожной трассе Москва – Ярославль.

600 миль до цели.

На левом фланге Центрального фронта 2-я танковая армия генерал-лейтенанта Родина освобождает город Бронницы.

400 миль до цели.

58-я дальневосточная танковая дивизия Котлярова занимает Мытищи, командующий 1-м Центральным фронтом генерал армии Рокоссовский переносит штаб вплотную к окраинам Москвы.

200 миль до цели.

Войска 2-го Центрального фронта Малиновского и 1-го Центрального фронта Рокоссовского, отрезав Гольяновскую группировку противника, начинают штурм Москвы.

100 миль до цели – зона досягаемости.

Уличные бои идут в центральных кварталах города в Замоскворечье и на Таганке.

Всплытие – запуск. Известие о гибели порта Нагасаки вместе со всем американским флотом и семьюдесятью тысячами мирных жителей разносится моментально и потрясает наступающих. Первая в истории атомная атака достигла своей цели. Спонтанное затишье в боях за Москву длится более суток.

По истечении вторых суток американский стратегический бомбардировщик Боинг В-29 (командир экипажа полковник Пол Тибетс) сбрасывает американскую бомбу «Литл Бой» на группировку генерала Роммеля в Северной Африке. Потери колоссальны. В тот же день другой пилот, Чарльз Суини, сбрасывает бомбу «Фэт Мэн» на Огненную Землю, уничтожая базу субмарин Денница и отрезая им путь к возвращению.

Далее – выступление Рузвельта:

«Мы всегда опережали Германию в разработке ядерного оружия. Опережаем и теперь. На каждый удар врага мы ответим двумя. Мы доказали это сегодняшними бомбардировками. Мы призываем германское правительство одуматься и не применять атомное оружие. Наши ответы в случае применения будут предельно жестокими, а удары будут нанесены в самое сердце Германии».

Гейзенберг ехал в Геттинген, работать. Двигаясь на большой скорости, одной рукой он постоянно подкручивал регулятор радио, стараясь не упустить ни слова из экстренных сообщений. На одном из поворотов, чуть не слетев с дороги, он понял: пора остановиться. Гейзенберг резко затормозил. По радио начали передавать речь Гитлера: «Мы согласны с предложениями президента Рузвельта о неприменении атомного оружия. Мы все должны остановиться и осмотреться. Мы подошли к опасной черте, но мы перейдем эту черту, если не будут выполнены наши требования о немедленном перемирии и отводе войск за Москву-реку. Эти требования непреложны, и германская нация никогда не пойдет на другие условия».

Через пятнадцать минут передали, что Альянс согласился на перемирие.

Движения на трассе не было. Гейзенберг бросил автомобиль, не отогнав на обочину. Он вошел в хвойный лес и сел на землю. «Ну, вот и все, – подумал Вернер и взглянул на небо. – Сейчас пойдет дождь, пора возвращаться в машину». Тяжелые капли сначала глухо, потом все громче забарабанили по стеклам и крыше.

Конец. Титры.

«Тяжелая вода» – фильм Микеланджело Антониони; в главных ролях: Карл Вернер фон Гейзенберг – Ален Делон, Нильс Бор – Донатас Банионис, гросс-адмирал Денниц – Клаус Кински…

Макс вытер слезы. «Тяжелая вода». Его любимый фильм. Он по-настоящему правдиво передавал атмосферу тех драматических дней. И хотя правдивыми были только чувства героев, а не исторические детали, Макса это не волновало. Откуда Антониони знать правду, если ее знали только несколько самых осведомленных людей Рейха? Макс, конечно, входил в их число.

* * *

После ответного атомного удара Гитлер на 40 минут впал в ступор. Придя в себя, он начал орать, требуя немедленно расстрелять всю команду физиков во главе с Гейзенбергом.