Текст книги "Окончательная реальность"

Автор книги: Вильгельм Зон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Умберто
Милан. 1976. 21 июня. День летнего солнцестояния. Продолжительность светового дня 17 часов

– История началась в Милане… – Умберто не закончил начатой фразы и бросился навстречу пожилому господину.

– Боже мой, Макс! Какими судьбами? Приятно видеть вас в Италии!

– Если не затруднит, называйте меня синьор Больцано. Я здесь с неофициальным визитом. И прошу: не надо так шуметь! – господин поморщился. – Скажите лучше, где здесь можно перекусить?

Ресторан «Дондолино» – уютное местечко. В углу – большой портрет Муссолини. На нем дуче еще молод и изображен в военной форме, на голове пилотка, губы поджаты, взгляд прямой и жесткий.

– Смотрите, какой красавец – похож на американского генерала, – Умберто пытался казаться веселым.

– Не удивительно, это копия иллюстрации с обложки «Time» 1943 года. Чувствуете стиль, дружище? Мне кажется, ваше призвание все-таки искусство или хотя бы искусствознание.

– Я люблю литературу.

– Об этом и поговорим. Чуть позже…

«Чуть позже…» – подумал Умберто и почесал бороду. Отчего-то он почти с симпатией относился к этой говорящей загадками немецкой гниде, человеку в больших погонах и черной форме. Возможно, ему просто льстило внимание крупной шишки.

Умберто попался в 1955 году, сразу после поступления в Пизанский центр научных исследований в области электроники, основанный Оливетти. Подвела Умберто любовь к Средним векам. Случилась неприятная история с антиквариатом: старые рукописи, еще что-то в таком духе… Он не любил вспоминать об инциденте. Если бы не Макс, Умберто, скорее всего, посадили бы. Проблемы возникли по другую сторону Альп, а Германия не Италия – там все жестче. Пришлось согласиться на сотрудничество.

Здание миланского Музея истории фашизма построил Марчелло Пьячентини в конце 40-х годов. Неоклассический проект считался одним из главных достижений великого архитектора. Специалисты писали, что здесь он достиг небывалых высот в сочетании минимализма и классицизма. Горожанам сооружение казалось подавляющим и отчужденным от человека.

Макс любил музеи и все важные беседы предпочитал проводить в окружении произведений искусства или памятников старины. Продолжить разговор он решил в вечно пустых залах, наполненных любимым воздухом его молодости.

Первый же экспонат поражал масштабом: гигантская, более трех метров в высоту, не считая постамента, голова Юлия Цезаря.

Исполинский бюст первого фашиста (так назвал Цезаря Муссолини), вырубленный из мрамора великим Публио Морбидуччи, напоминал молодого Гитлера, только без усов.

Залы тридцатых годов оказались скучными. Плакаты, фотографии, пивные кружки. Наибольший интерес представлял автомобиль «Альфа Ромео», подаренный Муссолини в знак благодарности за его роль в спасении компании от банкротства.

Умберто, собственно, ничего и не ждал от официозной экспозиции. Возможно, в выставочных залах найдется что-нибудь любопытное, однако прежде чем попасть в них, предстоит познакомиться с историей военных действий.

Просторные двери-проемы, увенчанные полукружными арками, вели из одного семиугольного зала в другой. Вдоль глухих стен шли огромные витрины, уставленные экспонатами. На каждой находилась надпись с названием операции: «Польская кампания. 1939», «Датско-норвежская операция. 1940», «Французская кампания…».

Макс разглядывал витрину за витриной и давал комментарии. Ему явно доставляло удовольствие шокировать Умберто. Оставалось неясным, от чего старый эсэсовец получает больше кайфа – от демонстрации собственной неприкосновенности или осведомленности. То, что говорил Макс, с некоторым риском слушали по «Голосу Америки», кое-что с еще большим риском читали в нелегальной литературе, но выслушивать подобное в залах Музея фашизма от видного деятеля фашизма… такие риски сложно оценивать. – «Нападение Польши на Германию». Какой бред! Идиоты из Министерства культуры продолжают навязывать народу вранье и хотят, чтобы дух нации был крепок. Польшу использовали для испытания новых военных технологий! Равнинная местность наилучшим образом подходит для применения механизированных частей. Именно тогда мы продемонстрировали всему миру реальную силу. Кое-кто просто остолбенел от страха, пораженный темпами немецкого вторжения. Бедные поляки. Они никогда не простят нам своих храбрых уланов, раздавленных Гудерианом.

Умберто ушам не верил. Это было похоже на провокацию, но «синьор Больцано» – слишком крупная фигура, чтобы заниматься банальными провокациями. – Пора начать говорить правду, дорогой Умберто. Перемены в политике неизбежны, и мы пойдем на перемены, но нужна помощь, помощь таких людей, как вы – интеллектуалов, интеллигентов. Вы чувствуете дыхание перемен?

«Он издевается надо мной», – решил Умберто.

О переменах в Италии и думать забыли. Тридцать послевоенных лет без перемен – целая жизнь. Перемены… Они случались повсюду, только не здесь. В Америке и России президенты сменялись, словно по часам. Даже в Германии происходила какая-то политическая жизнь. Во всяком случае, после скоропостижной смерти Гитлера весной 45-го там трижды менялись канцлеры и трижды менялась риторика.

Геринг пошел на перемирие, а потом и на полноценный мир. Он прекратил уничтожение евреев, убрал одиозных Геббельса и Розенберга. В конце концов, создал тот Рейх, который существует, Рейх, управляющийся со своими окраинами без помощи концлагерей.

Шпееру не повезло. Ему пришлось закручивать гайки. В конце жизни Геринг разлиберальничался, а когда-то гордые галлы его не так поняли. Парижская весна 68-го напомнила им о худших часах французской истории. Немецкие танки вновь стояли на улицах Парижа.

События, потрясшие Европу, начались в университетах – сначала в Нантере, а затем в Сорбонне. Идеи студентов отличались откровенной левизной. Особенно сильным было анархическое и марксистско-ленинское движение. Все последующие годы европейская интеллигенция, в том числе и Умберто, жила лозунгами тех дней: «Счастье – это новая идея», «Культура – это жизнь наоборот», «Вся власть – воображению». И, конечно, главный лозунг – «Запрещать запрещается».

После того как профсоюзы объявили бессрочную забастовку, а митингующие стали требовать смены правительства, ввод немецко-итальянского контингента стал неизбежным. По мнению германского генштаба, Франция находилась на ключевой стратегической позиции в Европе. Любое ослабление контроля однозначно рассматривалось как угроза целостности и безопасности Рейха, да и Великой Германии тоже. Политика ограничения государственного суверенитета, допускающая применение военной силы и уже практиковавшаяся в ряде стран Европы, впервые была использована во Франции.

Накануне ввода войск командующий операцией Вагнер предостерег французского министра обороны от оказания сопротивления со стороны подчиненных ему вооруженных сил. Говорят, он пообещал повесить коллегу на первом же дереве, если французские солдаты сделают хоть выстрел. Министр подал в отставку. За ним последовало большинство членов кабинета.

В ночь с 20 на 21 августа 1968 года немецкие танки вошли в Париж. Новый глава Французского государства, уроженец немецкого Кобленца, заговорил словами Петена: «Теперь мы должны направить свои усилия в будущее. Начинается новый порядок!»

Шпееру действительно не повезло. Он не хотел стать объектом той ненависти, которая полилась на него отовсюду после Парижской весны. Он хотел только строить. Сменив Геринга на посту лидера нации в 64-м, бывший архитектор развернул невиданное доселе строительство по всей территории Рейха. Реконструкция Дрездена, здание Берлинской оперы, Зальцбургская обсерватория, неоготические кварталы Кенигсберга, невероятный по бессмысленности мост Таллин – Хельсинки, массовая застройка Познани и Вроцлава, львовский Музей народов Востока – вот только некоторые из его фантастических проектов.

Когда в 73-м грянул первый нефтяной кризис, выяснилось, что рейхсмарки кончились, казна пуста, собственной нефти нет, и строительство пора заканчивать. Вместе с экономическим кризисом в Рейх пришла бедность. Шпееру пора было уходить, и он умер.

Жизнь дуче, напротив, казалась бесконечной, как его бесконечный профиль работы Бертелли. Ему шел 93-й год. Он правил Италией больше чем полвека. Перемен уже никто не ждал. В стране развивались только электроника, дизайн и эстрада. Все остальные области человеческой деятельности охватил полный покой.

Когда после смерти Шпеера объявили, что фюрером нации становится Шелленберг, передернуло даже Муссолини. Его недовольство было хорошо видно во время церемонии инаугурации, которая транслировалась по всей Европе. Мало кто ожидал, что партия выдвинет на роль преемника прямого наследника Гиммлера, рейхсминистра внутренних дел Германии, рейхсфюрера СС, – Вальтера Шелленберга. Умберто знал, что Макс работал с Шелленбергом во время войны. Он отчетливо понимал, на какой высокой ступени германской иерархической лестницы стоит его неожиданный гид.

Ненадолго задержавшись у витрины «Успехи немецкой дипломатии на Балканах», Макс снова начал болтать.

– Мы совершили большую ошибку с этой дипломатией. Надо было раздавить сербов танками и поддержать вашего горе-вояку дуче в Греции. Если бы Гитлер оккупировал Балканы и захватил Крит, Турция не отвертелась бы от вступления в войну. Ближний Восток вместе с нефтеносными полями лежал бы у наших ног. Сегодня немцы ездили бы на роскошных «Майбахах», а не на убогих малолитражных «Мерседесах».

– Если бы вы раздавили сербов танками, кто бы играл за лучшую футбольную команду мира, Югославию? – попытался пошутить Умберто.

Макс странно посмотрел на него и спросил:

– Вы болеете за Югославию?

– Нет, что вы! Я болею за Италию, хотя это трудно.

Следующий зал был целиком посвящен операции «Барбаросса». 9 мая 1941 года Гитлер начал величайшее вторжение во всей военной истории «Унтернемен „Барбаросса“. Операция „Барбаросса“ явилась примером абсолютной внезапности и молниеносности. Безупречно согласованные действия дипломатии и разведки убедили кровавого русского диктатора Сталина в невозможности немецкого вторжения. Испытывая панический ужас перед мощью Вермахта, Сталин лично следил за тем, чтобы СССР продолжал отправлять стратегические грузы в Рейх даже накануне начала операции. Циничный расчет таким образом задобрить фюрера и оттянуть неизбежное не оправдался. 9 мая немецкий Люфтваффе стяжал величайшую славу, в течение суток стерев в порошок ВВС Красной Армии. Большинство самолетов русских уничтожались прямо на аэродромах, если же кому-то удавалось подняться в воздух, то тягаться с немецкими асами они были не в состоянии.

– А в этом зале много вранья? – спросил Умберто.

– Нет, здесь почти всё правда, – ответил Макс. – Знаете, почему мы не взяли Москву уже в июле? Гитлер испугался сам себя. Ходили слухи, что фюрер хотел уничтожить и Москву, и Ленинград, превратив места, где они расположены, в необитаемые. Я думаю, он осознал или ему помогли осознать зло этого решения. Гитлер взял время на раздумье, и повернул Гудериана на юг. 7 августа Красная Армия сдала Киев, еще через неделю мы прекратили штурм Ленинграда, перейдя к осаде блокированного города. В этот момент Гитлер сообщил руководству Вермахта, что не будет уничтожать Москву.

– Почему он передумал? Вы сказали: «Ему помогли принять новое решение». Кто?

– Я сказал, что ему помогли «осознать зло» предыдущего решения. Это не одно и то же.

Умберто пошатнулся. Каббалистический термин из уст соратника Гиммлера и Шелленберга мог быть только совпадением. Но легкое головокружение, начавшись, уже не проходило.

19 августа – черный день СССР – немецкое наступление на Москву, получившее кодовое название «Тайфун», началось. Последний зал первого этажа музея был самым большим и торжественным. Его украшали копии знамен частей Вермахта, прошедших по Красной площади после окончания военных действий. В витринах красовались мундиры генералов, принимавших парад, награды, сувениры, фотографии. На одной из них Умберто, как ему показалось, узнал молодого Макса.

– Русские сосредоточили огромные силы, чтобы преградить нам путь к своей столице. В Москве уже началась эвакуация: министерства и ведомства переезжали на Восток, но Сталин объявил, что не покинет город.

– Почему?

– Не знаю. Возможно, до конца не верил, что Москва падет. Может, просто не успел. А может, и успел. Тело ведь не нашли.

– Вы верите в то, что он мог выжить? Любому ясно, что Сталин умер в 41-м.

– Ясность, Умберто, как говаривал один мой приятель, есть форма полного тумана.

Макс говорил неправду. В этом вопросе ясность была. Макс прибыл в Александров, в штаб 3-й танковой группы Гота, 5 октября вместе с новым командующим генералом Рейнгардтом. Гот выполнил свою задачу. Его ждал юг России и север Кавказа. Военные успехи создавали в Берлине хорошее настроение, а вместе с ним появлялось и чувство юмора. Шутя, Гиммлер предложил перевести Гота на Дон, где уже планировалось создание Готско-Казацкого государства. Соединение с Гудерианом и историческое закрытие кольца вокруг Москвы доверили Рейнгардту. Макс приехал в действующую армию по прямому указанию Шелленберга с целью прошерстить архивы Лубянки.

В ночь с 18 на 19 октября передовые части Вермахта с боями ворвались в Москву. Мощнейшие артобстрелы и бомбовые удары, казалось, разорвали небо над советской столицей. Хлынул проливной дождь. Но «генерал Погода» опоздал. Только когда все было кончено, стало ясно, что решающим фактором оказалось время. Если бы не маниакальное стремление Гудериана вперед, к Москве, вопреки осторожности, невзирая иногда на приказы непосредственного начальства, наступление утонуло бы в русской грязи, поставив под угрозу успех всей операции «Барбаросса». Распутица – не русская зима, а именно распутица – могла положить конец немецким победам.

Макс работал на Лубянке. Он разбирал архивы и отправлял бумаги в Берлин. Главный вопрос, которым приходилось заниматься, был вопрос Гитлера: где Сталин?

Поломанная мебель, все засыпано обвалившейся после обстрелов штукатуркой, присесть негде. Макс решил занять кабинет Берии. Но не повезло – в нем уже расположился командир кавалерийской бригады СС Фегеляйн.

Именно этот «негодяй Фегеляйн», как стал называть его про себя Макс, сообщил в ставку фюрера непроверенную информацию о смерти Сталина. После первых же допросов свидетелей прохвост наскоро состряпал отчет, отлично понимая: тот, кто первым принесет долгожданную новость, не будет забыт.

Гитлер уважал и боялся Сталина. Говорили, что они виделись еще в 1913-м. Похоже на вымысел? Но, тем не менее, это правда. В 1913-м они жили в одном большом городе – Вене. Гитлер квартировал на первом этаже маленькой гостиницы на улице с непроизносимым названием Шеннбруннершлоссштрассе в XIV районе, близ знаменитого императорского дворца. Здесь же этажом выше снимал комнату Иосиф Сталин.

Столкнувшись впервые с незнакомым постояльцем, Гитлер физически ощутил, что его судьба связана с судьбой этого чернявого человека. Он испугался: чувство было невероятно сильным и реальным. Пытаясь разобраться в природе феноменального по силе воздействия, молодой Адольф увлекся эзотерической литературой. Тогда же познакомился с работами оккультиста Гвидо фон Листа, погрузился в изучение древних германских культов, предполагавших передачу своим адептам тайных знаний. Остается догадываться, не перепутал ли он чего, посчитав «страшного» Иосифа евреем, и не здесь ли кроются причины его животного антисемитизма.

Как только в ставке получили отчет Фегеляйна, он был немедленно вызван в Берлин и лично представлен Гитлеру. Ловкий кавалерист шанса не упустил. В скором времени он женился на сестре Евы Браун – Гретель и стал приближенным фюрера.

Пока «негодяй Фегеляйн» вел светскую жизнь в Берлине, в Москве наступила суровая зима. Трудно даже представить, что случилось бы, если бы пришлось наступать в декабре. (Чтобы запустить двигатель танка в сорокаградусный мороз, под ним нужно разводить костер.)

Макс получил все необходимые доказательства и направил Шелленбергу. Сталин был мертв. Большая часть архивов, в том числе и касавшаяся советской агентуры в Германии, Англии и остальном мире, оказалась в руках СД. Однако отсутствовали все финансовые документы. И самое главное, – это казалось Максу связанными вещами, – не нашлось достоверных свидетельств о судьбе Берии. Берия исчез.

Новый 1942 год Германия встречала в эйфории. Максу пора было возвращаться в Берлин.

Просторная лестница вела на второй этаж музея. Продолжение основной экспозиции «1942–1945. Дорога к миру».

– Может, пора уходить? – с надеждой спросил Умберто.

Макс строго взглянул на итальянца.

– Надо любить историю, мой друг.

Они вошли в портретную галерею.

Длинный узкий проход украшали фотографии героев военных действий. Макс с удовольствием разглядывал изображения людей, многих из которых знал лично.

– Можем ли мы с уверенностью сказать, что художник выразил внутренний мир данного конкретного человека? – рассуждал Макс, глядя на портрет Розенберга. – Поверьте на слово, Умберто, чтобы понять, как замечательно обманывают фотографии, нужно было знать этих людей в реальной жизни. Кто может подумать, что смотрящий на вас элегантный мужчина, Розенберг, похожий на члена футуристического движения, являлся вдохновителем борьбы против «вырождения искусства» и вообще не имел художественного вкуса.

А вот генеральный секретарь общества по изучению древней германской истории и наследия предков – Аненербе, управляющий совета директоров научно-исследовательского совета Рейха, садист Вольфрам Зиверс. С этой бородой и в смешном наряде он похож на героя средневекового романа.

– Скорее, на автора… если судить по имени, – деликатно уточнил Умберто.

Макс зачем-то строго посмотрел на знатока средневековой литературы и продолжил:

– Кальтенбруннер может сойти за мужа Голды Мейер. Мюллера я бы, пожалуй, счел провинциальным куплетистом. У Листа действительно шикарная лысина, но от такой лысины следовало бы ожидать решений не хуже тех, которые принимал фон Бок. А он, кстати, выглядит размазней. Джованни Мессе – компетентный и гуманный командующий. Судя по фото, мог бы торговать оливковым маслом где-нибудь в Бари. Борман, заснятый в лыжной шапочке у костра, похож на сочинителя лирических песенок. Авангардист танковых прорывов Гудериан кажется денщиком бездаря Кейтеля. Менгеле, самый ужасный человек, которого только можно себе представить, напоминает Модильяни. Геббельс – вылитый Аль Пачино в роли Корлеоне. Гиммлер – член РСДРП минимум с 1903 года. Геринг – звезда первых лет звукового кино. Шпеер – продавец матрасов. Гитлер – удачливый беллетрист. Скорцени… – Макс заткнулся.

Скорцени был похож на самого себя. Известный дуэлянт 20-х годов, о чем напоминал шрам на левой щеке, руководил частями особого назначения, призванными проводить разведывательно-диверсионные операции в тылу противника. Решение поручить Скорцени операцию по ликвидации Берии принял Шелленберг, но подготовил все документы и подвел его к этому решению Макс.

Берия появился в Тбилиси в конце 1941 года. Используя свои возможности в регионе, он быстро взял Закавказье под контроль. В «советское правительство на юге России» вошли опытные подручные новоявленного диктатора – Кобулов, Деканозов и другие не менее одиозные сотрудники. Стратегическая игра вокруг ключевой проблемы 1942 года: кто будет отдавать приказы Закавказскому военному округу – началась.

Портретная галерея упиралась в небольшой темный зал. По периметру телевизоры, поставленные на простые канцелярские столы. На экранах эпизоды знаменитых художественных и документальных фильмов о войне. Голос диктора читал: «23 октября после блестящей танковой операции и тяжелых уличных боев пала Москва; в ноябре, оказавшись после Тихвинского прорыва в глубоком тылу немецкого наступления, сдался Ленинград; на юге перед самым Новым годом Манштейн и Гот сломили отчаянное сопротивление защитников Севастополя. К январю 42-го фронт проходил по линии полуостров Рыбачий, Петрозаводск, Череповец, Калязин, Владимир, Липецк, Ростов-на-Дону и далее по берегу Черного моря к Керченскому проливу».

Зимнюю передышку руководители Рейха использовали по-разному. Геринг прибыл в Ленинград, возглавив комиссию по изучению и оценке художественного наследия Российской империи. Фон Бок, рискуя навлечь на себя гнев Гитлера, фактически выставил из Москвы явившегося туда с целью проведения этнических чисток Геббельса. Гиммлер носился между Берлином и Симферополем, одержимый идеей создания Готского государства в Крыму и на Дону. «Имейте в виду, мы рассматриваем казаков как восточную ветвь готской культуры», – твердил он на каждом шагу, осматривая переименованный в Готенбург Симферополь. «Новому государству предстоит стать плацдармом для решающего броска на юг. Фюрер наметил главную цель грядущего наступления: захват источников сырья, от которых зависит немецкая промышленность». Основные силы сосредоточивались на южном участке фронта. Уничтожив врага на Дону, Манштейн должен был повернуть на север и овладеть Сталинградом, а Гот – начать наступление на Кавказе и обеспечить выход к Среднему и Ближнему Востоку. Казалось, война вступает в завершающую фазу.

События развивались быстро. Берии не удалось заручиться поддержкой англичан. Попытка выйти на переговоры с немцами также провалилась. В то же время, консультации советского посла Литвинова с американцами шли полным ходом. Литвинов и его заместитель Громыко безоговорочно выступали от имени правительства, возглавляемого начальником Генштаба маршалом Шапошниковым. 10 января российских дипломатов пригласили на проходившую в Вашингтоне конференцию «Аркадия», где они встречались с Рузвельтом и Черчиллем. В ходе переговоров были достигнуты следующие договоренности:

1) Союзники признают правительство Шапошникова при условии снятия с руководящих постов старых членов сталинского Политбюро.

2) Союзники поддержат любые, в том числе специальные, меры по смещению Берии и ликвидации тбилисского правительства при условии предоставления независимости закавказским республикам после окончания войны.

3) Главные усилия Соединенные Штаты сосредоточат в первую очередь на противодействии Германии. Америка вступит в военные действия против немцев при условии, что Россия объявит войну Японии и нанесет удар по Квантунской армии на Дальнем Востоке. В этом случае англо-американские силы откроют второй фронт на Кавказе и не допустят выхода немцев к Каспию и Волге.

15 января Шапошников своим указом снял со всех постов Молотова, Маленкова, Кагановича, Хрущева. Маршалу Буденному, напротив, было предложено возглавить Кавказский фронт и предпринять все необходимые шаги для нейтрализации Берии.

* * *

В 1967 году Умберто посчастливилось побывать в Восточной Москве. Он участвовал в международном семиотическом конгрессе. Редкая удача для итальянца – посетить Россию. Не ту мрачную Западную, которая под управлением Бронислава Каминского превратилась в один из худших углов Европы, а настоящую процветающую Восточную Россию. Чудесные прогулки по Яузе вдоль расписанной художниками ненавистной Стены, настоящий воздух свободы, принесенный прямо с Тихого океана, хорошие люди, приятные рестораны.

Посещение знаменитой Третьяковки входило в обязательную программу. Умберто поразил этот суперсовременный музейный комплекс. Собрание, включавшее в себя и русскую иконопись, и классический модернизм начала века, и поразительный русский поп-арт нового времени, произвело впечатление разнообразием и качеством. Но более всего удивило само здание, шедевр современной архитектуры, ставший безусловным символом восточного города.

Было ясное утро начала июня. Ночью прошел дождь, но не сильный. Туристы шли по кривому переулку. Вдруг здание появилось перед ними. Умберто восхитила не высота сооружения, – высокими современные здания часто строили и на Западе, – а громадность постройки. Это и была Третьяковка. Многоугольное сооружение сбоку выглядело четырехугольником (совершеннейшая из фигур, словно квадрат Малевича, символизировала необъятность искусства). Южные грани возвышались над площадью музея, а северные подходили вплотную к реке. Витрины опоясывали здание, создавая ощущение, что куб-многогранник парит над землей.

– Богатый музей, – сказал кто-то по-русски. – Москвичи любят выставлять напоказ свое богатство.

– Богатство, которое перед вами, и то, что вы еще увидите внутри, – многовековое наследие, а также доказательство славы и могущества нашей страны, – пояснил экскурсовод.

– Несомненно, – ответил неизвестный. – Но я имел в виду богатства, припаркованные у входа.

Умберто взглянул на говорившего. Тот оказался молодым человеком ростом выше обыкновенного, но казавшимся еще выше из-за худобы. Взгляд острый, проницательный. Тонкий, чуть крючковатый нос сообщал лицу настороженность. Подбородок демонстрировал сильную волю, хотя длиннота лица, усыпанного веснушками, могла означать и неуверенность в себе.

– Вы, я вижу, хорошо разбираетесь в москвичах.

– Я во всем хорошо разбираюсь. А уж в «Москвичах» тем более.

Умберто не настолько хорошо знал русский, чтобы почувствовать подвох.

– Разрешите представиться, – сказал он. – Я из Италии. Меня зовут Умберто.

– Вильгельм Зон, – ответил молодой человек.

– Вильгельмзон? – переспросил Умберто.

– Вильгельм Зон! – с некоторым раздражением повторил тот.

– Вы сами – москвич?

– Нет, скорее запорожец – я родом из Готенбурга. Вон стоит «Москвич», это совсем другое дело – очень красивый. И солидный, и спортивный. Смотрите, какой мускулистый. А вместо сердца – пламенный шестилитровый мотор. Уж никак не меньше трехсот сил. «Москвич ГТО»! Для чего, вы, итальянцы, передрали эту великую аббревиатуру, прицепив к своему недоделанному «Феррари»?! Сомневаюсь, что вам известно, как она расшифровывается, – готов к труду и о бороне – система физкультурных нормативов в довоенном СССР. Разогнался до сотни за шесть секунд – и молодец, вот тебе значок ГТО. Сами на чем ездите?

– На мотороллере, – признался Умберто, он был несколько смущен напором «запорожца».

– Вот-вот, и в Германии то же самое. Эти ужасные шестисотки – тот же мотороллер, только на четырех колесах. В России совсем другое дело, – не унимался знаток москвичей, – страна богатая, бензин дешевый, могут себе позволить. «Волга Галактика» вообще семьсот сил жмет. От Москвы до Владивостока как на самолете долетишь.

Умберто вдруг вспомнил, на кого похож его новый знакомый.

– Вы случайно в фильме «Берегись автомобиля» не снимались?

– Да вы что, – удивился Вильгельм. – Я же не Смоктуновский.

– Да, да, именно… Но вы похожи. Вильгельм пожал плечами.

Обход галереи требовал от гостей Восточной столицы многих часов упорного труда. Принято было прочитать подписи под каждой работой, пометить что-нибудь на плане, затем постоять неподвижно перед полотном… Долгое, трудное и утомительное дело. Но не для Вильгельма. Он бегал от картины к картине и испускал восторженные возгласы. От возбуждения и любопытства он почти не владел собой. Не успев осмотреть один зал, новый приятель Умберто гнал итальянца осматривать следующий. Экскурсовод остался далеко позади, но его нудные комментарии Вильгельму и не требовались.

– Посмотри, что там! – от восторга Вильгельм перешел на «ты». – Спас Эммануил с архангелами. Владимиро-Суздальская Русь. Домонгольский период. А сюда погляди! Святой Георгий. Новгород. ХII век. 40-е годы. Девятьсот лет прошло, – и Новгород с Владимиром снова враги. А это? Дмитрий Солунский. Небесный покровитель Всеволода Большое Гнездо. Дмитров. Начало ХIII века. Дмитров, кстати, тоже основал Юрий Долгорукий. Теперь, как и Москва, пограничный город. Псков и Вологда в разных странах. Тверь и Ростов – тоже.

Вильгельм остановился перед иконой святой Варвары.

– Боже! Как они рисовали. Трудно поверить глазам… Какие краски! Вторая половина ХIV века. Углич. Кстати, через двести лет в этом городке раз и навсегда изменится русская история.

– Почему раз и навсегда?

– Потому что в Угличе зарезали маленького царевича Димитрия, и род Рюриковичей пресекся.

– Это мне известно, но почему «раз и навсегда»? Разве история не меняется вот так «раз и навсегда» каждый день?

– Лишь на первый взгляд. На самом деле большинство событий, какими бы важными они ни казались, не способны повлиять на ход истории. Она как паровоз. Есть только некоторые особенные маленькие камушки, способные пустить ее под откос.

– Но откуда вам знать, где тот самый камушек. Человек не может знать, где развилка.

– Современник не может. А историк, исследующий прошлое, может. Возьмите Тита Ливия. Он же описал возможный сценарий борьбы Рима с Александром Македонским, если бы тот не умер.

– Домыслы! Проверить невозможно. И в этом случае Тит Ливий мало чем отличается от всех этих псевдоисториков и бумагомарателей, сочиняющих жалкую фантастику в духе «Сталин наносит ответный удар». Не о чем спорить. Пойдемте лучше дальше. Перед парсуной Скопина-Шуйского разговор снова повернул к развилкам истории.

– Вот Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Мог бы стать русским Наполеоном ХVII века, если бы не отравили.

– Не стал, значит, не мог, – уже злился Умберто.

– Выходит, вы не верите в предначертание и в судьбу. Вы не верите в то, что будущее существует и его можно увидеть.

– Нет. Зато я верю в то, что будущее можно изменить. Я верю в Прогресс и Просвещение.

– А как же предсказатели?!

– Что касается предсказателей, не сомневаюсь, что это одна из самых доходных профессий, а также и самых легких.

– Значит, и в чудеса не верите?

– Нет.

– Ну а Винфилд? [2]2
  Джулс Винфилд, североамериканский проповедник второй половины XX века.


[Закрыть]

– Что Винфилд?

– Его проповеди, его книги?

– Книги пишутся не для того, чтобы в них верили, а для того, чтобы их обдумывали. – Умберто помолчал. – Но вам-то зачем знать будущее, мой юный мыслитель?

– На бегах хочу выиграть, – резко закончил беседу Вильгельм.

Они миновали трехметровую копию Медного всадника, установленную перед входом в залы искусства XVIII–XIX веков.

Осмотрели передвижников и подошли к ХХ веку. Нет ничего лучше русского супрематизма, конструктивизма, кубизма и футуризма; неплох также лучизм и аналитизм.

Умберто был потрясен. Само собой, он понимал, что итальянский фашизм – это диктаторский режим, но, как и многим другим европейским интеллектуалам 60-х, ему казалось, что по сравнению с советской диктатурой их система плюралистична.

В Италии архитекторы наряду с псевдоколизеями проектировали новаторские здания. Считалось, что в СССР такого не было. Кроме неореалистической живописи с названиями вроде: «Ментальные состояния, называемые фашизмом» или «У радиоприемника. Слушая выступление дуче» – в Италии существовало искусство для искусства. Пропаганда внушала, что при Сталине оно подлежало немедленному уничтожению. «В Совдепии авангардистов ставили к стенке, поэтому фашизм все-таки лучше» – вот главный миф 60-х, рассыпавшийся сейчас на глазах Умберто. Он устал и был подавлен.