Текст книги "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945"

Автор книги: Вильгельм Липпих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Не имея радиоприемников, мы получали информацию о происходящем исключительно из привозимых два раза в неделю газет, издаваемых в штабе 58-й дивизии. Большую часть газетного пространства занимали выдержки из речей Гитлера и Геббельса, но были и короткие сообщения о боях и наступлении на Восточном фронте, а также о событиях в Северной Африке и Атлантике. Несмотря на обилие пропагандистских материалов, подвергавшихся при этом сильной цензуре, эти газеты тем не менее позволяли нам получить хотя бы самое общее представление о том, что происходит в мире.

Примерно в то самое время я простыл, и у меня начался жар, я чувствовал необычайную слабость. Когда мы сделали очередной привал, я вошел в какой-то заброшенный дом. Свалившись на кровать, я тут же провалился в глубокий сон, длившийся часов шесть или семь. Проснувшись, я почувствовал себя бодрым и испытал прилив новых сил. Прибавив шагу, я вскоре догнал нашу роту. Во время марша спать нам приходилось урывками, и мой долгий сон в постели показался мне поистине царским подарком.

17 июля, преодолев за пять дней 80 километров, вышедшая из Пскова 58-я дивизия приблизилась к маленькому городку Гдову, расположенному на северо-восточном берегу Чудского озера. По пути мы встретили лишь незначительное сопротивление противника, однако столкнулись с проблемой снабжения. Это было вызвано тем, что наши обозы, остававшиеся южнее нас, сильно опаздывали по причине плохих дорог, и припасы приходилось доставлять по Чудскому озеру.

Испытывая нехватку продовольствия, наша дивизия была вынуждена снова привести в действие советскую мельницу, благодаря чему удалось получить хлеб для немецких войск и местного гражданского населения. Из-за того, что отступавшие советские войска залили зернохранилища нефтью, получившийся хлеб имел неприятный вкус, который не могла отбить даже обильно добавленная в тесто соль.

19 июля наша дивизия продолжила наступление на север и через два дня заняла город Нисо в 25 километрах к северо-востоку от Гдова. Перед нами была поставлена цель – захватить коридор между Чудским озером и побережьем Балтийского моря, чтобы блокировать оставшиеся там части Красной Армии.

Впервые с начала Русской кампании наше продвижение вперед встретило действительно ожесточенное сопротивление советских войск. Хотя транспортный узел в эстонском городе Нарва находился всего в 25 километрах к северу от нас, мы лишь через месяц захватили его и отрезали советским частям пути к отступлению.

Во время долгих маршей по территории Советской России я часто вспоминал моих родственников, остававшихся в Пюггене, и Аннелизу, с которой пару раз в месяц обменивался письмами. Наш роман в январе фактически закончился, и она обручилась с сыном хозяина того цветочного магазина, в котором работала в Люнебурге.

С той поры прошло некоторое время, и я постепенно начал понимать, что неверно отнесся к желанию Аннелизы придать более конкретный характер нашим отношениям. Мне также стало понятно, что мои чувства к ней оказалась глубже, чем я предполагал. Ее помолвка с хозяйским сыном казалась мне неправильным поступком, и я верил в то, что она не состоится, и мы с Аннелизой когда-нибудь снова будем вместе. Тогда же я принял решение обязательно увидеться с ней во время моего следующего возвращения в Германию.

Находясь вдали от дома, я чувствовал, что крепнет моя духовная связь с товарищами по роте, однако при этом понимал, что мне по-прежнему хочется быть лидером, руководить остальными солдатами. Я прекрасно осознавал отличие фронтового братства от дружбы в гражданской жизни.

На войне отношения между людьми строятся на основе практической необходимости, и их сближают сложные экстремальные обстоятельства, особенно среди солдат-пехотинцев. Фронтовое братство отражает зависимость солдата от соседа по окопу; те, кто воюет бок о бок, нуждаются во взаимной поддержке. Дружба в гражданской жизни предполагает более интимную духовную связь, дружеские отношения возникают в результате тщательного отбора. На фронте нет ничего удивительного в том, что ты желаешь найти себе надежного друга и установить с ним добрые отношения, особенно в условиях, когда смерть становится частым явлением.

Наверное, потому что мы понимали, что любой из нас может погибнуть в любую минуту, потеря товарища воспринималась как трагедия очень недолго. Через пару дней острота потери ослабевала, потому что внимание отвлекалось новыми заботами, часто имевшими большую важность. Проходил месяц, и гибель товарища постепенно исчезала из мыслей солдата.

Солдат должен думать только о войне. Если потеря боевого товарища вызывала потрясение, то смерть вражеских солдат подобных чувств не пробуждала и становилась привычным делом. Они воюют против нас и убивают с тем же равнодушием, что и мы их. В бою важно одно – или ты убьешь, или убьют тебя.

Главное для солдата – выполнение воинского долга, однако отношение к долгу несколько отличается у добровольцев и тех, кто попал в армию по призыву. Добровольцы воспринимают приказы более беспечно, тогда как призывникам свойственна осторожность.

Я, будучи добровольцем, воспринимал службу с воодушевлением, однако в отличие от многих солдат никогда без нужды не рисковал жизнью на поле боя. Единственное, чего я искренне боялся, так это смерти или плена. Все остальное я воспринимал как должное, аскетизм и бытовые трудности представлялись мне нормой солдатской жизни на войне.

За годы войны я подсчитал, что соотношение раненых к убитым было четыре или пять к одному. На передовой ранеными занимались медики нашей роты, но они, как правило, оказывали лишь первую медицинскую помощь. Затем их отправляли на последующее лечение к полковым врачам. Если ранение или болезнь оказывались более серьезными, то солдата отправляли в дивизионный госпиталь или вывозили в Германию.

Наши медики и санитары работали прекрасно и в течение недели помогали возвращать в строй до пятидесяти процентов раненых. Болезни были не главной проблемой, однако такие незначительные недуги, как диарея, были широко распространены. Некоторые заболевания требовали особого лечения, которое было недоступно во фронтовых условиях, и поэтому решались разнообразными изобретательными способами.

Когда у меня полез зуб мудрости, я испытывал сильную боль и не мог кусать ничего твердого. Решив самостоятельно справиться с этой проблемой, я отправился к полковому врачу и попросил у него скальпель. В ответ на мою просьбу он поинтересовался: «Что вы собираетесь им делать?» Я отказался отвечать, однако он все-таки дал мне скальпель.

Найдя зеркальце, я разрезал себе десну. Никакого анестезирующего средства у меня не было, и поэтому от жуткой боли я чуть не потерял сознание. Самостоятельная стоматологическая операция оказалась удачной. В военных условиях солдат многому учится и узнает много премудростей, помогающих выйти даже из самой сложной ситуации.

Глава 7
К воротам Ленинграда

Июль – сентябрь 1941 года

Передовой наблюдатель

Оставаясь старшим стрелком взвода связи 13-й роты, я страстно хотел получить более ответственную должность, отличающуюся от утомительного прокладывания линий связи и редкой доставки донесений. Мне, как всегда, хотелось быть в гуще активных действий, пусть даже и с некоторым риском для жизни.

Когда командир роты предложил мне стать корректировщиком огня минометной роты, то есть передовым артиллерийским наблюдателем, я с радостью ухватился за представившуюся возможность немного разнообразить свою жизнь.

В нашей роте выдвинутое наблюдение проводилось нерегулярно, однако необходимость иметь человека, постоянно выполнявшего роль корректировщика огня, была очевидной. Мое назначение на этот, с позволения сказать, пост было временным, но постепенно обрело постоянный характер, и я оставался на нем следующие полгода.

Став корректировщиком огня, я выполнял роль глаз для гаубиц нашей роты, устанавливаемых на расстоянии полутора километров за линией фронта. 75-мм гаубицы 13-й роты имели максимальную дальнобойность 5070 метров, тогда как 150-мм гаубицы – дальнобойность 4600 метров. Это означало, что они могли поражать цели, находившиеся впереди нас на расстоянии четырех километров.

У нас было четыре батареи таких гаубиц. В каждой батарее имелось две гаубицы, обслуживавшиеся расчетами из пяти человек и обеспечивавшиеся поддержкой дополнительного персонала. Три батареи были оснащены шестью короткоствольными 75-мм гаубицами и одна батарея – двумя короткоствольными 150-мм гаубицами. Если корректировщик огня давал гаубицам и минометам роты сигнал одновременно начать заградительный огонь, то залп был эквивалентен залпу артиллерийской батареи.

Во время пребывания в тренировочном лагере я познакомился с основными приемами наведения миномета на цель. Но после этого приобрел и новый бесценный опыт, наблюдая за действием корректировщика огня, которого я сменил. Однако оценить всю прелесть нового назначения мне позволил только личный опыт. Вскоре я научился точно определять координаты цели, а также количество снарядов и их типы, необходимые для удачного выстрела.

Номинально я все еще оставался солдатом взвода связи и подчинялся обер-фельдфебелю Элерту, но теперь получал приказы непосредственно от командира роты. С изменением моего служебного статуса в роте изменились и мои отношения с другими солдатами.

Мои обязанности артиллерийского наблюдателя заключались в корректировке огня при поддержке наших наступающих частей, уничтожении опорных пунктов противника и подавлении его сопротивления. Во время прерывающихся боев командир батареи приказывает боевым расчетам выполнить просьбу корректировщика об огневой поддержке полковой пехоты. Однако в непрекращающемся бою такая просьба выполняется без одобрения командира.

Когда становится понятно, что враг отступает, наши орудия движутся вперед вместе с пехотой. При стремительном наступлении или отступлении противники смешиваются и оказываются на чужой стороне. В таких случаях невозможно определить, кто свой, а кто враг. Хотя в такой обстановке я не чувствовал себя в особой опасности, но тем не менее не терял бдительности и никогда не расставался с автоматом МР-40.

Бой можно охарактеризовать как контролируемый хаос, но солдату нужно быть спокойным, чтобы достойно выполнить боевую задачу. Должность корректировщика огня хорошо соответствовала моему характеру. Это стало мне ясно после того, как я научился сохранять хладнокровие в бою, а также понял, что всегда хочу знать, что происходит на передовой. Разумеется, из этого вовсе не следует, что я не испытывал беспокойства и страха за собственную жизнь, особенно при сильном артобстреле.

Я быстро уяснил себе одну важную вещь: в первые пять-десять минут боя избежать страха невозможно. В такой обстановке срабатывает инстинктивный животный рефлекс, являющийся естественной реакцией на возникающую опасность. В конце войны даже многоопытные ветераны, повидавшие всякое, рассказывали о страхе, который они испытывали в первые две-три минуты боя. И все-таки, когда уходило прочь предварительное беспокойство, ко мне возвращалось самообладание, и выучка брала верх над страхом. После этого я четко контролировал собственные действия. Я понимал, что должен любой ценой выполнить свое дело.

Форсирование Плюссы

21 июля – 17 августа 1941 года

После двухнедельного перерыва, отведенного на перегруппировку войск, 8 августа вермахт возобновил наступление. Пытаясь достичь Нарвы и запереть коридор, ведущий к Балтийскому побережью, наш 154-й полк прошел 15 километров вперед на север от Нисо к месту слияния рек Плюссы и Пяты. В этом месте, примерно в четырех милях к югу от эстонской столицы, наше продвижение остановил разрушенный мост через Плюссу.

Наступление возобновилось жарким солнечным утром 14 августа, начавшись с обстрела нашей артиллерией советских позиций на другом берегу реки. Подавив сопротивление противника, пехота нашего полка приступила к форсированию водной преграды на резиновых плотах примерно в 50 метрах справа от разрушенного моста.

Оставшись, так сказать, не у дел в качестве корректировщика огня, я решил вместе с отрядом пехотинцев переправиться через Плюссу, чтобы принять участие в бою. Когда в 9 часов утра я добрался до реки, начался артиллерийский обстрел со стороны русских. Я инстинктивно бросился влево от взорванного моста, ища укрытия в траншеях, выкопанных на берегу реки.

На место переправы обрушился заградительный огонь советской артиллерии. Некоторые снаряды разрывались всего в нескольких метрах от меня. Обстрел был такой сильный, что невозможно было поднять голову над окопом. Мне не оставалось ничего другого, как прижаться ко дну окопа. При таком сильном и близком артиллерийском огне остается лишь надеяться на то, что вражеским артиллеристам не удастся попасть в вас и они не превратят ваше укрытие в могилу. После пары часов плотного заградительного огня наступило короткое затишье, позволившее мне выглянуть из траншеи и осмотреться по сторонам. Я увидел, как десятка два наших солдат смогли переправиться на тот берег. В окопе справа от меня я заметил нечто изумившее меня. Лейтенант Мюнстерманн, командир одного из взводов нашей роты, сидел, не прячась от снарядов, и читал книгу с таким видом, будто находится на скамейке в парке.

Я понял, что он пребывает в шоке, вызванном обстрелом, но помочь ему никак не мог. Насколько мне известно, в вермахте подобные психологические травмы не признавались серьезным основанием для оправдания отправки солдата или офицера с передовой в тыл.

Я несколько секунд продолжал рассматривать Мюнстерманна, затем обстрел возобновился. Свист снарядов над моей головой заставил меня снова юркнуть в окоп.

Спустя пять часов обстрел прекратился. Когда я снова посмотрел направо, то понял, что Мюнстерманн куда-то исчез. Я решил переправиться на другой берег реки, чтобы найти мою роту и получить новый приказ. Выбравшись из окопа, я присоединился к группе солдат, которые пытались, пригибаясь к земле, приблизиться к тому месту в 50 метрах справа от моста, где наши войска возобновили форсирование Плюссы. Вскочив на плот, я направился вместе с остальными солдатами на противоположный берег, до которого было что-то около 30 метров.

Когда мы высадились, там уже шел бой. Оставив пехотинцев, я осторожно подполз к сожженному мосту и перебрался на левую сторону грунтовой дороги, держа наготове мой новенький автомат МР-40. Хотя это было стандартное оружие корректировщика огня, оно меня не устраивало, и я предпочел бы ему маузеровскую винтовку.

Двигаясь вперед, я старался держаться деревьев и кустов, росших вдоль дороги. Когда я отошел от реки примерно на 150 метров, то увидел впереди на краю дороги сложенный из бревен вражеский дот. Русские солдаты вели из него огонь по нашим войскам, находившимся позади меня.

Поскольку у меня не было связи с минометной ротой, мне стало понятно, что наше наступление захлебнется, если вражеский дот не будет уничтожен. Внимание русских сосредоточено на дороге, и поэтому у меня есть возможность самостоятельно уничтожить их огневую точку, если мне, разумеется, удастся подобраться к ней как можно ближе и забросать ее гранатами.

Углубившись от края дороги в лес примерно на 20 метров, я стал осторожно подбираться к боку дота. Когда я пополз вперед, русские, должно быть, заметили шевеление травы справа от них.

Когда я почувствовал, что ствол пулемета поворачивается в моем направлении, то тут же прижался к земле. В следующее мгновение пулеметная очередь просвистела над моей головой. Чувствуя, что могу в любую секунду погибнуть, я сильно испугался. Пулеметчик неожиданно остановился и снова принялся поливать огнем дорогу, видимо, посчитав меня мертвым. Прошла минута. В мою сторону больше не стреляли. Все еще лежа на земле, я осмелился поднять голову. От амбразуры дота меня отделяло лишь расстояние в 10–15 метров. Совершив быструю пробежку, я смогу скрыться в мертвой зоне обстрела возле стены огневой точки и бросить гранату в амбразуру.

Чувствуя, как бурлит в крови адреналин, и испытывая крайнее возбуждение, я понимал, что меня могут подстрелить прежде, чем я окажусь возле стены дота. Я решил, что иного выбора у меня нет, и медленно пополз обратно, рассчитывая на то, что вражеский пулеметчик не заметит меня.

Не успел я отползти на достаточное расстояние от дота, как совсем рядом прогрохотали два оглушительных взрыва. Подняв голову, я увидел, как бревна дота взлетели в воздух и с хрустом рухнули на землю, образовав беспорядочную груду. Происходящее было похоже на чудо. Моим спасителем оказался наш 75-мм миномет, установленный посередине дороги возле самого берега.

Позднее мне рассказали, что солдаты моей роты смогли на руках переправить миномет через реку и установить его на дороге сразу после того, как русские закончили артиллерийский обстрел. Они быстро засекли вражеский дот и для увеличения скорости мин использовали дополнительные взрывные заряды. С расстояния в 200 метров они легко уничтожили цель и таким образом спасли мне жизнь.

В тот же день, позднее, я нашел свою роту. Не видя четкой линии фронта, минометная рота могла лишь с трудом оказывать эффективную поддержку пехоте. Русские пытались в течение трех дней перейти в контрнаступление на нашем плацдарме на северном берегу Плюссы, однако были вынуждены отступить на восток в направлении Ленинграда.

Потери были высокими у обеих сторон. Однако, несмотря на это, мы не теряли оптимизма. Мы верили в то, что наступление вскоре закончится нашей полной победой. Нам казалось, что мы успели закалиться в боях и готовы сражаться дальше.

На пути к победе

18 августа – середина сентября 1941 года

Форсирование Плюссы открыло путь к Нарве. 18 августа, когда 58-я дивизия подошла к этому городу, бои уже закончились, что позволило нам на следующий день отправиться на восток по главной дороге, ведущей на Кингисепп. Нам предстояло еще целый месяц вести ожесточенные бои с частями Красной Армии, прежде чем мы достигли цели.

Захват территории вокруг Нарвы позволил нам отрезать пути отступления советских войск из республик Прибалтики и обезопасил тылы вермахта для дальнейшего наступления на восток. Приблизившись к Балтийскому побережью, наша дивизия и 1-я дивизия по-прежнему поддерживали левый фланг группы армий «Север». Нашей главной целью был захват Ленинграда, бывшей столицы Российской империи, второго по величине и значимости города Советского Союза.

Несмотря на угрозу флангам немецких частей со стороны русских войск от шоссе Нарва – Кингисепп, наш полк быстро продвинулся вперед и вскоре вышел к линии оборонительных укреплений и минных полей, размещавшихся вдоль старой советско-эстонской границы. При поддержке нашей минометной роты полк после нескольких мощных боев успешно преодолел ее.

За этой линией обороны находился город Кингисепп, расположенный в нескольких десятках миль к востоку от Нарвы. В то время как 154-й пехотный полк с запада вышел к главному шоссе, другие части 58-й дивизии и 1-й дивизии приблизились к нему с южного направления и вступили в бои за город. Когда наш полк подошел к Кингисеппу, то сразу завязал первые уличные бои с частями Красной Армии.

Наша рота установила 75-мм гаубицы в нескольких сотнях метров перед линией фронта, намного ближе, чем обычно. В отличие от более тяжелых 150-мм гаубиц они легко перемещались на короткое расстояние расчетом из пяти человек и эффективно использовались в городских условиях. Однако даже они были довольно громоздки, и поэтому минометчики не могли передвигаться так же быстро, как пехотинцы.

Когда минометчики хорошо видят цель, то помощь корректировщика огня им не нужна. Не имея точного задания, я отправился на передовую по собственной инициативе. Как это часто бывает в разгар боя, я точно не знал, где находятся солдаты моего взвода связи. Двигавшее мною желание разобраться в обстановке заставило меня принять активное участие в бою. Добравшись до нашего минометного расчета на окраине Кингисеппа, я стал наблюдать за тем, как мои товарищи систематически уничтожают опорные пункты противника, находившиеся впереди нас.

Хотя расчетам миномета в таких условиях угрожала серьезная опасность, в подобного рода боевых действиях сильнее всего страдала пехота. Имея относительно ограниченную поддержку минометов, пехотинцы с великим трудом продвигались вперед, атакуемые врагом со всех сторон. 20 августа, когда мы уничтожили последние очаги сопротивления Красной Армии, город пал. Разрушения в нем были очень велики, множество домов превратились в дымящиеся руины.

После трех дней отчаянных контратак советских войск, пытавшихся отбить Кингисепп, 23 августа наша дивизия продолжила наступление. Добравшись до Алексеевки, расположенной в восьми километрах к востоку от Кингисеппа, мы столкнулись с еще более решительным сопротивлением противника. Еще несколько дней части Красной Армии вели тяжелые бои, стараясь помешать нашему продвижению на север. 29 августа мы, наконец, вышли к городку Котлы, расположенному примерно в десяти километрах к северу от Алексеевки. Другим частям нашей дивизии удалось захватить Велькоту, местечко в шести-семи километрах к востоку.

1 сентября мы взяли Копорье, город, находящийся в пятнадцати километрах к востоку-северо-востоку от Велькоты. После нескольких дней ожесточенных боев мы продвинулись еще на 20 километров на восток и оказались в Никольском. После этого наше наступление сопровождалось такими же тяжелыми боями. Теперь на пути у нас возникла лесистая местность. 6 сентября мы вышли из лесов. Новым населенным пунктом, захваченным нами, стали Дятлицы. Это местечко находилось в пятнадцати километрах восточнее Никольского.

Хотя мы снова вышли к главной дороге, упорное сопротивление русских замедляло скорость нашего наступления до четырех-пяти километров в день. Так мы наступали всю следующую неделю. Каждому из трех полков 58-й дивизии была задана отдельная цель. 220-й полк должен был двигаться прямо по главному шоссе на Красное Село. 209-му полку предстояло захватить Дудергоф. Нашему полку – Финское Койрово и Камень. 14 сентября, после установления контроля над этим районом, нашей дивизии предстояло прорываться к Ленинграду, до центральной части которого нас отделяло расстояние в 15 километров.

К этому времени сопротивление Красной Армии немного ослабло, однако противник продолжал обстреливать нас из артиллерийских орудий. Однажды мы увидели пролетевшие у нас над головой снаряды необычайно большого размера, от взрывов которых содрогалась земля. Позднее мы узнали, что обстрел велся с линкора «Красный Октябрь», находившегося в водах Финского залива.

15 сентября, во второй половине дня, наша рота вошла в Урицк, крошечный городок с небольшими деревянными домами. Только когда мы вышли к берегу Финского залива, я понял, где мы оказались. Нас отделяли лишь 10–12 километров от Ленинграда. На горизонте можно было различить вершины заводских труб и крыши высотных зданий. Несмотря на то что во время боев мы не испытывали восторга от близости к этому городу, теперь нас охватило волнение при мысли о том, что с его захватом до полной победы над Россией нас будут отделять считаные дни.

Пока мы шли по улице, протянувшейся вдоль берега залива, на горизонте видели советские корабли, заходящие в бухту и выходящие из нее. Скорее всего, они совершенно не подозревали о нашем присутствии. Что было еще более странно, по улице проехала пустая вагонетка, двигавшаяся из Ленинграда. Позднее нам стало известно, что передовые части нашей дивизии увидели городской трамвай, в котором ехали русские пассажиры, не знавшие о нашем прибытии. Зайдя в него, немецкие солдаты вежливо попросили пассажиров ради их собственной безопасности выйти.

На следующий день во время остановки группа солдат нашей роты осмотрела несколько брошенных красноармейцами артиллерийских орудий, установленных на возвышении, с которого открывался вид на Финский залив. Видя проплывавшие всего в паре миль от нас советские корабли, мы решили наудачу произвести выстрел из длинноствольной пушки диаметром в 10 сантиметров.

Взяв на глазок прицел, мы зарядили снаряд в патронник и осторожно дернули за вытяжной шнур. Снаряд упал в воду, взметнув фонтан брызг возле грузового корабля, но не причинил ему никакого вреда. Мы выстрелили еще пять-шесть раз, так и не попав в цель, однако благодаря представившейся нам возможности приняли участие в войне на море.

Вскоре мы возобновили наступление и оказались на улицах предместий Ленинграда, где миновали несколько кварталов двух-трехэтажных домов, встретив лишь незначительное сопротивление частей Красной Армии.

Все еще продвигаясь по предместьям города, мы получили приказ остановиться и отойти на более безопасные позиции обратно в Урицк. Безоговорочно доверяя верховному командованию, мы пришли к выводу, что для такого приказа, по-видимому, имелись достаточно веские основания. Многие из нас полагали, что остановка – лишь временная мера, позволившая перегруппироваться перед возобновлением скоординированного наступления. Ничто не указывало на то, что от попытки захватить Ленинград одним ударом верховное командование вермахта отказалось.

Через несколько дней нам сообщили, что вместо штурма Гитлер приказал начать осаду города. К этому времени части вермахта окончательно блокировали Ленинград и отрезали его от остальной части Советского Союза, за исключением водного пути через Ладожское озеро. Было ясно, что город непременно сдастся, это лишь вопрос времени.

Наша минометная рота, состоявшая из 300 солдат, потеряла за три месяца войны всего 10–15 человек. В пехотных ротах потери были более высоки – во многих из них из 180 осталось лишь 50–75 человек.

Однако, несмотря на огромные людские потери, наш боевой дух был по-прежнему силен. Мы видели, какой сильный урон понесла Красная Армия, и понимали, что можем оказаться на улицах Ленинграда буквально через несколько дней. Сейчас трудно судить о том, хватало ли Германии войск для захвата города на Неве, однако сама попытка прямого нападения на него оказалась одной из величайших ошибок Гитлера.