Текст книги "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945"

Автор книги: Вильгельм Липпих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

В целом мои усилия показать себя с лучшей стороны и получить высокие оценки по боевой подготовке оказались успешными, однако мне тяжело давалось лазание по деревьям.

Даже после того как наш унтер рявкал на нас: «Быстро на дерево!», я быстро забирался лишь на высоту трех метров. Даже если мне и удавалось вскарабкаться выше, лезть дальше я не мог. На мое везение, я преуспевал в другом – умел хорошо окапываться или ползать, прижимаясь к земле под колючей проволокой.

Как только началась наша учеба, я познакомился с двумя призывниками, Вилли Шютте и Вилли Зауке, которые и в будущем остались моими лучшими товарищами. Особенно я сблизился с Вилли Шютте, с которым часто играл в карты, когда выпадала свободная минута. Это был прекрасный парень из небольшого городка Блекеде. Хотя рост его был невелик, всего метр семьдесят, он отличался крепким телосложением и большой силой. Он обладал спокойным характером, но подобно мне всегда был готов устроить какой-нибудь розыгрыш. В конечном итоге его назначили в один из артиллерийских расчетов нашей части. Питались мы в столовой. Еда была сытная, но мы никогда точно не знали, что едим или пьем. По утрам солдат каждого из взводов отправлялся в столовую за большим бачком кофе. Если кто-то из новобранцев допускал провинность, то взводный командир заставлял его носить кофе всю неделю.

Один из солдат нашего взвода как-то раз был вынужден две недели подряд выполнять эту малоприятную обязанность. Когда ему сказали, что наказание отменяется, он с довольным видом ответил: «Отлично, теперь мне больше не придется мочиться в бачок с кофе». Несмотря на то что в других взводах эту шутку сочли забавной, солдаты моего взвода еще долго обсуждали, что же такое они пили эти две недели.

В другом случае один обер-лейтенант нашего полка привел в казарму лошадь, поднявшись с ней вверх по лестнице. Скорее всего, он был при этом изрядно пьян и, я нисколько в этом не сомневаюсь, пожелал продемонстрировать нам свое прусское аристократическое происхождение. Позднее мы столкнулись с другим типом прусского офицера в лице первого командира нашей роты.

Поскольку мы были новобранцами, нам разрешалось всего пару часов провести в увольнительной в воскресенье вечером. Иногда я навещал дядю и тетю Шторков и моего брата Германа, и мы ужинали вместе. Однако большую часть свободного времени я проводил в обществе Аннелизы. Еще до начала войны мы иногда ходили на танцы или в кино. Чаще всего мы просто гуляли или сидели на скамейке в парке и болтали. К тому времени мы уже вовсю целовались, но Аннелиза всегда боялась, что в эти минуты нас могут увидеть посторонние.

Однажды, провожая ее домой, я настолько увлекся разговором, что потерял счет времени. Далекий звук горна напомнил мне, что остаются считаные минуты до вечерней десятичасовой переклички. Быстро поцеловав Аннелизу, я как безумный помчался со всех ног в казарму. Наверное, я никогда в жизни не бегал так быстро. Запыхавшись и смертельно устав, я прибежал на построение вовремя.

В другом случае, получив увольнительную, я находился у себя дома в Пюггене и опоздал на поезд, на котором намеревался вернуться из Зальцведеля в Люнебург. Не видя иного выхода, я поймал такси, чтобы добраться на нем в казарму до десяти вечера. Поездка, длившаяся около часа, обошлась мне в кругленькую сумму, однако я успел вовремя и благополучно избежал наказания.

Офицеры и унтер-офицеры во время учебного курса новобранцев установили очень жесткий режим, но я не переживал по этому поводу, потому что мне нравилась строгая дисциплина, дух товарищества, приключения и аскетический казарменный быт. В конце учебного курса, в январе 1940 года, мое чувство удовлетворения и гордости было очень велико, особенно если учесть тот факт, что я получил признание как отличник боевой подготовки.

Планирование сражений

9 января 1940 года – 9 мая 1940 года

Сразу по окончании подготовки в тренировочном лагере нас перевезли на запад, в Дельменхорст, находившийся на расстоянии 150 километров от Люнебурга, на базу 154-го пехотного полка и 58-й пехотной дивизии. По прибытии мы сразу же влились в состав 154-го пехотного полка, который только что завершил боевую учебную подготовку под руководством опытных унтер-офицерских кадров из 22-й пехотной дивизии.

Поскольку в разных армиях мира существует разная структура подразделений, возможно, будет целесообразно вспомнить о численности личного состава и структуре вермахта образца 1940 года. Отделение – самое мелкое воинское формирование – состояло из 10 солдат. Взвод состоял из четырех отделений. В пехотной роте насчитывалось примерно 180 человек, однако отдельные роты имели большее количество солдат. Четыре роты образовывали батальон. В каждом полку насчитывалось три батальона и две специализированных роты.

Пехотная дивизия состояла из трех пехотных полков, артиллерийского полка, противотанкового дивизиона, разведывательного батальона, штаба и частей поддержки, общей численностью 17 тысяч человек. Выше дивизионного уровня находились корпус, армия и группы армий, сильно разнившиеся по численности и структуре.

После того как 5 февраля в Дельменхорсте завершилось формирование нового 154-го пехотного полка, мы отправились на юг, преодолев расстояние в 400 километров, и оказались в тренировочном лагере в Ордруфе в гористом, поросшем лесами районе Тюрингии. По прибытии туда наш полк слили с только что прошедшими боевую подготовку солдатами 209-го и 220-го пехотных полков и артиллерийским полком и образовали 58-ю пехотную дивизию.

Через две недели наши полки разделили на роты. Получив назначение во взвод связи 13-й стрелковой роты 154-го пехотного полка, я вошел в состав самой многочисленной из 14 рот полка, насчитывавшей 300 человек. В нашем взводе связи было 25 солдат, которые все до единого прошли обучение в тренировочном лагере в Люнебурге. Если не считать тех солдат нашего взвода, которые непосредственно занимались перевозкой оборудования и уходом за лошадьми, нас было 15 человек, в чью задачу входило прокладывание линий связи и при необходимости выполнение роли вестовых.

Две короткоствольные 150-мм гаубицы и шесть короткоствольных 75-мм гаубиц 13-й роты должны были устанавливаться на расстоянии километра от линии фронта и при боевых действиях поддерживать пехотный полк легким артиллерийским огнем. В отличие от нас артиллерийский полк дивизии имел дальнобойные орудия, которые размещались в нескольких километрах за линией фронта и вели обстрел тылов противника.

Тогда как 13-я рота была вооружена гаубицами, а 14-я имела противотанковые орудия, остальные двенадцать рот, образовывавшие три батальона нашего полка, были регулярными пехотными частями со стрелковым оружием, пулеметами и мелкокалиберными минометами. В то время как двенадцать регулярных пехотных рот главным образом подчинялись командирам своего батальона, 13-я и 14-я роты действовали независимо и подчинялись напрямую командиру полка по причине своего специфического назначения.

Когда были сформированы наш и новые полки, вермахт демобилизовал ветеранов Первой мировой войны, призванных в качестве пополнения в ряды 58-й пехотной дивизии, которая находилась на французской границе во время нашей учебной подготовки. Демобилизация ветеранов также высвободила руководящий кадровый состав из старой регулярной армии, часть которого попала в нашу роту, хотя в целом их число не превышало двадцать процентов.

Вскоре после того как в Ордруфе окончательно была сформирована наша рота, нам представили начальство – офицера по имени Роберт Рейнке, а также командиров взводов. Рейнке был ветераном войны, ему уже пошел шестой десяток. В самом начале своей службы в кавалерии он получил звание риттмейстера, или капитана. Он был опытным наездником и даже возглавлял немецкую команду по конному поло на Берлинских Олимпийских играх 1936 года.

Он занимался коммерцией в Гамбурге, когда его как опытного военного повторно призвали на службу. Подобно другим представителям прусской офицерской касты, он держал дистанцию в отношениях с подчиненными, однако само его присутствие лишь усиливало уважение к нему. Наше доверие к его командирским способностям впоследствии вполне оправдалось.

Под началом Рейнке находились два обер-лейтенанта, однако в равной степени значительную роль в руководстве ротой играли унтер-офицеры. Важной персоной среди них был гауптфельдфебель Юхтер, служивший квартирмейстером и отвечавший за поставки продовольствия и боеприпасов. Он прекрасно разбирался в своем деле. Его искренне уважали и за глаза называли «матушкой нашей роты» или «добрым ангелом».

В Ордруфе командиром нашего взвода связи стал обер-фельдфебель Элерт, пришедший в нашу часть вместе с унтер-офицерами, ранее служившими на французской границе. Он был добродушен, образован и молод, лет двадцати пяти. В течение следующих трех с половиной лет Элерт был моим непосредственным начальником. Он всегда держал с нами ровную дистанцию и отличался замкнутым характером, однако был хорошим солдатом, достойным своего унтер-офицерского звания, и прекрасным образцом для подражания.

Сразу по прибытии в Ордруф мы получили приказ скрывать наше истинное местоположение в письмах родителям или знакомым девушкам. Такие меры предосторожности казались мне излишне секретными, и я иногда прилагал к письму фотографию, на которой «случайно» была какая-нибудь табличка с названием соседнего с нашей частью города или деревни.

Помимо переписки с родителями, я также обменивался письмами с Аннелизой, хотя наши отношения еще не приняли достаточно серьезного характера. Она ни разу не высказала особой тревоги о моей солдатской судьбе в свете грядущей войны, хотя и я сам не часто задумывался о том, что может произойти со мной в бою. С пылом и легкомыслием, свойственным молодости, я чувствовал себя неуязвимым, а возможную войну рассматривал как увлекательное приключение. Если бы мы были опытнее и старше, то мы бы в большей степени опасались военных действий.

Во время боевой подготовки в Люнебурге мы усовершенствовали главные солдатские навыки и умения и получили специальные знания, например о средствах связи. В Ордурфе нам стали преподавать дальнейшие военные премудрости, имеющие целью сражаться с противником в бою и побеждать его. Офицеры настойчиво учили нас основам наступательной и оборонительной тактики пехоты. Начав с действий минометной роты, мы приступили к усвоению правил боевых действий в составе более крупных формирований. В конце концов в полевых учениях приняла участие вся наша дивизия. Несмотря на холодную и снежную зиму Тюрингии, мы практиковались постоянно и вскоре приступили к имитированию полномасштабных боев. Офицеры пытались создать условия, максимально близкие к реальной войне. Помимо маневров, дивизия занималась и другими аспектами боевой подготовки, в том числе и стрелковой.

Зная, что нас готовят к войне, мы не испытывали недостатка в мотивации для достижения высоких результатов солдатского мастерства, учась с утра и до позднего вечера. На все остальное времени у нас практически не оставалось – только боевая подготовка да сон в домиках или палатках. Иногда нас даже ночью поднимали по тревоге.

В зимнюю стужу никому из нас не хотелось отправляться в караул. Тем не менее считалось большой честью попасть в караул в День памяти героев, посвященный миллионам немецких солдат, погибших в годы Первой мировой войны.

В 1940 году этот день выпал на 10 марта, на очень холодное воскресенье. Мне пришлось на 45 минут занять пост возле памятника героям войны в Ордруфе. Подошедшие к нему местные мальчишки изо всех сил пытались рассмешить меня. Оказалось, что не так уж сложно заставить себя не обращать на них внимания, но почти невозможно было удержаться от дрожи, охватившей мое тело из-за невыносимого, как мне тогда казалось, холода. Лишь позднее я узнал, что такое настоящий мороз.

Четыре дня спустя дивизия села в поезд и, преодолев расстояние в 450 километров, прибыла в город Трир, расположенный на излучине реки Саар неподалеку от города Оршольца. Затем в качестве части XXIII корпуса 16-й армии группы армий «А» мы передислоцировались на позиции напротив северного угла французской оборонительной линии Мажино, протянувшейся вдоль франко-германской границы.

В то время как наша пехотная рота заняла бункеры Западной стены, немецкой линии обороны, другие войска расселили в соседних деревнях или в палатках. Вскоре мы получили повышение в званиях, это делалось на основании наших успехов в тренировочных лагерях Люнебурга и Ордруфа.

Получив звание ефрейтора, я испытал чувство законной гордости и воспринял это как заслуженную награду за мои старания.

Хотя на фронте редко обсуждались военно-политические вопросы, я знал, что большинство немцев понимало необходимость и справедливость нашей борьбы с Францией и Англией, которые объявили войну Германии, вступившись за Польшу. Нам тогда казалось, что эти страны пытаются отстоять условия позорного для немцев Версальского договора и не желают нового политического устройства Европы, которое мы пытались отстоять силой оружия. На нашем участке фронта уже произошли случайные перестрелки с французскими войсками, а также отдельные воздушные бои между самолетами люфтваффе и французских ВВС. Мы были уверены, что если нам будет отдан приказ начать полномасштабную войну, то мы выполним его быстро, действенно и решительно. По нашим предположениям, в отличие от долгой позиционной войны прошлого, новая военная кампания на западе будет быстрой, такой, как та, что совсем недавно имела место в Польше.

По мере того как погода той весной становилась теплее, настроение наших войск наполнялось тревожным ожиданием. Хотя в наших настроениях преобладала любовь к родине и гордость за свою роту, полк и дивизию, мы очень быстро поняли, что самое главное в бою – подчинение приказам и осторожность за свою жизнь и жизнь товарищей.

Глава 5
Война на Западе

Май 1940 года – апрель 1941 года

Мы начали войну в качестве зрителей ранним ясным днем 10 мая 1940 года. В небе у нас над головой немецкие летчики вступили в бой с английской и французской авиацией. Мы с восхищением наблюдали за этим поединком. Нам хорошо был слышен рокот пулеметов крылатых машин, вступивших в схватку за господство в воздухе.

Когда вниз устремился объятый огнем самолет мы восторженно захлопали победителю, подбившему его. Мы как будто стали свидетелями какого-то спортивного поединка, правда, точно не зная, кому принадлежит горящий самолет – нам или противнику. За очень короткое время было сбито пять или шесть самолетов, причем некоторые из них на незначительном расстоянии от нас, примерно в пяти-шести километрах. Известие о том, что сбит, по крайней мере, один немецкий самолет, охладило наш бессмысленный восторг.

После передислокации на французскую границу несколько подразделений 58-й дивизии были отправлены на другой берег реки Мозель, южнее Люксембурга. Последующее наступление на оборонительные укрепления линии Мажино, возможно, имело важную стратегическую цель, однако ее удалось добиться ценой тяжелых потерь с нашей стороны. 18 мая нашу дивизию заменила другая военная часть, и нас отвели обратно в тыл.

Эта военная операция существенно отличалась от тех боевых действий, которые мы отрабатывали во время маневров. Во Франции мы следовали приказам, выполняя их так, как нас учили. Если нам приказывали занять некую позицию в назначенное время, мы атаковали ее в лоб и несли при этом тяжелые потери.

Позднее в годы войны наши офицеры, как правило, не осуществляли боевых операций, не определив предварительно эффективную тактику, чтобы по возможности снизить потери пехоты. Такой подход частично практиковался и во Франции, однако в основном преобладал прусский стиль военного руководства, заключавшийся в одном слове – «Выполнять!». Через два дня после возвращения в Оршольц наша дивизия пересекла территорию Люксембурга длинной колонной людей, лошадей и машин. Главным транспортным средством нашей роты были пароконные фургоны для припасов. На них перевозились наши вещи вроде обмундирования и продуктов, что позволяло нам передвигаться пешком налегке с одной лишь винтовкой и боеприпасами. Несмотря на то что нам не нужно было нести рюкзак, флягу с водой, противогаз и прочее снаряжение, долгие пешие переходы были очень утомительными. Чтобы поберечь ноги, большинство из нас старалось занять место в фургоне или на соединенных вместе двух телегах-двуколках. На одной находились боеприпасы и артиллерийский расчет, вторая тащила гаубицу. Если для перевозки 75-мм гаубицы требовалось четыре лошади, то для более тяжелой, 150-мм гаубицы – уже шесть.

Как то было положено любому командиру роты, риттмейстер Рейнке ездил на лошади, для которой выделялся солдат-конюх, однако таким солдатам чаще всего приходилось ухаживать еще за четырьмя-пятью лошадьми.

Чтобы получить необходимое количество тягловой силы в период, предшествовавший началу войны, вермахт по всей Германии реквизировал лошадей у крестьян, которые при этом лишались порой половины поголовья. Ввиду того что подобные реквизиции считались лишь временной мерой на период кратковременного – так представлялось руководству вермахта – военного конфликта, крестьяне не получали никакой компенсации. Поэтому не стоит удивляться, что вскоре вермахт прекратил столь непопулярные меры, как только получил в свое распоряжение лошадей на оккупированных территориях.

Наш марш-бросок через аккуратные и живописные городки и деревни Люксембурга вскоре привел нас в южную Бельгию, что позволило нам обойти линию Мажино с севера. Несмотря на следы транспорта на дорогах, мы не знали, что всего за несколько дней до нас танковые дивизии вермахта прорвали французскую линию обороны именно в этих местах.

Теперь эти танковые части находились далеко на западе, двигаясь к Ла-Маншу и смяв оборону англо-французских войск. В стратегическом отношении Французская кампания была уже выиграна вермахтом, однако нам предстоял еще целый месяц боевых действий.

23 мая, преодолев за пять дней 130-километровое расстояние, 209-й и 220-й полки нашей дивизии вошли на территорию Франции и заняли позиции на линии фронта примерно в пятнадцати километрах юго-восточнее города Седана. Заменив другие немецкие части, эти полки заняли участок протяженностью шесть километров между французскими городами Кариньян и Музон. Между тем 154-й полк временно находился в резерве на северном берегу реки Маас в бельгийском городе Арлоне, дожидаясь прибытия новых немецких частей.

После того как наш полк оказался на фронте, я на личном опыте познал горечь первого сражения. Когда нашу дивизию бросили в бой, мы столкнулись с яростным сопротивлением франко-алжирской дивизии, переброшенной в Европу из Северной Африки. Во время боя, оказавшегося для 58-го полка самым трудным за всю Французскую кампанию, алжирцы обстреливали нас из потайных мест, с верхушек деревьев. Для продвижения вперед нашим пехотинцам приходилось задействовать своих снайперов или поливать деревья пулеметным огнем. В отдельных случаях мы даже были вынуждены использовать огнеметы.

В ходе таких боев линия фронта постоянно менялась, и в такой обстановке наша рота не могла обеспечивать гаубицами огневую поддержку других подразделений. Вместо них нам приходилось рассчитывать на дальнобойную артиллерию дивизии, огнем которой удавалось помешать подкреплениям противника выйти к линии фронта.

25 мая наш полк прошел 70 километров, выдвинувшись из Арлона к новой линии фронта близ французского города Бомон-ан-Аргонн. В тот день я получил приказ обер-фельдфебеля Элерта доставить донесение в одну из наших частей, находившуюся на линии фронта. Моей целью была небольшая деревушка Пуилли-сюр-Мез, располагавшаяся в долине реки Маас примерно в трех милях от Бомон-ан-Аргонна.

Я без малейшего колебания или сомнения принял этот приказ – приказам следует подчиняться беспрекословно. Будучи более горячим и энергичным, чем остальные солдаты моего взвода, я непременно хотел доказать себе, что не боюсь опасностей боя. Моя наивность в ту пору оправдывалась тем, что я просто не знал, что меня может ожидать.

Дорога к деревне пролегала по спуску с холма и была лишена каких-либо укрытий в виде деревьев. Для неприятельских наблюдателей и артиллеристов я был открыт и виден как на ладони. Спускаясь вниз по склону, я никого не видел впереди. Заметив меня, французские артиллеристы тут же открыли огонь. Услышав свист летящего в мою сторону снаряда, я мгновенно бросился в придорожный кювет, прежде чем он разорвался в 100 метрах впереди меня.

Позднее я научился по звуку летящего снаряда определять место его взрыва. Находясь в России, я обычно повторял: «Еще сто метров – и пусть стреляют». Впервые оказавшись под артиллерийским огнем противника, я в этом еще совсем не разбирался. Снаряды продолжали падать справа и слева от меня на расстоянии примерно 50 метров. Каждый раз, услышав, что произведен очередной выстрел, я снова бросался в кювет. Через минуту я вскакивал на ноги, и, согнувшись, бежал дальше, тревожно ожидая нового выстрела. Повторив этот прием с десяток раз, я примерно за полтора часа преодолел лишь полтора километра пути.

На закате я, наконец, прибыл на наши передовые позиции в Пуилли-сюр-Мез и доставил донесение названному мне офицеру. Деревушка находилась под прикрытием холма, и в ней можно было не так сильно опасаться французской артиллерии, которая продолжала вести заградительный огонь со скоростью пять-шесть снарядов в минуту.

В ту ночь я устроился в винном погребе одного из домов, сложенных из дикого камня, куда набились 20 или 30 немецких солдат. От залпов, которые обрушивала на Пуилли французская артиллерия, постоянно вздрагивала земля. Мы находились в непроглядной тьме, и на головы нам постоянно сыпалась пыль. Если бы снаряд угодил в наш дом, то последствия могли бы быть самыми катастрофическими.

Ранним утром обстрел прекратился, и я покинул изуродованную снарядами деревушку прежним путем еще до того, как начало светать. Я спокойно поднялся вверх по холму и направился в расположение моей части, в Бомон-ан-Аргонн.

Наткнувшись на неразорвавшийся 75-мм снаряд, которым французы пытались попасть в меня, я решил сохранить его в качестве сувенира на память о своем первом крещении огнем и, взяв его под мышку, понес с собой.

За выполнение этого, а также ряда других заданий 10 декабря 1941 года я был награжден Железным крестом 2-го класса. Тем не менее я в то время чувствовал, что достиг много большего. Если бой делает из юноши мужчину всего за один день, то мой поход под огнем в Пуилли-сюр-Мез и ночь в винном погребе можно считать моим ускоренным взрослением, несмотря на то что это была лишь прелюдия к тому, что мне довелось испытать впоследствии.

На следующий день, 27 мая, 209-й и 220-й полки попытались захватить деревню Инор, расположенную примерно в миле от Пуилли-сюр-Мез. На третий день боев за Инор 71-я пехотная дивизия пришла на помощь нашей сильно потрепанной части на восточном участке фронта, занимаемом 58-й дивизией.

В конце мая – начале июня, после эвакуации французов и англичан из Дюнкерка в Англию, вся немецкая армия была нацелена на юг для наступления на остатки французских войск.

5 июня Германия развернула наступление, начав так называемую «Битву за Францию». Через четыре дня 154-й полк предпринял атаку, имевшую целью захват леса Буа де ля Ваш, граничившего с главной дорогой на юго-восток, расположенной в паре километров от Бомон-ан-Аргонна.

Когда мы начали наступление на юг, нас снова стала обстреливать французская артиллерия, на этот раз применив снаряды с газом. Поскольку нас готовили к таким непредвиденным случайностям, мы быстро надели противогазы. К нашему удивлению, снаряды не разорвались, и когда мы внимательно осмотрели их, то выяснилось, что они были произведены компанией «Крупп» и в 1918 году отправлены во Францию в счет репараций.

Наше наступление на Буа де ля Ваш снова встретило яростное сопротивление североафриканских дивизий французов и было сломлено. Понеся тяжелые потери, мы были вынуждены отступить. Однако последующий перелом в «Битве за Францию» заставил самих французов начать отступление на юг.

11 июня мы смогли продолжить наступление.

Военная кампания во Франции

11–25 июня 1940 года

В дальнейшем боевые действия во Франции разворачивались более активно. По дорогам тянулись бесконечные колонны наших пехотинцев и конных подвод. Мы следовали по пятам стремительно отступавших французов. Во время наступления на юг наши пехотные части всего три или четыре раза перестраивались в боевые порядки.

Бои, в которые нам приходилось ввязываться, были, как правило, короткими перестрелками, длившимися не более часа. Они начинались с заградительного огня французской артиллерии, вынуждавшего нашу пехоту рассредоточиваться и искать укрытия. Если наши пехотинцы натыкались на мощные оборонительные сооружения французской армии, то полк просил огневую поддержку у нашей минометной роты.

В таких случаях 13-я рота размещала гаубицы и боеприпасы как можно ближе к фронту, чтобы не попасть под обстрел врага, примерно в полукилометре от первой линии. В большинстве случаев нашим 75-мм гаубицам удавалось решать любые возникавшие проблемы, и 150-мм орудия в бой не вводились.

Если требовалось вмешательство нашей дальнобойной артиллерии, то мы даже не открывали ящики с боеприпасами. Лошади с возками, на которых были установлены гаубицы, отправлялись в обоз, но держались в полной готовности, чтобы, если возникнет необходимость, можно было быстро вернуть их на линию фронта.

За редким исключением мой взвод связи регулярно размещал телефонные линии между передним обозревателем на передовой и позициями роты и штабами роты и полка, находившимися в тылу. Нам также приходилось обеспечивать целостность этих линий, легко уязвимых при обстреле противника.

Извещенные начальством о том, что колодцы могут быть отравлены, мы старались не пить местную воду. Чтобы утолить жажду, мы стали искать вино в погребах домов. После недолгих поисков несколько солдат из моего взвода связи «освободили» деревянный бочонок с вином и вытащили его наружу. Водрузив его на передок повозки, кто-то спросил: «А как же открыть эту чертову штуку?»

Ответ нашел другой солдат, который вытащил «люгер» и выстрелил в бочонок. Из пробитого отверстия прямо на землю полилась струйка красного вина, и мы тут же, не переставая идти, начали подставлять под нее рот, чтобы напиться.

Придя к церкви небольшого городка, я услышал о том, что на ее крыше сидели два французских снайпера, пару часов назад подстрелившие нескольких немцев. Поймав двух французских солдат, мы собрались отомстить им за смерть наших товарищей. В качестве наказания один офицер нашего полка приказал снайперам несколько часов стоять на коленях на бетонных ступеньках перед церковным алтарем. После этого их отправили в лагерь для военнопленных.

16 июня мы вошли в Дюн-сюр-Мез, расположенный примерно в 25 километрах от Бомон-ан-Аргонна. На следующий день, в день моего двадцатилетия, 58-я пехотная дивизия достигла Вердена, пройдя еще 30 километров на юг. На высоком холме располагалось большое кладбище, где покоились те, кто погиб во время кровопролитного сражения французских и немецких войск. Оно напомнило нам о той ужасной цене, которую наши отцы заплатили за Первую мировую войну. Какими бы ни были исторические параллели, но наше наступление во Франции в эту войну после всего одного месяца боев оказалось относительно легким.

На следующий день мы совершили 30-километровый марш-бросок и, не встретив сопротивления, вошли в Сен-Миль. Город сдался нам достаточно легко, несмотря на огромное количество гражданских лиц, французов, заполонивших все ведущие на юг дороги и надеявшихся спастись бегством.

Оттесненные на обочину, чтобы дать нам дорогу, повсюду толпились беженцы, главным образом женщины и дети с ручными тележками, набитыми домашним скарбом. Потерянные мрачные лица и безнадежные взгляды свидетельствовали о том, что их дух сломлен. Это было душераздирающее зрелище, на которое невозможно было смотреть без жалости.

После Сен-Миля мы добрались до Тюля, преодолев за один день 50 километров. С господствующей высоты открывался хороший вид на город, где располагался французский гарнизон. Скоро подтянулись наши 75-мм и 150-мм гаубицы и вместе с другими артиллерийскими частями дивизии открыли огонь по оборонительным укреплениям французов.

В данных обстоятельствах задача наших минометов и крупнокалиберных орудий заключалась в том, чтобы сломить дальнейшее сопротивление противника и заставить его отступить. Если пехоте под нашим артиллерийским прикрытием удастся продвинуться вперед, то полностью уничтожать цель не имело смысла. После двадцатиминутного заградительного огня наши войска захватили боевые укрепления французов, которые частично отступили, частично сдались в плен.

Заняв Тюль, мы приостановили движение вперед. 22 июня до нас дошли слухи о том, что французское правительство, поняв тщетность дальнейшего сопротивления, согласилось подписать перемирие, вступающее в действие с 25 июня. Несмотря на то что мы всего за шесть недель сделали то, чего наши отцы не смогли добиться за четыре года, радость победы немного горчила. Если это настоящая война, то она была легче, чем мы предполагали.

После недолгого пребывания на окраине Тюля мы двинулись дальше и вскоре оказались в соседней Шампани. Здесь мы поспешили воспользоваться несколькими днями передышки. Поскольку хозяева брошенных домов, в которых мы остановились на постой, набили свои погреба парой сотен бутылок местного сухого искристого вина, мы, естественно, выпили его столько, сколько смогли. Шампанского обнаружилось так много, что мы не только использовали его для чистки зубов, но и мыли им пол в комнатах.

Тем временем в Германии Гитлер и его режим обрели еще большую популярность, чем прежде. В отличие от большинства немцев, которые считали, что успехи Французской кампании вызваны высоким уровнем подготовки офицеров и солдат вермахта, я полагал, что они обязаны просчетам военного командования французов и недостатку мужества их солдат.

Национальные стереотипы рисуют французов изнеженными жизнелюбами, готовыми за комфорт отдать все на свете, а немцев педантами, послушными исполнителями приказов и прирожденными вояками. Французские солдаты казались мне тогда слабовольными людьми с низким моральным духом, заботящимися лишь о спасении собственной шкуры.