Текст книги "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945"

Автор книги: Вильгельм Липпих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава 18
Послевоенная Германия

1945–1949 годы

Заново начинаем жизнь

27 июля – 24 декабря 1945 года

Отпустив солдат возле биржи труда в Люнебурге, я отправился на ферму моего дяди в Хагене. Я был одет в ту же военную форму, которую носил еще в Фишгаузене, и испытывал странное чувство. Я возвращался туда, где шесть лет назад получил повестку, обязывавшую меня явиться на сборный пункт вермахта. Как много событий произошло за это время!

Подойдя к знакомому дому, я постучал в дверь. На пороге появилась моя тетя. На ее лице было написано выражение крайнего удивления и разочарования.

– А я думала, что это Генрих! – печально произнесла она.

Генрих, старший сын дяди и тети, получил звание капитана артиллерии. В последние недели войны он возвращался на фронт из отпуска и получил приказ взять под командование одну из боевых частей, защищавших Берлин. Лишь позднее дядя и тетя узнали, что он погиб, обороняя столицу рейха.

Несмотря на беспокойство о судьбе Генриха, они сделали все, чтобы я почувствовал приветливую атмосферу родного дома. К моей великой радости, они передали мне открытку от Аннелизы, которую та переслала на их адрес, когда узнала, что я жив. Я впервые за последние полгода получил от нее известие.

Проведя пару дней в Хагене, я на поезде отправился в Гамбург.

Когда я добрался до дома Аннелизы в Вандсбеке, ее отец тепло встретил меня и сообщил, что сам только недавно вернулся домой из отряда фольксштурма, воевавшего в Бельгии и Германии. Он любезно пригласил меня погостить в его доме, пока я буду ждать приезда Аннелизы.

После долгих лет боев меня стали преследовать тяжелые ночные кошмары. Вскоре после прибытия в дом Берндтов мне как-то раз приснилось, будто я на фронте в России и меня завалило в блиндаже. Я принялся бить кулаками в стену возле пола. После долгих бомбежек в годы войны слой штукатурки держался плохо и от моих ударов тут же осыпался, завалив мою постель и пол возле нее. Я очень расстроился и пришел в смущение от случившегося и не мог объяснить причину моего странного поведения. Продолжая страдать от стресса, вызванного страшным напряжением бесконечных боев, я понимал, что в таком же состоянии находятся и многие другие солдаты, которым, может быть, еще труднее справляться с этой проблемой. Лишь пять-десять лет спустя война постепенно ушла из моих мыслей и снов.

Не сумев найти меня в лагере для военнопленных, Аннелиза вернулась в Зюдердайх, где 6 августа 1945 года уволилась из госпиталя.

Когда на следующий день она вошла в Гамбурге в дом отца и увидела меня, то сразу бросилась в мои объятия. Мы крепко обнимали друг друга и плакали от радости и облегчения. Моя любовь к ней и надежда на то, что когда-нибудь наступит эта счастливая минута, помогли мне пережить самые тяжелые эпизоды войны. Вопреки всему мы снова были вместе.

Позже я узнал о судьбе денег, которые скопились за годы войны. Находясь на службе, я получал должностной оклад в соответствии с моими воинскими званиями, а также дополнительную оплату, так называемые «боевые». Поскольку я почти постоянно бывал в бою, то у меня не было возможности тратить на фронте накопившиеся деньги. Все эти суммы перечислялись на мой счет в армейском банке в Бремене. Начиная с 1941 года я стал копить деньги, чтобы оплатить учебу в техническом училище после окончания войны.

Когда окончилась война и вермахт перестал существовать, лопнул и этот армейский банк. Может быть, стоило перечислить мои сбережения в какой-нибудь другой банк, но в то время меня больше беспокоила собственная безопасность, нежели сохранность денег. И все же мне было больно осознавать, что я лишился всех своих накоплений. Поскольку наши семьи мало чем могли помочь, нам с Аннелизой пришлось начинать совместную жизнь практически с чистого листа.

Прежде чем попасть на службу в вермахт в 1939 году, я уже прошел полуторагодичный курс из двух лет ученичества, необходимых для того, чтобы приступить к получению инженерного образования. Мои надежды на получение высшего образования не сбылись, и поэтому я решил закончить двухгодичный курс, необходимый для получения статуса лицензированного электрика, и лишь после этого снова задуматься о продолжении образования. Мои полтора года учебы давали мне возможность получать лишь почасовую оплату за мою работу, которой нам едва хватало на самое необходимое.

Вскоре после возвращения Аннелизы я нашел работу ученика электрика в фирме «А.Леманн», через которую получал заказы от компании «Блом и Фосс», самой крупной судостроительной корпорации Гамбурга. Я добирался на поезде до порта – на это уходило пятнадцать минут – и на пароме приплывал на верфь.

Однажды, когда я пришел на работу, бригадир велел мне подождать его возле высоковольтных выключателей. Тем временем он вошел в соседнюю комнату и включил ток. Как он и рассчитывал, громкий, вызванный огромной волной электричества шум сильно напугал меня. Такие шутки и дальше иногда устраивались, оживляя скучные будни, но в целом работа была интересной, и я многому научился на ней.

Работая на верфи, я нередко видел, как в порту уничтожались гигантские бетонные бункеры, предназначавшиеся для защиты немецких подводных лодок от налетов вражеской авиации. Когда в действие приводились взрыватели, раздавался взрыв, и вверх взлетали огромные глыбы бетона, падавшие на прежнее место.

Полностью взорвать такой бункер удавалось лишь после третьей или четвертой попытки. Я с гордостью подумал о том, как качественно делают свое дело немецкие рабочие.

Между тем Аннелиза заняла квартиру, располагавшуюся в доме напротив теплиц ее отца. Квартира располагалась всего в паре кварталов от моего нового дома, что позволяло нам часто встречаться и подолгу проводить время вместе.

Однажды мы гуляли с ней по парку «Плантен унд Бломен», расположенному в центре Гамбурга. Там мы стали свидетелями сцены, которая поразила нас до глубины души. Почти за каждым кустом можно было увидеть английских солдат с немецкими девушками. Некоторые парочки целовались, другие лежали на траве и беззастенчиво обнимались. Это было отвратительное, непристойное зрелище. Мы с Аннелизой никогда не осмелились бы вести себя таким образом в общественном месте.

Осенью в городе стали ходить неприятные слухи, угрожавшие нашим планам о будущей женитьбе. В них говорилось о том, что с 1 января 1946 года якобы вступит в силу закон британских оккупационных властей о запрете на три года браков между немецкими мужчинами и женщинами в целях сокращения немецкого населения. Эти слухи не умолкали, и мы с Аннелизой почти поверили в них.

Не желая ждать три года, мы решили ускорить нашу женитьбу и назначили свадьбу на 22 декабря 1945 года. Мы отказались от прежних планов большой свадьбы, но тем не менее я нанял карету, запряженную парой белых лошадей, которая должна была утром отвезти нас в церковь на церемонию венчания.

После этого карета отвезла нас в дом отца Аннелизы и на квартиру тети Фриды, где находился мой брат Герман и где я снимал комнату. Моя сестра Марлен не смогла приехать на свадьбу и оставила в подарок свиные отбивные, чтобы мы смогли полакомиться ими в торжественной обстановке, после чего вернулась в Пюгген, находившийся в советской оккупационной зоне.

Мои финансовые возможности в те дни в условиях послевоенной нищеты всей Германии вызвали у меня затруднения, не позволив устроить достойный медовый месяц для Аннелизы. Большая часть Гамбурга лежала в развалинах, однако в центре города каким-то чудом сохранился неплохой отель, на Менкебергштрассе, неподалеку от центрального вокзала. Не дозвонившись по телефону, я отправился туда пешком и спросил управляющего о возможности заказать для нас отдельный номер.

Мне ответили, что свободных номеров нет, но когда я объяснил, что мы новобрачные и нам нужно место для уединения, ситуация изменилась.

– Это другое дело, – ответил управляющий. Две ночи после свадьбы мы наслаждались роскошной комнатой со всеми удобствами, в том числе и ванной с горячей водой, которой по-прежнему не было в доме, где мы жили.

В последние месяцы войны Аннелиза испытала эмоциональное потрясение, сходное с тем, которое я пережил после гибели моей роты в Фишгаузене. Не получая с января писем от меня, она не знала, жив я, попал в плен или убит. На фоне огромных потерь, которые понесла Германия, ей казалось, что она потеряла меня навсегда. В такой обстановке ее ощущение одиночества и уязвимости, разумеется, лишь усиливалось. Несмотря на тяжелые испытания военных лет, наша любовь впоследствии сделалась еще крепче, чем раньше.

Борьба за выживание

Декабрь 1945 года – август 1946 года

Как только державы-победительницы позволили немцам в западной зоне оккупации приступить к перестройке экономики и промышленности, условия жизни начали понемногу улучшаться. Жизнь в целом стабилизировалась, однако общее состояние экономики в первые послевоенные годы было тяжелым. Даже при оккупационных властях еще несколько лет сохранялись карточки на отдельные продукты питания и товары легкой промышленности, введенные еще при нацистах. Особенно тяжело дело обстояло с молоком, мясом, маслом и одеждой. Плохо работали коммунальное хозяйство и транспорт.

Вскоре после свадьбы Аннелиза перебралась в мою комнату в доме тети Фриды. К счастью, пригород Гамбурга Винтерхуде, где она жила, почти не пострадал во время бомбежек.

Наше финансовое положение было очень тяжелым. После замужества Аннелиза перестала работать в теплицах ее отца. Хотя нам отчаянно были нужны деньги, замужние женщины в те годы редко работали и занимались преимущественно домашним хозяйством. Кроме того, получить хорошую, высокооплачиваемую работу тогда было трудно.

Когда я обрел статус женатого человека, моей главной жизненной целью стала ответственность за судьбу и благосостояние Аннелизы.

Несмотря на наши постоянные попытки экономить на всем, мой скромный доход позволял нам покупать крайне малое количество продуктов. Хотя мы получали кое-что из овощей с огорода отца Аннелизы, наш постоянный и неутолимый голод заставлял меня прибегать к самым разным мерам.

Однажды в выходной я сел на поезд и доехал до небольшого городка Гифхорна, расположенного в 150 километрах южнее Гамбурга. Там находилась ферма одного из наших дальних родственников. Придя к нему домой, я попросил продать мне немного картофеля. Соблазнившись деньгами, он согласился, однако ясно дал понять, что не слишком доволен моим приездом. Подобно другим крестьянам, он без особой любви относился к горожанам, рыскавшим по деревням в поисках продовольствия.

Ночью я вернулся домой к Аннелизе и тете Фриде с мешком картофеля, усталый и оскорбленный. Ситуация была еще хуже той, которую моя семья пережила в годы экономического кризиса конца 1920-х годов. После еще одной поездки в Гифхорн осенью 1946 года нам стало понятно, что нужно найти другой способ обеспечения продуктами питания.

Хотя моя сестра Марлен несколько раз с риском для жизни пересекала Железный занавес и привозила нам продукты из Пюггена, сам я не был в родном доме вот уже более двух лет. Мне, естественно, очень хотелось увидеть родителей, братьев и сестер, однако пересечение границы с русской оккупационной зоной было очень опасным, рискованным делом. До этого мы с Аннелизой не осмеливалась ездить туда, однако хронический голод не оставлял нам иного выбора.

Несмотря на подстерегавшую нас опасность, Аннелиза спала, склонив голову мне на плечо, пока поезд ехал в направлении пропускного пункта Берген ан дер Дамме, расположенного примерно в ста километрах от Гамбурга. Ранним сентябрьским вечером мы подъехали к станции и от вокзальной площади направились к границе, где остановились и стали ждать.

Где-то рядом свистели соловьи. Мы с Аннелизой присоединились к небольшой группе людей, собравшихся в сумерках перебраться в советскую оккупационную зону. Хотя колючую проволоку и минные поля разместили еще не вдоль всей границы, отряды Красной Армии интенсивно патрулировали сектор безопасности четырех-пятикилометровой ширины, через который пропускали лишь местных жителей. Когда мы прошли примерно половину пограничной зоны, раздался требовательный окрик: «Стой!» Мне показалось, будто меня обдали ведром ледяной воды.

Два русских солдата, подошедшие к нам, не говорили по-немецки, но один из них жестами объяснил Аннелизе, что нам нельзя в советскую зону. Мне он велел следовать за ним. Оба красноармейца были вооружены автоматами, и поэтому было бессмысленно сопротивляться или бежать. Стараясь успокоиться, я попросил Аннелизу оставить меня, чтобы не усугублять сложившуюся ситуацию. Один из солдат толкнул меня прикладом автомата и повел за собой. Когда стало совсем темно, мы пришли на какую-то ферму к массивному каменному дому. Меня ввели в гостиную комнату.

Будучи в прошлом офицером вермахта, я понимал, что меня могут выслать в Советский Союз, если сверят мое удостоверение личности с архивными документами и узнают, что я воевал на Восточном фронте. Несколько месяцев назад русские арестовали одного из моих дальних родственников, который учился в медицинском институте в советской оккупационной зоне. Его без всяких объяснений на два года выслали в Сибирь. Если таким образом обошлись с ним, студентом, то что же тогда они сделают с бывшим офицером немецкой армии?

Сопровождающие оставили меня в комнате и вышли. Я подождал три-четыре минуты, подошел к двери и толкнул ее. Она оказалась незапертой. Открыв дверь шире, я спрятался за ней. В комнату никто не вошел. Убедившись, что поблизости никого нет, я решил попытать удачи и незаметно скрыться. В следующую секунду раздались крики красноармейцев – они поняли, что я сбежал.

Я бросился в лес. Через несколько секунд в ночи прозвучали пулеметные очереди, хлестнувшие по кустам и деревьям рядом со мной. Давно привыкнув к звукам выстрелов, я, не останавливаясь, побежал дальше. Двигался я, пригибаясь к земле, чтобы не угодить под пули, и старался как можно быстрее удалиться от фермы.

Опасаясь, что советские солдаты поднимут по тревоге патрули, я побежал в направлении деревни Хоэндольслебен, находившейся в пяти-шести километрах от меня. Я надеялся, что Аннелиза догадается отправиться туда и придет в дом моей тети. Когда я, полностью измотанный, пришел в деревню, то с огромным облегчением увидел там Аннелизу. Мы обнялись и долго не разжимали объятия, зная, что я только что избежал верной гибели.

Хотя мне удалось скрыться от советских солдат, у меня все еще оставалось опасение, что местные немцы-коммунисты узнают обо мне и донесут русским. Эта опасность усиливалась тем, что тетина семья была под подозрением у коммунистических властей, потому что мой дядя состоял в НСДАП и уже находился в английском лагере для военнопленных.

Рано утром в дом зашли представители местных коммунистических властей – проводилась выборочная проверка мест, где могла находиться контрабанда. Я бросился на чердак, где быстро спрятался под кучей старой одежды. Аннелиза осталась внизу вместе с моей тетей. Обыск и расспросы продолжались довольно долго, и все это время я опасался, что незваные гости могут подняться на чердак. Через полчаса они ушли, но я понимал, что опасность по-прежнему сохраняется и я подвергаю тетушку нешуточному риску.

На следующий день мы с Аннелизой тайком вышли из Хоэндольслебена и, преодолев расстояние в 25 километров, вернулись в относительно безопасный дом моих родителей в Пюггене. Здесь было легче спрятаться от глаз недоброжелателей. Через пару дней мы осторожно пересекли границу с двумя рюкзаками, набитыми продуктами, удачно избежав каких-либо новых неприятностей. Помня об угрозе попасть в руки советских оккупационных властей, я совершил затем всего одну такую поездку на ферму.

Беспокоясь о том, что наше присутствие может привлечь ненужное внимание коммунистических властей, мы с Аннелизой с удивительной легкостью включились в дела родительской фермы во время нашего второго приезда в Пюгген осенью 1946 года. После того как мы с сестрами весь день проработали, таская снопы к молотилке, отец предложил доделать остальную работу завтра. Работы оставалось еще примерно на час, и я уговорил его завершить ее сегодня.

Вскоре из тракторного двигателя, приводившего в действие молотилку, полетели искры, воспламенившие лежавшую неподалеку солому. Несмотря на наши отчаянные попытки потушить огонь, пламенем был объят весь сарай. Хотя мы не позволили огню перекинуться на другие постройки, сарай все-таки сгорел. Это было самое худшее, что могло случиться с нашей фермой. Я чувствовал себя виноватым в том, что убедил отца завершить работу, но что случилось, то случилось, тут уже ничего не поделаешь.

Весной 1947 года Аннелиза убедила меня, что спокойно пересечет границу и доберется до Пюггена, и совершила еще одну поездку за продуктами. Хотя ее первая одиночная поездка прошла спокойно, без приключений, вторая обернулась серьезной неприятностью.

После своего возвращения Аннелиза рассказала мне о том, как предыдущей ночью на границе чуть было не наткнулась на патруль Красной Армии. К счастью, русские ее не заметили, и ей удалось спрятаться в каком-то сарае. Утром хозяин фермы пришел кормить коров и обнаружил ее. Сильно рискуя, крестьянин позволил Аннелизе уйти, не выдав ее коммунистам.

Услышав этот рассказ, я запретил ей дальнейшие походы на ту сторону Железного занавеса. Сегодня, когда я вспоминаю об опасности, которой тогда подвергалась моя жена, то не могу понять, как мог допустить подобное. Это свидетельствует о том, какими беспечными и неразумными мы были в те далекие годы.

В апреле 1947 года я, наконец, стал учиться в федеральном инженерном училище в Гамбурге. В июле я сдал квалификационный экзамен и официально стал квалифицированным электриком. Хотя теперь зарплата стала более или менее сносной, я решил, что работать и продолжать образование невозможно.

Закончив первый семестр в училище в Гамбурге, другие семестры я прошел в другом училище, в Вольфенбюттеле, неподалеку от Брауншвейга. Не обладая постоянным источником дохода и имея неработающую жену, я попросил в долг у дяди Шторка тысячу марок. Деньги у него были, потому что он занимался торговлей машинами. Однако даже после этого условия нашей с Аннелизой жизни в Вольфенбюттеле сделались еще хуже, чем в Гамбурге, где нас иногда подкармливал ее отец.

Хотя мы были очень благодарны Марлен за то, что она пару раз привозила нам продуктовые посылки из дома, ее помощь практически не уменьшила нашу с Аннелизой потребность в еде. Иногда мне приходилось прибегать к самым отчаянным мерам. Пару раз я отдавал в залог наши обручальные кольца, которые нам когда-то сделал дрезденский ювелир. Один раз, когда было совсем нечего есть, я забрался на чье-то поле в нескольких сотнях метров от нашего дома и тайком нарвал бобов. Разумеется, это следовало признать самым настоящим воровством, но наше положение было действительно отчаянным.

Несмотря на то что моей семье в Пюггене еды хватало, местные власти подчистую забирали у них излишки сельхозпродукции. Чтобы крестьяне не забивали скот для собственных нужд без официального разрешения, власти стали регулярно наведываться на фермы и лично вели учет. Во время одного из таких визитов моя сестра Криста спрятала двух барашков в своей спальне и с великим трудом заставила их не блеять.

Моей семье пришлось пережить гонения коммунистических властей. Официальное давление на нее несколько раз было вызвано отчасти ее неспособностью выполнить высокие нормы сдачи сельскохозяйственной продукции, но также и тем, что мой отец нередко высказывал свое несогласие с действиями коммунистической партии в Пюггене.

В послевоенные годы отец регулярно навещал моего дядю и его семью, живших в Хагене. В конце 1948 года в одну из таких поездок пастор нашей местной лютеранской церкви, герр Шмершнайдер, пришел к нам в дом и предупредил мою мать о том, что отца могут арестовать сразу после того, как он вернется с запада. Когда отец узнал об этой угрозе, то принял трудное решение остаться в Хагене у своего брата. Эта вынужденная разлука с матерью и моими сестрами продлилась много лет.

Между тем в мае 1948 года в Германию, наконец, вернулся мой брат Отто. Из США его перевезли в Англию, откуда он приехал на родину. Он побыл пару недель у нас с Аннелизой в Вольфенбюттеле, где я пытался убедить его, чтобы он перебрался после брака на своей давней подруге в западную зону. Брат не послушался меня и решил поселиться в восточной зоне, чтобы быть ближе к родственникам. Позднее он горько пожалел о своем решении, когда стало ясно, что путь на запад закрыт для него навсегда. Оба случая с моей семьей свидетельствуют о том, какие последствия для немцев имело последующее разделение Германии. В последний год моей учебы в Вольфенбюттеле Аннелиза забеременела. Когда она была на восьмом месяце, мы отправились на прогулку. Она поскользнулась и упала на живот. Опасаясь за ее жизнь, я где-то отыскал детскую коляску и таким образом довез ее до дома. К счастью, Аннелиза отделалась лишь огромным синяком на животе. Никаких серьезных последствий ее падение не имело. В июне 1949-го у нас родился крепкий, здоровый первенец, сын Гарольд.

Трудности, которые мы испытали в те годы, еще более укрепили нашу с Аннелизой любовь. Несмотря на вызовы, которые судьба бросала нашему семейному союзу в конце 1940-х годов, это время стало удивительно приятным для нас, видимо, потому, что мы, наконец, были вместе после суровых испытаний жестокой и кровопролитной войны.