Текст книги "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945"

Автор книги: Вильгельм Липпих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13
Военное училище

Декабрь 1943 года – май 1944 года

8 декабря, когда я прибыл из Пюггена в военное училище, располагавшееся на окраине Дрездена, старый саксонский город показался мне удивительно красивым. Ничто не предвещало ужасной судьбы, ожидавшей Дрезден, который позднее был полностью разрушен вражеской авиацией. В результате бомбежек погибло примерно 60 тысяч мирных граждан.

В знак признания наших фронтовых заслуг руководство военного училища предоставило нам удобные комнаты в казармах. Питание в столовой оказалось вкусным и калорийным. Вместе с тем нас постоянно занимали какими-нибудь заданиями.

С утра до полудня мы посещали занятия по тактике, стратегии и прочим военным дисциплинам. Наши преподаватели также учили нас армейскому этикету, например тому, как следует вести себя в обществе женщин, а также надлежащим манерам за обеденным столом.

После полудня мы проходили занятия по полевой подготовке. На покатых холмах училищного полигона в Кенигсбрюке нас учили обращению со стрелковым оружием. Наши инструкторы заставляли нас командовать стрелковыми взводами, вооруженными парой 75-мм орудий, чтобы мы приобретали командные навыки, и отрабатывали с нами различные наступательные и оборонительные тактические сценарии.

Большинство солдат, которыми мы командовали, имели фронтовой опыт, и поэтому между нами складывались хорошие отношения. Кроме того, я сам иногда давал инструкторам кое-какие дельные практические советы, которые приобрел на передовой, корректируя огонь наших орудий.

В будние дни по вечерам после ужина мы занимались в столовой. Хотя руководство училища не устраивало для нас танцев или тому подобных развлечений, иногда я посещал вместе с другими курсантами оперные или опереточные представления в знаменитом дрезденском оперном театре «Земпер».

Несмотря на то что в офицерском корпусе Германии становилось все больше представителей среднего класса, в нем по-прежнему было немало аристократов, всевозможных «фонов», получивших образование в элитных учебных заведениях страны. В большинстве своем эти высокородные офицеры были приличными достойными людьми, которые уважительно относились к солдатам, однако имелись среди них и такие, кто всячески подчеркивал свое знатное происхождение.

Несмотря на то что эти самые «фоны» были по преимуществу пруссаками, я был происхождения самого простого и презирал тех офицеров, которые третировали солдат вроде меня. Приведу один пример.

Тот самый обер-лейтенант, который, напившись, в Люнебурге въехал в казарму верхом на коне, получил чин капитана и был произведен в командиры батальона.

Как-то раз на совещании штаба полка, на котором я присутствовал, став офицером, этот самый капитан проявил свое пренебрежительное отношение к простым солдатам. Когда в блиндаж вошло несколько офицеров, он с видимым отвращением произнес: «Закройте скорее дверь! Иначе тут будет пахнуть простолюдинами!»

Так высокомерно вели себя лишь немногие офицеры, однако поведение вышеназванного капитана свидетельствует о сильной классовой дифференциации Германии того времени. Тот, кто имел дворянскую приставку «фон» перед фамилией и получил хорошее образование, обычно легко находил себе работу на том или ином поприще. Подобный фаворитизм процветал и в военных кругах, и чаще всего вверх по карьерной лестнице быстрее поднимались те, кто имел счастье родиться в аристократической семье. Однако в целом вермахт был относительно демократичным общественно-политическим институтом германского рейха тех лет.

Став офицером немецкой армии, вы пользовались уважением общества в большей степени благодаря званию, а не потому, что были пруссаком, членом нацистской партии или имели благородное происхождение. Интересно отметить, что я никогда не замечал особых отличий в уровне общей культуры между аристократами и офицерами из менее высокопоставленных семей. Однако я видел, что аристократы старались держаться особняком, отдельно от других военнослужащих, также как и в мирной жизни.

Через пару недель после начала моей учебы Аннелиза удивила меня телеграммой, в которой сообщала о своем приезде в Дрезден в конце декабря. Во время этого неожиданного, но очень приятного визита мы с Аннелизой постарались проводить вместе как можно больше времени. За пару дней до праздника Нового года мы погуляли с ней по городу, любуясь его достопримечательностями, побывали в знаменитой галерее Цвингер, сходили в оперный театр и побывали в гостях у моих дальних родственников.

Мы также зашли в несколько ювелирных магазинов и в одном из них заказали кольца для помолвки. Поскольку во время войны было невозможно купить золотые изделия, для заказа следовало приносить свое золото. Мы так и поступили, и вскоре из магазина мне доставили пару превосходных колец.

6 января наша группа кандидатов в офицеры отправилась в горный курорт Альтенберг, расположенный примерно в 20 километрах к югу от Дрездена. Нам предстояла неделя тренировок по спуску с гор на лыжах и лыжные кроссы по пересеченной местности. По вечерам для нас устраивали выступления женской танцевальной труппы и молодежного хора с репертуаром из народных песен. Наши дневные «развлечения» были более суровы.

На фоне красивого зимнего пейзажа наши инструкторы первые два дня учили нас основам катания на горных лыжах. Хотя у меня имелся опыт хождения на лыжах на Восточном фронте, эта разновидность лыжного спорта была мне неизвестна. По окончании инструктажа мы отправились на вершину горы. Собравшись там группой, мы наблюдали за тем, как наши товарищи один за другим исчезают из вида, скатившись вниз. Наконец и я получил команду «марш!». Набирая скорость, я стремительно заскользил по склону и вскоре приблизился к трамплину. Съехать в сторону было невозможно. К тому времени как я достиг края трамплина, я почти сидел, скорчившись, на лыжинах. Приземлился я на мягкий снег прямо на «пятую точку».

Через пару дней инструкторы приказали нам спуститься с горы в санях для бобслея. Не отличаясь особой сноровкой в этом виде спорта, я не захотел рисковать собственной шеей и ухватился на всем ходу за ствол попавшегося мне на пути большого дерева.

Вскоре после возвращения в Дрезден, в училище, мы столкнулись с новым испытанием, рассчитанным на проверку нашего мужества. Примерно в десять часов вечера инструкторы приказали нам надеть плавки и отправиться в крытый бассейн, находившийся на территории училища. Там мы построились у подножия вышки для прыжков в воду, высота которой составляла 10 метров. Затем нам по одному приказали подняться наверх. После этого инструктор выключал свет и заставлял каждого курсанта прыгать вниз в полной темноте. Хотя некоторые мои товарищи проявили нерешительность, я без всяких сомнений прыгнул с вышки, решив, что инструкторам незачем калечить будущих офицеров.

В немецкой армии подобные методики обучения и воспитания предусматривали безоговорочное выполнение приказов начальства, независимо оттого, с какими препятствиями придется столкнуться или какие сомнения могут при этом возникнуть. Как бы то ни было, но со всеми трудностями я благополучно справился и 1 марта был произведен в звание обер-фенриха (старшего кандидата в офицеры).

За несколько дней до окончания учебы мы узнали о том, что Адольф Гитлер выступит в Дессау перед выпускниками училищ, которые приедут туда со всей Германии. Даже при моей нелюбви к нацистскому режиму я не мог не испытать волнения от будущей поездки.

Последующее сообщение о том, что фюрер присутствовать на этом мероприятии не будет, а вместо него перед нами выступит гросс-адмирал Дениц, командующий кригсмарине, было встречено нами с немалым разочарованием. Несмотря на то что я с детских лет интересовался подводным флотом, речь главного военного моряка рейха меня нисколько не вдохновила.

Выпуск из училища состоялся 15 марта 1944 года и прошел без всякой помпезности. Начальник училища произнес короткую энергичную речь, пожелав нам дальнейших успехов. Полевая подготовка, которую мы прошли в училище, имела скромную практическую пользу и не шла ни в какое сравнение с боевым опытом, который я приобрел на Восточном фронте. Однако теоретические знания, которые мы получили, представлялись мне интересными и нужными для моей будущей роли командира. Кроме того, было очень приятно провести несколько месяцев вдали от передовой с ее окопами, пулями и снарядами.

На следующий день я прибыл из Дрездена в Ольденбург и доложил капитану об успешном окончании училища. Прошел день, и я получил лейтенантские погоны и с радостью отправился к армейскому портному, чтобы внести необходимые изменения в мою форму.

Хотя я был не уверен в том, что ждет меня по возвращении на фронт, я, наконец, достиг своей давней мечты стать лидером.

Помолвка с Аннелизой и последующее обучение

17 марта – 13 мая 1944 года

Получив 17 марта двухнедельный отпуск, я поехал из Ольденбурга в Гамбург, находясь в тревожном предвкушении помолвки с Аннелизой. У нее уже закончилась первая половина отпуска, и она с нетерпением ожидала моего приезда.

Вместо того чтобы провести три ночи в доме герра Берндта, я снова остановился у тети Фриды в Винтерхуде. Однако обедали и ужинали мы в доме Аннелизы в Вандсбеке, чтобы дать мне возможность чуть ближе познакомиться с ее отцом и другими родственниками, жившими там же.

18 марта в доме тети Фриды мы с Аннелизой обменялись кольцами в знак заключения нашей помолвки. По этому случаю мы не стали устраивать никаких торжеств, а просто сообщили об этом ее отцу, а я по телефону известил моих родителей в Пюггене.

В самый разгар войны, когда будущее представлялось крайне туманным, мы с Аннелизой согласились, что нам следует подождать со свадьбой до наступления мира.

Через несколько недель мне предстояло вернуться на Восточный фронт, и я не был абсолютно уверен в том, что смогу встретить свой двадцать четвертый день рождения. Хотя мне было тяжело решиться на то, чтобы связать свою судьбу с другим человеком, согласие Аннелизы стать моей женой подарило мне надежду, осветившую мрачную темноту будущего.

Несмотря на то что решение подождать лучших времен было вызвано исключительно беспокойством о нашем будущем, мы понимали, что мне придется получить разрешение на брак у моего армейского начальства. Помимо обычных бюрократических необходимостей, мы столкнулись с одним дополнительным препятствием, состоявшим в том, что у матери Аннелизы была еврейская фамилия Саломон.

Это была девичья фамилия ее матери, усыновленной семьей еврея-мясника из Гамбурга. Услышав эту фамилию, власти отказались дать разрешение на брак без дальнейшего расследования. Сопротивляться подобным расистским ограничениям в те годы было бессмысленно, хотя я считал, что государство не имеет никакого права вмешиваться в личные дела граждан, какой бы национальности ни была моя будущая жена.

Уехав из Гамбурга через два дня после нашей помолвки, мы с Аннелизой провели несколько дней в доме моих родителей в Пюггене. 24 марта она уехала домой на неделю, прежде чем отправиться в Леер. 4 апреля Аннелиза получила назначение в бельгийский город Беверло.

В конце марта я поехал в Мюнстер на двухнедельные курсы ротных командиров. Они включали в себя аудиторные занятия, а также полевую подготовку на полигоне. Эти курсы предоставили мне возможность познакомиться с новым оружием, высокоточным 210-мм гранатометом. Снова получив двухнедельный отпуск, я отправился в Пюгген, после чего, 30 апреля, прошел недельные курсы в офицерской школе верховой езды в городке Зольтау, неподалеку от Мюнстера.

После раннего подъема у нас начинались уроки верховой езды на манеже. Нам нужно было научиться запрыгивать на лошадь, когда она скакала по кругу. Кроме того, нам показывали, как заставить лошадь лечь, чтобы укрыться за ней, когда окажешься под огнем противника.

К концу второго дня занятий я почувствовал, что сильно натер кожу на ягодицах и внутренней стороне бедра. Каждую ночь раны немного заживали, но днем я натирал их снова. Однако если исключить физические страдания подобного рода, опыт, приобретенный в Зольтау, в целом представлялся мне вполне позитивным. Хотя многие мои товарищи по курсам находили эти занятия тяжелыми, мне они не казались слишком трудными, потому что работа на ферме научила меня обращению с лошадьми.

8 мая, по завершении этой последней части необходимой офицерской подготовки, я пробыл три дня на базе 58-й дивизии в Ольденбурге. К моей великой радости, туда смогла приехать на пару дней Аннелиза, получившая краткосрочный отпуск после бомбежек в Беверло. Хотя с ней ничего не случилось, перспектива будущих налетов вражеской авиации сильно встревожила меня.

Встретившись в Ольденбурге, мы решили снять в отеле номер на двоих. Однако когда я попросил у управляющего комнату, тот поинтересовался, женаты ли мы. Когда я ответил, что мы помолвлены, то услышал в ответ, что неженатым парам не разрешается селиться в одном гостиничном номере. После этого нас попросили оплатить две отдельные комнаты. Хотя в военное время жизнь очень сильно меняется, в те годы изменения не коснулись традиционных немецких общественных условностей.

10 мая Аннелиза вернулась в Бельгию. По прибытии ее перевели из Беверло в расположенный восточнее от него городок Генк. В местном госпитале ей вскоре пришлось ухаживать за ранеными немецкими солдатами, привезенными из Франции.

С 10 по 13 мая я пробыл в Пюггене. Затем, попрощавшись с семьей, отправился на Восточный фронт уже в чине офицера вермахта. Я не знал, какое назначение получу или когда в следующий раз попаду домой.

Я ехал на фронт, не догадываясь о том, какие удары судьбы обрушатся на немецкую армию в июне. Летом 1944 года Германия пережила кризис, серьезно сказавшийся на положении дел как на фронте, так и в тылу.

Глава 14
Возвращение на фронт

Май – октябрь 1944 года

Когда мой поезд 15 мая прибыл в пограничный Тильзит, я получил телеграмму от полковника Беренда, командира 154-го гренадерского полка.

Мне надлежало вернуться в полк и принять под командование мою старую минометную роту, заменив погибшего лейтенанта Рейхардта. Поскольку я имел предписание отправиться в любую роту группа армий «Север», то просьба Беренда обрадовала меня. Правда, это было абсолютной неожиданностью для меня.

На основании ходатайства полковника Беренда мне оформили приказ принять командование над 13-й ротой. Сев в другой поезд, отправлявшийся из Тильзита на восток, я прибыл в северо-восточную Эстонию, где в это время дислоцировалась 58-я дивизия.

В январе 1944 года Красная Армия перешла в наступление, прорвавшее блокаду Ленинграда и заставившее части группы армий «Север» отойти на запад. Организованное отступление на северном участке фронта было вызвано масштабным изменением стратегической обстановки, сложившейся после поражения немецких войск под Сталинградом.

Хотя боеготовность отдельного немецкого солдата нисколько не ухудшилась, постоянные потери личного состава постепенно сделались невосполнимыми. В это же время Красная Армия стремительно наращивала свою мощь и добилась превосходства в живой силе и боевой технике, вернув территории, потерянные в начале войны. Нам оставалось лишь надеяться на то, что уменьшение протяженности фронта позволит вермахту компенсировать нехватку личного состава вместе с уменьшением линий коммуникаций.

Этой зимой 154-й полк в составе 58-й дивизии отступил из-под Невеля на северо-запад. Для более безопасного и эффективного отступления он разделился на несколько небольших подразделений. Под нарастающим давлением сложившейся обстановки подобная практика получила широкое распространение. Имея мало резервов, немецкая армия бросала такие «пожарные бригады» на оголившиеся участки фронта.

В феврале 1944 года 154-й полк был собран воедино и присоединился к 58-й дивизии неподалеку от Нарвы на северо-востоке Эстонии, где занял позиции на только что созданной системе оборонительных сооружений «Пантера», протянувшейся от побережья Балтийского моря до Чудского озера. Оказавшись на этом участке передовой, 154-й полк помогал отражать атаки частей Красной Армии в районе города Сиргала, расположенного восточнее Нарвы и наших старых позиций на Плюссе.

20 мая, по прибытии в расположение 13-й роты, я сразу же принял на себя обязанности ротного командира. Вскоре полковник Беренд окончательно утвердил меня в этой должности. Обычно это капитанская, а не лейтенантская должность, однако при нехватке офицеров подобное стало широко распространенной практикой. Являясь единственным офицером в роте, я был вынужден назначить командирами взводов фельдфебелей, хотя они обычно командовали отделениями.

Гауптфельдфебель Юхтер по-прежнему отвечал за наше снабжение, а обер-фельдфебель Элерт командовал взводом связи. Теперь я стал старшим по званию. Товарищеские отношения, которые у меня раньше были со многими рядовыми нашей роты, стали более невозможными. Даже такие ветераны, как Вилли Шютте, должны были обращаться ко мне со словами «герр лейтенант».

Однако в соответствии с давно установившимися правилами служебной субординации мы скоро привыкли к новому характеру отношений. Если вне передовой между мной и старыми товарищами возникала тонкая стена различия в званиях, то во время боя между нами снова устанавливались отношения доброго фронтового братства. Этому в значительной степени способствовало то, что я провел на передовой столько же времени, что и остальные солдаты 13-й роты.

Хотя в первые два месяца после моего возвращения потерь в роте было немного, изматывающие бои предыдущих месяцев уменьшили ее личный состав до 200 человек. Это было на 50–100 человек меньше требуемого. К счастью, относительно спокойная обстановка на линии «Пантера» позволила нам до известной степени пополнить личный состав за счет пополнения и возвращавшихся из госпиталей выздоровевших солдат.

Тот факт, что командование вермахта комплектовало дивизии военнослужащими из одного района страны, усиливал дух товарищества и взаимовыручки внутри подразделений, однако при пополнении ее иногородними изредка возникали и конфликты.

У нас ничего подобного не происходило, напротив, уроженцы других районов Германии, воевавшие бок о бок с нами, прекрасно ладили со всеми остальными. Один австриец из Вены оказался, пожалуй, лучшим солдатом, которыми я когда-либо командовал в боевых условиях. Он идеально выполнял приказы и под градом пуль сохранял невозмутимое спокойствие. Вообще очень трудно предсказать, как поведет себя в бою тот или иной человек.

Как и положено офицеру, я получил личное оружие – пистолет «люгер». Несмотря на то что я всего пару раз использовал его в бою, он оказался надежным оружием, отлично попадавшим в цель с расстояния 20–30 метров. Позднее мне выдали пистолет «астра» испанского производства, ставший моим любимым стрелковым оружием. В отдельных случаях я пользовался в боевых условиях маузеровской винтовкой или автоматом МР-40, предпочитая все-таки винтовку.

Получив офицерское звание, я получил в свое распоряжение денщика, который заботился о моей военной форме и приносил еду из ротной полевой кухни. В роте имелось несколько машин, и одна из них, «ситроен», была предоставлена мне вместе с шофером. В нашей семье машины не было, и поэтому водить я не умел. Водительских прав у меня тоже не было.

Статус офицера наделил меня возможностью получить в свое распоряжение лошадь. Ее звали Tea, и за ней ухаживал солдат-конюх. Я редко ездил на ней, за исключением дальних переходов роты и редких часов затишья между боями. Опыт работы на ферме и знание лошадей у меня оказался больше, чем у солдата, которому было положено ухаживать за ней. Когда один из унтер-офицеров не смог обуздать какую-то из наших лошадей, я легко вскочил на нее и проехал верхом несколько кругов, сумев обуздать строптивицу.

Несмотря на то что на меня теперь свалилась масса обязанностей, я постоянно вспоминал об Аннелизе. Хотя пребывание на передовой оставалась по-прежнему трудным и опасным, самым худшим для меня была разлука с любимой и неуверенность в том, смогу ли я увидеть ее снова. В наших письмах мы писали друг другу о желании поскорее встретиться, о нашей будущей женитьбе и мирной счастливой жизни. Кроме уверений в любви, мы писали о надежде на скорое наступление мира. Перед лицом мрачного будущего мы пытались приободрить друг друга и поднять настроение.

Находясь в Бельгии, Аннелиза своими глазами видела вражеские бомбардировщики, летевшие из Англии для налетов на города Германии или возвращавшиеся обратно. Став свидетелем разрушения Гамбурга, она думала над тем, какой город станет следующей жертвой англо-американской авиации.

Аннелиза также сообщала мне о том, что узнавала о судьбе моего брата Отто, с которым тоже обменивалась письмами и телефонными звонками. Он находился во Франции, относительно недалеко от нее. После высадки англо-американских войск в Нормандии, состоявшейся 6 июня 1944 года, мы встревожились, потеряв с ним связь. После трех месяцев молчания мы, наконец, узнали о том, что 30 августа Отто попал в плен.

Помимо тревоги за судьбу брата, я сильно беспокоился о безопасности Аннелизы, особенно после того, как узнал, что в середине июня неприятель провел бомбардировку в районе Генка.

Дюна

Середина июля – 7 августа 1944 года

После моего прибытия на передовую в конце мая обстановка на участке фронта близ Нарвы была относительно спокойной, однако вскоре на южных участках Восточного фронта возник кризис. 22 июня, в третью годовщину нашего нападения на Россию, Красная Армия развернула крупномасштабное наступление, практически полностью разгромив группу армий «Центр». В результате сотни тысяч немецких солдат были убиты или взяты в плен.

Уничтожение одной из трех мощных группировок вермахта стало огромной катастрофой, близкой к Сталинградской трагедии, и серьезно подорвало военную мощь Германии на Восточном фронте. Для защиты южного фланга группы армий «Центр» верховное командование вермахта в середине июля перебросило в Латвию части, ранее находившиеся на северном фланге.

Пока мы готовились к отводу из района Нарвы, из дивизии в мою роту поступили примерно два десятка 210-мм реактивных снарядов. Они имели боеголовки разного типа, включая разрывные, начиненные шрапнелью, а также зажигательные.

Перед отходом с позиций нам предстояло уничтожить все боеприпасы, которые мы не сможем увезти с собой. Это нужно было сделать для того, чтобы они не достались врагу. Я видел пробные выстрелы этих реактивных снарядов на командирских курсах в Мюнстере и захотел оценить их боевые качества.

Необходимого снаряжения для пуска таких снарядов у нас не было, и я решил использовать в качестве пусковых труб снарядную тару. Скрывшись от противника на другой стороне холма, мы соорудили две примитивные опоры, после чего срубили пару деревьев с диаметром ствола пять дюймов, чтобы использовать их в качестве насадки.

Поместив импровизированную пусковую трубу под нужным углом, мы направили ее на цель на позициях советских войск.

Подсоединив к взрывателю снаряда электрический детонатор, используемый для подрыва фугасов, мы осторожно поместили в «пусковую трубу» снаряд. Тот взлетел в воздух и попал точно в цель.

Окрыленный успехом, я приказал подобным образом приготовить к пуску остальные реактивные снаряды, приведя в действие их встроенные часовые механизмы, чтобы добиться короткой задержки взрыва после выстрела.

После каждого включения детонатора снаряды один за другим полетели через ничейную землю прямо в определенные нами цели на краю леса. К небу взлетел залп огня, зажигательные снаряды воспламенили ближний участок леса.

Хотя мы точно не знали, какое количество советских войск находилось перед нами, было понятно, что реактивные снаряды полностью уничтожили выбранные нами цели. Было очевидно, что, выпущенные из настоящих пусковых труб, они представляют собой еще более грозную силу, однако таких снарядов мы никогда больше не получали.

Оставив «Линию Пантеры», 58-я дивизия перебралась на запад, в Ревель (Таллин), главный город Эстонии.

Большую часть пути мы проделали на поезде, а меньшую часть – пешком или на подводах. Несмотря на попытки моторизовать 58-ю дивизию в годы войны, процесс этот затянулся надолго.

Во время боев во Франции нам отчаянно не хватало грузовиков, и военное начальство позднее, по окончании Французской кампании, снабдило нас небольшим количеством грузовиков «бедфорд», захваченных в качестве трофеев.

В конце 1942 года, находясь в России, мы стали получать в больших количествах машины немецкого производства. Однако моторизация дивизии вскоре прекратилась, и с середины 1943 года автомобили совсем перестали поступать. После этого нам пришлось использовать гужевой транспорт. Это происходило по мере того, как мы начали терять машины. Наши грузовики либо уничтожал противник, либо их приходилось бросать из-за нехватки запасных частей.

Моторизация привела к печальным результатам в погодных условиях России. В весеннюю и осеннюю распутицу русские дороги превращались в непролазную топь. По ним можно было передвигаться исключительно на конных подводах. Грязь в иных местах была такой топкой, что в ней вязли грузовики, и их приходилось вытягивать танками. Даже в хорошую погоду было невозможно развить большую скорость на грунтовых дорогах, везя прицеп со 150-мм гаубицей.

По прошествии времени мне кажется, что многие комментаторы военных событий переоценивают нехватку моторизованного транспорта у немецких войск, особенно после того, как Германия перешла к стратегической обороне. Лошадям был не нужен бензин, запасные части или заводы; они до известной степени помогали сохранять ресурсы рейха для производства более важного вооружения и боеприпасов. К тому времени, когда я вернулся на фронт – в середине 1944 года, – для транспортировки пушек и прочего снаряжения нашей дивизии чаще приходилось полагаться на конную тягу, чем на машины.

Вскоре после прибытия в Ревель наша дивизия села на поезд и отправилась в латвийский город Дюнабург, располагавшийся на берегу реки Дюны. Затем мы совершили 45-километровый пеший марш на запад. Оказавшись в городе Рокишкис, в соседней Литве, 17 июля мы ввязались в бой с наступающими частями Красной Армии, но удержать город не смогли. Перейдя к обороне, мы заняли позиции примерно в 120 километрах к юго-востоку от латвийской столицы Риги.

Хотя я перестал заниматься корректировкой огня, мне тем не менее приходилось постоянно бывать на передовой. Уверенный в своих способностях наездника, я, возможно, излишне часто подвергал себя ненужному риску. Как-то раз я решил размяться и прокатиться на Tea, но в конечном итоге оказался слишком близко от вражеских позиций.

Рядом со мной засвистели пули. Это были действительно опасные минуты, особенно если принять во внимание признания пленных русских солдат о том, что части Красной Армии получили приказ стрелять прежде всего в тех немецких военнослужащих, на ком бриджи и сапоги офицерского типа. Развернув Tea, я галопом направился в тыл. В очередной раз жизнь моя была спасена.

Помимо визуального наблюдения за позициями противника, мы также постоянно прислушивались к изменению громкости шума, доносившегося со стороны русских окопов. Иногда эти изменения были незначительными, но порой вполне различимыми. Находясь на позициях под Рокишкисом, мы слышали женский смех, долетавший до нас с той стороны ничейной земли. Я приказал нашим орудийным расчетам дать несколько залпов в том направлении. После этого на передовой стало тихо.

Той же ночью, несколько часов спустя, из наших окопов, находившихся в 50 метрах перед моим блиндажом, на позиции русских обрушился мощный пулеметный огонь. Вестовой, явившийся через несколько минут, подтвердил мои подозрения – советские войска действительно пошли на нас в атаку.

Понимая необходимость артиллерийской поддержки, я вышел из блиндажа и отдал приказание минометчикам открыть огонь. Минометы в условиях лесистой местности более эффективны, чем гаубицы. Не зная точно, насколько глубоко внедрились русские на наши позиции, я приказал накрыть минами цели, находящиеся в 100 метрах от нас.

Когда несколько залпов приостановили натиск врага, я приказал обстрелять минами цели на расстоянии 50 метров от нас. Огонь стрелкового оружия не ослабевал, и я понял, что противник находится уже совсем рядом. Я приказал дать новый залп, сократив расстояние до 25 метров.

Когда минометы обрушили мины на участок размером 25 на 75 метров, атака противника захлебнулась. Вместо того чтобы рассеять пехоту по всей передовой, как это бывает во время обычных дневных атак, русские сомкнулись в темноте в плотную группу и поэтому понесли огромные потери. Как выяснилось позднее, одной только нашей миной было убито не менее десятка красноармейцев. Потери русских от тридцати мин наверняка составили многие десятки, если не сотни человек.

Несколько дней спустя я отдыхал в моем блиндаже, располагавшемся в 100 метрах от передовой. Неожиданно ко мне вошел подполковник Вернер Эбелинг, наш новый полковой командир.

– Люббеке, у вас есть что-нибудь выпить? – спросил он.

Польщенный возможностью неформально пообщаться с начальником, я вытащил из-под койки бутылку коньяку.

В следующую секунду в блиндаже появились еще три офицера.

– Это все, что у тебя есть? – спросили они.

Я извлек еще пару бутылок.

Далее со мной злую шутку сыграла немецкая традиция застолья. После тоста следовало опустошить рюмку и перевернуть ее вверх дном, так что пропустить очередную порцию спиртного было невозможно. После долгой череды тостов мы были настолько пьяны, что с трудом могли двигаться. Выйдя из блиндажа, мы прошли примерно полтора километра до нашего обоза, напоминая кучку пьяных матросов в порту. Отыскав квартирмейстера, мы получили от него бочонок соленой селедки, которую стали вылавливать прямо руками. Не удивлюсь, если мы вышли на самый передний край, но сам я был слишком пьян, чтобы точно помнить это. На следующий день моя голова буквально раскалывалась от похмелья. Так плохо после выпивки мне еще не было никогда в жизни. С тех пор один только запах коньяка вызывает у меня омерзение.

Отступление к Риге

7 августа – 5 октября 1944 года

Вскоре после упомянутой выше попойки наступление Красной Армии продолжилось. Над нашей частью возникла угроза окружения под Рокишкисом, заставившая нас 7 августа отступить в район Дюны. Отойдя через пару дней на северо-запад, моя рота, состоявшая теперь из 180 человек, заняла позиции на берегу реки Немунелис-Мемеле. Теперь мы находились в 60 километрах к северо-западу от Рокишкиса и примерно на том же расстоянии к юго-востоку от Риги.