Текст книги "Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945"

Автор книги: Вильгельм Липпих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава 19
Новая жизнь на чужбине

1949 год – по настоящее время

Покидая родину

В августе 1949 года, получив, наконец, диплом инженера-электрика, я тотчас принял предложение от гамбургской фирмы «X. Мюллер», филиала компании «Филлипс». Моя новая работа состояла в продаже и гарантийном обслуживании рентгеновского и другого медицинского оборудования.

Живя в Вольфенбюттеле, я постоянно ездил на поезде по северной Германии, от гор Гарца до Северного моря, нанося визиты дантистам, практикующим врачам и больницам. Когда один из врачей предложил мне протестировать рентгеновское оборудование, использовав для этой цели кисть собственной руки, на снимке в одном из моих пальцев обнаружился осколок русского снаряда. Врач удалил осколок и купил наше оборудование.

Хотя в послевоенной Германии было не так-то легко найти высокооплачиваемую работу, то, чем я занимался, не приносило мне никакого удовлетворения. И дело не в том, что я от природы лишен коммерческой хватки. Просто мне не нравилась моя работа. К сожалению, в то время найти другую работу, которая позволила бы мне полностью реализовать себя как инженера, не представлялось возможным. Предложений практически не было.

Кроме того, меня угнетал тот факт, что при приеме на работу негласно играл роль, и причем весьма существенную, социальный статус. Я хотел, чтобы обо мне судили по моим способностям, а не по тому, из какой семьи я родом – аристократической или самой обычной.

В 1948 году ухудшились отношения между западными союзниками и Советским Союзом по поводу доступа в Западный Берлин. Хотя западные страны не стали прибегать к силе, а ответили на блокаду со стороны русских тем, что наладили воздушный мост, «холодная война» существенно обострилась, и потенциальная угроза военных действий сохранялась в Европе до начала пятидесятых. Когда я слушал по радио новости, новая война казалась мне куда вероятнее, нежели продолжение хрупкого, нестабильного мира.

Если бы возник новый конфликт, не сомневаюсь, что правительство вновь поставило бы меня под ружье – хотя бы по причине моего военного опыта. Коммунистическая Россия по-прежнему представляла для Германии угрозу, но мне казалось, что, прослужив шесть лет в вермахте, главным образом на передовой, я уже выполнил свой долг перед родной страной. Теперь на мне лежала иная ответственность – забота о жене и ребенке.

В начале лета 1951 года международная ситуация и послевоенные экономические трудности не сулили для Германии ничего хорошего. Будущее рисовалось мне в довольно мрачных красках. Я все чаще начинал подумывать о том, что обеспечить моей семье достойное существование я смогу разве что в другой стране. Учитывая плачевное состояние Германии и финансовые трудности нашей семьи, мы с Аннелизой в конце концов приняли трудное для нас решение покинуть родину. Мы намеревались пожить и поработать с десяток лет за рубежом, до тех пор, пока не обеспечим себе достаток. К тому времени немецкая экономика наверняка оправится от послевоенных трудностей, а угроза новой войны уменьшится.

Сначала мы планировали отправиться в Аргентину, куда уже эмигрировало довольно много немцев. К сожалению, я не знал ни слова по-испански. И хотя в то время я лучше владел французским, нежели английским, я подумал, что в Соединенных Штатах для нас откроются куда большие перспективы, и мы сможем жить той жизнью, о которой мы мечтали. Америка издавна была страной, привлекательной для иммигрантов, и неудивительно, что наш выбор пал именно на нее. Увы, нас поджидал малоприятный сюрприз – оказалось, что квота для эмигрантов из Германии уже исчерпана, и мы с Аннелизой решили ехать в Канаду.

Остановив мой выбор на Канаде, я какое-то время продолжал работать в Вольфенбюттеле – до тех пор, пока спустя три месяца не получил канадскую визу. В августе 1951 года мы распродали нашу скромную мебель, денег от продажи которой едва хватило, чтобы купить три билета на пароход до Канады. Было решено, что, пока я не найду себе на новом месте работу и не подыщу для нашей семьи жилье, Аннелиза с Гарольдом какое-то время поживет у ее отца в Гамбурге.

Мое образование вкупе с желанием начать за океаном новую, достойную жизнь окрылило меня, придало сил. И все же начать жизнь с чистого листа в другой стране, не имея ни денег, ни связей, без знания языка сулило на первый порах немалые трудности. Я готовился в одиночку пуститься в неизведанное, и неудивительно, что меня одолевали тревожные мысли.

Мне трудно было пережить разлуку с женой и сыном, пусть даже временную. Но куда тяжелее было оставлять за спиной родную страну и близких мне людей. Хотя тогда мы об этом как-то не думали, наше решение эмигрировать наверняка явилось для них ударом, особенно для моей матери. Поскольку большинство наших родственников оказались отрезаны от нас Железным занавесом, я не мог даже попрощаться с ними лично. О нашем решении уехать за океан они узнали из моего письма.

На гамбургском вокзале я попрощался со своим тестем, Аннелизой и сыном. Все как один плакали. Я ступил на подножку поезда, чтобы совершить путешествие через всю Францию до французского порта Кале. Когда спустя полчаса поезд сделал первую остановку в Люнебурге, на перроне, чтобы попрощаться со мной, меня поджидал уже мой отец. И вновь печальные объятия, вновь слезы.

С тяжелым сердцем я простился с родными, не зная, что ждет меня впереди, Где, в каком месте, я смогу пустить корни за океаном? И вообще, свидимся ли мы снова? Наверно, эти шесть лет на фронте настолько ожесточили мое сердце, что я был готов покинуть их, покинуть родину, не зная толком, что ждет меня в будущем.

Канада

Август 1951 года – июль 1956 года

Пока я поездом добирался до побережья Франции, у меня уже сложились первые представления о том, что ждет меня по другую сторону Атлантики. В разговоре по-английски с четой американцев, что сидели рядом со мной, сам собой возник вопрос, что я буду делать, если у меня продырявится носок. Я ответил, что наверняка собственноручно его заштопаю, потому что жены со мной нет.

Американку этот ответ неприятно поразил, потому что она сказала мне, что у них в Америке так не принято поступать. Если в одном из носков вдруг появится дыра, то вместо того, чтобы его чинить, они просто выбросят всю пару, а взамен купят новую. И я тогда подумал, какие они наверняка богатые, раз позволяют себе такую экстравагантность.

Отплыв из Кале в середине августа, я вскоре понял, что пустое грузовое судно, водоизмещением 1500 тонн, скачет на волнах, словно пробка. Я жутко страдал от морской болезни, и мне оставалось лишь уповать на то, что плавание не займет слишком много времени. Увы, разразившийся над Атлантикой ураган вынудил нашего капитана повернуть назад к Франции и ждать в порту хорошей погоды. В результате плавание, которое должно было продлиться восемь дней, заняло две недели.

Наконец, 27 августа мы причалили к берегу в городке Мон-Жоли в устье реки Святого Лаврентия в провинции Квебек. Я сошел на берег, неся два чемодана и имея в кармане всего десять долларов. Чтобы заработать еще несколько долларов, я проработал весь день в порту, грузя целлюлозу на наш корабль, прежде чем тот отправился в обратное плавание. Я уже страшно скучал по жене и сыну, и будь у меня такая возможность, то, не колеблясь, вернулся бы на родину.

Имея на руках железнодорожный билет, предоставленный канадским правительством, я отправился дальше, за триста пятьдесят километров в глубь страны, в Монреаль. Будучи инженером-электриком, я первым делом обратил внимание на то, что электрические и телефонные провода натянуты между столбами, а не проложены в земле, как это делают у нас в Европе. Наверняка в ближайшее время меня ждет еще немало новых открытий.

Заполнив в Монреале необходимые иммиграционные документы, я оставил чемодан в камере хранения и тотчас принялся за поиски работы на местных фабриках. Будучи крайне стесненным в средствах, я не мог позволить себе даже такую «роскошь», как пользование городским транспортом, и повсюду ходил пешком, порой по много километров в день.

В конце моего первого дня я буквально валился с ног от усталости. В голове гудело – главным образом от странной смеси французского и английского. Хотя по-французски я говорил довольно бегло, квебекский французский я понимал с трудом, почти так же плохо, как и английский.

Вернувшись в первый вечер к себе в гостиницу, я познакомился с одним шведом, с которым мы разделили кровать, и рухнул спать. Правда, в середине ночи, почувствовав, как меня ощупывает чья-то рука, я проснулся. В ужасе и растерянности я вскочил на ноги. Впервые в жизни я оказался в столь неприятной и вместе с тем нелепой ситуации. Сначала я подумал, а не врезать ли мне ему как следует, но это наверняка означало бы неприятности с полицией.

Не зная, как поступить, я, однако, понимал, что оставаться в комнате не могу. Быстро собрав чемоданы, ранним утром я выбежал на улицу. Мне страшно хотелось спать, но такой возможности у меня не было. Побродив довольно долго по пустынным улицам, спрашивая себя, не совершил ли я ошибку, уехав из Германии, я, наконец, обнаружил новое место ночлега и тотчас уснул как убитый.

Несмотря на одолевающие меня сомнения, наутро я продолжил поиски работы. Хотя канадские наниматели были согласны принять во внимание мой опыт работы в качестве электрика, они отказывались признавать мой диплом инженера. К концу недели у меня уже не осталось средств, чтобы продолжать поиски, и я был вынужден согласиться на скромное место электрика в фирме «Сорель Индастриз Лимитед», расположенной здесь же, в Монреале. Это одна из крупнейших фирм в восточной Канаде, которая занимается тяжелым машиностроением.

Днем я занимался тем, что разбирал, чистил и заново собирал электрические моторы, а по вечерам возвращался в свое жилище, которое подыскал себе спустя пару недель после того, как нашел работу. Ужинал я в небольшой забегаловке рядом с моим домом. Там, к моему удивлению, какой-то канадский солдат принялся добиваться моего внимания так же, как мой недавний шведский сосед по комнате. Этот эпизод лишь еще сильнее обострил мою тоску по родине и моей семье.

Тем временем дома, в Германии, у Аннелизы вскоре кончились деньги, но она была слишком горда, чтобы обратиться к кому-нибудь за помощью. Чтобы избежать унизительной для себя роли просительницы, она пошла в ломбард, где заложила наши последние ценные вещи. Вырученных грошей ей едва хватило, чтобы протянуть до даты отъезда.

Примерно спустя три недели после того как я нашел работу, мое финансовое положение немного улучшилось – меня перевели на более интересное место, назначив чертежником. Им нужны были немецкие инженеры, чтобы разобраться в захваченных чертежах, на основе которых будут производиться системы четырехствольного оружия для американского флота. Теперь мне платили значительно больше. Будучи уже не столь стеснен в средствах, я сумел снять квартирку в центре Монреаля и стал готовиться к приезду Аннелизы и Гарольда.

После трехмесячной разлуки в октябре 1951 года они пересекли Атлантику, и моему одиночеству настал конец. Поскольку мое материальное положение быстро улучшалось, мы смогли переехать из нашей тесной квартирки в центре Монреаля в более просторную на другом берегу реки Святого Лаврентия, ближе к месту моей работы. 9 октября 1952 года у нас родилась дочь Марион. Наше счастье росло вместе с нашей семьей.

Разумеется, на первых порах в нашей новой жизни были и трудности. Будучи маленьким немецким мальчиком, Гарольд говорил по-английски с сильным акцентом, и ему было труднее нас всех приспособиться к жизни в новой стране. Как-то раз в школе он даже затеял драку с местным мальчишкой, который дразнил его из-за плохого английского. Правда, дело закончилось лишь парой синяков.

Но у жизни в Канаде были и свои преимущества. Так, например, Аннелиза вскоре выяснила, что фунт нутряного жира, который мы намазывали на хлеб или использовали для жарки, стоит здесь всего пятнадцать центов. У нас в Германии нутряной жир считался предметом роскоши, здесь же мы жирно намазывали его на все, что ели – по крайней мере, пока не узнали, что это крайне нездоровая пища.

В мае 1953 года мы с Аннелизой решили переехать в город Гамильтон, провинция Онтарио, расположенный в 375 километрах к юго-западу от Монреаля, где для меня открывались лучшие перспективы карьерного роста. Почти сразу после нашего переезда я нашел себе работу в строительной компании.

На следующий день я получил новое, куда более заманчивое предложение от канадской сталелитейной компании, которой принадлежал крупнейший в стране сталелитейный завод. Поработав там пару месяцев чертежником, я получил повышение, попал в инженерный отдел и был назначен ответственным за работу конвертора.

Конверторная печь представляет собой облицованный изнутри кирпичом контейнер с подвижной крышей. После того как в контейнер загрузят металлолом и закроют верхнюю крышку, оператор опускает в отверстия три электрода. Таким образом создается электрическая дуга, и металлолом в контейнере плавится. Раньше конверторы использовали для того, чтобы переплавлять металлолом в железо, однако позже появилась новая, прогрессивная технология, позволяющая получать из металлолома в конверторных печах высококачественную сталь.

Я никогда открыто не требовал от начальства повышения зарплаты, зато регулярно просил поручить мне более ответственную работу. По мере того как я доказывал свои профессиональные качества, мне поручали все более ответственную работу и, соответственно, больше платили. А мой опыт работы с первой конверторной печью нового типа в Северной Америке оказался бесценным преимуществом в моей дальнейшей карьере.

Мы с Аннелизой не хотели останавливаться на достигнутом, и наша жизнь в Гамильтоне неуклонно продолжала улучшаться. Мы трижды переезжали в более просторную квартиру, и, наконец, купили свой первый автомобиль. Одновременно, поскольку я пользовался им каждый день, улучшился и мой английский.

В ноябре 1954 года Аннелиза открыла в центре города свой собственный цветочный магазин. Я помог ей с осуществлением ее давней мечты, что означало дальнейшие перемены в нашей жизни. Гарольд уже ходил в школу. Что касается Марион, то ее пришлось отдать в детский сад под надзор монахинь, потому что днем Аннелиза была занята у себя в магазине. В обеденный перерыв и в свободное от основной работы время я занимался доставкой цветов клиентам. К сожалению, несмотря на все старания, магазин приносил моей жене крайне скромный доход.

На Рождество 1954 года Аннелиза буквально дневала и ночевала в магазине, делая рождественские букеты, которые я потом развозил по всему городу. В результате мы почти не видели собственных детей. Слушая по радио в моей машине рождественские песнопения, когда за окном шел снег, я с грустью думал о собственных детях, которые скучают без нас дома. Как это было не похоже на рождественские праздники моего детства! Не удивительно, что когда, наконец, после долгих трудов мы вечером сели за стол, праздник показался мне вдвойне торжественным.

В конце концов, сделав все, что было в ее силах, Аннелиза решила закрыть магазин, не дожидаясь следующего Рождества.

Бегство из Восточной Германии

В начале 1950 года мой брат Ганс все еще жил на ферме в Пюггене вместе с моей матерью, сестрами и тетушкой Хедвиг. В отличие от него Отто обзавелся собственной семьей и теперь жил и работал неподалеку от Хоэнгрибена, на ферме, которая принадлежала семье его жены.

Правительство Восточной Германии пока что не предпринимало попыток отнять у нашей семьи ферму в Пюггене, однако с каждым днем увеличивало нормы сдачи сельхозпродукции, которые тяжким грузом ложились на плечи моих родных после того, как отец принял решение остаться на Западе. И хотя остальные семьи тоже были не в состоянии выполнить предписанные им задания, коммунистический режим постоянно преследовал нашу семью, потому что знал о враждебном к нему отношении со стороны моих родных.

Незадолго до Рождества 1951 года Отто получил приказ явиться к бургомистру Пюггена. После того как спустя полтора часа он не вернулся домой, моя сестра Марлен, не на шутку перепуганная, пошла проверить, в чем дело. Оказалось, что в магистрате ждут прибытия представителя коммунистических властей из города Зальцведеля, что в десяти километрах от нашей деревни. Когда представитель нового режима, наконец, прибыл, Отто куда-то увели в наручниках.

В Зальцведеле судья приговорил Отто к пятнадцати месяцам тюрьмы за то, что наша семья не сумела выполнить вышеупомянутые нормы. Судя по всему, они не знали, что согласно документам ферма принадлежала моей матери, а сам Отто жил у жены в Хоэнгрибене. Кроме того, судья поставил Отто в известность, что ферма будет конфискована, причем по двум причинам: во-первых, мы не сумели выполнить возложенную на нас норму. Во-вторых, мой отец нелегально перебрался в 1948 году на Запад.

Когда в Пюггене стало известно о том, что Отто посадили в тюрьму, возмущению людей не было предела. Они явились в полицейский участок и продержали местных полицейских в подвале до тех пор, пока его не выпустили. Однако восточногерманская полиция вскоре вновь арестовала Отто, однако в середине февраля 1952 года в очередной раз выпустила на свободу. Он вернулся в Хоэнгрибен и почти не бывал у нас дома на ферме в Пюггене.

В то же самое время правительство не желало отступаться от задуманного. У нас не только конфисковали ферму, но и арестовали наш счет в банке, которым теперь распоряжалось специально назначенное правительством доверенное лицо. Кроме того, после того как из нашего дома вывезли всю мебель, правительство конфисковало и увело наших лошадей и стало отправлять на бойню коров, даже тельных.

Так как моя сестра Криста работала в фотографии в Зальцведеле, то основная забота о моей матери и младшей сестре Маргарите легла на плечи моей старшей сестры Марлен. После конфискации фермы она превратилась в государственного работника и за свой труд получала почасовую оплату. Поскольку ферма теперь считалась государственной собственностью, наша семья не могла брать себе яйца, молоко или что-то еще из того, что производила. Марлен кормила оставшихся коров, но всякое другое сельскохозяйственное производство на ферме прекратилось.

В марте 1953 года герр Шмерцшнайдер, тот самый лютеранский пастор, который в свое время предупредил моего отца, что тому грозит арест, если он вернется в Пюгген, передал новую информацию. На этот раз он предостерег мою мать и сестер, что коммунисты хотят отправить Марлен и Кристу в специальный трудовой лагерь на острове Рюген в Балтийском море, чтобы они там отработали срок в наказание за нелегальное бегство моего отца.

Давление на нашу семью с каждым днем становилось все сильнее. Наконец, не в силах больше его выносить, моя мать и сестры приняли решение навсегда покинуть родную ферму и бежать в Западную Германию. Нет, это было не простое бегство из родного дома. Это была своего рода капитуляция – мои сестры и мать отказывались от земли, которая принадлежала нашей семье на протяжении нескольких столетий.

Готовясь к бегству, они начали собирать личные вещи – одежду, постельное белье и другие пожитки, намереваясь отправить все это по почте моему отцу в Западную Германию. А чтобы их случайно ни в чем не заподозрили, они отправляли посылки из разных городов. Таким образом им удалось переслать ему кое-что из ценных вещей, но чтобы отправить все, что у них имелось, на это не приходилось даже рассчитывать.

Среди отосланных отцу вещей было несколько ценных старинных монет – мои родители откопали их в нашем палисаднике еще в двадцатые годы. Это были монеты времен Тридцатилетней войны, 1618–1648 года. Прежние владельцы, по всей видимости, закопали их, прежде чем бежать от мародеров в окрестные леса.

Когда я учился в Вольфенбюттеле и у моих родителей не было денег, они отдали часть этой коллекции мне. Несколько монет мне пришлось заложить, но все, что осталось, я, перед тем как уехать в Канаду, честно вернул матери. Готовясь перебраться на Запад, моя мать поручила хранение коллекции одному из наших соседей, которому, как ей казалось, можно было доверять. К сожалению, сосед не оправдал доверие и продал нашу семейную реликвию.

Для охраны границы, отделявшей Восточную Германию от Западной, коммунисты все чаще использовали колючую проволоку, полицейских собак и минные поля. В результате этого пробраться на Запад нелегально было едва ли возможно. Однако все еще оставался открытым один путь – через разделенный на сектора Берлин. Поскольку любому, кто пытался перебраться на Запад без официального разрешения, в Восточной Германии грозило тюремное заключение, моя мать и сестры никому не рассказывали о своих намерениях и до самого последнего дня продолжали вести себя так, словно никаких планов бегства у них не было.

Взяв с собой лишь по небольшому чемодану, они тайком, поодиночке и разными дорогами покинули Пюгген в пятницу, 3 апреля 1953 года, всего за пару дней до Пасхи. Это было сделано нарочно, чтобы не привлекать к себе внимания многочисленных доносчиков. Встретиться они договорились в Западном Берлине.

Моя мать перешла поле и села на поезд в Беетцендорфе. Маргарет – в Зиденлангенбеке, на ближайшей к нашей деревне станции, причем на тот же самый поезд, что и мать. Криста после работы в пятницу вечером осталась в Зальцведеле, а Марлен – на ферме, чтобы покормить животных.

Сказав правительственному чиновнику, что собирается из Пюггена на конфирмацию к родственнику и не вернется до конца недели, Марлен попрощалась с тетушкой Хедвиг. Утром в пасхальное воскресенье она в последний раз вышла из ворот фермы. Наш верный пес залаял ей вслед. Сев в Зиденлангенбеке на поезд, Марлен встретилась с Кристой в Зальцведеле.

Доехав до Восточного Берлина, моя мать и Маргарита, а также две моих старших сестры поодиночке сели в метро, которое все еще соединяло находившийся в руках коммунистов Восточный Берлин с западной его частью, которую контролировали союзники. Они вновь обнялись в Шпандау, в Западном Берлине. Теперь они были свободны, и им ничего не угрожало, хотя у них и не было денег на билет до Западной Германии.

Наконец, примерно спустя месяц, на деньги, которые я прислал им из Канады, они купили авиабилеты до Ганновера. Когда в мае они поездом прибыли из Ганновера в Люнебург, отец уже ждал их на платформе. Впервые за четыре с половиной года он обнял свою жену и дочерей.

Узнав, что мои родственники бежали, восточногерманские власти тотчас забрали нашу семейную ферму в Пюггене себе. Вскоре они разрушили все постройки, за исключением самой старой части, где когда-то жили мои дед и бабка.

Судьба нашей фермы и нашего дома трагична, однако тогда для нас куда важнее было то, что моим близким удалось вырваться из цепких лап коммунистического режима. Неудивительно, что их переполняла радость. Хотя моя семья никогда не рассчитывала получить назад конфискованную восточногерманскими властями собственность, после воссоединения Германии в 1990 году три мои сестры выиграли судебный иск и восстановили право собственности на нашу ферму.

В 1989 году, когда по всей Европе прокатилась волна демократических революций, вся наша семья пришла в восторг, узнав, что границы, делившей Германию на две части, больше нет, но больше всех радовался Отто. Он и его семья, наконец, получили возможность жить в свободном обществе. Мой брат впервые смог навестить родных, которых не видел несколько десятков лет. К сожалению, к этому времени многих наших родственников уже не было в живых. Как и для многих других немцев, самым печальным были не столько тяготы военных лет, сколько поражение в войне и тот факт, что страна на протяжении нескольких десятилетий оказалась расколота на две части.

Соединенные Штаты

Июль 1956 года – декабрь 1982 года

К середине пятидесятых годов мы с Аннелизой настолько привыкли к нашей жизни в Северной Америке, что решили не возвращаться в Германию. С другой стороны, нам хотелось переехать в Соединенные Штаты, как то планировалось изначально.

В американском консульстве на канадской стороне Ниагарского водопада я подал прошение о выдаче мне визы, которая позволила бы нам поселиться в США всей семьей на правах легальных эмигрантов. Наверняка мне сыграло на руку то, что я был немец и инженер. Менее чем через три месяца я получил нужную мне визу.

Вскоре после этого, летом 1956 года, я уволился с работы и один на машине уехал в Кливленд, штат Огайо. С моим послужным списком я быстро, уже в первую неделю, получил сразу пять предложений работы от строительных компаний и сталелитейного завода.

Практически все эти предложения заинтересовали меня, однако я остановил свой выбор на должности инженера-электрика в крупной промышленной компании, которая предложила удвоить мне жалованье. Мы быстро втянулись в американскую жизнь – на машине объехали весь северный Огайо, осматривая по выходным местные достопримечательности. Примерно через год, 22 октября 1957 года, у нас родился сын Норманн Ральф. Позднее мы с женой шутили, что наши дети могут основать собственную Организацию Объединенных Наций, представляющую Германию, Канаду и США.

В конце 1958 года я перешел от своего первого американского работодателя к новому, в другую местную фирму. В возрасте 38 лет я стал главным инженером-электриком в сталелитейной компании «Джонс и Лафлин». Работая с двумя конверторными печами, каждая мощностью в 200 тонн, я приложил все свои знания и профессиональный опыт для повышения их эффективности, то есть уменьшения времени и энергозатрат на количество произведенной стали. Сегодня печи этого типа производят примерно половину выпускаемой в США стали, но в пятидесятые годы это была поистине передовая технология.

В последующее десятилетие мы примерно раз в год брали с собой детей в Германию. Мои родители обожали внуков, правда, моя привыкшая к строгой одежде мать порой находила наряды Марион «чересчур кричащими». И хотя мы скучали по нашим родным, скучали по Германии, мы ни разу не пожалели о том, что перебрались за океан.

Мы с женой всегда стремились сочетать наше немецкое происхождение с американским образом жизни. Между собой мы говорили по-немецки, но с детьми старались общаться по-английски. Мы свято придерживались таких немецких ценностей, как трудолюбие и пунктуальность, и поэтому наверняка были со своими детьми гораздо строже, чем это принято у американцев. Чтобы научить детей ответственности, мы распределили между ними домашние обязанности. Дети твердо знали: если я сказал, что им нужно быть дома к пяти часам, это означало именно к пяти, и ни минутой позже. Они также научились ценить время, которое мы проводили вместе, всей семьей.

Когда я рос на ферме в Пюггене, воскресенье было у нас днем семьи. В Америке мы с Аннелизой также пытались придерживаться этого правила. Утром мы шли в церковь, а затем по очереди готовили воскресный обед, как правило, какое-нибудь традиционное немецкое блюдо. Вздремнув часок после обеда, мы усаживали детей в машину и катались по местному парку, чтобы осмотреть местные достопримечательности. Иногда мы на весь день уезжали на берег озера Эри на пикник.

По возвращении домой мы обычно ужинали – традиционный немецкий ужин, на который подаются легкие бутерброды. Как и большинство американских семей, после ужина мы усаживались перед телевизором и смотрели вечерние телепередачи. Вероятно, то, что мы чувствовали себя оторванными от наших родных и близких, духовно скрепило нашу семью еще сильнее.

Дважды в год в Кливленде устраивался праздник в честь немецких традиций – в эти дни в кафе подавались немецкие блюда, звучала немецкая музыка, люди исполняли на улицах немецкие танцы. Мы с Аннелизой обожали танцевать и частенько вспоминали нашу первую встречу, когда мы познакомились с ней на танцах в Люнебурге.

Примерно в это же самое время я попал в больницу – у меня возникли проблемы со здоровьем. Давало о себе знать старое военное ранение в спину. Когда я лежал на растяжке, на другую кровать в палате положили мужчину со сломанной бедренной костью. Позднее вечером первого дня мой сосед попросил у меня закурить. Когда я сказал ему, что не могу даже пошевелиться, он попытался встать с кровати, чтобы достать сигареты из ящика прикроватной тумбочки. Поскольку у него было сломано бедро, он тотчас упал на пол и не смог встать. Я кнопкой вызвал сестер, и они сообща вновь положили его на кровать.

Этот спектакль повторялся раза два-три за ночь. Начиная с нашего вторжения в Россию чего только я сам не курил – и сигареты, и сигары, и трубку. Однако болезненное пристрастие к табаку моего соседа по палате стало для меня своего рода сигналом тревоги. Если курение табака – такая болезненная привычка, что способна подвигнуть человека на безумные поступки, то лучше покончить с ней раз и навсегда. Так я и поступил.

В 1961 году, по окончании пятилетнего испытательного периода, наша семья в полном составе прошла торжественную церемонию принятия американского гражданства, тем самым окончательно разорвав наши последние юридические узы с Родиной. Приняв для себя решение, что я сам и моя семья теперь американцы, старался больше не воспринимать себя как немца. Мы даже изменили написание нашей фамилии, сделав ее более «американской» – не Люббеке, а Люббек, хотя частично тому виной то, что я устал слышать, как американцы ее коверкают, произнося Лаббеки вместо положенного Люббеке.

В январе 1964 года я ушел из сталелитейной компании и начал работать в корпорации «Юнион Карбайд». Очень скоро я дослужился до должности начальника конверторного цеха в подразделении, которое было занято выпуском графитовых электродов для сталелитейных конверторных печей.

Работая в этой корпорации, я часто ездил в командировки по всей стране и даже по всему миру – давал консультации крупным и мелким сталелитейным компаниям по вопросам эксплуатации конверторных печей и оптимизации производственного процесса. И хотя по сравнению с моими предыдущими работами эта была относительно безопасной, тем не менее пусконаладочные работы на конверторе сопряжены с известным риском.

Однажды, помогая запустить в эксплуатацию печь одного из наших клиентов, я зашел в диспетчерскую, чтобы уточнить параметры производственного процесса. Внутри тесной диспетчерской мне приходилось лавировать между оголенных медных проводов, протянутых по обеим ее сторонам.

Так получилось, что я по чистой случайности локтем задел провод под напряжением 380 вольт. Удар током был таким мощным, что я без сознания едва не рухнул на пол. И хотя, на мое счастье, я не упал на боковую стенку диспетчерской, где меня наверняка бы тотчас убило насмерть, этот случай стал для меня предостережением. С тех пор я ни разу не позволял себе забывать о технике безопасности на рабочем месте.