Текст книги "Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945"

Автор книги: Вильгельм Кейтель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2
КРИЗИС БЛОМБЕРГА-ФРИЧА, 1938 Г.

Зимой 1936/37 г. Бломберг приказал вооруженным силам приступить к объединенным маневрам: это должно было позволить нам получить опыт единого командования над вооруженными силами в военное время и выявить скрытые проблемы в дебатах между нами и Генеральным штабом. Эти маневры должны были стать строгой практической проверкой взаимных распределений полномочий внутри высших эшелонов военной структуры. В качестве начальника департамента национальной безопасности генерал Йодль управлял этими маневрами в тесном сотрудничестве со мной. Бломберг, Йодль и я надеялись, что они могут разрешить противоречие между преобладавшими тогда точками зрения. Мы отдавали себе отчет, что в полной мере осознавали, что мы касались весьма деликатной темы, за что Генеральный штаб не скажет нам спасибо, а обвинит в предательстве. Я полностью сознавал, что, как начальник департамента и ответственный за решение по проведению маневров, я мог стать предметом их неприязни: я мог бы считаться духовным отцом таких новшеств [учений, руководимых объединенным оперативным штабом].

Бломберг провел последнее собрание с подчиненными ему генералами и адмиралами в присутствии Гитлера [5]5
  Это собрание в записке для его адвоката, д-ра Нельте, описывается Кейтелем по-другому.


[Закрыть]. Результатом была вспышка необузданного возмущения Генерального штаба: кот выпрыгнул из мешка. Когда Гитлер и Бломберг вместе покинули комнату, Фрич протиснулся ко мне и объявил, что эти планы по управлению деятельностью армии на высшем уровне недопустимы. По-моему, это был единственный момент, когда его ярость кипела так сильно, что он просто не мог не выплеснуть ее на меня; позднее мы уже никогда не говорили об этом инциденте. В глазах Генерального штаба было совершенно недопустимо, чтобы «министр вооруженных сил» стремился к исполнению командных функций; и командование сухопутных сил заявило, что откажется признать абсолютную власть Бломберга над сухопутными силами. Они даже не хотели слушать об этом. Я был слишком прост, слишком наивен и слишком рационален, чтобы увидеть, что, открыто обсудив это решение, которое казалось мне наиболее очевидным, я навлек на себя такую неприязнь, которая камнем повисла на моей шее. Как-никак, Бломберг был начальником Генерального штаба – в то время носившего название «войсковое управление», и, по существу, он был предшественником Адама и Бека, занимавшего на данный момент эту должность, мои дружеские отношения с которым теперь были бесповоротно разрушены.

Я провел несколько встреч с Беком, которые часто продолжались по нескольку часов, но ни одна из моих попыток не помогла мне добиться его одобрения постановлений по единому управлению войсками, которые собирался издавать Бломберг, или принять в расчет его возражения. Например, я приезжал к нему несколько раз с наброском первой директивы Бломберга «Мобилизационная и боевая директива для вооруженных сил», изданной окончательно летом 1937 г.; я отдал ему этот набросок для изучения и получил его обратно с многочисленными замечаниями на полях. Они в основном носили формальный характер, но ясно выдавали его сдержанное раздражение тем, что кто-то смеет издавать директивы для его армии. Когда он в конце сказал мне, что Генеральный штаб не намерен предпринимать какие-либо подобные «приготовления», как того требовал Бломберг по настоянию Гитлера, без сомнения из-за политической и стратегической оценки ситуации Генеральным штабом, то я изменил слово «подготовка» на «пересмотр», очень слабый компромисс, но единственный, который Бломберг явно просмотрел, когда он в итоге подписывал документ. Йодль и Цейтцлер, начальник его штаба, были тогда очень возмущены моей капитуляцией перед Беком.

На самом деле Генеральный штаб сухопутных сил продолжал держать эту директиву в сейфе и не предпринимал никаких действий. На Нюрнбергском процессе этому документу было уделено особое внимание и доклады Йодля и мой о его истоках были встречены лишь с сочувственным недоверием. В действительности тут не было ни плана Отто,ни планов Зеленыйили Красный,а только крайне слабая защита наших границ на востоке и западе и приготовления к эвакуации подверженных опасности пограничных зон к западу от Рейна и к востоку от Одера. Чего мы с Бломбергом действительно боялись в то время, была вероятность санкций, о которых нам стало известно из итальянской кампании в Абиссинии. Они нависали над нами как дамоклов меч все время, пока наша программа перевооружения находилась всего лишь на стадии разработки; необходимо помнить, что у нас не было и армии в семь боеспособных дивизий, поскольку она была рассредоточена по рейху с 1 октября 1935 г., чтобы стать ядром для формирования новой армии в тридцать шесть дивизий.

В любое время наши соседи могли безнаказанно перейти наши границы и потребовать разоружения. Армия в то время не располагала ни танками, ни тяжелой артиллерией и, кроме того, была в недостаточной мере укомплектована стрелковым оружием; наш военно-морской флот не имел большого значения, а военно-воздушные войска еще только создавались с большими трудностями. Любой вид военного вмешательства мог быть осуществлен с легкостью. Никто не понимал этого лучше, чем Гитлер, и, учитывая эти опасности, он выстраивал свою внешнюю политику.

Следующим шагом Бломберга, развивавшего свою кампанию по расширению контроля над вооруженными силами, был приказ мне подготовить военные маневры с участием военно-морского флота и воздушных сил. Во время скандинавского вояжа на борту яхты «Грилль» Бломберг определил цели этих учений, которыми должен был руководить Йодль. Когда я позднее давал инструкции Фричу [главнокомандующему сухопутными силами], поскольку на сухопутные войска приходилась львиная доля этих маневров, он только снисходительно улыбнулся на предполагаемую «боевую обстановку» и заявил, что намеченный для маневров район Мекленбурга совершенно не подходит. Я попросил его отобрать состав штаба учений для сухопутных сил и отрядов для разведки области учений. Он согласился с этими просьбами и выбрал генерала Гальдера, тогдашнего начальника отдела боевой подготовки, на роль начальника штаба. Генерал Бек, начальник Генерального штаба, был слишком высокомерен, чтобы участвовать в таком предприятии, которое, по его мнению, было обречено с самого начала. Так как я все время присутствовал только на заднем плане и играл малую роль в трудоемких приготовлениях и управлении маневрами, я, пожалуй, воздержусь от их оценки: я бы расценил все предприятие как крайне успешное; Йодль заслуживал за них наивысшей похвалы.

Несколько именитых гостей приняли приглашение Бломберга поприсутствовать, включая Айронсайда [фельдмаршала сэра Эдмунда Айронсайда], начальника Генерального штаба Великобритании, и его сотрудников, главу Италии Муссолини и его окружение, делегации из различных других стран и все военные атташе в Берлине. Мы в первый раз продемонстрировали наш подводный и надводный флот, атакующий Свинемюнде; мы показали наши бомбардировщики в действиях по поддержке наземных и морских операций, выполнявших атаки на большой высоте и в пикировании; маломощную танковую дивизию, оснащенную легкими танками, вооруженными только пулеметами, потому что у нас тогда не было более тяжелых танков.

Затем гости Бломберга встретились за кофе в столовой на авиационной базе в Тутове, где мы в последние дни подготовки разместили штаб наших маневров. Генерал Гальдер заслуживал особой благодарности за успех этой нашей первой попытки совместных операций, за то, что все прошло так гладко; он великолепно справился со своей трудной ролью и внес самый большой вклад в общий успех предприятия.

Единственной диссонирующей нотой, для улаживания которой пришлось вызывать меня, было неожиданное появление в штабе «синих»специального батальона военных журналистов и корреспондентов, посланных министерством пропаганды. Рундштедт [генерал-полковник фон Рундштедт], начальник штаба, выпроводил этих господ без малейших церемоний, в результате чего они были глубоко оскорблены и тотчас же выразили желание вернуться. Мне пришлось сходить туда и успокоить эту группу, которая так или иначе находилась под контролем офицера из моего управления вооруженных сил, восстановить мир между ними и Гепнером, начальником соответствующего штаба, так что корреспонденты смогли возобновить свою работу и получить необходимую им информацию.

Из Тутова я нанес свой первый визит главному лесничему Мюллеру на полуострове Дарсс, которой был объявлен заказником и куда Геринг пригласил меня поохотиться на оленей в сезон охоты. Принял он меня очень радушно, и я немедленно сошелся с ним, что позднее переросло в теплую дружбу, которая принесла мне много счастливых часов на этом полуострове. В начале октября я подстрелил своего оленя.

После этих военных учений Муссолини завершил свой визит в Берлин, где его принимал фюрер. Вечером на государственном стадионе в Берлине провели парад в его честь, с огромной манифестацией, где с трибуны сначала Гитлер, а потом Муссолини обращались к стотысячной толпе, последний говорил по-немецки. Огромную толпу накрыло ливнем, и мы почти час пытались добраться до машины, чтобы уехать домой.

1 октября [1937 г.] я частично реорганизовал управление вооруженных сил, которое из-за принудительного расширения своих функций уже начало расползаться по нескольким направлениям: я сгруппировал то, что до сих пор было маленькими отделами, в более крупные отделы и подразделения с оперативным штабом вооруженных сил [Wehrmacht-Führung-samt (нем.)],отделы экономики и вооружений, службы разведки с тремя отделами (1-й – разведывательный; 2-й – диверсионный; 3-й – отдел контрразведки), последнему подчинялся наш иностранный отдел.

Наконец, я сформировал из различных подразделений, которые некогда относились к общей категории «внутренние», «общее управление вооруженных сил». Эти службы возглавлялись генералами, которым была предоставлена огромная свобода для самостоятельных действий. Это был наш первый, совсем не преднамеренный шаг к тому, что позднее станет ОКБ, Верховным командованием вооруженных сил. Моя собственная идея, вполне согласованная с линией Бломберга и к которой он полностью присоединился, заключалась в более четком разделении его командования и его исключительно министерских функций, так что как Верховный главнокомандующий он должен был стать Oberkommando der Wehrmacht,Верховным главнокомандующим вооруженными силами, а как министр – иметь министерский секретариат; поэтому он мог бы издавать свои приказы и постановления на соответствующих служебных бланках, на одних как «Верховный главнокомандующий вооруженными силами», а на других – как «военный рейхсминистр». Эта вторая функция во всех отношениях должна была быть переведена ко мне, я мог бы быть чем-то вроде заместителя министра, в то время как вышеупомянутая должность более четко, чем раньше, определяла бы его командные функции.

Таким образом можно было бы реально вести войну: оперативный штаб вооруженных сил мог бы в добавление ко мне получить начальника Генерального штаба, в то время как я освободил бы Верховного главнокомандующего от большей части его министерских обязанностей. Сегодня я все еще считаю, что это решение было единственно верным; Главнокомандующий сухопутными силами фактически продолжил дальше эту линию во время войны тем, что назначил вполне самостоятельного командующего резервной армией, который принял основной груз административной работы в этой армии. Для меня было очевидно, что Верховному главнокомандующему необходим высококлассный оперативный штаб, хотя бы даже очень небольшой, и что выбор его начальника зависел от личности кандидата и его надежности, который, однако, мог быть решен только перед войной или в ее начале. У меня никогда не было каких-либо личных амбиций в отношении этой должности; мне недоставало для этого необходимых качеств, недополученных в результате моего военного воспитания. Бломберг и я в этом отношении были вполне согласны. Хорошо известна причина, почему соответствующее преобразование не произошло при Бломберге. Выбор названия для этого поста, если бы произошла такая реорганизация, не имел большого значения; я сам в то время думал о «начальнике ОКБ» или «генерал-квартирмейстере вооруженных сил» [6]6
  Далее в рукописи Кейтеля следует очень длинное описание общественных отношений семьи Кейтеля в Берлине в 1937 г., рассказывается о встречах с генерал-майором Осимой, японским военным атташе, и польским военным атташе, полковником Шиманским; фельдмаршал считал, что он «произвел хорошее впечатление» на французского и английского послов, Андре Франсуа-Понше и сэра Невила Хендерсона. Весь этот фрагмент опущен редактором.


[Закрыть].

Мои официальные контакты с иностранными военными атташе были весьма неопределенными и случайными, как и с нашим собственным посольством тоже; я был рад, что меня не обременяют официальными визитами, и, если они были неизбежны, я просил, чтобы присутствовал начальник иностранного отдела сухопутных сил, так как он хорошо знал, как надо шпионить.

Только Осима [японский военный атташе] был частым и желанным гостем в моем офисе; я с нетерпением ожидал его визитов, так как был рад подобной возможности получить информацию об их войне на Китайском театре. Во время их официального визита к нам под Рождество 1937 г. он сказал мне, что, по его мнению, они все еще могут захватить Нанкин (его захват был неизбежен) и что тогда они будут должны завершить войну с Китаем, придя к компромиссу любой ценой. Он был прав, но, к несчастью, события пошли другим путем, поскольку Токио не разделял его взглядов и не мог понять, что войне на огромных пространствах не будет конца, если победитель не удовлетворится, а будет постоянно выбирать цели и пытаться завоевать еще больше.

С началом китайско-японской войны Гитлер в конце концов списал со счетов проводимую Бломбергом и Рейхенау политику в отношении Китая и отозвал из Китая военную германскую миссию. Бломберг добился от Гитлера, чтобы в Китай послали Рейхенау зимой 1935/36 г.; нашим посредником в отношениях с Китаем был некий господин Кляйн, бывший банкир и агент фирмы Отто Вольфа. Он создал надежду на обширную торговлю с Китаем, при которой они смогли бы поставлять сырье для нашей программы перевооружения в обмен на поставки вооружений и возведение в Китае заводов по производству снаряжения, стрелкового оружия и пулеметов, а также оружейных складов. Рейхенау был должен нанести там визит генералу фон Секту, получить под ключ контракты г-на Кляйна с Чан Кайши и познакомиться с Китаем.

Все это на самом деле служило укреплению политической империи Рейхенау. Генерал фон Сект был первым советником, назначенным некоронованным императором Китая [Чан Кайши]. Однако по причине слабого здоровья он много времени проводил в уединении в горах и в скором времени был замещен генералом фон Фалькенхаузеном, энергичным главой германской военной миссии.

Контракты г-на Кляйна и соглашения, подписанные Рейхенау от имени военного министра Германии, а следовательно, правительством рейха, остались ничем, кроме как кипой бумаг, хотя мы получили по ним несколько грузовых судов с яичным порошком и пищевыми продуктами, а также несколькими тысячами тон сурьмы, висмута и других драгоценных металлов в небольшом количестве.

Мне с министром финансов было поручено поправить наш истощенный золотой запас через бюджет нашей организации. Высокая китайская награда, полученная Блюмбергом при ответном визите китайского министра финансов Кунга и его помощников, осталась единственной нашей выгодой от нашей китайской политики.

Теперь фюрер настаивал, чтобы мы прекратили всякие отношения между нашими странами и отослали домой сына Чан Кайши, который служил офицером в мюнхенском пехотном полку и проживал с Рейхенау, командиром VII военного округа. Таким образом был открыт путь к возобновлению дружеских отношениймежду Германией и Японией, к чему в данный момент стремился Гитлер.

Бломберг позволил мне навестить генерала фон Секта, вернувшегося из Китая, и сообщить ему, что военная миссия в Китае должна быть свернута. Генерал фон Сект молча выслушал мое заявление, затем высказал мне свое мнение об обстановке в Китае и планах главы государства по завершению начинающейся гражданской войны. Он заявил, что Чан Кайши является яростным противником коммунизма и не стоит пренебрегать этим фактом. Это был последний раз, когда я встречался с фон Сектом; он, вероятно, заметил, что Бломберг избегает встречи с ним. Примерно шесть месяцев спустя мы похоронили его на военном кладбище [7]7
  Далее в рукописи Кейтеля следует длинное описание семейных и хозяйственных дел в их поместье Хельмшерод, которые редактор опустил, поскольку подробности собраны выше.


[Закрыть].

[В январе 1938 г. была объявлена помолвка между старшим сыном фельдмаршала Кейтеля, лейтенантом Карлом Хейнцем Кейтелем, и Доротеей фон Бломберг, одной из дочерей военного министра, с благословения обоих родителей. Кейтель не пытался скрывать тот факт, что он использовал помолвку его сына с дочерью Бломберга, чтобы установить дружеские отношения с его начальником, самим фельдмаршалом Бломбергом.]

Я никогда не думал, что Бломберг ищет себе новую жену; а еще меньше я предполагал, что последует далее. Единственное, что поразило меня, – это то, что он дважды ездил один на своей машине в Оберхоф, в Тюрингский лес в гражданской одежде, оставляя мне только записку с адресом отеля и номером телефона, на случай, если ему кто-нибудь срочно позвонит. Его главный адъютант, майор фон дер Декен, просто пожал плечами и сказал, что ничего конкретного он мне сообщить не может; он знал только, что Бломберг предположительно навещает даму, которая сломала лодыжку, катаясь там на лыжах. У меня были свои мысли на этот счет, но я не обсуждал их с кем-либо, даже с моей женой.

Примерно в середине декабря [1937 г.] после тяжелой болезни умер Людендорф; фюрер устроил в Мюнхене торжественные похороны, предоставив прощальную речь Бломбергу как главному представителю службы. Фюрер тем временем торжественно произвел Бломберга в генерал-фельдмаршалы, вручив ему жезл фельдмаршала на глазах высших офицеров всех трех родов войск, в большом зале здания военного министерства.

Во время нашей поездки в Мюнхен я заказал для фельдмаршала и нас маленький специальный поезд, к которому был прицеплен новый сияющий пассажирский вагон, только что подаренный ему фюрером. Мы вынуждены были не только заехать за ним в Оберхоф, но и также отвезти его туда обратно по возвращении из Мюнхена. Никто из нас не догадывался, что это было его первое и последнее путешествие в новом вагоне, – он менее всего.

На рождество дочери Бломберга, Сивилла и Дорочка [т. е. Доротея], оставались с нами, пока их отец находился в Оберхофе. Теперь картина для меня прояснилась: он вновь собирался жениться. По возвращении он по секрету подтвердил мои подозрения: он хотел провести тихую свадьбу в январе. Это было правдой, признался он, что его избранница была из простой среды, но это для него не помеха; в любом случае он был решительно настроен на этот шаг. Он был рад, сказал он, что его Дора была помолвлена с моим Карлом Хейнцем, и он даже хотел бы устроить так, чтобы наши дети вступили в брак пораньше; он мог бы дать им соответствующее ежемесячное содержание. В любом случае в нашей современной национал-социалистической Германии не является позором женитьба на «дитяти народа», и его совершенно не беспокоят слухи в так называемом обществе. Он созвал вместе всех своих потомков и открыто обсудил с ними этот вопрос, они выказали свое полное понимание и не собирались препятствовать ему. Это было все, что узнали я и моя семья: это должно было быть некое безымянное «дитя народа». Некие подозрения приходили нам на ум, но я не решался задать вопросы, поскольку сам Бломберг, каковы бы ни были его мотивы, не собирался обсуждать это дело.

От его адъютантов я узнал, что свадьба, гражданская, будет неофициально проведена ближе к середине января в зале здания военного министерства и что Гитлер и Геринг согласились стать свидетелями. Я лично не получил приглашения на церемонию, которая проходила без венчания; присутствовали, вероятно, только три адъютанта военного министра и – если я не ошибаюсь – фон Фридебург, друг семьи и его бывший военно-морской адъютант. Этим же вечером Бломберг с молодой женой уехал из Берлина на медовый месяц, о котором в газетах появилась фотография, сделанная в Лейпциге или в Дрездене, где эта пара позировала в зоопарке на фоне клетки с обезьянами. Меня поразила такая бестактность.

Их медовый месяц был неожиданно прерван, поскольку пожилая мать Бломберга, которая жила в Эберсвальде с одной из своих дочерей, очень серьезно заболела, почти без надежды на поправку. Фрейлейн [Маргарита] фон Бломберг, которая часто звонила моей жене после смерти своей матери, хранила молчание, так что я никогда не узнал, знала ли ее мать в действительности что-нибудь о жене Бломберга. Я поехал на похороны фрау фон Бломберг и только тогда увидел эту пару, стоявшую на краю могилы на похоронной церемонии в Эберсвальде; лицо юной дамы было закрыто густой вуалью, и рассмотреть его было нельзя. Из-за всех этих обстоятельств соболезнования, обычно выражаемые ближайшим родственникам, были отменены, и эта пара должна была уйти первой; даже я не смог выразить им свое сочувствие.

В конце месяца начальник полиции Берлина, граф фон Хельдорф, позвонил мне на службу, прося срочной встречи. Он был весьма взволнован и сразу же начал спрашивать меня, как выглядит молодая невеста. Ему было трудно поверить, что – не считая похорон в Эберсвальде – я все еще не видел ее, особенно из-за того, что ввиду объявления о помолвке наших детей я был теперь членом их семьи. Наконец он вытащил из кармана регистрационную карту для изменения адреса с фотографией размером с паспортную некой фрейлейн Эрны Грун. Эта полицейская регистрационная карта фиксировала ее переезд в квартиру Бломберга в здание министерства на Тирпицуфер; она была направлена ему местным полицейским участком.

Первое, что Хельдорф хотел узнать, было ли изображение на этой фотографии похоже на молодую жену Бломберга: я был не способен ответить на этот вопрос. Хельдорф потребовал, чтобы я тотчас же встретился с Бломбергом и напрямую спросил его об этом, так как было чрезвычайно важно установить истину. Я был так ошеломлен, что тут же позвонил в приемную министерства, чтобы спросить, не могу ли я встретиться с ним; мне сказали, что его нет, так как он уехал в Эберсвальд, чтобы привести в порядок дела его матери, Хельдорф слушал мой телефонный разговор. Наконец он рассказал мне все: фрейлейн Эрна Грун, которая теперь стала женой Бломберга, привлекалась полицейскими властями по месту ее фактического проживания за аморальность. С моей стороны было бы некорректно раскрывать детали, которые я смог прочитать на ее полицейской карте.

Теперь я понял, почему Хельдорф был так взволнован; я сказал, что, по-моему, Бломберг должен будет расторгнуть этот брак, как только личность его жены будет точно установлена. Мы решили, что наши дальнейшие шаги должны быть следующими: я сказал, что смогу показать Бломбергу ее полицейскую карту на следующий день, несмотря на то что я не мог скрыть тот факт, что, как будущий свекор его дочери, я испытывал сильнейшее смущение. Хельдорф, однако, не захотел оставить мне эту карточку до следующего дня; он сказал, что он предпочитает не выпускать ее из своего поля зрения; он хотел прояснить этот вопрос немедленно. Тогда я направил его к Герингу, который был свидетелем на их свадьбе и, конечно, встречался с этой девушкой и видел ее лицо.

Хельдорф тотчас же последовал этому решению. Я позвонил в штаб Геринга, чтобы договориться об их встрече, и Хельдорф немедленно отправился туда. Я без конца прокручивал в голове все случившееся; я также надеялся, что буду избавлен от необходимости лично сообщить Бломбергу об этом неприятном открытии, поскольку едва ли могли быть какие-либо сомнения, что Эрна Грун с этой учетной карточки, которая сообщала об изменении ее адреса, и была женой фон Бломберга.

Этим же вечером Хельдорф позвонил мне и сообщил, что Геринг сразу же подтвердил личность этой девушки со всей определенностью; это, сказал он, было несчастье первого порядка. Он сказал, что Геринг собирается на следующий же день сообщить об этом Бломбергу и что он представляет себе, каково мое облегчение оттого, что не нужно принимать участие в этом. Я избежал тягостной обязанности только благодаря совершенно случайному совпадению, поскольку на самом деле она должна была быть моей.

Геринг этим же вечером позвонил Гитлеру и передал ему эту новость. Тот поручил сообщить Бломбергу, что, если он будет готов немедленно расторгнуть этот брак, они найдут способ избегнуть публичного скандала; вовлеченные полицейские власти по приказу Геринга сохранили бы все в тайне. Бломберг не захотел расторгнуть брак, как посоветовал ему Геринг по указу фюрера. Позднее он оправдывал передо мной свою позицию, утверждая, что он глубоко любит свою жену, и утверждал, что способен твердо отстаивать «принятую им позицию» в этом деле. Ни Гитлер, ни Геринг не поверили утверждениям Бломберга, что он невинно вовлечен в эту авантюру; они были вне себя от ярости из-за того, что им пришлось быть свидетелями на этой свадьбе. Оба они были уверены, как я позже узнал от них, что Бломберг хотел заставить их таким способом замолчать и подавить любые слухи и последствия, которые могли последовать в связи с его шагом.

Я не разговаривал с Бломбергом до того дня, когда он вернулся со встречи с Герингом, а затем с фюрером. Он повторил фюреру свое нежелание расторгнуть этот брак, и их долгий разговор закончился его отставкой.

Позднее Бломберг сказал мне по секрету, что он возлагает ответственность только на Геринга; если бы Геринг не питал надежду стать его преемником, то можно было бы очень легко закрыть все это дело покровом искренней любви. Все это время он знал, что его жена в прошлом вела распущенный образ жизни, но это, по мнению Бломберга, не было поводом, чтобы навсегда отвергнуть женщину; в любом случае сейчас она уже некоторое время работает в рейскомиссии по куриным яйцам, ее мать была всего лишь гладильщицей.

Фюрер также обсудил с ним вопрос, кто должен стать его преемником. В любом случае [генерал-полковник] фон Фрич [главнокомандующий сухопутными силами] также был близок к отставке, поскольку против него было возбуждено серьезное судебное разбирательство, которым нельзя было пренебречь; я все это также услышал и от Гитлера. Бломберг в качестве своего преемника предложил Браухича. Расстался он с Гитлером в хороших отношениях, и последний сказал ему, что если придет тот час, когда ему придется вести войну, то он хотел бы снова видеть его на своей стороне.

Мне сразу же показалось, что Бломберг очень сильно цеплялся за эти слова и видел в них наилучший выход из положения. Как фельдмаршал, добавил он, все еще, по старой прусской традиции, будет оставаться «в состоянии готовности» и продолжит получать полное жалованье, даже если он на некоторое время будет принужден к бездействию. Я пытался убедить его обдумать еще раз, не лучше ли будет в итоге все же развестись с женой, и упрекнул его за то, что он не посоветовался со мной, прежде чем сделать этот шаг; я был не намного моложе его, но я, по крайней мере, мог бы заранееразузнать все об этой женщине. Он отвел мои увещевания в сторону, поясняя, что он никогда не сделал бы этого даже ради наших детей, и я должен понять это. Он с негодованием отвергал мысль о разводе, так как это был брак по обоюдной любви, и он «скорее пошлет пулю в голову, чем сделает это». Сказав мне: «Я должен явиться с докладом к фюреру в гражданской одежде сегодня в час», он оставил меня стоящим в центре его кабинета и выбежал из комнаты с глазами полными слез.

Я был так изумлен этой ситуацией, что не мог покинуть его кабинет без того, чтобы не посидеть некоторое время. И вот случилось еще одно несчастье с Фричем; что еще могло случиться? Я все еще был в растерянности, когда ушел домой на обед и переоделся в штатскую одежду. Я не смог достаточно успокоиться, чтобы рассказать что-нибудь моей жене. Вскоре после этого мне позвонил лично Геринг и попросил меня как можно скорее встретиться с ним; я согласился и поехал к нему.

Он хотел узнать, что Бломберг сказал мне после его встречи с фюрером и кто будет его преемником. «Единственная возможная кандидатура – это ваша, – сказал я ему, – поскольку вы вряд ли хотите получать приказы от еще одного армейского генерала». Это он тотчас же подтвердил, сказав, что нет сомнений в его выдвижении. Мне внезапно подумалось о деле Фрича и захотелось узнать, кто мог стоять за этим. Геринг сказал мне, что он давно знал о планах Бломберга относительно женитьбы; эта дама хотела выйти замуж за другого человека, но по просьбе Бломберга он уговорил этого человека отвергнуть ее, предложив ему в качестве взятки хорошо оплачиваемую работу за границей; все вышло идеально, и соперник был уже за границей. Тем временем Геринг выяснил все детали прошлой жизни этой дамы. Он мне рассказал все, но я предпочитаю умолчать об этих деталях даже сейчас, даже если г-н Гисевиус и разболтал о них на свидетельских показаниях в Нюрнберге; нет сомнений, что об этом ему рассказал граф фон Хельдорф.

В пять часов вечера [26 января 1938 г.] я прибыл с докладом в рейхсканцелярию, и меня тотчас же провели в рабочий кабинет Гитлера. Раньше я только один раз разговаривал с ним, во время введения наших войск в демилитаризованную зону, вместе с Нейратом и Фричем; в других обстоятельствах я встречался с Гитлером, только сопровождая Бломберга, один раз во время заседания кабинета министров по реформе уголовного кодекса вместе с другими государственными секретарями, и еще раз во время встречи с Шахтом, президентом Рейхсбанка, по поводу финансирования нашей программы перевооружения. Оба этих события произошли в 1936 г. Я не был вовлечен в дискуссию, я просто сидел позади Бломберга, делая заметки. Гитлер знал мое имя только из отчетов и в связи с учениями в 1935 г., где я командовал пехотной дивизией.

Полковник Хоссбах, адъютант фюрера, всячески препятствовал моей встрече с фюрером, вероятно, для того, чтобы предупредить ситуацию, которая возникла с Рейхенау, который просто объявлял о своем собственном прибытии или незвано приходил к обеденному столу фюрера, как обычно поступали министры и старые партийные руководители. Позднее я также посещал эти приемы, но только когда был специально приглашен на них самим Гитлером.

По моему первому впечатлению, Гитлер был глубоко потрясен делом Бломберга, но благодаря Гисевиусу он не испытал «нервного срыва». Он говорил об огромном восхищении Бломбергом и о своем долге перед ним, но не пытался скрывать, что положение свидетеля на его свадьбе глубоко оскорбило его. Он спросил меня, может ли офицерский корпус смириться и принять брак, обстоятельства которого невозможно надолго сохранить в тайне. Я был вынужден согласиться, что нет; я знал, что в любом случае он уже не может потерять какой-либо любви, по крайней мере в армии, и никаких слез не будет пролито из-за его отставки, но я промолчал. Гитлер сказал мне, что он в качестве свадебного подарка подарил Бломбергу кругосветное путешествие, и выразил надежду, что они не вернутся в Германию в течение года. Бломберг принял это предложение. Гитлер хотел, сказал он, обсудить вопрос преемника со мной, и кого я мог бы предложить?