Текст книги "Звезда в колодце (СИ)"

Автор книги: Виктория Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Нахмурившись, он, как и Отрепьев опустился на колено перед гробницей царя Ивана и скоро во время молитвы ощутил невольный страх, что призрак Грозного царя не выдержит святотатства, совершаемого перед его гробом, и обрушится с небесной карой на обманщика, выдающего себя за его младшего сына Дмитрия. Однако по Божьему долготерпению молитва Самозванца спокойно завершилась, и они получили возможность удалиться для отдыха в Теремной дворец.

Больше ничто не останавливало Петра от поисков царевны Ксении, и он устремился в ее покои Запасного дворца. И снова его постигло разочарование. Комнаты царевны оказались пусты и разграблены, ветер вольно гулял по светлице, где Ксения любила вышивать церковные покрова и даже дубового стола не оказалось на прежнем месте, – все вынесли грабители и разорили тати.

Петр безумным взглядом окинул эту картину запустения и бросился к Самозванцу за ответом. В сенях он наткнулся на боярыню Домну Ноготкову, и начал спрашивать у нее куда подевалась дочь Бориса Годунова.

– Про то только Бог ведает, Петр Федорович, – с тяжелым вздохом ответила ему Домна Ноготкова. – После того как царя Федора и царицу Марию удушили, пропала царевна.

– Как удушили, у кого поднялась рука на сына царя Бориса и его жену? – не поверил ее словам Петр Басманов. – Уж не ошиблась ли ты, старая?

– Рада была бы ошибиться, да только об этом убийстве вся Москва толкует, – не обращая внимания на обидные слова, ответила ему боярыня.

Воевода взвыл от гнева и поспешил в апартаменты Самозванца за ответом, расталкивая дворовых слуг. Его соучастник Отрепьев был в кабинете Бориса Годунова и с удовольствием любовался на ценные вещи, оставшиеся после прежнего царя, примерял его драгоценные перстни на свои пальцы.

– Гришка, что делается? Отчего убили Федора и Марию Годуновых, а не сослали в монастырь⁈ – тяжело дыша, спросил у него Петр. – Мария Григорьевна была вредной бабой, но столь жестокой кончины она не заслуживала, а Федор вообще ни в чем не был виноват!

Отрепьев только развел руками, на который сверкали красным огнем крови и пожара царские перстни.

– Я тут не причем, не давал я приказа убивать Годуновых, – быстро открестился он от причастности к злодеянию. – Это твой сводный брат Васька Голицын постарался, много в нем накопилось ненависти к Годуновым, которые не давали ему власти. С него и спрашивай!

– А царевна, где она? Ты же обещал, что с нею ничего не случится, – тихо, не повышая голоса спросил Петр, но глаза его сделались страшными, совершенно безумными.

Не замечая выражения лица своего ближайшего сподвижника и друга, сделавшегося способным на безрассудное убийство от отчаяния, Отрепьев беззаботно ответил:

– Ксения пыталась отравиться, не в силах пережить гибель матери и брата. Приняла сильный яд.

– Приняла яд, она мертва? – простонал Петр Басманов, хватаясь в отчаянии за голову.

– Да нет, князь Мосальский вовремя ее схватился и заставил травника Трифона дать ей нужное противоядие, – успокаивающе произнес Самозванец наконец заметивший невменяемое состояние своего друга. – Теперь Ксения находится на исцелении в доме Мосальского, она окружена всей нужной ей заботой и уходом. Не страшись за нее, ее жизнь вне опасности.

Не дослушав Отрепьева, Петр выбежал из дворца и помчался к подворью князей Мосальских что было мочи. Верный конь быстро домчал его до богатого подворья временного опекуна царевны Ксении и остановился у красного крыльца боярского дома. Князь Василий принял нежданного гостя со всеми почестями, однако воевода Басманов и с ним не пожелал пускаться в длительные разговоры и устремился прямо на женскую половину.

– Воевода, да нельзя тебе к царевне. Она еще не оправилась от яда, не прибрана и не причесана, – надрывался от крика грузный хозяин дома, пытаясь поспеть за сильным мужчиной, который потерял голову от безоглядной любви. Петр Басманов ожидаемо не стал прислушиваться к его словам и мчался дальше, стремясь удостовериться, что с любимой девушкой ничего непоправимого не произошло.

Ксению он нашел в самой дальней горнице терема в окружении сенных девушек, тщетно пытающихся развлечь ее. Она в самом деле была не полностью одета и не причесана, ее тело облачала одна льняная вышитая цветами сорочка, и ноги были обуты в простые кленовые лапти. Простоволосая царевна сидела на краю лавки с выражением безучастия и полной покорности судьбе, явно уже не ожидая ничего хорошего в будущем для себя.

Новый патриарх Игнатий навестил ее вскорости после того как она пришла в себя от отравления и сурово отчитал ее за попытку по своей воле оборвать собственное земное существование. Ксения поняла с его слов, что она совершила непростительный грех, пытаясь самовольно расстаться с жизнью и ей надлежит жить несмотря на ожидаемый позор и людские насмешки, чтобы вымолить прощение у Бога за грехи родителей и свои собственные. В этом теперь состоял смысл ее пребывания на земле, однако Ксения постоянно во время пребывания в доме князя Мосальского задавалась вопросом хватит ли ей душевных сил вынести поношение от многочисленных врагов ее семьи и возможную месть ненавистников Годуновых.

Пережитые горести и нынешние тревоги совсем измучили Ксению. Она осунулась, темные могильные тени залегли под ее глазами, красота поблекла до неузнаваемости, и все равно она была воеводе Басманову милее всех красавиц на свете.

– А ну пошли отсюда! – гаркнул Петр Басманов на глупых девок, без толку кудахтающих возле его ненаглядной звезды, принявшей облик земной царевны.

Девиц словно ветром сдуло, а Ксения, вздрогнув, закрыла лицо руками. Право она не знала кого ей бояться больше – Самозванца или бывшего жениха, с которым ее мать разорвала помолвку в одностороннем порядке. Девушка всей душой надеялась, что ей больше не придется встретиться с воеводой Басмановым, который вправе был таить на нее обиду, но ее злосчастная судьба распорядилась по-другому и теперь нужно было держать ответ за нарушенное обещание выйти за него замуж.

– Царевна, что ты удумала жизни себя лишить! От чего бежала, от чего спасалась, кто тебе грозил? – вне себя начал задавать вопросы Петр, пытаясь понять, что толкнуло девушку на роковой шаг.

Ксения задрожала всем телом, испытывая одновременно и страх, и отчаяние от безнадежной для нее ситуации, затем собравшись с духом, она тихо произнесла:

– Петр Федорович, я с матушкой и с братом очень виновата перед тобой, – нарушили мы данное тебе слово стать твоей родней. И дедушка мой Григорий Лукьянович виновен в твоем горьком безотрадном сиротстве, оставил он тебя еще в младенчестве без родного отца. Я не отрицаю нашей многочисленной вины, вызывающей твое справедливое негодование, но молю, не преследуй больше меня, сироту горемычную, своей злобой и яростным отмщением. Видит Бог, я и так жестоко наказана потерей всех членов моей семьи, и коли ты милосердно простишь меня, то век буду Бога за тебя молить в стенах монастыря.

Воевода Басманов застыл словно пораженный молнией поняв, что именно в нем царевна Ксения видела главную себе угрозу и опасность. Затем он упал на колени перед нею и пылко воскликнул:

– Ксения Борисовна, как же так⁈ Да я скорее нож в свое сердце воткну, чем трону хоть один волос на твоей голове. Как можно подумать, что я причиню тебе какое-нибудь зло, ведь я давно люблю тебя и сохну по тебе! Твоя красота меня с ума свела и только об одном я мечтаю – встать с тобой под венец и всегда называть тебя своей супругой!

Дыхание у Ксении на миг остановилось – Петр Басманов был так прекрасен, когда объяснялся ей в любви, что ее голова закружилась словно от хмельного вина. Очарованная, девушка смотрела на мужественное лицо красивого воеводы, которое часто являлось ей то в страшных, то в пленительных ее девичьих снах и чувствовала, что она готова вечно смотреть в его глаза, полные нескрываемого обожания.

Но кое-какие сомнения в его чувствах у нее все же остались, и она с горечью сказала:

– Петр Федорович, но я теперь невыгодная невеста, не с руки вам теперь идти со мной под венец. Это мой покойный батюшка, царь Борис Федорович мог тебя одарить сверх всякой меры и возвысить тебя над всеми князьями и боярами. Но он мертв, я – бедная всеми презираемая сирота, которую отверг князь Федор Мстиславский и лучше бы тебе поискать суженую среди родни царевича Дмитрия Иоанновича.

– Мне не нужны земные сокровища и мирские почести, Ксения Борисовна, я ищу единственно твоей руки, – стал пылко уверять ее Басманов. – Даже если я не люб тебе, не отказывайся от венца со мною, не трону я тебя, пока ты не полюбишь меня. Я хочу всю жизнь оберегать и лелеять тебя, но могу сделать так в полной мере только будучи твоим супругом.

Петр Басманов сказал именно те слова, в которых сейчас больше всего нуждалась Ксения. Ей, отчаявшейся низложенной царевне, не понимающей как жить в разрушенном мире ее детства и за что держаться дальше, как воздух нужна была любовь сильного благородного защитника, спасающего ее от всех ее многочисленных врагов. И с сердца девушки спали многочисленные цепи страха, не дававшие ей раньше столь нужной свободы для любви и нежности к своему избраннику. Как только Ксения поняла, что тот, кого она раньше боялась больше всех на самом деле самая надежная ее защита и опора, ее дух радостно воспарил подобно освобожденной птице в небе и она, облегченно вскрикнув, упала в объятия донельзя обрадованного переменой ее отношения к нему Петра. Обоюдное доверие стало тем надежным мостом, по которому их сердца устремились друг к другу среди бушующего моря противоречивых страстей и всепобеждающая любовь отныне владела не только помыслами и чувствами воеводы Петра Басманова, но и душой царевны Ксении Годуновой.

Глава 13

Вся Москва признала в Григории Отрепьеве своего царя, и Самозванец постарался утвердить свою власть также в Боярской думе, зорко следя в собрании за выражением лиц русских вельмож, пытаясь определить кто среди них его сторонник, а кто противник. Правда, делал он это в своей исключительной манере, отпуская забавные шутки и смеясь над самим собой.

– Зачем ты придуриваешься, Григорий, пытаясь представить себя глупее, чем ты на самом деле? – открыто спросил его Петр после очередного приема.

– С дурачка меньше спрос, и так мои враги расслабятся, не видя во мне большой опасности и выдадут себя, – доверительно объяснил ему Отрепьев. – Чувствую я, что не все бояре искренни со мной и опасаюсь с их стороны измены.

– Ладно, смотри сам как себя вести только не по-царски ты все время говоришь, и твое поведение может посеять сомнение в народе, – рассеянно сказал на то воевода.

В это время Петра Басманова почти не заботило положение его шального друга-Самозванца – дочь Бориса Годунова всецело владела его мыслями. Дня не проходило, чтобы он не навещал Ксению в доме князя Мосальского. Воевода старался чем мог порадовать свою невесту, посылал ей изысканные лакомства, покупал в торговых лавках красивые украшения из заморских стран и дорогие ткани для шитья нарядов. Влюбленный всем сердцем Басманов старался уменьшить горе царевны, потерявшей менее чем за три месяца всех своих родных, и Ксения ощутила, что ее душевная боль начинает терять остроту и взамен ее приходит терпеливое ожидание жениха, который сумел заменить ей утраченную семью. Она еще не полностью оправилась телесно, но румянец вернулся на ее щеки и в ее движениях появилась былая живость с расторопностью. Петр уже начал задумываться о своей свадьбе с нею, но его венценосный друг напомнил ему о данном им обещании, уговоре, который они заключили возле Кром.

В начале августа Григорий Отрепьев вернулся от царицы Марии Нагой, проживающей в Вознесенском монастыре и, дождавшись Петра, посетившего по своему обыкновению царевну, прямо спросил его:

– Когда Ксению приведешь ко мне, Басманов? Я свое обещание сдержал, вернул тебе ее, теперь и ты сдержи свое слово, представь ее моей временной невестой.

– Ксения еще не совсем оправилась от отравления, великий государь, не может она еще в люди выходить, – пробовал было отпереться от выполнения своего обещания воевода Басманов, втайне надеявшийся на то, что воцарение Отрепьева сделает более сговорчивым воеводу Мнишека и ему не придется принуждать Ксению терпеть общество Самозванца.

– Еще не оправилась? Уже больше месяца прошло, давно должна была выздороветь молодая девица, – недоверчиво произнес Отрепьев, и потребовал: – Не крути хвостом, веди царевну. Чем раньше потревожим Мнишека, тем раньше ты получишь Ксению в жены! А то ты успешно уладил свои матримониальные дела, счастлив, сияешь как новый пятак, а я без жены должен сидеть⁈ Ну уж нет, я тоже хочу счастливым быть!!!

Петр, видя, что Григорий Отрепьев настроен решительно воплотить свой розыгрыш в жизнь, нехотя пообещал привести свою суженую на завтрашний пир в Теремной дворец. Оставалось как можно деликатнее объяснить Ксении, какую он глупость сморозил по пьяни, когда согласился представить ее невестой Самозванца и просить ее прощения. Можно было не сомневаться, что Ксении будет тягостно общаться с Самозванцем, один вид которого будет напоминать ей об убитых матери и брате.

К его облегчению, девушка внимательно выслушала его сбивчивый рассказ, не возмутилась просьбой участвовать в наглом обмане Лжедмитрия и лишь задумчиво сказала:

– Видно, Господь нам еще одно испытание посылает, чтобы проверить нас и наши чувства, Петр Федорович. Не вини себя одного, ясный мой воевода, на мне тоже вина лежит за затруднительное положение, эту ловушку, сотворенную для нас Самозванцем. Если бы я не сторонилась тебя, не боялась и, если бы попробовала выяснить твои намерения истинные, нам не пришлось бы ломать голову, как избежать этой напасти.

Петр горячо обнял невесту и тихо сказал:

– Бог благословил меня тобой, моя голубка, за все мои страдания. Я даже не мог надеяться, что ты не только простишь мне мою оплошность, да еще попытаешь представить себя виноватой в моем промахе.

– Не будем больше толковать об этом, Петя, – мягко сказала Ксения. – Будем молиться, чтобы Бог смягчил воеводу Мнишека, а его дочери Марине и нынешнему властителю Московскому послал совет и любовь.

На этом они порешили, не видя другого для себя выхода, как только удовлетворить требование Самозванца, желавшего приблизить к себе Ксению, и на следующий день Петр Басманов привел свою невесту в Запасной дворец.

Самозванец со своими приспешниками пировал в самой большой и нарядной палате дворца. Зал, в которой проходил пир, слуги украсили заранее: на пол они постелили дорогие ковры, повесили бархатные занавеси на окна, столы покрыли льняными скатертями, лавки – полавочниками.

По обычаю, государево место – царский трон – ставили на небольшом возвышении под иконами в драгоценных окладах в переднем углу и под балдахином. С одной стороны государева места, к лавке в переднем углу, приставлялся большой, так называемый «прямой стол», с другой стороны ставился «кривой стол», он тянулся от царского места вдоль стены к углу, а затем поворачивал вдоль другой стены.

За столом места для важных и родовитых гостей находились рядом с царем и по его правую руку. За большим «прямым» столом считалось сидеть почетнее, чем за «кривым», а места на лавке, у стены, были лучше и почетнее, чем на скамье, поставленной с внешней стороны стола. Кроме этих столов в палате ставилось столько столов, сколько было приглашено гостей. Столы были очень разные – «один высокий, другой низкий, этот узкий, тот широкий». Они назывались по назначению: «посольский» – для посольских людей, «властелинский» – для духовных властей.

Место каждого гостя за столом было строго определено степенью его родовитости – знатностью происхождения. Оно не зависело ни от государственной должности, ни от личных заслуг перед царем. Существовало три разряда мест: высший, средний и низший. Сесть за стол выше другого, считавшего себя выше достоинством, значило нанести ему оскорбление. Сидеть без места считалось позором и бесчестьем. Только по специальному царскому указу можно было сидеть на пиру без соблюдения мест. От того, где сидел гость, зависело и угощение – отличался и состав блюд, и их количество. Но государь мог любому послать роскошное блюдо со своего стола в знак своей милости.

Царь сидел за столом один. Никто, кроме государевых сыновей и братьев, не мог сидеть за царским столом. Торжественность царского пира подчеркивалась присутствием стражи, стоявшей справа и слева от царского места. Это были рынды с мечами в роскошных ферезеях и шапках.

Гости сидели на скамьях и лавках. Лавка была почетнее, ставилась у стены, бояре и дворяне сидели на лавке спиной к стене. Скамья была придвинута к столу с другой стороны, на ней сидели менее знатные люди. Но и лавка, и скамья указывали на неразрывную связь мест, равенство всех перед государем. Только стул или кресло, стоящие отдельно от лавок, подчеркивали особое положение занимающих их лиц. На стульях или в креслах сидели царь, великий князь, патриарх, царица.

Самозванец нарушил вековой обычай, посадив за одним с собой столом своих ближайших сподвижников и тех, царедворцев, кому хотел оказать особую милость – посланца папского нунция Рангони аббата Луиджи Пратиссоли и главу Боярской думы князя Федора Мстиславского. Больше всего его внимания удостаивался аббат Луиджи, который привез из Ватикана предложение объединить на Руси две церкви и перекрестить русских по католическому обряду. Отрепьев благосклонно отнесся к такому плану. Католичество, имеющее больше послаблений для верующих, нравилось ему больше православия, и еще он рассчитывал добиться от римского папы существенной военной и финансовой помощи в походе на крымских татар.

Пир начался в тот момент, когда царские стольники внесли в зал первое кушанье – копченую колбасу с приправами, которое, как и все последующие блюда, сначала демонстрировались гостям, чтобы они оценили искусство царских поваров.

После парадного показа яства ставились на особый ломившийся от обилия драгоценной посуды стол – поставец, где их разрезали и раскладывали по тарелкам, переносимым на основной стол.

В строгом регламенте пира значилось, что для затравки аппетита начинать трапезу следовало с холодных закусок, солений, копчений, соусов, заливных, балыков и икры в разных видах. Следом на суд присутствующих выносили огромных жареных лебедей, которых сменяли приготовленные на вертелах гигантские туши косуль, оленей, кабанов.

Особый восторг гостей вызвала наполовину вареная, наполовину жареная свинья, начиненная дичью и овощами.

Рыбное меню изобиловало громадными цельножареными осетринами, белугами и стерлядью. Они вместе с другими морскими обитателями встречались также в различных видах ухи, подаваемых вместе с похлебками и кашами.

Затем наступала пора многочисленных пирогов, выпекаемых в форме птиц и рыб, мясо которых входило в их начинку.

Запивать жирную пищу предлагалось всевозможными квасами, сбитнями, пивом, вином и лишь изредка водкой, подаваемой в малом количестве особо дорогим гостям.

На десерт царские повара предлагали ореховое ассорти, пекли сладости, сооружали фруктово-ягодные пирамиды и невообразимо красивые «конфетные» деревья с запечёнными в медовом сиропе плодами.

Когда Петр Басманов и Ксения вошли в зал, пир был в самом разгаре – шесть кравчих как раз внесли на огромном подносе жареного медведя, которого Отрепьев задушил собственными руками на глазах у пирующих. Но и медведь оказался позабыт едва гости заметили вошедшую в пиршественную палату дочь царя Бориса Годунова. Ксения по совету жениха оделась в лучший свой наряд – нежно-голубой летник, сарафан из белого шелка с воротником из алмазных камней. Голову бывшей царевны украсил кокошник с сверкающими сапфировыми звездами, а черные косы щедро были перевиты нитями из крупного белого жемчуга. Она казалась волшебной красавицей из сказки, и сама сознавала что ее яркая красота лучшая ей защита от тяжелых взоров собравшихся здесь смертельных врагов ее отца и погибшего брата.

В пиршественной палате собрались почти все недоброжелатели Годуновых – братья Голицыны, Пушкины и Богдан Бельский – неверный родственник-предатель ее матери. Самозванец из ссылки возвратил бояр и князей, бывших в опале при Борисе и Фёдоре Годуновых, включая также интригана Василия Шуйского и его братьев. Получили прощение все родственники Филарета Романова, а его самого возвели в сан ростовского митрополита, и сына его отрока Михаила сделали стольником. Теперь Филарет сидел на почетном месте за одним столом с патриархом Игнатием и мрачно смотрел на дочь царя Бориса. Бывшая царевна поняла, что он не собирается предавать забвению свою вражду с ее отцом и отныне ее участь во многом зависит от того, какие отношения сложатся у нее с Самозванцем.

Ксения стойко сносила многочисленные недоброжелательные взгляды. Она никого не боялась пока ее рука находилась в руке Петра Басманова, объявившего себя совместным приходом на царский пир ее защитником и покровителем. А с ним не рисковали связываться даже родовитые Шуйские и Романовы.

– Великий государь, я привел по вашему повелению дщерь Бориса Годунова! – громко объявил, кланяясь Самозванцу, воевода Басманов. Вслед за ним отдала низкий земной поклон и Ксения.

Григорий Отрепьев отвлекся от разговора с польским посланником Гонсевским, и его рука, державшая вилку, чуть дрогнула. Он неоднократно слышал прежде, что дочь Бориса Годунова очень красива, но до этого не представлял себе насколько она красива. Казалось, Ксения взяла все лучшее у самых красивых девиц на свете, сама будучи без изъяна как отборная жемчужина чистой воды, и на нее хотелось смотреть и смотреть, не отрывая взгляда.

В свою очередь, Ксения неотрывно смотрела на Дмитрия Самозванца как на некое невиданное чудо. Все в нем было хорошо, но как бы по отдельности – белоснежная кожа лица, ярко-рыжие огненные волосы, ясные голубые глаза, в которых светилась веселая живость и ум. Но в совокупности с резкими чертами лица все достоинства внешности Отрепьева казались несообразными до нелепости, а уже две бородавки на лбу и щеке и вовсе не красили его.

Отрепьев перед глядящей на него царевной зачем-то сдернул с себя соболиную шапку, затем снова надел ее на себя, пытаясь справиться с замешательством. Ему безумно захотелось понравиться появившейся перед ним красивой девушкой, но он для порядка сдавленно спросил:

– Признаешь ли ты нашу власть, девица Годунова?

– Да, великий государь! – снова поклонилась Ксения.

– Как ты меня назвала, а ну-ка повтори, – обрадованно потребовал Отрепьев.

– Великий государь, – терпеливо произнесла Ксения.

– Царевна, беру тебя под свою руку и жалую тебе блюда со своего стола, – торжественно провозгласил Самозванец, и обратился к Петру: – Воевода Басманов, проведи царевну в женские покои, позаботься, если чего не хватает в ее опочивальне, а затем присоединяйся к нашему столу согласно обычаю, по которым мужчины пируют отдельно от женщин.

Басманов и его невеста снова поклонились Самозванцу, сидящему на возвышении, и Петр повел Ксению в бывшие покои ее матери царицы Марии. Комнаты обновили новой обстановкой, и все равно девушка ощутила щемящую грусть при виде знакомых помещений. Отрепьев послал ей ряд изысканных яств – медовый сбитень, крыло молодого лебедя, фаршированную грибами щуку, баранье легкое со взболтанным молоком, мукой и яйцами, колбасы со смесью мяса, гречневой каши, муки и яиц, кусок медвежатины, сладкие пирожки и сахарные фигурки зверей, но в дочери Бориса Годунова, попавшей под власть горестных воспоминаний, они не пробудили аппетита. К тому же, Петр Басманов, убедившись, что девушка ни в чем не будет испытывать недостатка, расстроил ее, сказав:

– Ксеньюшка, великий государь назначил меня главой Стрелецкого приказа, и мне нужно месяц прожить в Стрелецкой слободе, принять дела.

– Значит, я останусь здесь одна и без тебя, Петя, – горестно прошептала Ксения и по ее щекам покатились невольные слезы. Чтобы унять свой плач она куснула сладкий пирожок с изюмом, но пирожок не помог, хрустальные слезы продолжали литься из ее больших красивых темных глаз.

– Не печалься, ясная моя заря, наша разлука продолжится недолго, пока воевода Мнишек не пойдет на уступки и не отдаст свою дочь Дмитрию Иоанновичу, – стал убеждать невесту Басманов и подумав снял со своей шеи золотую наградную монету. – Возьми «угорку» – мне ее твой батюшка в награду дал за оборону Москвы от войск крымского хана Казы-Гирея. Если я тебе понадоблюсь, отошли мне ее вместе с верной горничной, и я немедленно примчусь к тебе!

Ксения взяла «угорскую» монету и ее настроение несколько улучшилось от полученной возможности в любой момент призвать любимого жениха к себе. Петр нежно прижал ее к себе, поцеловал, и она, растаяв в его объятиях, с надеждой стала думать о том, что он прав – Самозванец уладит разногласия с родней своей польской невесты и тогда ее счастью с Петром Басмановым больше ничто не помешает.

Глава 14

С того времени как снова поселилась Ксения в Запасном дворце начала появляться в небе огромная звезда с хвостом, называемая в народе «хвостушей». Едва лишь зайдет солнце, она пятнышком появлялась на востоке, потом замерцает чуть ярче, а ночью засияет на темном небе ярче всех других звезд. Дочь Бориса Годунова знала со слов своих наставников, что появление «хвостуши» предвещает великие перемены в жизни Московского царства и она часто задумчиво смотрела на нее из узорчатого окна отведенной ей горницы гадая к добру или к худу будут эти перемены. И царевна молилась после появления небесного знамения, чтобы Бог облегчил участь многострадального русского народа.

Ее покой никто не тревожил. Самозванец при встрече с нею был приветлив и предупредителен, и, глядя на поведение Лжедмитрия его сподвижники тоже лебезили перед царевной. От царского стола Ксении по-прежнему посылались роскошные яства, и все ее просьбы и пожелания неукоснительно выполнялись дворцовыми слугами.

Девушке легко было сносить почетный плен у Самозванца, с нею обращались как с желанной гостьей, и она бодрилась несколько дней, уговаривая саму себя набраться терпения и верить, что ее пребывание в Запасном дворце долго не продлится. Однако продолжительная разлука с женихом снова сделала ее грустной и подавленной. А когда Ксения узнала от сенных девушек какому глумлению подвергли тела ее родителей и брата, объявленных самоубийцами, то жестокое горе лишило ее всякого самообладания, и бывшая царевна стала безостановочно рыдать, затворившись в своей горнице. Время успело несколько затянуть ее душевные раны: страшное же известие снова заставило ее горько оплакивать участь своих родных словно она только что их потеряла.

Соглядатаи донесли о горе царевны Самозванцу, и Отрепьев тут же поспешил к Ксении, захватив с собой скоморохов. С первой встречи Григорий Отрепьев понял, что Ксения Годунова нравится ему не меньше, чем Петру Басманову и безотчетно принялся ей угождать, стараясь сблизиться с нею с самому пока непонятной для себя целью.

– Что печалишься, царевнушка, отчего твои глазки на мокром месте? Уж не обидел ли тебя кто? – начал ласково допытываться Отрепьев у дочери Бориса Годунова и погрозил кулаком: – Скажи, и я его, подлого, затравлю медведями. Будет знать, как такую красу как ты обижать!!!

– Великий государь, никто меня не обидел. А горюю я оттого, что узнала, как нечестно поступили с телами моих батюшки, матушки и брата, – призналась Ксения, и снова заплакала. – Объявили, будто они сами жизнь свою оборвали и похоронили их словно псов бездомных за церковной оградой на неосвященной земле!

– Не стоит тебе больше горевать об этом, Ксения Борисовна, – махнул рукой Лжедмитрий. – Петр позаботился о достойном захоронении для твоих родных в приделе Варсонофьевского монастыря, как положено с отпеванием и христианским погребением. Мы с ним знаем, что напраслину возвели на твою семью Голицыны, не по-честному с ней поступили и поручили сестрам Варсонофьевского монастыря смотреть за их могилой.

– Благодарю, великий государь, – прошептала, успокоившись Ксения, но глаза ее по-прежнему были печальными и полными непролитых слез. Трудно было девушке избавиться от горя, которое неустанно терзало ее изболевшее сердце.

Заметив это, Григорий Отрепьев звонко начал звать скоморохов.

– Касьян, Вавила, доставайте Балабошку, развеселите царевну, – приказал он им.

Более низкий скоморох весело заиграл на дудке, высокий расстегнул свою пошитую из разноцветных лоскутов рубаху, и Ксения вздрогнула от страха, когда увидела приплюснутую мордочку высунувшегося из пазухи неведомого зверька. Животное походило на уродливую кошку с очень короткой шерстью и пугало непривычных русских людей одним своим видом.

Эту обезьянку Григорий Отрепьев купил за десять полтин у арабских купцов для увеселения Марины Мнишек. Но поскольку его ветреная польская невеста задерживалась в Самборе и не спешила ехать в Москву он без колебаний решил отдать Балабошку Ксении.

– Балабошка, Балабошенька, а ну давай, давай, танцуй для царевны, – азартно кричал Самозванец, хлопая в ладоши, и обезьянка, подчиняясь командам дрессировщика принялась скакать и крутиться на месте.

– Ах вы, сени мои, сени,

Сени новые мои,

Сени новые кленовые,

Решетчатые!

Выходила молода

За новые ворота

Выпускала сокола

Из правого рукава

На полётике соколику

Наказывала

Ты лети, лети, соколик

Высоко и далеко

И высоко и далёко

На родиму сторону

На родимой на сторонке

Грозен батюшка живёт

Он и грозен сударь

Грозен да не милостив

Не пускает молоду

Поздно вечером одну

Не велит поздно ходить

С молодцами говорить

Не послушаю отца

Распотешу молодца

Задорно запел Григорий Отрепьев, пританцовывая рядом с Балабошкой и отбивая чечетку, и танец у него получился более веселым и забавным, чем у дрессированной крохотули-обезьянки. Он добился, чего хотел. Ксения не могла не улыбнуться, глядя на эту забавную парочку, и горе отпустило ее сердце. На Отрепьева ей трудно было сердиться, и не получалось его ненавидеть. Часто он вел себя как непосредственный, чистый сердцем ребенок, и с таким поведением Самозванца удивительным образом уживались хитрость и умение любую ситуацию обернуть к своей выгоде.

После того как Самозванец отдал Ксении для увеселения Балабошку он принялся почти каждый лень навещать ее, оправдывая свои частые визиты опасением как бы она без него не заскучала и не начала снова тосковать. Заметив, что Ксения не особенно склонна к веселию и не жалует забавы с скоморохами Отрепьев резко изменил свое поведение и тоже, подобно ей, принял вид печальный и задумчивый, приобретя обличье влюбленного молодца, тоскующего по неприступной полячке. Он даже вечерами пел песни возле ее покоев о несчастной безответной любви, приманивая сердце красавицы чарующей музыкой, благо, что имел мелодичный голос, приятный для любого слуха. Ксения умонастроение Самозванца приняла за чистую монету, не подозревая, что он принадлежит к тем изменчивым мужчинам, про которых говорят: «С глаз долой, из сердца вон!», и перестала его дичиться. Показная любовь Григория Отрепьева к Марине Мнишек соответствовала тому, что рассказал ей Петр Басманов об этой паре, и девушка ощутила настоящее желание помочь товарищу своего жениха добиться невесты, столь дорогой его сердцу, что он не мог без нее ни есть ни спать. Она теперь не избегала разговоров с Самозванцем, чье появление стало причиной гибели ее семьи и утешала «несчастного» как могла в его разлуке с Мариной. Отрепьев теперь легко мог входить к ней утром и вечером, не опасаясь отчужденного взгляда ее глаз. Так завязалась их странная дружба – то он ее утешал, то она его.