Текст книги "Звезда в колодце (СИ)"
Автор книги: Виктория Воронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
– Помилуйте! – говорила она. – Да как же это можно после дороги не сходить в баню, не помыться?
– Велика ли дорога, няня! Всего-то проехали не более пятидесяти верст от Москвы, – махнув рукой, ответил Петр Басманов.
– Да уж воля твоя, много ли, мало ли проехали, а все-таки вы с дороги, и в бане вам надо попариться. Ведь с утра топится! В ней теперь такой пар густой подымается, что чай на корточки присядешь!
Под давлением няни Басманов сдался. Воспользовавшись против воли банею, в которой в самом деле легко было задохнуться от жара, Петр проворно поднялся в светлицу к своей невесте, по которой уже соскучился. Его заботливая мамка за время его нахождения в бане успела обрядить Ксению в чистую одежду.
Едва он вошел, Дарья Ивановна проворно отворила закрытую им дверь в сени и закричала сенной девушке, убирающей в соседней комнате:
– Глаша! Приготовь поскорее в опочивальне постель для молодой хозяйки, а для Петра Федоровича вели постлать сена в чулане, если он еще с ней не венчан. Им уже с дороги спать хочется.
Петр безропотно пошел в чулан, устроенный подле большой светлицы. Светлица совмещала в себе и столовую, и гостиную, и залу, кроме передней, которую заменяли стекольчатые сени. Кухня устроена была на дворе, под одною кровлею с сараем, конюшнею, погребом, курятником и банею. Узкий чулан, пристроенный как дополнение к служебным помещениям был не слишком удобным местом для ночлега, и воевода Басманов подозревал, что его строгая нянька нарочно засунула его в душный неудобный закуток, чтобы он поскорее, честь по чести женился на своей невесте. Это соответствовало его самым пылким желаниям и оставалось сблизиться с Ксенией, чтобы и она хотела венчаться с ним.
Дочь Бориса Годунова, вырвавшись из кремлевского плена, не уставала каждый день наслаждаться прогулками, на которых свободно дышала полной грудью. Роскошь царских палат она с радостью променяла на сельский простор и красу здешних лесов, мерное журчание воды небольшой речушки. Петр охотно стал ее постоянным спутником и проводником по местам, знакомыми ему с детства и юности. Он не помнил времени счастливее из всей своей жизни и более желанного счастья чем быть с любимой. Чем короче узнавал он добрую и разумную не по годам царевну, тем более усиливались в нем любовь к ней и уважение. И в невинном сердце девушки давно таившаяся искра любви, зароненная сначала благодарностью к своему защитнику и избавителю, постепенно зажгла огонь такой чистый, что Ксения, исполнившись самоотверженности, жила одним своим женихом и его интересами. Сам воевода Басманов сделался против обыкновения робким и нерешительным в разговоре с любимой девушкой. Язвительные речи Отрепьева, уверяющего, что он не подходит царевне, зародили в нем сомнения в своей пригодности стать мужем дочери Бориса Годунова, и только откровенно выраженное желание Ксении быть с ним могло бы подтолкнуть его повторно сделать предложение повенчаться с ним. Но застенчивая девушка не могла первой затеять подобный разговор и устройство желанной им свадьбы затягивалось. Обоюдное счастье их, к нескрываемой досаде Дарьи Федуловой, заключалось в ежедневных встречах и задушевных разговорах.
Спустя неделю, в конце октября, под вечер, Петр и Ксения, прогуливаясь, дошли по тропинке, извивавшейся по берегу озера, до покрытой орешником довольно высокой горы. С немалым трудом взобравшись на вершину, они сели отдохнуть на большие камни, под тень молодого дуба, и начали любоваться окрестностями красивой местности и стаей уток, летящих на юг. Перед ними синело озеро; на противоположном берегу видно было дома деревни Люберцы окруженные плетнями огороды, нивы и покрытые стадами луга. Слева, по обширному полю, которое примыкало к густому лесу, извивалась речка и впадала в озеро; по берегам ее темнели вдали крыши нескольких деревушек. Справа сосновый бор Чертова Чаща, начинаясь от самого берега озера, простираясь вдаль, постепенно расширялся, поднимаясь, на весь горизонт. Местные крестьяне унаследовали от предков своих поверье, что в этом бору водятся нечистые духи, ведьмы и лешие. Несмотря на это, рискованные поселяне, промышлявшие охотою, ходили в Чертову Чащу для добычи дичи и рассказывали иногда, вернувшись домой, односельчанам такие чудеса о злобных проделках леших, заманивающих простаков в глубокие ямы, что у слушателей мороз проходил по коже от ужаса.
Солнце скрылось в густых багровых облаках, покрывавших запад. На юго-восточном, синем небосклоне засиял месяц и, отразившись в озере, рассыпался серебряным дождем на водной поверхности.
– Далеко мы с вами зашли, Петр Федорович, а время позднее. Если хотим скорее вернуться домой, то придется нам идти с молитвой вдоль Чертовой Чащи. Пусть то, что рассказывает вечерами твоя няня по больше части небылицы, но береженого Бог бережет, – заметила Ксения.
Она хотела встать, чтобы спуститься вниз, но Петр крепко взял ее за руку, удерживая возле себя. Он наконец-то под влиянием красоты тихого деревенского вечера решился на откровенное объяснение и сердце стыдливой девушки забилось, как птичка, попавшая в силок. Чувствуя, что настал решающий ее судьбу час, Ксения не смела поднять глаз, потупленных в землю. А воевода Басманов, устремив на нее горящий взор, лучше всяких слов выражавший его чувства, пылко сказал ей:
– От тебя зависит; милая Ксения, мое счастье. Скажи: любишь ли ты меня так сильно, как я тебя люблю? Согласишься ли идти к венцу со мною? Реши судьбу мою. Скажи: да или нет?
Ксения молчала, не в силах говорить. Прерывистое дыхание и полуоткрытые уста показывали всю силу ее душевного волнения.
– Не стыдись меня, милая! Скажи мне то словами, что давно уже говорили мне твои прекрасные глаза. Неужели я обманывался? – принялся терпеливо уговаривать ее Петр, раньше не отличавшийся сдержанностью. – Скажи: любишь или нет?
Молчание было ему ответом.
– Ты все молчишь! Значит… нет⁉ Не любишь⁈ Прости меня, Ксения Борисовна, что я тебя потревожил, – горько сказал воевода Басманов, опустив голову. – Забудем разговор наш. Вижу, что я обманулся в надежде, принял твою признательность за более глубокое чувство. Завтра же сяду на коня: поеду, куда глаза глядят, оставив тебе свое имение! Знаю, знаю, без тебя мне нигде не найти счастья. Ты скоро забудешь меня, но я, где бы ни был, буду тебя помнить, буду любить тебя, любить до гробовой доски! Не мудрено, что ты так сдержанна со мной, Ксения, не достоин я тебя, чистой твоей души, твоей дивной прелести земного ангела! Иссушила меня к тебе любовь лютая и решился я на страшное преступление – извел твоего жениха королевича Иоганна, чтобы не досталась ты ему, сделал тебя вдовой прежде чем стала ты мужнею женой.
– Как, разве это не травник Трифон сгубил королевича? – испуганно вздрогнула от ужасного признания избранника Ксения. Давно пережитая боль потери любимого жениха расколдовала заклятье ее девичьей стыдливости и вернула дар речи.
– Трифон лишь исполнял мой наказ, а замыслил вас навеки разлучить я, окаянный, – покаянно произнес Петр Басманов.
Крупные слезы покатились по пылающим щекам девушки, до сих пор не забывшей своего датского жениха. Но Басманов в этот октябрьский день был ей дороже всех людей на свете. Закрыв глаза одною рукою, тихонько подала она другую Петру и произнесла едва слышным голосом:
– Бедный, сколько ты натерпелся горя из-за меня и моей несмышлености. Принимаю любовь твою, Петр Федорович! Пусть она стала ядом, отравившей мою жизнь, а не целительным лекарством, все равно принимаю ее!
– Неужто ты простишь мне мое злодеяние и твои страдания, Ксения, – не веря ушам, спросил воевода.
– Я пойду под венец с тобой и как твоя жена буду молиться за тебя, искупая твой грех, – подтвердила Ксения. – Я тоже виновата, малодушно сторонилась твоего внимания, твоих чувств, избегала своей судьбы, и тем самым толкнула тебя на ужасное преступление, совершенное во имя любви!
Счастливый Петр крепко прижал девушку к себе. Вопреки его самым мучительным опасениям покаяние не только не отдалило от него его любимую царевну, но и крепко связало их. Теперь, когда все выяснилось между ними, Ксения Годунова стала его неотъемлемой частью, его неразлучной парой, как и полагалось по Святому Писанию быть мужу и жене, приняв его целиком и полностью.
Возвращаясь домой, воевода Басманов и царевна Ксения уже не скрываясь передавали друг другу все надежды и опасения, все радости и печали, которые попеременно наполняли сердца их со времени первого свидания. Казалось, они боялись упустить случай начистоту высказать все, что таили так долго в глубине сердца. С некоторым удивлением и с неизъяснимо-сладостным чувством предаваясь взаимной откровенности, они находили все новое и новое наслаждение в разговоре с друг другом.
– Дай вам Господи совет да любовь, – радостно проговорила Дарья Ивановна, узнав по их возвращении, что свадьбе точно быть.
Выпив стакан вишневой настойки и поставив его на столе, Федулова затянула веселую свадебную песню; подперла одну руку в бок, а в другую взяв платок, начала им размахивать, притопывая ногами, приподнимая то одно, то другое плечо и кружась на одном месте:
Где селезень был?
Где утка была?
Бог вас свел
За единый стол;
Бог вам велел
Один хлеб-соль есть;
Бог вам велел
Из одной чары пить.
На другой день, когда Петр ушел гулять с невестою, мамка его, призвав крестьян, приказала перегородить досками нижнюю свою горницу и приготовить свадебную опочивальню. Из полотна, данного Дарьей Ивановной, жены и дочери крестьян сшили перину и подушки и набили их отборным лебяжьим пухом. Домоправительница устлала полы яркими восточными коврами, постелила на широкую кровать новое покрывало и поставила два серебряных подсвечника возле настольного зеркальца.
– Ну! – сказала Федулова, отпустив крестьян и крестьянок и довольно осматривая приготовленную ею комнату. – Вот и спальня готова! То-то Петр Федорович удивится!
Басманов, вернувшись с прогулки, в самом деле удивился неожиданной перестройке дома и от искреннего сердца благодарил няню за ее усердие в устройстве его счастья. Ксения, услышав, что Федулова называет новую комнату свадебной опочивальней, застыдилась и убежала в сад, несмотря на убедительные приглашения достойной женщины посмотреть на результат ее стараний.
День, назначенный для свадьбы, приближался. Петр, оседлав своего Енисея, поехал в соседнюю деревню Макаровка, где по словам Дарьи Ивановны, мог приобрести все, что только было нужно для его свадьбы и договориться о венчании. Приехав в Макаровку, он прежде всего отыскал местного священника. Не объявив ему своего имени и сказав, что он желает по некоторым причинам приехать из Москвы в деревню венчаться с своею невестою, Басманов спросил, можно ли будет обвенчать его без лишних свидетелей?
– Да почему, боярин, ты так таиться от народа хочешь? Согласны ли родители на ваш брак? – сурово спросил воеводу священник, не соблазняясь и туго набитым кошельком, протянутым женихом.
– У невесты родители недавно скончались, а у меня жива одна мать, постриженная в монахини. Нельзя ли, батюшка Никодим, сделать так, чтоб, кроме нас, никого не было в церкви? Я бы за это тебе очень был благодарен, – с мольбой произнес Басманов.
– Чтоб никого не было в церкви? Это не по правилам. Надобно, по крайней мере, чтоб приехало с вами несколько свидетелей; а то этак, пожалуй, можно молодца обвенчать с девицей, приходящей ему близкой родней. Нарушить мои обеты я не соглашусь ни за что в свете.
– Это можно устроить, – согласился Петр, подумав про Дарью Ивановну и двух верных стрельцов, и снова спросил:
– Нельзя ли будет обвенчать меня и мою невесту попозже вечером или даже глубокой ночью?
– Пожалуй, если уж тебе так хочется. Да что это тебе так вздумалось? Кто венчается ночью? Воля твоя, а уж верно тут что-нибудь да есть незаконное, что ты скрываешь, – снова засомневался священник, с подозрением глядя на Петра.
– После венца я тебе все объясню, батюшка Никодим. Ты сам увидишь, что причины моего желания основательны и никак не могут ввести тебя в какие-нибудь хлопоты. И мне хотелось бы, батюшка, чтобы разговор наш остался между нами.
– Обещаю тебе, что все останется в тайне. Я не причиню вреда ближнему разглашением подробностей чужого венчания.
С этим обещанием окрыленный Петр вернулся домой, и на следующий день ближе к вечеру приехал в церковь Преображения Господня со своей невестой и свидетелями как условился для венчания. Служки уже ждали их в парадном облачении в притворе храма, освещенного сотней зажженных свечек. Священник Никодим вышел из Царских врат навстречу молодым. Увидев среди свидетелей знакомую ему Дарью Ивановну Федулову женщину богобоязную и основательную, на которую можно было всецело положиться, достойный священник несколько успокоился и перестал опасаться, что брак воеводы Басманова, которого он взялся венчать, могут признать незаконным, а когда увидел невесту то понял и причину скрытности жениха. Никодиму приходилось бывать в Москве в период его послушания и ему выпал случай увидеть царевну Ксению Годунову в Архангельском соборе. Понятным стало скрытие дочери царя Бориса от посторонних глаз, – во время царствования Самозванца все враги Годуновых сорвали с лиц свои маски, и они могли причинить вред, а то и убить беззащитную девушку. Вторая причина скрытности воеводы Басманова состояла в том, что он не хотел, чтобы влюбчивый Отрепьев узнал о подлинном местонахождении Ксении. Больше он своему непостоянному другу не доверял, зная, что никакой мужчина от его царевны по собственному желанию не откажется.
Церковное таинство венчания больше не сомневающийся в правильности своих поступков священник Никодим совершил по всем правилам. Сначала он исповедал и причастил молодых, вручил им зажженные венчальные свечи и повел к алтарю.
Далее им была прочтена длинная молитва с участием диакона и хора. По завершении молитвы священник взял обручальное кольцо, три раза совершил крестное знамение над головой жениха и надел его на палец. То же Никодим сделал и с невестой. После обручения он прочел следующие молитвы, и также ектения, молитвенное прошение к Господу о счастливом браке. Выбранные Петром Басмановым свидетели держали венцы над молодоженами во время обряда венчания.
Домой Петр и Ксения благополучно вернулись венчанными мужем и женой. Пусть это была не та пышная и веселая свадьба, о которой мечтал прежде воевода Басманов, не патриарх соединил их, а скромный сельский поп, теперь это не имело значения в его глазах – главное, что Ксения была с ним рядом.
Няня Федулова с молитвой переменила девичью прическу Ксении на женскую, и отвела ее в украшенную душистыми травами и коврами опочивальню, где новобрачную с нетерпением ждал Петр.
Не дав ей ни слова сказать, муж подхватил ее на руки и понес к большой кровати, занимающей основную часть опочивальни и опустил на подушки. Оказавшись на широком ложе Ксения завороженно смотрела на то, как Петр начал избавляться от своей одежды. Его тело выглядело совершенством, похожим на искусно вытесанную статую и более красивого мужчину ей было трудно представить. Мощный мужской торс не содержал в себе ни капли лишнего жира, выдавая большую физическую силу.
Он приблизился к ней, заставляя ее неискушенное сердце биться с небывалой силой. Любовно обняв девичьи плечи, Петр бережно уложил молодую жену на спину и, нависнув над ней, избавил ее от сорочки, шепча ласковые слова. Затем он стал умело ласкать ее округлые груди, плоский живот, постепенно спускаясь все ниже до самого сокровенного места в женском теле. Ксения инстинктивно сжалась, страшась неизвестности, но Петр успокаивающе снова ласково провел по ее телу рукой, и Ксения без раздумий доверчиво подалась ему навстречу.
Он стал медленно, но уверенно входить в нее, и Ксения ощутила легкую боль, которая скоро прошла, а она потерялась в потоке новых незнакомых потрясающих ощущениях, даривших ей наслаждение, равное которому не было удовольствия на свете. Эти ощущения стали самым удивительным и прекрасным из того, что случилось в ее жизни. Будто вся комната и она заодно с нею загорелась ясным огнем, преодолевавшим земное притяжение и приближающее к недоступным небесам. И в тоже время она охотно погружалась в глубины любовной страсти, пылающей в глазах ее Петра.
Ксения прежде не подозревала, что в суровом и высокомерном воеводе Басманове таилась неисчерпаемая бездна любви, нежности и страсти. Он не взял ее на ложе как суровый муж, требующий подчинения, как завоеватель, не терпящий возражения от пленницы, он сам отдавался ей охотно и безусловно, как будто удовлетворение ее желаний было смыслом его жизни.
Утром они проснулись счастливые и умиротворенные. Возле окошка ворковали белоснежные голуби, и Петр почувствовал себя благословенным – теперь у его спальни не ворон зловеще каркал, а мирно перекликались Божьи птицы. Одно только мучило и смущало воеводу Басманова – обстановка его имения в Люберцах была слишком скромна для дочери царя Бориса, не было в имении роскоши, к которой она привыкла в кремлевских палатах.
– Ксеньюшка, не слишком подходит тебе мой дом. Боюсь ты скоро заскучаешь по отцовскому Запасному дворцу, – с сокрушенным видом произнес Петр.
Ксения доверчиво прижалась к мужу и сказала:
– Твой дом теперь мой дом, Петр, и лучше места мне не найти. Единственное, о чем я жалею, так это о Балабошке. Хотя бы дочь сандомирского воеводы Марина Мнишек оказалась доброй девицей, и не будет обижать обезьянку, когда приедет в Кремль и станет русской царицей.
Петр не мог не улыбнуться в ответ на ее слова. В этом была вся его Ксения; со своим добрым сердцем она не только о людях волновалась, но и об бессловесных животных.
– Ладно, присмотрю я за животинкой, позабочусь, чтобы ее никто не обижал, – пообещал он молодой жене, и снова начал жадно целовать ее в уста, пользуясь возможностью насладиться ее красотой, пока длился его отпуск. К декабрю Отрепьев приказал ему явиться в Кремль, и через неделю Петр отправился в Москву продолжить не только государеву службу, но намереваясь найти злодея – травника Трифона, угрожающего верной смертью его молодой жене.
Глава 17
Ксения сидела на лавке, облокотившись на окно горницы и смотрела на дорогу, ведущую в необозримую даль. После венчания ее участью стало постоянное ожидание любимого мужа из Москвы и ласковой с ним встречи. Еще зимой он часто, дня через три-четыре после отъезда наведывался к ней, но с наступлением тепла ему дел добавилось на государевой службе и хорошо если их разлука длилась не больше недели. Отрепьев снова начал мечтать о Марине Мнишек, из Польши ее отец боясь упустить столь завидного зятя дал окончательное согласие на брачное предложение русским послам, и Петр искренне простил друга за нарушение уговора. Нечистый попутал Григория, соблазнив его красотой невесты Басманова, но ангел-хранитель Ксении помог ему вовремя вырвать девушку из рук похотливого бабника. В Москве оживленно готовились к приезду поляков, глава Стрелецкого приказа укреплял обороноспособность столицы и не мог часто навещать любимую царевну. Но его молодая жена с неиссякаемым терпением любящего сердца ждала и надеялась, что именно сегодня Петр горячо обнимет ее и расцелует, когда она радостно бросится к нему, едва он вступит на порог.
Дочь царя Бориса дождалась лишь прихода калик перехожих, но это было лучше, чем совсем ничего – странники, распевающие духовные песни и былины, разносили по всей стране новости, что делается в столице и как поживает молодой царь Дмитрий Иоаннович. Пять преждевременно постаревших мужчин в латанной одежде вели слепого гусляра, и тот по подсказке товарищей запел у терема Басмановых былину о богатырях, плывущих на Соколе-корабле.
По морю, морю синему,
По синему, но Хвалунскому
Ходил-гулял Сокол-корабль
Немного-немало двенадцать лет.
На якорях Сокол-корабль не стаивал,
Ко крутым берегам не приваливал,
Желтых песков не хватывал.
По окончании былины Ксения как гостеприимная хозяйка пригласила божьих странников в дом и угостила их вкусным обедом в людской. И когда они насытились, стала спрашивать, как люди живут в Москве, довольны ли они своей участью и встречали ли они ее мужа воеводу Петра Басманова.
Старший среди калик перехожих силач Путята степенно ответил молодой женщине:
– Нет, хозяюшка, не видели мы твоего благоверного. Вся Москва бурлит, готовится к свадьбе великого государя с пресветлой панной Мариной Мнишек. Яблоку на улицах негде упасть, а людей в стольный град все пребывает и пребывает безостановочно!
Ксения наградила странников деньгами и гостинцами, и после их ухода грустно подумала, что нескоро она увидит Петра. Как глава Стрелецкого приказа он должен постоянно отвечать за безопасность стольного града, а поляки всегда были беспокойными гостями в Москве.
Воевода Мнишек и его дочь Марина выехали из Самбора еще в начале весны второго марта 1606 года. Больше трёх месяцев потребовалось им, их свите и спутникам, чтобы снарядиться в далекий и не безопасный путь к столице Московского царства.
Весь поезд польской невесты московского царя был необыкновенно многочислен и доходил до двух тысяч человек и стольких же лошадей с огромным обозом. Мечтая об удовольствиях и дорогих подарках за самборским воеводой потянулись едва ли не все его родственники и друзья. Мнишек вёз с собой своего сына Станислава, своего брата Ивана, племянника Павла, зятя Константина Вишневецкого, Сигизмунда и Павла Тарло, трёх Стадницких, из коих один, Мартин, был церемониймейстером Марины, Казановского, Любомирского, Доморяцкого, Голуховского. За Мариной следовала женская свита: пани Герберт, Шмелевская, супруги братьев Тарло – родственников матери Марины Ядвиги, гофмейстерина Казановская. С Мнишками также ехало немало представителей католического духовенства: Франциск Помаский, ехавший по собственному желанию, Гаспар Савицкий, посланный за счёт папы, и семь бернардинских монахов. За каждым паном следовал вооружённый отряд из пехоты и всадников. Вдобавок Станислав Мнишек не отказал себе в роскоши иметь свой собственный оркестр музыки. Он нанял двадцать музыкантов и, кроме того, взял с собой шута.
Путешествие многочисленных вельможных панов, прерываемое продолжительными остановками, совершалось весьма медленно словно ему мешали бесконечные препятствия. Мнишек намеренно медлил, желая в пути получить брачное разрешение для Марины от Его святейшества Римского папы. Поездке препятствовала и погода. Весенний разлив рек ещё не прекратился, и дороги повсюду были в ужасающем состоянии. Из окрестных деревень сгоняли крестьян, чтобы строить и чинить мосты и гати для поляков. В определенных местах путников встречали бояре, присланные из Москвы Лжедмитрием с дорогими подарками, каретами, палатками. Двадцатого апреля состоялась торжественная встреча царской невесты с русскими вельможами в Лубно. Всё было обставлено так, чтобы поразить умы посторонних зрителей и гостей. Марину и ее отца встретили и поздравили с благополучным прибытием Михаил Нагой и князь Масальский. Они горячо благодарили воеводу за то, что он был ангелом-хранителем их царя, били челом Марине, с восторгом целовали её царскую руку и выразили готовность исполнить все её желания.
Дальше Марина ехала в сопровождении нескольких сот московских всадников и уже не как дочь польского воеводы, а как невеста русского царя. Высоких путешественников всюду принимали с большим почетом. Многочисленное духовенство и народ выходили с иконами и хлебом-солью. Горожане предавались шумному веселью и дарили им ценные меха. Дети боярские и стрельцы выстраивались в праздничном наряде. Поляки с своей стороны дали почувствовать русским свою преувеличенную гордость и высокомерно принимали все воздаваемые им почести как само собой разумеющее.
Путешественники проехали Смоленск и Вязьму. В последнем городе воевода отделился от дочери и с частью своей свиты поехал вперёд. Двадцать четвертого апреля он торжественно въехал в Москву. Петр выехал к нему навстречу за город, одетый в шитое золотом гусарское платье, во главе отряда дворян и детей боярских. Воеводу поместили в бывшем доме Бориса Годунова, ставшего собственностью воеводы Басманова недалеко от царского дворца. На другой день Самозванец принимал своего тестя и его родственников в парадной аудиенции, в так называемой Золотой палате, сидя на роскошно украшенном троне, в полном царском облачении, в присутствии боярской думы, причём по правую сторону от него сидел патриарх с архиереями, по левую знатнейшие бояре. По сторонам трона стояли четыре рынды в парадных кафтанах и с топориками. Великий мечник стоял наготове и держал обнажённый меч. Воевода Мнишек после поклонов сказал приветственную речь, столь отечески трогательную, что Самозванец как отметили польские послы в своих письмах «плакал как бобр, поминутно утирая платком свои глаза». Обездоленный сирота Юшка Отрепьев, дорвавшийся до царского трона в какой-то момент поверил в то, что в лице Мнишеков он обрел подлинную семью и долгожданное счастье. Петр Басманов с удовлетворением заметил, что былая любовь к прекрасной полячке с новой силой вспыхнула в сердце Григория, чувство, горевшее в его сине-голубых глазах, было искренним и неподдельным. Воеводе можно было больше не опасаться, что Отрепьев отобьет у него Ксению.
Великий секретарь Афанасий Власьев держал за царя ответ и приветствовал польскую делегацию. После этого гости подходили к Самозванцу и целовали у него руку, а потом в придворном храме все отстояли обедню, за которой последовало пиршество, устроенное уже в новом деревянном дворце.
В следующие дни в этом дворце происходили ночные пиры и попойки, сопровождаемые польской музыкой и танцами. Самозванец являлся одетым то по-московски, то в богатом гусарском наряде. Тешил он своих гостей и звериной травлей, для чего в одном подгородном селе собраны были разные звери.
Тем временем закончились приготовления к приезду Марины. Так как с дороги она должна была предварительно отдохнуть, у ворот столицы возвели роскошные палатки. Самозванец велел разбить несколько богатых шатров и так расположил их, что они казались красивым городком из многих ярких тканей. Эти шатры, в которых находились съестные припасы и вино, были поставлены для того, чтобы молодая царица могла в них приготовиться к торжественному въезду в Москву. Самый обширный из них, обитый обоями и украшенный надписями из священного писания, был превращён в походный костёл, в котором, в присутствии путешественников, ежедневно совершалось богослужение по латинскому обряду.
Второго мая совершился торжественный въезд наречённой царицы в столицу и ее свиты. Лжедмитрий обставил его великолепно, с целью потешить гордость своей невесты. Марина ехала в большой карете, оправленной серебром, с царскими гербами, запряжённой двенадцатью белыми конями в яблоках; каждого коня вёл особый конюх. По пути расставлены были шпалерами блестящие отряды из польских рот, немецких алебардщиков, московских дворян, стрельцов и казаков. Самозванец лично расставлял войска и давал наставления боярам, назначенным к встрече что и как им говорить его невесте, но сам он смотрел на въезд любимой девушки, скрываясь в толпе словно простой смертный. Со стороны ему удобнее было насладиться триумфом своей избранницы и заодно проследить как к ее прибытию отнеслись жители Москвы.
Подталкиваемый любопытством, Петр очутился в ряду бояр, встречающих прекрасную полячку. Помня о непреходящей тоске своего взбалмошного друга, который несмотря на свою ветреность никогда не забывал о панне Мнишек, он ожидал увидеть нечто неземное, красоту, редко встречаемую среди девиц. К его удивлению, Марину Мнишек трудно было назвать красавицей. Лицо ее оказалось не соразмеренно крупным телу, нос загибался крючком, губы казались слишком узкими. Ее светло-зеленые глаза бездушной русалки обдавали холодом и презрением несчастного, не представляющего для нее интереса. Но полячка умела подать себя двигаясь с таким царственным величием, что очаровывала и самых взыскательных ценителей женской красоты. С неподражаемой грациозностью Марина носила парчовое свадебное платье, состоящее из французских фижм, длинного мыса корсета лифта, усыпанного мелкими драгоценностями, а также элегантный атласный плащ. Складки огромных гофрированных брыж, сформированные с помощью специальных палочек были уложены в виде пчелиных сот и поддерживались проволочной рамой, обвитой золотыми нитями. Этот воротник завязывался горничными с помощью нарядных тесемок и носился закрытым спереди. К лифу Марины служанки прикололи алмазную, рубиновую и сапфировую броши, ее шею украшали несколько жемчужных бус и золотых цепей. Голову невесты Лжедмитрия покрывал головной убор «бонгрейс» – небольшой капор на жестком каркасе, который носили на темени. Бока капора загибались вперед, закрывая небольшие женские уши и подчеркивали изящество шеи. Внутренний край был отделан рюшем, за которым следовала декоративная кайма ювелирной работы, называвшаяся нижней диадемой, а еще выше, возвышаясь дугой над тульей, помещалась вторая полоса из золота и драгоценностей в виде верхней диадемы. Отсюда на шею сзади опускалась шелковая накидка с симметричными сборками. Внешним блеском Марина Мнишек ничуть не уступала русским царицам, и она умела даже свои природные недостатки обратить в достоинства. Дочь самборского воеводы проявила себя редкостью в своем роде, и Петр Басманов понял почему Отрепьев так сильно хотел заполучить ее в жены, что не считался с непомерными тратами и пекся о ней. Он мысленно пожелал другу счастья с Мариной Мнишек, хотя она больше напоминала хищную орлицу, чем нежную голубку.
Но даже небывалая забота жениха не сделала гладкой вступление Марины Мнишек в Москву. День выдался ясный солнечный, но погода круто переменилась при вступлении будущей царицы-полячки в Москву. Когда она ехала между Никитскими и Кремлёвскими воротами, внезапно поднялся сильный вихрь и заглушил звуки набатов, труб и литавр, как это было при въезде Лжедмитрия в прошлом году. Многие русские люди сочли это природное явление за дурное предзнаменование, но честолюбивых Григория Отрепьева и Марину Мнишек дурной знак не остановил, и они продолжили свой опасный путь к высшей державной власти, бывшей их главной целью.
По-прежнему сопровождаемая колокольным звоном и звуками труб, Марина остановилась перед Вознесенским монастырём, где жила царица Марфа и где она должна была провести среди монахинь те несколько дней, которые оставались до её коронования. Тут её в первый раз после долгой разлуки посетил Отрепьев и пылко уверил польскую красавицу в своей неизменной любви и преданности.
