Текст книги "Звезда в колодце (СИ)"
Автор книги: Виктория Воронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
Скоро Марина загрустила в монастыре со строгим уставом, тем более что московская кухня пришлась ей не по вкусу. Об этом доложили Лжедмитрию, и стол тотчас был изменён. Самозванец был непреклонен лишь в одном: он решительно запретил ксёндзам ходить в Вознесенский монастырь и не сделал уступки даже ради Троицына дня, опасаясь неожиданных помех своей свадьбе с полячкой со стороны православных верующих жителей Москвы.
В тот же день, но немного ранее Марины, в Москву прибыли и послы польского короля Сигизмунда Олесницкий и Гонсевский для укрепления военного и политического союза с Самозванцем.
В Москву наехала новая тьма тьмущая поляков. Московские жители были вынуждены уступить свои дома этим беспокойным и притязательным гостям, терпя неудобства. И мало того, что поляки явились вооружёнными с головы до ног: они привезли в своих повозках большие запасы огнестрельного и холодного оружия. При виде этих запасов москвичи, не особенно увеселявшиеся постоянно гремевшей польской музыкой, насторожились, и сердца их исполнились тревожных ожиданий.
Пока шли приготовления к коронации Марины, Самозванец продолжал оказывать своё внимание к невесте и её отцу. Чтобы она не скучала в монастырской тишине, он посылал в монастырь забавлять её музыкантов, песенников, скоморохов и тем приводил в немалый соблазн инокинь и всех православных насельников монастыря. Он поднёс ей в дар ларец с драгоценностями на полмиллиона рублей, тестю подарил ещё сто тысяч злотых и сани, обитые бархатом с красной усаженной жемчугом попоной для коня и с ковром, подбитым соболями. Козлы мастера оковали серебром, а запряжённый в сани белый конь имел по обеим сторонам хомута по сорока самых лучших соболей; дуга и оглобли были обтянуты красным бархатом и перевиты серебряной проволокой.
Отрепьев решил соединить вместе коронацию и свадьбу, и так чтобы коронация Марины предшествовала их свадьбе. Но тут возникали большие затруднения и являлся вопрос: мог ли московский царь жениться на польке и католичке? Если супруги исповедывали разные веры, то какое ручательство могла дать невеста в том, что она примет православную веру? Митрополит Казанский Гермоген и епископ Коломенский Иосиф, основываясь на обычае того времени, дерзновенно потребовали, чтобы Марина была крещена, как были перекрещиваемы все католики, переходившие в православие. «Польская девка», по понятиям русских священнослужителей того времени, была ни более, ни менее как язычница, недостойная носить корону Московского царства до тех пор, пока не примет крещения по обряду православной церкви.
Самозванец жестоко разгневался на такое дерзновенное отношение к его невесте и обещался нещадно наказать святителей. Гермоген неожиданно оказался лишён своей митрополии. И Отрепьев настоял на своём, чтобы Марина была только миропомазана, имея в виду ввести этим в обман и русских, и поляков. Русские принимали миропомазание за свидетельство перехода её в православие, а поляки смотрели на него, как на одну из частей коронации, нисколько не затрагивавшую веры Марины. Таким образом одно и то же священнодействие могло быть принято одними за помазание на царство, а другими за отречение от католической веры. Но ни Марина, ни Самозванец вовсе не желали покидать католическую веру, оставались неизменно верными папскому престолу и лишь старались ввести в обман простодушных русских людей своими притворными и кощунственными действиями. Дело в этом отношении дошло до того, что заранее составлен был церемониал торжества и в нём было сказано о причащении Марины из рук патриарха. Этим имелось в виду окончательно сбить с толку русских людей: никто не мог заподозрить обмана в действиях патриарха, самые недоверчивые люди должны были поверить очевидности и могли думать, что их будущая государыня будет придерживаться православной веры.
В ночь с шестого на седьмое мая 1606 года, при свете факелов, между рядами придворных алебардщиков и стрельцов, Марина переехала из Вознесенского монастыря в новый царский дворец. Бракосочетание и коронование должны были совершиться восьмого мая. И это было сделано вопреки обычаям православной церкви, так как это число приходилось накануне Николина дня и в четверг, когда молодоженов вовсе не венчают.
В четверг восьмого мая с раннего утра Москву огласил колокольный звон. Народ в несметном количестве высыпал на улицу и на площади, стрельцы заняли свои места в Кремле, именитые люди и польские гости собрались в Грановитой палате. Здесь протопоп Феодор обручил царственную чету.
Из Грановитой палаты новобрачные во главе торжественной процессии прошествовали в Успенский собор. Эта великая православная святыня, недоступная ни для одного иноверца, на этот раз широко раскрыла свои двери для толп поляков и католиков, к великому смятению православных, которых, за исключением ближайшей свиты, и совсем не впустили в собор, якобы во избежание тесноты. Навстречу молодым, одетым в роскошный русский наряд, из собора вышел патриарх Игнатий, окружённый епископами. Самозванец и Марина взошли на возвышенный помост, где были приготовлены три сидения: среднее, самое высокое и украшенное, служило троном для жениха, по левую сторону для невесты, а по правую, наименее высокое, для патриарха. Придерживаясь старого обычая, патриарх помазал Марину миром, возложил на голову её царскую корону, а на плечи бармы. После того все трое сели, а бояре и свита подходили к Марине, чтобы поздравить ее и поцеловать ее руку. Началась литургия. Но в положенное время Самозванец и Марина не выказали желания причаститься святых Таин из рук православного патриарха, и это тут же было замечено.
В глазах сведущих русских людей творилось неслыханное! Лже-царь кощунственно обманывал православных, не принимая их таинства и святыни, а лже-царица открыто оставалась полькой и католичкой! Теперь даже самое точное соблюдение всех прочих народных обычаев не могло искупить дерзость самозванной четы и уничтожить тягостное впечатление, произведённое на присутствовавших русских, так как всё остальное было мелочью перед издевательством над высочайшей святыней Православия.
По окончании литургии протопоп Феодор совершил венчание, за которым сосуд, из которого молодым дали испить вина, был брошен на землю и растоптан.
Новобрачные в той же великолепной процессии воротились во дворец. В дверях посаженный отец осыпал их золотыми монетами. В толпу, затем, начали бросать золотые и серебряные монеты, и ловля их произвела большое движение в народе и даже драку.
День, в который были попраны самые священнейшие русские народные верования, близился уже к концу. Торжественные обряды православной церкви длились так долго, час был уже столь поздний, что пришлось отложить брачный пир до следующего дня и ограничиться только угощением молодых.
На свадьбе посаженным отцом и матерью были князь Федор Иванович Мстиславский и его жена; тысяцким был князь Василий Шуйский, а дружками его брат князь Димитрий, двое Нагих и пан Тарло; свахами были их жёны. И это участие в свадебных должностях поляков было новостью, поразившей москвичей.
Свадебный пир состоялся в пятницу, день постный. И многие поляки были смущены этим, а православный народ с грустью молчаливо покачивал головою, не ожидая ничего хорошего от этого праздника.
Даже пир не прошёл гладко. Когда дьяк Грамотин явился к польским посланникам с приглашением, то они, ссылаясь на то, что Власьев во время бракосочетания Марины в Кракове сидел за королевским столом, потребовали себе места за царским столом. К ним послан был Афанасий Власьев. Завязался продолжительный и упорный спор, ни к чему не приведший: посланники отказались от участия в пиршестве после того, как Власьев заявил им:
– А наш цесарь выше всех христианских монархов; у него каждый поп папа.
Обед прошёл довольно чинно, если не считать, что во время застолья играла польская музыка, чего не мог одобрить набожный русский народ. Но настоящее веселье началось лишь по уходе русских из дворца, когда Самозванец остался с одними поляками. Снова раздались звуки музыки, чаши наполнились вином, языки развязались. Непринуждённые речи выпившего Отрепьева коробили уже поляков: он то выхвалял себя и своё могущество, то пробовал своё остроумие над ксёндзами и папой, то грозил роптавшим на него боярам.
– Эх, не боишься ты ни черта, ни ксендзов, ни самого папу римского, Григорий! Побойся хоть Бога, не испытывай Его терпение, – предостерегающе шепнул Басманов своему разошедшемуся другу. – Особенно остерегайся бояр. Они свалили Годуновых, свалят и тебя!
– Если бы Господь Бог не благоволил мне стал бы я тем, кем являюсь теперь, брат Петр! – засмеялся в ответ Отрепьев с самоуверенностью ребенка, убежденного в том, что все его прихоти и желания должны непременно исполняться. – Дай срок, я разгоню всех бояр толстопузых, пусть не мешают жить добрым людям.
Вечер продолжился оживлёнными танцами. Под сводами «польских хором» кремлевского дворца раздались торжественные звуки полонеза. Под ликующую музыку Лжедмитрий, ведя под руку Марину возглавил длинный ряд танцующих польских дворян.
Во время танца Марина не отрывала своего взгляда от молодого мужа. Она согласилась на брак с Лжедмитрием не любя его, но приезд в Москву произвел заметную перемену в ее чувствах. Горевший в нем сердечный огонь захватил ее, растопил лед ее сердца, а сказочное исполнение всех ее желаний заставило посмотреть на нескладного соискателя ее руки другими глазами. Нелепый до уродливости юноша вдруг показался ей привлекательным словно сказочный красавец. Для Отрепьева словно не существовало слова «нет», все было для него возможно и все ему было подвластно. Девушка уверилась, что отныне ее жизненный путь будет беззаботным шествием в роскоши, царском почете и могуществе, а проводником в этот чарующий мир был этот молодой московский царь, глядевший на нее влюбленными и восхищенными глазами.
После бала Марина Мнишек и Григорий Отрепьев поднялись на самый верх Москворецкой башни и оттуда восторженно наблюдали за чередой фейерверков, расцветившим ночное небо Москвы фантастическими цветами и диковинными зверями. Там их уста впервые соединились в упоительном поцелуе, и Самозванец заключил молодую жену в свои объятия, испытывая горячее желание больше никогда не выпускать из них любимую.
Смотря на совет и любовь, воцарившихся между Отрепьевым и его женой Петр решил, что пора ему позаботиться и о себе, вернуться к Ксении. Он вздернул на сук пойманного чернокнижника Трифона и раскрыл заговор Василия Шуйского против Отрепьева. После того как все враги оказались повержены, больше ничто не угрожало Самозванцу и его сподвижникам. Воевода Басманов вскочил на коня и со скоростью ветра помчался в заветную деревню. Ксения уже собиралась ложиться спать, но после долгожданного приезда мужа ее сон как рукой сняло, и она с большой охотой приготовилась слушать рассказы Петра в чудесную майскую ночь, сидя на скамейке под яблоней в саду.
Видя ее нескрываемый интерес, Петр, не смолкая, говорил целый час о том, какая пышная свадьба получилась у Григория Отрепьева. Потом он запнулся, сообразив, что дочери Бориса Годунова вряд ли приятно слышать о торжестве Самозванца, чье появление в Москве привело к свержению ее семьи.
– Ксеньюшка, ты не печалься о том, что не удостоилась таких почестей как Марина Мнишек, – в качестве утешения сказал он ей. – Великий государь хочет завоевать Крым, а после обещает отдать царство Тавриды под мою руку. Мы будем жить в цветущем южном крае, и ты станешь истинной царицей в Херсонесе, где крестился великий князь Владимир, окутанная славой и поклонением!
– Петя, мне нет дела до почестей. Лишь бы ты был рядом со мной и не подвергался больше опасности на поле брани, – тихо сказала бывшая царевна, положив голову на плечо мужа.
– Вот-вот, послушайся жену, Петр Федорович, – послышался назидательный голос из-за кустов малины. Басманов присмотрелся к ним и увидел, что это точно няня Федулова снова взялась его поучать и наставлять на путь истинный.
Дарья Ивановна перевела дух и продолжила: – Отрепьев тебе наобещает всего с три короба, язык-то у него без костей. Слышала я, какие непотребства намедни в Москве творились, гнев Божий скоро поразит Самозванца. Оставь вора и изменника Отрепьева, Петр, лучше пасекой займись, мед гони, и держись подальше от Москвы.
– Нет, не могу я оставить великого государя, няня, – отрицательно покачал головой воевода. – Побратались мы, поклялся я быть с ним вместе до самого конца – хорошего или худого!
– Вот ослушник! – рассердилась Дарья Ивановна, и обратилась к Ксении: – Хотя бы ты, голубушка, вразумила его.
– Как Петр Федорович решит, так оно и будет, – ответила ей Ксения, застенчиво опуская глаза вниз.
– Ясно, ты жена без году неделя, тяжело тебе спорить с ним, – сердито сказала Федулова. – А ведь твое веское слово может спасти его жизнь от врагов Самозванца и сохранить ваше семейное счастье.
– Мой венчанный муж Богом данная мне судьба и я все приму от него – с радостью счастье, и без ропота несчастье, – так же непоколебимо ответила ей молодая жена воеводы Басманова. – Только не было бы между нами раздора и не угас связывающий нас сердечный огонь.
Дарья Федулова не нашлась, что возразить Ксении, и только в изумлении смотрела на нее, потрясенная ее твердой верой в высшее предназначение супруга для жены. Такую веру не могли сломить даже ее горькие слова об обреченности всех, кто связал свою судьбу с безбожным Самозванцем. Петр же ощутил небывалое счастье от той безоглядной любви, которую испытывала к нему его молодая жена. Ксения поистине была готова разделить с ним радость и горе, невзирая ни на какую опасность. Он привлек к груди свою прекрасную царевну, и Дарья Ивановна тихо отступила от них, больше не смея мешать их задушевному разговору.
Несколько дней Петр и Ксения наслаждались покоем и делились планами на будущее, где главное место занимало появление совместных детей. Петр мечтал о трех сыновьях и дочке, с увлечением рассказывал жене, что думает сделать для их благополучия, а Ксения с согласной улыбкой разделяла все его стремления.
Их уединение нарушил спешно прискакавший стрелецкий голова Кузьма Трошин, которого воевода Басманов оставил за главного во время своего отсутствия в Москве.
– Петр Федорович, беда! – тяжело дыша крикнул он, спрыгивая с вороного коня. – Василий Шуйский задумал измену, и его сторонники готовятся напасть на государя!
Воевода Басманов на мгновение закрыл глаза, словно ему тяжело было смотреть на белый свет и стиснул зубы. Сбылись его худшие опасения, что Шуйский им еще доставит немало хлопот. Григорий Отрепьев великодушно помиловал этого коварного интригана, несмотря на то, что он уговаривал друга не доверять этому вечному предателю, покушавшемуся на его жизнь, и теперь приходилось пожинать плоды Гришкиного неуместного благородства.
– Ты сообщил великому государю о заговоре? – стараясь сохранить спокойствие, спросил он Трошина.
– Меня не допустили к нему поляки, – понурив русую голову, словно он был в чем виноват, ответил стрелецкий голова. – Стерегут его ляхи, боятся утратить свое влияние на него.
– Молодец, Кузьма, что примчался ко мне! Нужно спасать царя! – решительно сказал Петр.
Он наскоро простился с Ксенией, няней Федуловой и помчался в Москву так же быстро, как и прискакал в Люберцы из нее вместе с Трошиным.
Ксения неотрывно смотрела ему вслед из окна и затем, не в силах преодолеть глубокое волнение за него опустилась на колени перед иконами в красном углу и начала горячо молиться за мужа, моля Бога, Пресвятую Богородицу и все святых сохранить ему жизнь.
Эпилог
Часы на Спасской башне громко начали отбивать удары, возвещая время наступления возмездия и желанной мести. Притаившиеся сторонники Шуйского заслышали бой курантов и оживились, готовясь к действию. Все больше и больше заговорщиков, одетых в неприметную одежду, но с набором оружия, стали появляться на темнеющих улицах Москвы.
В эту ночь стрельцы и казаки, в количестве около двадцати тысяч человек, собрались также на расстоянии мили от столицы. Незадолго до отъезда Петр Басманов успел известить Самозванца о подозрительном стечении вооруженных людей за городом, но тот легкомысленно ответил другу, что «военные люди собираются идти воевать в Крым».
Сторонники Шуйского провели эти отряды через разные ворота в город, говоря непосвященным, что те пришли для служения царю. Овладев всеми воротами, они перестали кого-либо впускать и выпускать ночью в Кремль, опасаясь упустить Самозванца.
Мятеж больше всего поддерживало подозрение, что этот Димитрий – ложный, вымышленный, а также возмущение его действиями. Москвичам сильно надоел произвол поляков, которые стали обращаться с ними, как со своими холопами, нападали на них, ссорились с ними, оскорбляли, били, напившись допьяна, насиловали замужних женщин и девушек. И всех русских возмутило поругание православной веры во время свадьбы Самозванца и Марины Мнишек
Главным зачинщиком этого бунта, мятежа и неповиновения Самозванцу стал боярин Василий Шуйский, тот самый, которого Отрепьев по просьбе поляков помиловал в последнюю минуту, когда он уже стоял коленопреклоненный под топором палача. Знатный боярин из Рюриковичей в самом начале не хотел признать Димитрия истинным наследником престола, но смирился под давлением обстоятельств. Когда же в столице общее возмущение новыми порядками достигло предела Шуйский решил, что настал его звездный час и ему открылась дорога к царскому трону.
В роковой вечер двадцать седьмого мая царские покои гремели от разнообразной музыки. Все пирующие опьянели. Одни поляки пошли отдыхать в свои покои для беспечного сна; другие, возвратившись домой, оживленно беседовали между собой, превознося царя и суля для себя в будущем еще более щедрые, несчетные милости от царских щедрот, с которыми они вернутся в Польшу.
Вдруг к смятению поляков громко ударили, но не в привычные им литавры, а во все колокола. Отовсюду прибежало несметное количество вооруженных людей к Кремлю, и они легко сминали все преграды на своем пути. Алебардщики были моментально рассеяны, а русская стража скрылась, не желая противиться превосходящей силе нападавших.
В ту ночь боярин Шуйский, завоевавший доверие Самозванца, уменьшил во дворце охрану из наемников, приказал открыть тюрьмы, выдать своим сторонникам оружие, а также дополнительно впустил в город вооруженных новгородцев. Под утро ударили в набат. Ничего не понимающий народ хлынул на Красную площадь. Там их ждал сидящий на коне Василий Шуйский в окружении двухсот вооруженных людей. Он стал кричать, что «литва бьет бояр, хочет убить и царя» и звал горожан встать на его защиту.
Возмущенные москвичи бросились бить поляков, а заодно и разграбили дворы, где те жили. В результате бунта было убито свыше пятьсот шляхтичей и их слуг.
В этой неразберихе сам Шуйский во главе двухсот всадников въехал в Кремль. В одной руке он держал меч, в другой крест. Перед Успенским собором он спешился, приложился к образу Владимирской Богоматери и крикнул окружавшим его людям: «Во имя Божие идите на злого еретика!». Толпа ринулась к дворцу. Немецкие наемники опешили, и сторонники Шуйского, пользуясь их рассеянностью подошли совсем близко.
Петр успел по потайному ходу добежать до спальни Отрепьева раньше заговорщиков, прежде велев Трошину идти за подмогой. Слуги еще ничего не понимали и опасались зря будить царя с царицей, которые час назад легли почивать после бала. Басманов сознавая насколько близка катастрофа быстро приблизился к царскому ложу с задернутым шелковым пологом и с волнением произнес:
– Вставай, великий государь, беда! Вовсю колокола звонят, твои враги идут сюда по твою душу!!!
Полог воевода опасался отодвигать в сторону, не желая видеть непотребного зрелища совокупления Отрепьева и Марины Мнишек и тем самым терял драгоценное время.
– Петруша, не торопи. У меня одна нога стала короче другой из-за бесконечных танцев, да и штаны нужно надеть, – послышался из-за занавеси сонный голос Отрепьева, по-прежнему беззаботно прижимающего к себе тело молодой жены.
– Хорош дурачиться, Гришка! Ты уже доплясался со своими поляками до того, что можешь голову свою утратить! – заорал, теряя всякое самообладание Петр. – Сторонники Шуйского сюда идут, чтобы тебя на кол посадить как последнего вора! Накинь на себя что-нибудь, а я попробую их урезонить.
Он вышел на крыльцо и начал увещевать восставших. Толпа, не смотря на его обещания всяких благ, если она отступит от Запасного дворца, по-прежнему с неистовством кричала: «Выдай нам Самозванца!», и под конец его речи начала ломиться к входу.
Петр велел верным стрельцам никого не впускать, а сам снова бросился в опочивальню к другу.
– Бери оружие, Отрепьев! – закричал он. – Дело плохо, мы окружены!
Из сонного лицо Отрепьева сразу стало осмысленным и задорным. Самозванец быстро натянул штаны и успел схватил саблю, когда в спальню вломились нападающие.
Первым в спальню ворвался дьяк Тимофей Осипов, но Басманов разрубил его саблей. Марина велела слугам выкинуть тело в окно, и оно упало прямо перед толпой. Это еще больше обозлило народ – Осипова в городе знали и любили. Теперь уже ничего не могло сдержать толпу – начался штурм Запасного дворца.
Басманов и Отрепьев, крепко сжимая в руках сабли, в лучших традициях куртуазного рыцарского романа пытались перегородить дорогу бунтовщикам, пока Марина убегала в покои своих фрейлин. Петр скоро оказался тяжело ранен ножом в спину думным дворянином Михаилом Татищевым и под натиском многочисленных врагов он с криком упал на пол. Отрепьев после ранения друга попытался выбраться через окно, спасаясь от убийц, но сорвался и упал во двор, вывихнув ногу.
Его стоны услышали стрельцы, стоявшие недалеко на карауле. Узнав царя, они облили его водой и тот пришел в сознание. Отрепьев стал уговаривать стрельцов защитить его, обещал в награду за это отдать им имения и жен бояр-изменников. Стрельцам такие царские обещания понравились, и они внесли Лжедмитрия во дворец, не подпуская к нему заговорщиков.
Настал критический момент для противников Самозванца – неужели тот несмотря на их усилия спасется и снова сядет на трон? Выход нашел Шуйский. По его указанию заговорщики стали грозить стрельцам расправой над их семьями, если те не выдадут им Самозванца.
– Ужо будет вам, побьем всех стрельчих и стрельчат! – стали кричать они, и стрельцы заколебались.
Подумав, они потребовали подтверждения подлинности личности Самозванца у царицы Марфы.
– Если она скажет, что это правда царевич Дмитрий будем стоять за него насмерть. Если же скажет, что он ей не сын, то Бог в нем волен. Ее сын, то мы все за него будем, – возбужденно говорили меж собой стрельцы.
Гонцом к Марии Нагой был послан Василий Голицын. Вернувшись, он передал сказанные ею слова, что ее сын убит в Угличе, а Самозванца она не знает. Тогда вооруженная толпа набросилась на Отрепьева, думавшего, что он уже в безопасности, и растерзала его.
Сорвав с израненных тел Лжедмитрия и Басманова одежду, их приволокли на Красную площадь и бросили на дощатый помост как мертвых изуродованных и безобразных. Но они были еще живы и, превозмогая нечеловеческую боль Отрепьев посмотрел на лежащего рядом Басманова и с усилием спросил у него:
– Брат Петр, жалеешь, что связался со мной?
– Нет, ни разу не пожалел, – даже не прошептал, а просипел Петр губами, на которых застыла кровавая пена.
– Да, славно мы погуляли в Москве! – сделал попытку рассмеяться Григорий, но его покрытое смертельными ранами тело в последний раз сотрясла судорога, и он навеки застыл в безжизненном покое.
Не желая быть свидетелем предсмертных мучений друга, воевода Басманов в горести перевел взгляд с его окровавленного тела на небо. И меж облаков ему почудились очертания милого лица его молодой жены. Она улыбалась ему в утешение и звала его к себе.
– Ксения! – с отчаянием изгнанника воскликнул Петр, желая во что бы ни стало приблизиться к ней. Ему казалось он совершил большой рывок к своей любимой царевне, однако он даже не пошевелился. В следующее мгновение его голова откинулась назад и глаза, всю жизнь горевшие страстью и неукротимой отвагой, закрылись навеки.
Убедившись, что Самозванец и его самоотверженный защитник мертвы сторонники Шуйского начали глумиться над ними, забрасывать их тела грязью и навозом, а на голову Отрепьева еще нахлобучили колпак с бубенчиками и бросили на грудь ярко размалеванную харю – шутовскую маску.
Несколько дней над мертвым шло поругание, затем тело Самозванца похоронили на кладбище для бродяг. По Москве тут же поползли слухи, что земля расстригу-самозванца не принимает, по ночам он выходит из могилы и бродит по городу. Через некоторое время противники Лжедмитрия тело выкопали и сожгли на костре. Прах Самозванца смешали с порохом, зарядили им пушку и выстрелили в ту сторону, откуда он пришел – в сторону Польши.
С дозволения бояр, Иван Голицын, сводный брат умершего Петра Басманова, на следующий день после смерти воеводы получил позволение похоронить его тело у церкви Николы Мокрого в Зарядье. Священник не сразу мог отпеть Басманова и потому его тело в простом деревянном гробу оставили на ночь прямо на кладбище.
Когда стемнело между могильных крестов появились две крепкие мужские фигуры, ведущие за собой женщину в плотном покрывале прямо к вырытой могиле, где стоял гроб с покойником.
– Вот, Ксения Борисовна, пришли, – с поклоном доложил ей главный из них.
– Откройте гроб, – послышался тихий женский голос.
Младший спутник бывшей царевны с сомнением посмотрел на своего товарища, но тот утвердительно кивнул головой, уважая чувства своей хозяйки. Оба они верные холопы семьи Басмановых не оставили членов семьи своего господина даже в самую тяжелую для них минуту и были готовы выполнить любое повеление его убитой горем супруги.
Мужчины сняли крышку гроба, и Ксения тут же припала к своему мертвому мужу, не отрывая взгляда от его застывшего лица. Судьба безжалостно оторвала его от нее и вернула уже безжизненным трупом. Как никогда он показался ей красивым и далеким, находящимся где-то в недоступной для нее горней небесной высоте. Она тоже застыла, как и он в абсолютной недвижимости, и вывел ее из длительной прострации почтительный голос старшего холопа.
– Ксения Борисовна, Петр Федорович велел, буди с ним что случится, чтобы я немедленно отвез вас в Горицкий монастырь! – сказал он.
– Это утром сделай, Данила, после того как похоронят Петра Федоровича, – прошептала Ксения и дала ему две серебряные копейки. – А сейчас идите с Никитой на постоялый двор, помяните моего мужа, выпейте за его душу грешную, но отважную!
Холопы поклонились хозяйке и направились в Китай-город, спеша воспользоваться ее щедростью. А Ксения снова обратила взгляд на мертвого Петра. Смоченным в воде из лужи платком она заботливо вытерла его раны с засохшей кровью и плача, причесала густым гребешком непослушные кудри. Стал он похож после ее ухода за ним на заснувшего ангела, и еще тяжелее молодой женщине показалось расстаться с ним, сердце у нее разрывалось при одной мысли о том, что завтра его похоронят в вырытой для погребения яме, зловещий оскал которой пялился на нее с начала ее прихода на кладбище. Но следовало на следующий день отдать любимого Богу, и Ксения внутренне смирилась с вечной разлукой с ним на земле. Только жаль ей было, что она не успела рассказать мужу о новой жизни, которая зародилась у нее под сердцем. Петр при жизни безумно хотел иметь от нее детей, в последний день своего пребывания с нею только об этом говорил, а она только после его отъезда узнала о своем положении от опытной повитухи.
Все их мечты рассыпались в прах, и прав оказался провидец Иринарх Затворник, утверждая, что исполнение земных желаний ведет грешных людей к погибели. Ее родители и брат скончались преждевременной смертью из-за вожделенного царского трона; Григория Отрепьева растерзали заживо по причине его предательства православной веры ради прекрасной полячки; ее любимый Петр Басманов погиб вместе с Самозванцем поскольку связался с ним, чтобы получить ее руку. О том, что ждет честолюбивую Марину Мнишек бывшая русская царевна не хотела даже думать. Жену Самозванца не испугала его трагическая кончина и она по-прежнему дерзко претендовала на московский трон как коронованная русская царица. Заветная мечта мерцала заманчивой звездой в глубоком колодце греховных человеческих устремлений, а достичь ее можно было только утонув в гибельном колодезном омуте.
Горестно вздохнув, Ксения легла в грубо сколоченный гроб рядом с мертвым мужем. Раньше она боялась покойников, призраков и избегала лишний раз посещать кладбища, но любовь сделала ее неустрашимой. Пусть могильщики завтра навеки разлучат ее с Петром, но эту ночь они проведут вместе в последний раз и холод не помешает ей осуществить это намерение.
В конце мая ударили заморозки, и редкий снег закружился над кладбищем церкви Николы Мокрого. Молодая женщина обняла воеводу Басманова, согревая его своим телом, и надеясь при этом, что ее любовь подарит живительное тепло его душе. Ей было хорошо от одного его присутствия рядом с ним, и она зачаровано смотрела на то, как сверкающие снежинки падают на его лицо, не тая. Пусть их счастье оказалось коротким словно снег жарким летом, но Ксения не жалела, что сбылась мечта о любви Петра Басманова. Сердечное чувство сделало робкую девушку неустрашимой молодой женщиной, и пусть ее судьба отныне была жить монастырской затворницей, она охотно принимала эту участь, чтобы усердно молить Бога за души всех дорогих ее сердцу людей.
