Текст книги "Имя богини"

Автор книги: Виктория Угрюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

– Может, остаться с вами? – спросил Бордонкай, наклоняясь к волку.

Тот отрицательно покрутил головой, затем раскрыл чудовищную пасть и с трудом прорычал:

– Прощай.

Каэтана упала на колени и по очереди обняла обоих волков.

– Вы – люди! Помните об этом!

Зеленоглазый волк лизнул ей руку розовым влажным языком и одним прыжком скрылся в темноте. Следом за ним поспешил и второй, задержавшись лишь на секунду, чтобы в последний раз обвести взглядом растерянных друзей.

– Нам нужно ехать. – Джангарай подвел Каэтане коня, и она вскочила в седло, видимо Не сознавая, что делает.

– Нам нужно ехать, госпожа, – опять настойчиво повторил ингевон. – Это действительно ихсражение, их охота. И пусть им помогут наши любовь и вера.

Четыре одинокие фигуры во весь опор скачут по лесной дороге. А за ними торопятся два коня, удивленные отсутствием всадников.

Огромная полная луна постепенно заслоняет собой большую часть небосклона. Вдалеке слышится волчий вой и топот копыт. Громко звучит рог.

– Дикая охота, – шепчет Воршуд.

Оставив своих спутников далеко в стороне, огромные седые волки понеслись по ночному лесу мягкими длинными прыжками. Мелкие животные, уже издалека чуявшие этот небывалый гон, торопились спрятаться по своим дуплам, норам и ямам, хотя до них этой ночью никому не было дела.

Многочисленная волчья стая, в которой волки на этот раз играли роль своих извечных врагов – псов, принимала участие в охоте. Повинуясь приказам своего повелителя, серые лесные разбойники бежали следом за урахагами, свесив набок длинные языки. Их бока вздымались, а клочковатая шерсть на загривках стояла дыбом. Волкам было страшно, но они не смели ослушаться того, кто ехал впереди них на лесном уродливом скакуне, – Кодеш, Повелитель Лесов, впервые наслаждался ролью ловца. А рядом с ним бок о бок летел седой скакун несший в своем седле Победителя Гандарвы, и призрачные рыцари, как всегда, составляли его свиту. В ненависти к близнецам всё смешалось этой ночью. Волки играли роль псов, покровитель животных сам стал охотником, а его извечный противник скакал по правую руку, трубя в свой рог. Дикая охота Арескои, звери и двое бессмертных – все говорило о том, что Эйя и Габия заслужили право называться опасными противниками.

В ярком свете луны на тропу ложились длинные тени от деревьев. Мягко шурша крыльями, пролетали вспугнутые ночные птицы. Где-то вдалеке заухал филин, словно сидел он на вековом дереве в центре вселенной один-одинешенек и не было вокруг него ни крови, ни смерти.

Оборотни одним прыжком перемахнули через неглубокую речушку и с треском вломились в заросли молодого кустарника. С небольшим отрывом от них этот же путь проделала завывающая волчья стая – а вслед за этим земля содрогнулась от топота копыт божественных скакунов.

Лицо Арескои уродовал хищный оскал – ему не терпелось догнать непокорных, вонзить в податливое волчье тело свое копье с серебряным наконечником и насладиться смертной мукой, тающей в человеческих глазах жертвы. А потом произнести над остывающим агонизирующим телом слова заклятия и выхватить близнецов из-под носа Лесного бога, силой включив их в свою свиту.

А Кодеш хотел уничтожить предателей. Они встали против него – своего господина и владыки. И отступники должны быть жестоко наказаны – так жестоко, чтобы другим неповадно было. Именно поэтому Кодеш хотел, чтобы близнецов-оборотней убил Арескои. Но пусть сначала выстоят против стаи волков – своих дальних родичей, которые тоже не могут простить измены.

Гибель приближалась, стремительная и неотвратимая. Огромные седые волки добрались до крутого обрыва и замерли в нерешительности – времени на принятие решения у них почти не оставалось. Был выход: взвиться в последнем, самом прекрасном прыжке – и навсегда уйти от страшной погони; обмануть и смерть, и заклятие, и самих себя. Уйти свободными волками, презирающими охотников. Но был и другой выход – принять неравный бой.

Урахаги молча взглянули друг другу в глаза, и желтый цвет неуловимо смешался с зеленым в неверном свете луны, но на одно лишь мгновение. А уже в следующую секунду оба оборотня попятились прочь от обрыва, поворачивая оскаленные морды к зарослям. И оттуда серой волной, мохнатой лавиной выкатились на них, истекая слюной и исходя воем, обычные лесные волки. Смертной ненавистью ненавидели хищники волков-оборотней и, гонимые Кодешем, догнали их на краю обрыва, готовые рвать на части, терзать горячую трепещущую плоть. Однако вся их смелость улетучилась при первом же взгляде на противника.

Широко расставив могучие мускулистые лапы, вытянув струной хвосты и ощерив громадные клыки цвета слоновой кости, урахаги вызывали их на бой. Бой этот обещал стать последним для большей части стаи, и звери инстинктивно рвались прочь отсюда, чувствуя, что зверям, которые встречают их сейчас грудью, уже нечего терять. И вожак стаи заметно сник и отполз в сторону почти на брюхе. Хвост его был зажат между задними лапами.

Арескои выехал к обрыву несколько минут спустя и остановился неподалеку, желая полностью насладиться зрелищем кровавой битвы, но битвы-то как раз и не было. Ни загнанных жертв, раскаявшихся в своей опрометчивости и глупости, но не имеющих возможности исправить что-либо; ни рабов, готовых лизать руки тому, кто милостиво подарит им жизнь.

Перед Арескои стояли равные. Два оборотня-близнеца были готовы сразиться с бессмертными и, кто знает, может, победить их. Потому что победу иногда добывают вопреки воле богов. От этого Арескои сразу почувствовал себя неуютно – он сам подстроил эту ловушку, но сам и попал в нее, и теперь уже нечего было делать: если Эйя и Габия встречают как равных противников двух богов, дикую охоту и стаю волков в придачу, то как же они встретят тогда врагов один на один?

И Бог Войны понял, что ему остается один-единственный выход – делать вид, что это обычный гон, просто охота на крупных волков, иначе громко будет смеяться заносчивый Джоу Лахатал, хотя ему-то смеяться следовало бы меньше всех...

Когда они принимали звериное обличье, мир красок сразу тускнел и умирал для них, зато мир запахов и звуков разрастался и приобретал совершенно новое, недоступное ни одному двуногому существу значение. Кроме того обострялось чувство, которое люди называли чутьем, хотя сами его почти никогда не испытывали. Общность же мыслей и чувств у близнецов в зверином облике только обострялась, поскольку слова не мешали мысленному разговору.

В тот момент, когда бывший их повелитель Кодеш выехал из леса на своем безобразном скакуне, когда дикая охота Арескои наконец присоединилась к своему яростному предводителю и на весь лес протрубил его рог, негромкий голос Каэтаны раздался чуть ли не над головами у близнецов. Урахаги вздрогнули и переглянулись.

«Ни один бог на свете не заставит меня не быть самой собой. Я хочу отвечать за все свои поступки и быть причастной ко всему», – говорила Каэтана.

И тогда близнецам стало ясно, что у них есть еще один путь.

Со стороны это выглядело так, что очертания седых зверей, стоявших на обрыве, потекли и стали меняться.

– Полнолуние, – выдохнул Кодеш. – Они не могут встать людьми.

«Полнолуние, – подумал в тот же миг Эйя, – мы не можем стать людьми».

«Можете!!! – резанул внутри них голос Каэтаны. – Человек все может».

«Человек все может», – подумала Габия, распрямляясь.

Ей было невыносимо тяжело, словно на тело давила свинцовая тяжесть, словно камни всей Онодонги легли ей на плечи, но она поднималась на ноги. С натугой, будто держала на себе груз невыносимой боли всех рабов Кодеша и Арескои. Эйя хрипел рядом. Он тоже становился человеком медленно и мучительно. Но Габия уже могла говорить.

– Это сидит внутри тебя! – выдохнула она в посеревшее лицо брата. – Ты же сильнее этих ублюдков!

Последний ее крик разнесся по сонному лесу, спугнув нескольких только что угомонившихся птиц.

Арескои не верил своим глазам – перед ним на краю обрыва стояли два уставших, взмыленных человека, оборванных и безоружных, но в их глазах горел яростный неукротимый огонь. И Арескои понял, что эти слуги перестали быть слугами, что эти рабы перестали принадлежать кому-либо с сегодняшней ночи окончательно и бесповоротно и что здесь он имеет дело не со смертными, а с людьми.

И неистовый бог махнул в направлении близнецов белой рукой убийцы.

Он понял, что проиграл это сражение.

Если бы Джоу Лахатал знал наверняка, куда этой ночью отправился его вездесущий брат, то последнему, конечно, не поздоровилось бы, хотя трудно себе представить, как можно одолеть смерть.

Га-Мавет широко шагал по длинной темной лестнице, не освещенной ни крохотным лучиком света, и размышлял над тем, что произошло бы в мире, откажись он исполнять волю старшего брата. Просто так повелось с самого начала, что Джоу Лахатал был первым, А-Лахатал – вторым. А потом уже все остальные боги. Но ведь мир мог быть устроен и иначе.

Га-Мавет подозревал в последнее время, что мир и на самом деле устроен несколько иначе, чем ему представлялось в течение многих тысячелетий. И это было странно.

Он чувствовал необходимость посоветоваться с кем-нибудь, кто был старше и мудрее. Поэтому га-Мавет проник в обитель одного из самых грозных и мрачных Древних богов – Тиермеса. Тиермес выполнял в древности ту же работу, что и га-Мавет. Он был Богом Смерти, но к нему относились несколько почтительнее и боялись гораздо больше, чем Черного бога. Га-Мавет шел узнать почему.

Ему казалось, что он будет несколько столетий подниматься по этой бесконечной лестнице, но тем не менее он знал – хотя эти знания ощущениями никак не подкреплялись, – что на самом деле спускается в невероятные глубины. То, что в разных мирах называли Адом, Тартаром, Преисподней, было местом обитания Тиермеса, проникавшим в разные времена и измерения. Здесь, на Варде, это место носило название Ада Хорэ. Хотя, поправил себя га-Мавет, может, это уже не на Варде и даже не на Арнемвенде, а где-то еще.

Он чувствовал себя как попавший в логово льва годовалый щенок волкодава, привыкший к тому, что все цыплята и котята во дворе его боятся.

Га-Мавет никогда не уставал удивляться тому, что Тиермес так легко уступил ему свое место. Если многие Древние боги Арнемвенда были лишены возможности проникать надолго в созданный ими мир, а многие действительно утратили к нему всякий интерес, то Тиермес мог бы никуда не уходить. Тем не менее с падением Древних ушел и он, подозрительно легко отнесясь к тому, что огни на алтарях его храмов вскоре погасли, а люди стали возносить молитвы га-Мавету – желтоглазой смерти.

Говоря откровенно. Черный бог отчаянно трусил, спускаясь в Ада Хорэ, – но не видел для себя иного выхода.

Обладающий способностью видеть в темноте, га-Ма-вет здесь двигался подобно слепцу, ибо в Ада Хорэ царила не темнота, но тьма. И во тьме и мраке Тиермес смеялся над Черным богом.

Этот хохот потряс до основания хрупкое и ненадежное пространство, в котором продвигался Малах га-Ма-вет, после чего тот окончательно потерял ориентацию.

Растерянный и злой, он остановился на ступеньке и проговорил негромко:

– Вместо того чтобы смеяться, лучше показался бы. Не часто к тебе гости приходят, я думаю.

– Неправильно думаешь, – ответил глубокий и звучный голос, который шел, казалось, отовсюду. – Как раз ко мне гости приходят гораздо чаще, чем к кому-либо.

Тем не менее на лестнице вспыхнул призрачный голубой свет, пронизывающий смертным холодом, и в этом свете га-Мавет увидел, что находится в некоем подобии сада – если можно было назвать садом множество растений, заключенных в прозрачные хрустальные колонны, сияющие изнутри разным цветом. Самым удивительным и непривычным было то, что свет из колонн не распро-; странялся вокруг, будучи надежно заключен в своей хрустальной тюрьме. Здесь царила жуткая, невыносимая красота. И га-Мавет с завистью подумал, что он не в состоянии придумать и сотой части тех чудес, которые Тиермес у показывал ему с поистине царской небрежностью. Мелким чувствовал себя Черный бог Арнемвенда – мелким, несмышленым и жалким.

– Зачем пожаловал, мальчик? – спросил Тиермес, и в последнем слове га-Мавет, как ни старался, так и не смог найти насмешки: он действительно был совсем маленьким мальчиком рядом с грозным и вездесущим богом.

Из холодного голубого пламени появилась серебристая фигура и медленно двинулась по направлению к га-Мавету. Тот уже видел Тиермеса, но все же оторопело попятился, ибо трудно было лицезреть владыку Ада Хорэ абсолютно бестрепетно. Как его непостижимое пространство, так и Сам Бог Смерти был красив невероятной, смертельной красотой. Не было в ней ни созидания, ни жизни, ни мысли. Но она была тем не менее – непостижимая уму, недоступная воображению, – и га-Мавет более чем когда-либо почувствовал себя человеком. Обычным смертным, перед которым встала смерть во всем ее великолепии и мощи.

Тиермес был высок, выше Черного бога, но удивительно пропорционально сложен. Его кожа отливала жидким серебром, а глаза своим цветом более всего напоминали ртуть. Густые волосы змеились по плечам всплесками голубоватого пламени, а лицо казалось изваянным бессмертным скульптором – не было в мире ничего прекраснее и холоднее лица Тиермеса, ни в этом мире, ни в каком-либо другом. За плечами владыки Ада Хорэ трепетали полупрозрачные драконьи крылья, истинную мощь которых знал только он сам; а длинные стройные ноги иногда казались змеиным хвостом – до того легко и изящно ступал Тиермес по некоей клубящейся поверхности. Более точного определения здешнему полу га-Мавет отыскать не смог.

– Ты прекрасен! – не удержался он от потрясенного восклицания.

– Я и должен быть прекрасен, – согласился Тиермес нежным и звучным, как орган, голосом, – ибо во мне все нуждаются. Как бы меня ни называли, где бы меня ни ожидали, я должен быть прекрасен, иначе меня никто не позовет.

– Ты поможешь мне? – тихо спросил га-Мавет.

– Почему я должен помогать тебе, занявшему мой трон?

– Не знаю, – потерянно отозвался желтоглазый бог.

– И я не знаю... Но помогу, из прихоти. И еще потому, что я никогда не терял своей власти над Арнемвендом. Видишь, я откровенен. Так что заплати мне и ты той же монетой. Для чего ты спустился в Ада Хорэ?

– Я столкнулся с проблемой там, наверху...

– С какой?

– Люди, Тиермес. Они не хотят умирать. – И га-Мавет тоскливо уставился на хрустальную колонну с заключенным в ней зеленым свечением.

Тиермес переместился поближе. Его крылья трепетали и шелестели.

– Люди никогда не хотели умирать. Но это было не важно. Что же изменилось теперь?

– Не знаю, Тиермес, иначе не стал бы лезть в Ада Хорэ по собственной воле...

– Действительно, – насмешливо взглянул на него Бог Смерти, – не стал бы. Хорошо, я помогу тебе, но расскажи все по порядку.

– Я должен уничтожить несколько человек, прежде чем они достигнут определенного места. При этом Джоу Лахатал и А-Лахатал хотят, чтобы боги как можно меньше участвовали в событиях, а все было сделано руками людей. И только в последнюю минуту я могу появиться – и слегка подтолкнуть развитие событий в нужном направлении.

– Ну и что ты усмотрел в этом необычного? Мы все и всегда делали руками людей – еще не хватало беспокоиться самим. Суета еще никого не приводила к добру.

– В нашем поведении ничего необычного нет, владыка. – Слово «владыка» само вырвалось у га-Мавета, но он об этом не пожалел, даже в голову не пришло. – Но эти люди не хотят умирать – и не умирают.

– И что удивительного ты усмотрел в этом порядки вещей? – переспросил Тиермес.

Га-Мавет застыл, цепенея от ужаса. А владыка Ада Хорэ прошел мимо него, ступая своими прекрасными ногами по плещущемуся морю синего пламени, и сказал:

– Ты так и не понял до сих пор, кто ты. Ничего страшного. У тебя еще есть время – пока. И потом тоже будет очень много времени. Ты же – смерть.

Га-Мавет только моргнул, не смея ни возражать, ни соглашаться. Он слушал.

– Люди умирают только потому, что они приняли этот порядок. Смерть, как и старость, находится внутри каждого человека. Ты никогда не задумывался над тем, почему мы бессмертны, а они нет? Просто мы не хотим умирать, а они готовы к этому. Мы не хотим стареть, а они хотят. Они впустили старость и смерть в самое нутро. И когда перед ними появляешься ты – живая желтоглазая смерть, красивая и всемогущая, -они лишь соглашаются с тобой: пора.

Во время битвы они заранее готовы умереть. Они привыкли к тому, что в сражениях убивают. И когда приходишь за ними, они согласны: да-да, меня уже убили.

Так всегда было – и всегда будет. Появляясь перед ними, ты только устанавливаешь привычный им порядок – и они с радостью принимают тебя. Не верь, если они плачут и протестуют. Те, кто не впустил смерть внутрь себя, живут. И с такими ты столкнулся на своем пути. Мне жаль тебя, мальчик. Тебе. обязательно нужно их уничтожить?

– Да.

Тиермес насмешливо посмотрел на га-Мавета и сказал:

– Ты хочешь попросить меня об этом одолжении?

– Да, владыка.

– Мне нравится, когда ты называешь меня владыкой. Это избавит меня в дальнейшем от многих хлопот. И в знак моего благоволения я помогу тебе. Яви мне этих людей.

Одна из колонн потускнела, превращаясь в многогранное зеркало, и в каждой из многих десятков граней отразилось слегка уставшее лицо юной женщины, лишенное возраста. Оно было странным. С первого взгляда никто не назвал бы его прекрасным или восхитительным, но возникало ощущение, что именно его ты всегда ждал и видел в самых сокровенных, самых сладких снах. И поэтому лицо женщины было прекраснее самых прекрасных, невероятных лиц. В нем было все, чего не хватало каждому на протяжении его долгого пути.

И га-Мавет тихо застыл перед зеркалом, не имея и не находя в себе силы сказать, что он просит Тиермеса уничтожить эту женщину. А когда перевел взгляд на владыку Ада Хорэ, то оторопелг. Тот уже не стоял перед зеркалом, а сидел рядом скрестив ноги и задумчиво водил тонкими пальцами по граням. Лицо Тиермеса освещала редкая в Ада Хорэ – светлая и мечтательная – улыбка, словно он вспомнил нечто не зависимое от этого мира, этого пространства, этой тьмы.

– Нет, – сказал он наконец, и зеркала погасли, проявляя внутри себя застывшие растения, – нет, мальчик. В этом деле я тебе не помощник.

Он посмотрел на Малах га-Мавета так, словно впервые его видел:

– Ты бессмертен, но не бесконечен. И я во всякое время могу призвать тебя из твоего мира сюда, потому что Ада Хорэ находится внутри тебя, как смерть – внутри смертного человека. Мое царство тем и страшно, что находится везде.

Глаза Черного бога округлились от ужаса, и Тиермее тихо и невесело рассмеялся:

– Ты и этого не знал? Я в любую минуту могу призвать любого из твоих братьев в этой вселенной и в любой другой. Могу уничтожить любого смертного и бессмертного, потому что мое царство находится внутри них, – и я им хозяин. И лишь немногие существа могут мне противостоять.

– Ты узнал ее? – с отчаянием спросил га-Мавет.

– И ты знаешь ее – не пытайся меня обмануть. Ведь ее нельзя не узнать или спутать с кем-нибудь, правда? Конечно, было бы занимательно попытаться уничтожить ее моими руками, чтобы отнять у меня единственную надежду. Но для того чтобы осуществить такой план, нужно быть гораздо более могущественным, нежели ты. Или... или ты пришел совсем за другим?

Га-Мавет кивнул.

– Поиски оправдания, поиски пути, поиски себя. Какой же ты в сущности ребенок. Прошлое не отпускает тебя вопреки всем усилиям, не так ли? Но и мое прошлое не отпускает меня, с той лишь разницей, что я не прилагаю никаких усилий, чтобы от него избавиться. Я не безумец. На что ты надеялся, идя ко мне? Она может быть здесь, в Ада Хорэ, хотя Ада Хорэ не может быть там, в ней... И мне она нужна живой и неуничтожимой. А тебе – разве нет?

– Да... Нет... Не знаю, – сказал га-Мавет устало. – Мы слишком далеко зашли. У нас нет иного выхода.

– Ничего и никогда не может быть слишком, – прошептал Тиермее. – Ступай отсюда, глупец.

– И все-таки я уничтожу ее – один раз нам это почти удалось.

– Хорошо, – прошелестел голос Бога Смерти, – хорошо... Я посмотрю на тебя... я даже не утверждаю, что буду ей помогать...

И га-Мавет опять остался в темноте. Проклиная все на свете, он начал осторожно спускаться вниз, надеясь, что Тиермее не сыграл с ним одну из своих злых шуток и что сейчас он действительно поднимается из Ада Хорэ на поверхность Арнемвенда.

По дороге он встретил Баал-Хаддада – безглазого Бога Мертвых; и тот показался ему игрушечным и смешным после жуткого великолепия Преисподней. Вспомнив, что он так и несет ее с собой, куда бы ни направился, га-Мавет стрелой понесся к Джоу Лахаталу. Он хотел уничтожить Каэтану, стереть с лица земли непокорных людей, отправить их к своему слепому брату – в общем, сделать что угодно, лишь бы заглушить липкий холодный ужас, который навсегда поселился в нем.

Когда он ворвался в чертоги Джоу Лахатала и промчался по зеркальным залам, то со страхом увидел, что за ним струится голубая тень прекрасного-молодого человека с полупрозрачными драконьими крыльями за спиной.

И ему казалось, что теперь этому не будет конца.

Три человека сидят у костра темной безлунной ночью. Они одеты в темные рясы и подпоясаны жесткими широкими поясами, так что сторонний наблюдатель вполне может принять их за монахов. Впрочем, это и есть монахи, только на Арнемвенде нет такой церкви, к которой бы они принадлежали.

Они существуют ровно столько, сколько существует и этот мир, – их никто не создавал; они возникли сами, потому что в этом возникла необходимость. Мир. не влияет на них, а их существование никак не отражается на жизни Арнемвенда. Можно было бы сказать, что их нет. Но они все же есть, сидят у костра и беседуют о главном.

– Ты уверен, Да-гуа? – спрашивает один из них, протягивая руку за очередной чашкой горячего напитка.

– Нет, Ши-гуа, – откликается второй. – Я же не бог, чтобы совершать ошибки; ошибки совершают те, кто уверен.

– Те, кто не уверен, тоже совершают ошибки, – вставляет третий.

Он очень похож на первых двух монахов, – собственно, они выглядят как близнецы, но всякий способен отличить одного от другого, хотя и не объяснит почему.

– А что ты думаешь, Ма-гуа?

– Она почти у цели, – задумчиво отвечает третий, подбрасывая в костер сучья. – Она почти у цели, и я бы сказал, что им не удастся ее остановить.

– Мир не терпит пустоты, – замечает Да-гуа.

– Ты думаешь, они уйдут? – спрашивает Ши-гуа.

– Это не главное. Либо уйдут, либо изменятся. Главное, что мир не принимает их такими, какие они сейчас. Но мир принимает ее.

– Ты думаешь, мир в ней нуждается?

– Мир сейчас живет только благодаря ей, даже если и не знает об этом.

Они долгое время молчат. Наконец Да-гуа замечает в пространство:

– Малах га-Мавет ходил в Ада Хорэ и говорил с Тиермесом.

– Это изменило ход мыслей га-Мавета?

– Нет, Ма-гуа. Но это испугало его. Он неуверен.

– Она почти достигла цели, – шепчет Ши-гуа. – А испуганный га-Мавет еще менее опасен.

– Испуганный га-Мавет более опасен, – возражает Ма-гуа.

– Нет никакой разницы, – говорит Да-гуа. Они еще некоторое время молча пьют чай, затем Да-гуа достает из складок своего одеяния шкатулку изысканной работы и раскрывает ее. Оттуда сыплются на землю фигурки. Да-гуа переворачивает шкатулку, и обнаруживается, что на ней изображена карта Варда, которая постоянно меняет свои очертания, цвета и размеры, то становясь подробным изображением крохотного участка суши, то давая более общее представление обо" всем континенте.

– Сыграем? – спрашивает Да-гуа.

– Сыграем, – соглашается Ма-гуа.

Ши-гуа поднимает с земли фигурку воина, одетого в белые доспехи и опирающегося на огромный двуручный меч. Монах долго и пристально вглядывается в изображение, которое дает иллюзию абсолютно живого, только:, и крохотного существа, и говорит:

– А мальчик вырос красивым.

– Они все выросли красивыми, – говорит Ма-гуа, держа в руках другую фигурку, – но не прекрасными. А божественное должно быть прекрасным, иначе оно становится обыкновенным.

– Они еще не выросли, – говорит Да-гуа и отбирает у брата фигурку Джоу Лахатала.

– Ты думаешь, он больше не встанет у нее на пути? – интересуется Ма-гуа, поворачивая в пальцах изображение А-Лахатала.

– После истории в городе джатов и истории со статуей он еще не скоро осмелится выступить против нее в открытую, – объясняет Ши-гуа то, что известно и двум другим монахам.

Они могли бы не говорить ничего вслух, но это ихг работа – говорить вслух для всего мира то, что им самим известно и понятно. Такими они были востребованы и появились на этот свет.

– Она ничего не помнит. – Да-гуа держит на раскрытой ладони фигурку женщины с двумя мечами за, спиной. – Она не сможет воспользоваться своим преимуществом.

– Ей не нужно ничего помнить, – говорит Ши-гуал

– Главное, что она есть, – говорит Ма-гуа. – Если она все-таки дойдет до Сонандана, то получит ответы на все вопросы.

– А что бы ты спросил? – неожиданно интересуется Да-гуа.

Ма-гуа молчит невыносимо долго. Потом неожиданно быстро отодвигается в сторону – с высокого дерева у него над головой шмякается на землю сочный плод – ничто в этом мире не может оказать влияние на трех монахов, но и они не вправе проявлять свое присутствие в нем. Мимо, играя, пробегают зверьки. Они не видят людей, сидящих у костра. Возможно, что и костра они не видят, хотя пламя в нем самое обычное и около него приятно греться прохладной ночью.

– Я бы спросил, – наконец говорит Ма-гуа, – я бы спросил, знает ли она о нашем существовании.

– И я бы спросил. а. – И я, – шепчет Ши-гуа.

– Даже если не помнит...

– Даже если не видит...

– Даже если никогда не вспомнит...

В лесу воцаряется тишина.

Три монаха играют в странную игру. Они двигают по блестящей поверхности шкатулки маленькие фигурки, снимают их с доски или переставляют в самые неожиданные места.

– Ты умеешь сожалеть? – спрашивает неожиданно Ши-гуа, и неясно, к кому он обращается.

– Нет, – отвечают двое других. к – И я нет, – говорит Ши-гуа, – но я сожалею. – В его руке крепко зажата самая большая фигурка – воин в черных доспехах и с секирой в руке.

– А я сожалею, но не знаю, нужно ли, – говорит Ма-гуа.

– Они ведут себя непредсказуемо, – говорит Да-гуа.

– Все можно предсказать...

– Испуганный га-Мавет все-таки очень опасен, – соглашается Ма-гуа с тем, что известно пока только им. Ранним утром три монаха бредут по оживленному тракту. Мимо следуют повозки, скачут верховые, едут экипажи. Три монаха путешествуют в самом центре Варда, где множество людей заняты своими человеческими проблемами. Они идут, тяжело опираясь на посохи; этот мир никак не влияет на них самих и на сам факт их существования, но иногда им кажется, что он страшным грузом лежит на их плечах, и от этого монахам трудно :идти по пыльной людной дороге, где на них никто не .обращает внимания. Потому что не видит.

– Знаешь, Да-гуа, – говорит оборачиваясь тот, что идет впереди – Я бы хотелнемного изменить ход событий.

– Ты же знаешь, что это почти невозможно, – откликается тот

– Я бы тоже хотел, – говорит Ма-гуа.;

– Мы не можем...

– Нет, не можем...

– И никогда не сможем...

Они идут до тех пор, пока солнце не начинает клониться к закату. Они идут, потому что могут не останавливаться на ночь, потому что не устают, не стареют, не умирают.

– Ма-гуа, – зовет тот, кто идет последним. Монах поворачивает голову.

– Ма-гуа, если она дойдет, если у нее получится не совсем так, как мы предсказываем, если мы ошибемся...

– Тогда мы тоже отправимся в Сонандан, – отвечает за всех Да-гуа, – может, там нам расскажут, как хоть иногда влиять на ход событий...

– Вот что я хочу сказать тебе, брат. – Га-Мавет стоит широко расставив ноги перед высоким резным троном, на котором восседает его повелитель. Верховный бог Арнемвенда Джоу Лахатал. На мраморном полу перед троном мозаика с изображением Змея Земли – Авраги Могоя, бесчисленные кольца которого охватывают хрупкий шарик планеты.

– Я хотел сказать тебе, что мне кажется – не мы затеяли всю эту возню.

– Что ты имеешь в виду? – Надменный тон Лаха-тала заставляет Бога Смерти досадливо передернуть плечами.

– Мы одни в этом зале, брат. Перестань изображать владыку. Сейчас важно решить, что делать дальше, а не устанавливать главенство.

– Однако об этом никогда не следует и забывать, – наставительно произносит Верховный бог.

– Послушай, брат! – в отчаянии кричит желтоглазый. – Когда я пришел за Тешубом, он сказал мне, что обнаружил в нашем мире еще одну фигуру. Этот некто находится всюду, понимаешь?! Всюду, где не успели мы. Недодуманные мысли, незавершенные дела, невыполненные планы – все это питает его силу. И он может исподволь управлять нами! ...

Лахатал делает нетерпеливый жест рукой, и га-Мавет начинает злиться.

– Послушай, всемогущий. Когда однажды выяснится, что твоему всемогуществу есть предел и ты всего лишь пешка в чужой игре, будет поздно. Оставь в покое девочку, займись более важными делами, пока не потеряно все.

– Мне никто не смеет указывать, что нужно делать, – цедит сквозь зубы длинноволосый красавец в белых доспехах, небрежно развалившийся на троне. – Если же ты хочешь отправиться к нашему безглазому брату, я с сожалением и скорбью предоставлю тебе эту возможность.

– В нашем мире нет любви! – в отчаянии кричит га-Мавет. – В нашем мире нет истины, в нашем мире нет слишком многого, и эти места не пустуют, слышишь? Слышишь ты?!

– А-Лахатал, – негромко, но резко произносит Змеебог, и из-за трона выступает второй брат – Повелитель Водной Стихии. – А-Лахатал, ты ничего не хочешь сказать младшему?

– Не ершись, – примирительно говорит тот, обращаясь к га-Мавету, – не спорь. Мы действительно переживаем не самые легкие времена. Но увидишь, если мы выкинем ее прочь из этого мира, уже навсегда, нам сразу станет легче.

И га-Мавет понимает, что проиграл. Проиграл больше чем просто партию. Опустив плечи, он медленно выходит из тронного зала. Минута, когда он чувствовал себя свободным и достойным, прошла; он опять охвачен сомнениями, страхом, гневом. Он завидует Тиермесу и с ужасом вспоминает прозрачную тень Древнего бога, отражающуюся в зеркалах.

– Ты уничтожишь ее! – Резкий оклик Джоу Лахатала пригвождает его к месту.

– Уничтожу, – соглашается он.

– Ты уничтожишь всех ее спутников.

– Уничтожу, – шепчет Смерть одними губами.

– Ты сотрешь самую память о ней с лица земли.

– Да, владыка.

– А затем мы пойдем в Земли детей Интагей и Сангасой и уничтожим их.

– Да, повелитель.

– И смертные больше никогда не посмеют лезть в тайны бессмертных.

– Да, Великий Лахатал.

– И мир будет нашим.