Текст книги "Имя богини"

Автор книги: Виктория Угрюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Талисенна Элама, знаменитый западный воин, расставляет их в этом ущелье, как в крепости. Каждый тхаухуд будет защищать один-единственный камень или поворот тропинки. И это важнее, чем отстоять от врага-целый город.

Бордонкай, торопясь, выворачивает огромные валуны, напоследок пытаясь помочь своим друзьям.

– Ловалонга, – говорит он и сжимает аллоброга в мощных дружеских объятиях.

У талисенны трещат доспехи, и он говорит, улыбаяськ

– Не удуши, великан. Не помогай тагарам.

Затем Ловалонга долго всматривается в лицо госпожи. Она бледна, но ее горячая сухая кожа пышет жаром.

Глаза закрыты, а губы шевелятся. Но ни слова не слышит рыцарь. Он смотрит на нее так долго, как только возможно, а затем дает знак рукой.

И вновь совсем маленький отряд торопится на восток. Впереди скачет альв – он машет мохнатой ручкой до тех пор, пока его можно видеть. Следом несется несносный ингевон, мастер фехтования, шутник Джангарай, Ловалонга все еще слышит его прощальные слова:

– Ты самый лучший друг, который у меня есть. Я буду верить...

– И я буду верить, – говорит талисенна, – до последнего.

Летит как на крыльях вороной конь под пустым седлом, а следом торопится седой скакун с двойной ношей – Бордонкай бережно прижимает к себе безвольное, тело госпожи и поэтому не может помахать на прощание, но он оборачивается, и острый взгляд Ловалонга различает это. А когда уже ничего нельзя увидеть, Ловалонга знает – Бордонкай все равно оборачивается...

Близнецы Эйя и Габия торопятся следом за друзьями. Перед тем как сесть на своего коня, Габия подходит к Ловалонге и становится на цыпочки, целуя его прямо в губы. При всех.

– Я люблю тебя, – говорит она. И хотя Габия ни о чем не спрашивает, он понимает, что нельзя отпускать ее в путь с грузом горя и пустоты.

– Я люблю тебя, – тихо шепчет он, целуя ее закрытые глаза.

Какая разница, кого он любит, если сегодня талисенна принимает участие в своей последней битве. Пусть будет счастлива волчица, сестра урахага – зеленоглазая Габия.

Если бы время было милосердно, они нашли бы нужные слова. Но время – жестокий бог. Оно торопит, подгоняет и не желает ждать. Маленький отряд скрывается вдали, и Ловалонга повторяет, не стесняясь присутствия воинов:

– Я люблю тебя... Каэ.

Это был не очень долгий бой. Тагары не стали тратить время на пустые переговоры. Они спешились, выстроились цепью и пошли в ущелье. Зу-Самави и Ловалонга были уверены, что тагар кто-то предупредил о том, что их отряд будет небольшим. Поэтому у противника налицо явное численное превосходство. И, не надеясь остановить врага, тхаухуды во главе с эламским талисенной встали насмерть, чтобы задержать противника настолько, насколько это было возможно.

Когда воины Джералана вошли в узкий и тесный проход между двумя скалами, закрываясь щитами от стрел, которыми их мог осыпать спрятавшийся в засаде противник, в ущелье было тихо. Никто не препятствовал ханским солдатам осторожно продвигаться вперед. И только когда человек пятьдесят уже зашли довольно далеко негромкий властный голос скомандовал:

– Вали!

И огромные глыбы загрохотали вниз по склонам.

Тагары были завалены камнями в проходе – около полусотни из них остались снаружи, но в ближайшее время не могли попасть в ущелье и прийти на помощь своим товарищам. Остальные же были отрезаны от внешнего мира. Около половины из них сразу погибли под обвалом, навсегда погребенные в горах.

Выбрав момент, когда растерянные и испуганные воины Хайя Лобелголдоя буквально сбились в кучу и были не защищены со всех сторон стеной из собственных щитов, Зу-Самави резко выбросил вперед руку, и, повинуясь этому знаку, тхаухуды выпустили смертоносные стрелы. Почти все тагары, в которых они целились, были убиты или ранены. Но тхаухудов было гораздо меньше, чем врагов, поэтому их первый залп поразил не более двенадцати человек. А второй был уже бесполезен. Оправившись от первого потрясения, прикрывшись щитами, тагары двинулись на врага. Они шли, выставив длинные копья и держа наготове обнаженные мечи.

Первые два тхаухуда заступили им дорогу, вращая боевыми топорами.

Ловалонга слышал шум сражения и усилием воли заставлял себя остаться на месте. Он знал, что воины императора исполнят свой долг и покинут этот мир не раньше, чем заберут с собой с десяток вражеских жизней. До него доносились боевые крики ветеранов, вопли и стоны раненых. Грохот сражения врывался в его уши, но поверх этих звуков несся мелодичный тихий голос Каэтаны. Она говорила те слова, которые он не услышал от нее при прощании. И Ловалонга был почти уверен в том, что это не его воображение, а она сама пришла к нему через пространство и время...

Тагары наконец преодолели завал и с воинственными воплями заторопились на помощь своим товарищам. Но помогать уже было некому. Поэтому первые Четыре тхаухуда, стоявшие за обломками скал, были буквально на части изрублены разъяренными воинами Хайя Лобелголдоя. Тагарам оставалось мстить врагам за гибель своих, и они с радостью умывали камни узкого ущелья кровью ненавистных солдат Зу-Л-Карнайна.

Ловалонга понял, что у него осталось не так уж много времени. Он выглянул из-за камня, который почти полностью прикрывал его от ливня стрел, которыми тагарские лучники буквально засыпали проход, и едва заметно кивнул Зу-Самави.

Грозный ветеран широко улыбнулся ему в ответ. Он, принимавший участие не в одном десятке сражений, не боялся смерти. Он действительно хотел, чтобы осталась жить хрупкая маленькая девочка, в которую влюблен император, и чтобы они долго царствовали вместе. Никто и никогда не поверил бы, что перед лицом безжалостной и неумолимой смерти грубый солдат думает о влюбленном юноше и его нареченной.

– Эй, Ловалонга, как ты думаешь, – говорит он из своего укрытия, – она вернется к нашему аите?

– Не знаю, Зу-Самави, – отвечает аллоброг, и голос его звучит мягко и спокойно. – Я бы хотел, чтобы она выполнила свое предназначение и вернулась к нему. Она достойна любой короны Арнемвенда. Я хочу, чтобы она была жива и счастлива.

– Я тоже, хотя странно желать этого в минуту смерти.

– Значит, мы не умрем, – говорит талисенна, – в каком-то смысле. Знаешь, Зу-Самави, у тебя необыкновенные солдаты, и я горд, что сражаюсь рядом с ними.

– Спасибо, – растроганно говорит тхаухуд. – Я тоже рад, что ты рядом.

Они стоят, тесно прижавшись к шершавому серому боку скалы, и эта скала кажется им самым прекрасным творением природы.

Вообще момент смерти все меняет.

Судя по вою и крикам, сражение приближается. Вряд ли в скором времени от защитников еще одного поворота кто-либо останется.

– Раньше, когда я попадал в сражение, главной моей задачей было вырваться живым, уложив как можно больше врагов. А сегодня нам нужно стоять до конца. Это будет наш с тобой конец, брат, – говорит Ловалонга.

– Да, – отвечает Зу-Самави. И в этот момент из-за поворота появляются израненные и разъяренные тагар-ские воины.

– Пожелай мне удачи! – кричит Зу-Самави и бросается вперед.

Тагары не успели прийти в себя от предыдущей схватки. Они сплошь покрыты своей и чужой кровью, и их боевой пыл сильно поостыл. Останки тхаухудов лежат на красных от крови камнях за их спинами, и там же остались исковерканные тела их товарищей. Они погибли под обломками камней, изрублены топорами, пронзены копьями.

Один из тхаухудов, молодой воин, предчувствуя собственную гибель от многочисленных ран, поджег себя и горящим факелом бросился в самую гущу наступающих врагов. В тесном ущелье бежать было некуда, и несколько воинов вспыхнули, как сухие ветки. Эхо долго носило их крики по ущелью.

И вот теперь, словно загнанные волки, тагары, обреченные на смерть волей своего хана, шли на последних двух воинов Зу-Л-Карнайна, оставшихся в живых. Они уже понимали, что не догонят остальной отряд, не добудут голову женщины, которая так была нужна Хайя Лобелголдою, хотя бы потому, что через завал невозможно перевести коней. Но они обязаны принести хотя бы головы этих неистовых воинов, иначе никто из них, оставшихся в живых, не увидит следующего рассвета. Их было четырнадцать человек, и каждый из них мечтал выжить.

Зу-Самави недаром был ветераном. Он подпустил тагар к себе на близкое расстояние, а потом резким прыжком перенес свое тело в самую гущу растерявшихся врагов. Уже в прыжке он разрубил одного из них мечом от шеи до предплечья и, приземляясь, отсек второму правую руку по локоть. Раненый воин взвыл и покачнулся, сбивая с ног рядом идущего, и этим неуловимым мигом замешательства тхаухуд полностью воспользовался. Он левой рукой вонзил узкий четырехгранный кинжал между ребер третьего и поразил четвертого тагара в глаз, пока тот заносил меч над его головой. Ловалонга смотрел из укрытия на действия Зу-Самави и восхищался его мастерством. Когда один из врагов занес над головой тхаухуда кривую саблю, Ловалонга метнул в тагара тяжелый нож и тут же вслед бросил и второй, перебив следующему противнику Зу-Самави сонную артерию. Кровь фонтаном хлынула из страшной раны.

Оставшиеся в живых попятились, и тогда Ловалонга, выйдя из-за скалы, метнул одно из трех, бывших у него под рукой, тяжелых копий. Оно пронзило грудь одного из воинов, прочно застряв в его теле. В этот момент Зу-Самави развернулся вокруг собственной оси, разрубив лицо одному своему противнику и шею другому. И в этот же миг он был ранен.

Прежде чем погибнуть, он успел значительно облегчить талисенне бой, убив еще одного врага и ранив двоих. Когда же стало ясно, что вскоре от слабости он просто не сможет стоять на ногах, Зу-Самави прыгнул, как дикий зверь, на последнего врага и зубами вцепился ему в лицо. Несчастный взвыл, нелепо взмахнул руками и повалился навзничь на камни. Сверкнули в лучах солнца кривые тагарские клинки, и Зу-Самави перестал существовать. Ловалонга опустил забрало и вышел из-за скалы, сжимая в руках копье. Тагары колебались, не решаясь нападать, и тогда он изо всех сил метнул оружие прямо в центр маленькой группы. Кто-то из воинов, хрипя, повалился на землю, а остальные, размахивая клинками, бросились на рыцаря. Их было не очень много, но зато это были отборные воины, не уступавшие Ловалонге в искусстве боя; только они очень хотели жить, а талисенна стоял насмерть.

И пока он рубил, колол, делал выпады, отступал и снова нападал, тихий голос Каэтаны говорил так и не услышанные им при расставании слова.

Когда же аллоброг пришел в себя, вокруг него не осталось живых противников.

Ловалонга лежал на спине, бессильно раскинувшись на камнях, придавленный непомерной тяжестью тел поверженных врагов. Из огромной раны на животе толч-с ками текла кровь, но опытный талисенна знал, что до смерти еще долго, – она придет не слишком торопясь и будет мучительной. Он облизал сухим языком потрескавшиеся губы и поморщился – ощущение было как от прикосновения к раскаленному песку. Боль отзывалась в каждой клетке его большого и сильного тела, а от потери крови кружилась голова. Сознания он не терял, но постепенно стал уплывать в туманную даль, где увидел самого себя множество лет тому назад...

Высокий человек в просторном светлом одеянии наклоняется над ним, лежащим на мраморной скамье в каком-то просторном помещении. Вокруг полумрак. Витает запах дыма и благовоний.

– Запомни, сын мой, – говорит человек, – ты не бессмертен. Тебя можно ранить, можно убить. Таков порядок вещей, и его нельзя нарушать. Но только светлый Барахой знает, сколько вздумается странствовать Матери на этот раз, и потому время над тобой невластно. Ты не будешь стареть до тех пор, пока не вернешься сюда. А ты вернешься, я верю. Мы будем ждать вас. – Он по-отечески гладит его лоб и приговаривает, вздыхая: – Один светлый Барахой знает... Нет. Боюсь, и не знает...

Ловалонга на миг приоткрыл глаза: хищный зверек-не то ласка, не то белка – пропрыгал мимо и исчез в тени. Солнце начинало садиться, окрашивая землю в алый цвет. Алую землю в алый цвет. Он сморщился от боли воспоминаний...

Громадное подворье замка Элам. Только вяз у стены, там, где ему положено быть и где он был все эти годы, отсутствует, а на его месте растет тоненькое маленькое деревце.

И высокая седая женщина в роскошном платье стоит посреди двора, держась за стремя гнедого жеребца, на котором сидит он, Ловалонга. А около седой женщины – юная, почти что девочка, держа на руках младенца, смотрит на него широко открытыми глазами, и в зрачках у нее медленно тает боль.

– Сынок, – умоляет старшая, – останься. Останься, сынок!..

Младшая молчит, только слезы ручьями текут по ее миловидному лицу с чуть припухлыми губами и рот смешно и жалко кривится. Младенец хватается ручонками за ее одежду и молчит, как и должно вести себя сыну воина и будущему воину, сыну герцога и будущему герцогу.

– Как же замок, как же страна? – Мать трясущимися руками пытается схватить его за полу плаща, но промахивается и судорожно цепляется за ногу Ловалонги, обу – тую в дорожный высокий сапог. Она припадает к коричневой коже щекой и начинает рыдать сухо, без слез.

Юная дама молчит и смотрит. Она ни о чем не просит, ничего не говорит, и это удивляет Ловалонгу нынешнего.

А молодой воин на гнедом жеребце говорит тихо и зло:

– Я никогда не хотел быть герцогом, не хотел жениться на этой ведьме, я ненавижу этого ребенка. Ты заставила меня сделать все это, ты погубила отца; ж теперь я герцог, и я приказываю тебе сейчас же удалиться в свои покои. И это ничтожество с ее ублюдком тоже проводите отсюда. Вам останется целое герцогство, казна, армия – чего еще?

При этих словах лицо юной герцогини бледнеет, и она медленно опускается на колени, протягивая ребенка всаднику в немой отчаянной мольбе. Но он непреклонен. Он дает шпоры своему коню и кричит:

– А я еду в Запретные земли!

– Счастья тебе, сынок, – шепчет сквозь слезы старая герцогиня. – Прости. Я ведь хотела только добра...

Ловалонга почувствовал острый приступ отчаяния оттого, что наконец-то все вспомнил, но не может ни с кем поделиться своими воспоминаниями, и смерть его теперь бесполезна, потому что не уберег, не удержал, не помог...

Он вспомнил, что около двухсот или двухсот пятидесяти лет тому назад Аэда, герцогиня Элама, отравила мужа и возвела на престол своего сына Ловалонгу, женив его на Альвис, младшей принцессе Мерроэ. Альвис была прекрасной партией для любого государя – юная, прелестная и несказанно богатая. Она влюбилась в молодого герцога до беспамятства, но, не встретив взаимного чувства, полностью попала под влияние старой герцогини, надеясь, что та укажет ей путь к сердцу мужа.

Аэда мечтала увидеть сына на престоле Аллаэллы или Мерроэ и не жалела для этого никаких усилий. Всевозможные средства – она не брезговала никакими – использовала герцогиня, чтобы усмирить сына и подчинить его своей воле. Но меч натолкнулся на щит.

Ловалонга так никогда и не смог простить матери смерть отца – беззлобного пожилого человека, страстью которого всю жизнь были лошади и собаки, платившие ему беззаветной любовью и преданностью. Он не стал мстить матери и правил в Эламе до рождения сына – Марха. Но как только наследнику исполнился год, молодой герцог объявил свою непреклонную волю совершить паломничество в Запретные земли к Безымянному храму. Его не остановили ни слезы, ни мольбы, ни глас рассудка. Герцог покинул Элам.

Подробностей этого путешествия Ловалонга не помнил, но знал, что через год-полтора он объявился у хребта Онодонги и прошел в Запретные земли.

Марх вырос и стал могущественным магом. Унаследовав часть земель Мерроэ от своей матери и отвоевав часть лесов у трикстеров, он значительно расширил Эламское герцогство, не только сохранив, но и умножив его былую славу и могущество. Когда ему минуло сорок пять лет, он женился на княжне Тевера, а спустя десять лет у него родился сын, названный Аррой. Юный герцог воспитывался отцом с самого начала как будущий маг и владыка. Несмотря на то что еще бабка Аэда хотела, чтобы эламские герцоги вступили на трон Аллаэллы, Марх не торопился развязывать гражданскую войну. Элам и так не уступал в могуществе ни одному королевству, хотя входил в состав Аллаэллы.

Старьщ маг передал своему сыну власть, богатство, мастерство мага и неуемную жажду знаний. С таким наследством Арра вообще не думал о завоеваниях. Будучи магом, сын Ловалонга прожил гораздо более длинную жизнь, нежели обычный смертный. Но настал и его последний час, после чего в Эламе воцарился Арра.

Герцогство процветало при его правлении вплоть до того дня, как во двор замка ворвался высокий всадник на взмыленном коне, светлоглазый и светловолосый, удивительно похожий на Марха в юности, и потребовал отвести себя к герцогу.

Когда месяц спустя неизвестный воин встал с постели, куда свалила его горячка, оказалось, что он полностью потерял память. Некоторое время подобное положение вещей его угнетало, но впоследствии оказалось, что воин обладает настоящим талантом стратега и тактика. Герцог назначил бы командовать его и всей армией, но воин был слишком молод – он получил полк и чин талисенны. Имя ему дал сам Арра. Он называл его Ловалонгой, и воин охотно на это имя откликался. В замке не осталось ни одного человека, который мог бы заметить невероятное сходство между воином Ловалонгой, приехавшим в Элам неведомо откуда, и герцогом Ловалонгой, уехавшим из Элама в Запретные земли более двух веков тому назад...

Боль пронзила тело Ловалонга с новой силой, и он понял, что умирает. Дымящаяся кровь растекалась под ним на земле, насквозь пропитав всю одежду. Он как-то безразлично подумал, что, наверное, поврежден позвоночник, потому что невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой.

Ловалонга все вспомнил и теперь точно знал, что он успел, дошел и выполнил все, что от него зависело. Прежде чем потерять память, он отправился к единственному человеку, которому мог доверить тайну, – к своему внуку Арре. Теперь он знал, что Арра тоже выполнил свой долг – ценой жизни. «Странно, – подумал Ловалонга, – странно умирать молодым и сильным гораздо позже своего взрослого поседевшего внука. О боги, боги...» Он вспомнил, как внук увлеченно рассказывал ему о своей детской мечте – попасть в Запретные земли, пройти по стопам деда-героя. Герой...

По лицу умирающего легкой тенью скользнула улыбка, осветила глаза, заставила в последний раз морщинки разбежаться в углад рта и замерла, трепеща, на губах.

Ловалонга был мертв.

Когда Каэтана очнулась от забытья, ее ждало потрясение. Они скакали во весь опор только вшестером. Ни отряда во главе с Зу-Самави, ни – что самое страшное – Ловалонги с ними не было. Она находилась в мощных объятиях Бордонкая в седле его седого коня, а Ворон несся рядом и время от времени поворачивал к ней голову, словно приглашая занять свое место. Каэтана чувствовала себя прекрасно: ни жара, ни боли больше не было. А слабость, которая должна естественно ощущаться после таких ран, как рукой сняло, едва она поняла, что произошло что-то непоправимое.

– Бордонкай, – позвала она. – Бордонкай! Что случилось?

Гигант обратил к ней лицо, на котором попеременно отразились все оттенки радости и печали. Он был безмерно рад, что госпожа наконец пришла в себя и теперь обязательно выживет, и не знал, как рассказать о гибели Ловалонги. Они, конечно, надеялись на чудо, но вот уже двое суток маленький отряд несся по пустынным землям к хребту Онодонги, и ни один всадник не догнал его. Друзья не говорили об этом вслух, но про себя никто не питал иллюзий – все понимали, чем грозит битва с противником, настолько превосходящим своей численностью.

– Бордонкай! – Теперь она говорит громко и уверенно. – Я вполне поправилась и хочу ехать верхом сама. А ты скажи мне, где тхаухуды? Где Ловалонга?

Великан тоскливо отворачивается от нее. Он счастлив, что она жива, но ему гораздо проще было умереть там, в ущелье, чем признаться, что он оставил умирать аллаброга.

– Жива! Госпожа жива! – во весь голос завопил альв. Эта новость, единственная хорошая за последние двое суток, доставила искреннюю радость членам маленького отряда. Они все подъехали поближе – Эйя, Габия, улыбающийся Джангарай и Воршуд, размахивавший в воздухе своей чудом уцелевшей кокетливой шапочкой с пером. Каэтана смотрела на этот видавший виды головной убор и рассеянно думала: «Смотри-ка ты, еще цел».

Несколько минут спустя в маленьком отряде все еще царили радость и оживление. Каэтана заставила Бордонкая остановить коня и, невзирая на протесты своих друзей, буквально взлетела в седло Ворона.

– Мне болеть некогда, – сказала она упрямо. И болезнь поняла, что ее время вышло. И отступила. Все по очереди приложились за выздоровление к заветной фляге Бордонкая. И Каэ отчетливо слышала мысли друзей – каждый из них сознательно или бессознательно старается оттянуть минуту разговора о судьбе Ловалонги. Но наконец эта страшная минута настала. И Джангарай, как самый отчаянный, решается:

– Нас предали, госпожа. Тагары атаковали нас недалеко от ущелья, еще в Джералане. И Зу-Самави со своими воинами и Ловалонга остались, чтобы прикрыть наше отступление. Они, – Джангарай набрал полную грудь воздуха и впервые произнес вслух мысль, которую каждый старался гнать прочь, – они, наверное, все погибли, дорогая госпожа...

Каэтана кивнула и, спешившись, молча побрела в степь. Они смотрели ей вслед, но никто не посмел за ней пойти. Наконец Воршуд не выдержал затянувшегося молчания и, потоптавшись, догнал Каэ и тронул ее лапкой за край одежды.

– У нас не было другого выхода, – тихо сказал он. Она обернулась, и он поразился, какими сухими и блестящими были ее пронзительные глаза.

– Я знаю, Воршуд, что иначе вы не могли поступить. Я вижу каждый жест и взгляд, и от этого мне страшно. Чужие сила и воля пользуются самым лучшим в нас, чтобы творить зло, а мы – мы не можем поступить иначе. На месте Ловалонга я бы тоже осталась в ущелье – принимать бой. И любой из вас остался бы, просто разумнее было оставить с отрядом самого опытного военачальника, потому что мастер фехтования там был бессилен – слишком много врагов, а могучий воин – самый могучий из всех – должен был охранять друзей, так?

– Так... – потрясенно прошептал Воршуд. Каэтана , еще минуту постояла, запрокинув голову и уставив лицо в слепое и бездушное небо.

– Мы прорвемся к Онодонге, мы дойдем до храма, и, клянусь, я задам там такие вопросы, на которые действительно в этом мире никто ответить не может.

И все поняли – она дойдет. Спустя несколько минут кони были вновь оседланы и готовы нести своих хозяев дальше.

– Если бы пришлось, – сказал Джангарай, – я бы и в третий раз купил наших скакунов, ив четвертый. Это же просто чудо. Другие кони на их месте давно пали бы от истощения и слабости, а наши свежие, даже не взмылены, нисколько.

Эти слова ингевона напомнили Каэ о ярмарке в Ак-кароне и об Эко Экхенде. Его лицо настолько ясно встало у нее перед глазами, она так остро ощутила тепло его тела и силу нежных рук, что глухо застонала. Эко Экхенд, Ловалонга, Арра, Тешуб, Зу-Самави, тхаухуды – все они погибли из-за нее. Кто следующий, кого настигнет неумолимый рок?

Казалось, Воршуд догадался, о чем она думает, и подъехал поближе.

– Мы ищем истину, госпожа. А истина во все века, знаете ли, стоила жизни многим мудрецам. Мы все вам обязаны тем, что поняли – в мире есть вещи, которые, гораздо дороже собственной шкуры.

Земля, которая официально еще считалась территорией Джералана, на самом деле была ничьей. По непонятным причинам тагары не заезжали сюда, хотя именно здесь начиналась полоса лесов и в изобилии росли столь ценимые в степном и горном Джералане деревья. Джангарай сверился по карте:

– Очень скоро мы подойдем к хребту Онодонги, ад там уже будет Земля детей Интагейн Сангасойи. Ну и название – язык сломать можно. Бордонкай, а Бордонкай! – позвал он. Исполин медленно повернул голову, и Каэтана поняла впервые, что их богатырь просто прекрасен – прямой изысканный нос, великолепно очерченные губы, огромные глаза под крутыми бровями.

– Бордонкай, у тебя есть незаданные вопросы?

– Есть, – ответил тот. – Гораздо больше, чем я мог раньше себе представить.

Наступала ночь, и они остановились для отдыха.

– Прозвище Ночной Король Аккарона кажется мне теперь далеким и практически незнакомым, будто и не про меня вовсе – как если бы мне рассказали историю некоего разбойника, жившего в Аллаэлле в незапамятные времена. – Джангарай расседлывал коня, разговаривая с друзьями.

– Ты-то сам о чем бы хотел спросить? – поинтересовался Бордонкай.

– Я даже не понимаю толком. Ответят нам на во-.просы, которые мы раньше никогда и никому не задавали, или мы даже придумать не сможем таких вопросов, на которые получим ответы?

– Думаю, что второе скорее, – сказал Эйя. Габия молчала. Она все время молчала с тех самых пор, как Ловалонга остался в ущелье. И никто не мешал ее горю. Сегодня она подсела к Каэтане и, собравшись с духом, промолвила:

– Он любил тебя, а не меня.

Каэ знала, о ком идет речь, но ей не хотелось обсуждать эту тему. Она чувствовала, как относился к ней аллоброг, и ей не хотелось бы предавать его память, кривя душой и переубеждая Габию.

– Никто и ликогда не знает, кого по-настоящему любит, Габия, – ответила она секунду спустя. – Даже момент смерти еще может не быть моментом истины.

– Ты утешаешь меня? – спросила зеленоглазая.

– Не то чтобы утешаю, но делюсь лекарством от скорби. Нельзя носить в себе горе, как отравленный кинжал в ране. Горе нужно храните в самой глубине, как последнюю возможность.

– Не понимаю, – сказала Габия.

– Горе и скорбь по ушедшим, которых мы любили, не отнимают силы, а придают новые,

– Странно, -сказала Габия, – я никогда не думала об этом.

Женщины замолчали и вновь прислушались к разговору, который вели в ночи бывшие Слепец и Ночной Король Аккарона.

– Мне нужно знать, кто убил учителя Амадонгху и смогу ли я когда-нибудь отомстить убийце, – тихо говорил Джангарай, глядя в пламя костра. – Амадонгха был довольно странным, как и наш друг Ловалонга. У него тоже была своя тайна, но он никогда не посвящал меня в нее. от только о мечах Гоффаннона говорил с благоговением и так, словно когда-то держал их в руках. Но он всегда отрицал это. А ты о чем бы хотел узнать, Бордонкай?

– О брате, Джангарай, о брате. Простил ли меня мой мальчик за то, что я так подло, так страшно поступил с ним.

– Ты же не виноват.

– Когда человека обманывают, Джангарай, то виноват в этом прежде всего он сам. Я ведь никогда ни в чем не сомневался. Первый признак глупости – это безоговорочная вера в свою правоту. Все, кто был не со мной, – были против меня. Я никого не слушал. Мне пытались объяснить, а я оставался глухим. Меня пытались переубедить, но я даже не давал договорить до конца. Мне было приятно сознавать себя карающим орудием неведомо какого бога – вот какую вину мне нужно искупать теперь.

– Лес вокруг, – негромко сказал Воршуд, – почти как в Аллаэлле. Странно, вы заметили, что Вард – один из самых населенных и цивилизованных континентов Арнемвенда, а мы все по лесам и пустыням шатаемся, так что нам люди стали почти в диковину.

– Ну, надеюсь, это не самое страшное, – рассмеялся Джангарай.

– Однажды я должен буду уйти из этого мира, – вдруг сказал Бордонкай, – и за гранью тьмы меня ожидает тоска по всем вам.

– Да ты никак поэт? – спросил ошалевший ингевон.

– Нет, конечно, это я так, душу отвожу. Просто никогда бы раньше не подумал, что мне придется сражаться бок о бок с альвом, двумя урахагами, одним разбойником и женщиной, о которой даже боги боятся сказать, кто она такая. Тут Эйя насторожился.

– Что случилось? – тревожно обернулась к нему сестра.

– Рог звучит.

– Не может здесь быть охотников, – прошептала Габия, но щеки ее побледнели.

– Может, – жестко ответил урахагуг – Сама знаешь, что может.

– Тогда это только за нами, – сказала Габия, и не было дрожи в ее голосе.

– Это наша битва, – сказал Эйя, поднимаясь на ноги. – Теперь полнолуние. Мы обязательно должны стать волками, и охота – за нами, в нашем волчьем облике. Кодеш мстит изменникам.

– Не думаешь ли ты, что мы его боимся? – сурово спросил Джангарай.

– Нет, конечно. Но ведь и речь о другом. Мы должны суметь сами. Не можете же вы всю жизнь защищать нас с Габией от нашей собственной слабости и нашего страха. Помните, госпожа, что вы сказали в самом начале нашего знакомства? Что раб – это тот, кто сам хочет быть рабом. И никто, кроме него, не виноват в его жалком положении.

– Помню, – ответила Каэ. – Лучше бы я не говорила тебе этого, волк.

– Вы должны дойти, – с трудом проговорила волчица. – Должны во что бы то ни стало. А мы должны освободиться от проклятия Кодеша. Это важнее всех вопросов. Точнее, это и есть наш с Эйей незаданный вопрос.

– Этот вопрос звучит очень просто, – тихо произнес урахаг. – Как стать человеком?

Каэтана смотрела на них по-прежнему блестящими и сухими глазами. И Джангарай подумал, что она не бесчувственная и не сильная, как ему казалось раньше. Просто то, что происходит, невозможно выплакать слезами. Ингевон бессильно заскрежетал зубами. Он был готов вцепиться Кодешу в глотку, разорвать его на части, чтобы отстоять своих друзей, но в то же время понимал, что это не спасет их. Они ищут другого освобождения – не от владыки лесов, а от рабского начала внутри себя. И еще он подумал, что Каэтану никто и никогда не заставил бы стать оборотнем. Похоже, что проклятия богов не касались ее, как не коснулись магия жрецов или страх перед Колесом Балсага.

Тем временем звук рога приближался, и очертания фигур близнецов дрогнули и поплыли. Они менялись очень медленно, словно человек и зверь сражались внутри несчастной плоти и каждый дрался до последнего.

Эйя стоял на четвереньках, контуры человека были уже смазаны, словно безумный художник раздумывал над тем, как завершить свою картину, – во все стороны клочьями торчала седая шерсть и невыносимым пламенем горели желтые глаза урахага. Он прохрипел, и голос его то и дело срывался на рычание:

– Езжайте скорее. Мы с Габией должны сами... Спасибо за все...

– Прощайте! – отчаянно закричала Габия, – и тут же волчица поглотила в ней человека.

Воршуд смотрел на двух огромных волков, не скрывая набежавших слез.

– Полнолуние, – сказал он негромко. – Они полностью покорны воле Кодеша и сейчас должны наброситься на нас. Неужели нам придется сражаться с друзьями?

Урахаг подошел к нему медленно и спокойно и отрицательно покачал головой. Его желтые глаза блестели в темноте ночи. Освещенная луной шерсть казалась серебристо-жемчужной.

– Они уже сильнее Кодеша, – ответила альву Каэтана.

Джангарай седлал коней.