Текст книги "Идеальный партнёр"
Автор книги: Виктория Миллиан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
9
В понедельник с утра он был у клиентов и приехал на фирму только в обед. В приёмной услужливая Гюльпери сразу доложила ему, что новенькая пришла, фрау Дриттлер уже провела её по отделам и со всеми познакомила. Проходя к себе, Хайнц заглянул в комнату графистов и поздоровался со всеми. Лариса, как и другие, сидела за большим 22-дюймовым монитором. Это был ViewSonic c плоским экраном. Хайнц не заведовал покупкой оборудования на фирме, но, будучи сам графистом, знал, как важен хороший монитор. И поэтому даже при нынешних финансовых проблемах поддерживал Анке, добивавшуюся у профессионально жадного бухгалтера Ценке увеличить им смету на hardware.
Хайнц очень сдержанно поздоровался. А на Ларису даже не посмотрел. Он решил, чтобы не осложнять себе жизнь, сразу поставить её на место. Их встреча в кафе в прошлый вторник не должна была дать ей особое положение. Он не терпел панибратских отношений на работе. Хоть большинство сотрудников были между собой на "ты" с ним оставались на "вы" и обращались по фамилии.
Что касается Ларисы, то немного позже можно будет себе позволить потеплеть, но не сразу, не в первые дни, – подумал Хайнц. Кроме того, он помнил свой сломавшийся голос, когда позвал её при прощании, и ему было немного неловко встретиться с нею взглядом. Поэтому, поздоровавшись, он сразу ушел.
Всю неделю он твёрдо выполнял своё намерение. И, даже проходя по коридору, старался не смотреть сквозь застеклённую матовым стеклом стену. Золотая шевелюра Ларисы хорошо просматривалась. Но Хайнц умел себя сдерживать. Он умел не проявлять чувств и уважал себя за это.
В пятницу он опять появился только в обед. Выйдя из лифта, Хайнц Эверс не увидел привычную Гюльпери за столом приёмной. Из кафетерия доносились просто неприлично громкие взрывы смеха. Басили длинный мальчишка-кауфманн Ральф и ещё кто-то из молодых, потом Хайнц услышал Джино с его напевным итальянским акцентом, поднимавшим голос в конце фразы. Мелко и высоко хохотала Гюльпери и ещё какая-то женщина смеялась мягким грудным смехом.
Хайнц удивлённо заглянул в дверной проём: четверо парней, секретарша и Лариса. Джино сразу осёкся и замолчал. Но Ральф, всё ещё хохоча, нахально махнул на Хайнца рукой, а потом, будто нечаянно, провёл над головой Ларисы и коснулся её волос:
– Перерыв, господин Эверс. Ещё пятнадцать минут.
Все, очевидно, ожидали, что он уйдёт, но вместо этого Хайнц вошёл и сел на противоположный столик.
– Что это вы так веселитесь? Новые контракты? Кауфманны, у нас пошли в гору дела? – И, стараясь попасть в общий тон, он добавил: – Гюльпери, почему я ничего не знаю?
– Нет, господин Эверс. Новая американская комедия. "Вечерние новости". Джино так уматно показывает Фила Хартмана, – за всех ответил Ральф.
Спикер, – раздражённо назвал его про себя Хайнц, но с улыбкой ответил, перехватывая инициативу:
– Фила Хартмана застрелила жена, уже давно. Это совсем неновая комедия.
Нельзя сказать, чтобы Хайнц на самом деле был раздражён. Это, скорее, было весёлое удивление. Нет. Этого он определённо не ожидал.
Коршуны! – подумал Хайнц Эверс. – Нет, вы только посмотрите на этих коршунов! Налетели. Не успел оставить, они налетели. Молодые да ранние. И очень талантливые. – Он зыркнул на Джино. Тот сидел потупившись, но только он. Настроение остальной компании от присутствия начальника, кажется, совсем не пострадало.
В этот момент в кафетерий заглянула улыбающаяся Дриттлер. Она пришла на общее веселье. Была пятница, впереди – выходной, ей тоже хотелось посмеяться. Но сидящего верхом на маленьком столике директора по маркетингу Хайнца Эверса она увидеть не ожидала. Хайнца Эверса – среди этих гогочущих юнцов! Нет. Улыбка мгновенно сбежала с её лица. Её сменило какое-то почти мучительное выражение растерянности. Машинально она даже сделала шаг назад.
– Перерыв, фрау Дриттлер. Ещё дeсять минут, – перехватывая роль спикера, сказал Хайнц, – присоединяйтесь.
– Нет-нет. Я тороплюсь, – отозвался удаляющийся голос Анке.
– Так мы выходим сегодня? – с непробиваемой юношеской жизнерадостностью пробасил увалень Ральф, ничего не замечая.
– Куда это вы? – спросил Хайнц.
– Да есть здесь за углом небольшая кнайпе. Мы туда ходим по пятницам.
Жизнь на фирме кипит, – подумал Эверс, – только мне об этом ничего не известно. Ну куда они к ней клеются, эти прыщавые мальчишки! Ведь ей за тридцать. Хотя – при их уровне тестостерона – им почти всё равно кто, – презрительно добавил он. Но ему-то самому было не всё равно. И он сказал вслух:
– Ну, на это вы даже не надейтесь! С фрау Дюваль мы договорились ещё в начале недели. Так что с нею выходит директор, причём единолично. Понятно, молодые люди? – и добавил, с весёлым нахальством глядя на Ларису: – Я ничего не перепутал?
– О, нет! – завопили, ёрничая, трое парней.
– Ничего-ничего. Гюльпери составит вам компанию; правда, Гюльпери?
– Так она же не пьёт. И Вебер нас убьёт.
– Я пью, – раздельно и с достоинством сказала Гюльпери; однако, не выдержав тон, расхохоталась: – Но Вебер вас убьёт, это точно!
Хайнц уловил взгляд Джино. Итальянские глаза смотрели на него чуть прищуренно и близоруко. У Джино было очень красивое и выразительное лицо. Правильный крупный нос с тонко вырезанными ноздрями, яркие губы, которые кривились сейчас в попытке улыбаться. Чёрные почти до плеч волосы зачёсаны ото лба назад. Лицо совсем не было полным. Но прямо от конца подбородка начинался слой жира. Джино был уродливо полным. Он непрерывно потел, и пот тёк струйками от висков к подбородку. Руки у него были, как у очень большого младенца, в перетяжках. Толстые пальцы резко сужались к кончикам, а ногти были красивые и женственные, как на картинах ван Дейка. Хайнц посмотрел на свои. Он был яхтсменом и руки увидел мощные, мускулистые, с выпиравшими под кожей венами.
– Кажется, я – твой счастливый соперник, парень! – безжалостно подумал Хайнц, а вслух сказал: – Хорошо, все за работу, перерыв закончился. Но в пять часов – чтобы духу вашего здесь не было!
Он стоял у двери, пропуская выходящую молодёжь. С момента, когда он увидел, как Ральф провёл по волосам Ларисы, у него в ладони возникло почти щекотное чувство, будто это сделал он сам. И Хайнц даже сжал руку в кулак и спрятал в карман, чтобы галлюцинация не стала реальностью, когда Лариса проходила совсем близко.
– Так что вы скажете? – спросил он.
– Если бы я знала, какие у меня на сегодня интересные планы, я надела бы что-то другое, – улыбаясь, ответила она.
– Вот ещё! Коричневый вам очень идёт. Так в пять я жду у машины.
Джино! Я – твой счастливый соперник, – подумал Хайнц. Он был доволен собой.
10
Потом они опять сидели в кафе у Альстера. Только в другом. Хайнц хорошо знал всю округу. Это было кафе-поплавок, на воде, даже не на самом Альстере, а на одной из заток большого озера. Был виден закат. Впрочем, нет. Это был ещё не закат, просто низкое солнце то исчезало в тучах, то пробивалось всё целиком или отдельными пучками. Освещенные паруса яхт становились ослепительно белыми на фоне пасмурного неба на западе. Ни Хайнц, ни Лариса не восхищались вслух, но оба видели эту красоту. И одинаковое восприятие соединяло их.
Потом Хайнц, правда, чуть было всё не испортил. Подумал, что надо бы о чём-то говорить, и вспомнил, как сегодня у клиентов на стене видел маленький постер с шуткой: "Если у женщины светятся глаза, то, может быть, это просвечивает солнце".
Лариса поморщилась.
– Я ненавижу это, – сказала она.
– Мне тоже не понравилось. Я поэтому и запомнил. Меня удивило, что такое может запросто висеть на стене.
– В Америке за такие шутки просто подали бы в суд.
– Ах, ну в Америке женщины слишком остервенелые. Помешаны на своей независимости. Там засудят, и если дверь женщине откроешь. Дело ведь не в женщинах, адвокаты ищут себе работу и стимулируют всё это, – Хайнц уже пожалел о своем неудачном воспоминании.
– Знаете, я покупаю журнал Geo, – медленно заговорила Лариса, глядя куда-то внутрь себя. – Там в одном из последних номеров была потрясающая фотография: женщина-пакистанка держит двух четырёхмесячных младенцев-двойняшек. Мальчика и девочку. Мальчик-бутуз – весь, как налитой. А девочка – иссохший скелетик. Просто жутко смотреть! Она умерла от истощения через несколько дней, после того как был сделан снимок.
– Я не понял связь, – сказал Хайнц серьезно, чуть подавшись вперёд.
– Мать её не кормила. Почти не кормила, чтобы она умерла сама. Вы не понимаете? – Лариса подняла глаза. – На Востоке от девочек в семьях очень много неприятностей. Они – нежеланные дети. Статистика детской смертности просто убийственная. Мальчиков во всём мире рождается больше, но новорождённые они слабее. И на Западе их умирает больше. Но во многих мусульманских странах, в Индии – всё наоборот.
– А причём здесь эта статистика и дурацкие шутки о женщинах? – пожал плечами Эверс.
– Это разные проявления одного и того же. Да-да. Не поднимайте так брови. Только благодаря этим "остервенелым", как вы говорите, женщинам у нас, на Западе, и есть права. Но это всё взято с боем. И стоит только прослабиться, как за шутками придёт чадар, отсутствие образования, медицинской помощи и всё остальное.
– Вы преувеличиваете. Вы что, суфражистка?
– Я не суфражистка. Я не считаю, что мужчины и женщины одинаковые.
– Считаете, что женщины лучше? – Эверс попытался перевести в шутку слишком серьёзный разговор. Она улыбнулась и сказала:
– Что-то в этом роде.
– Вот это мне нравится! – засмеялся Хайнц. – Так что, давайте угнетать мужчин?
– Конечно, мы неодинаковые, – она не поддержала его лёгкий тон, – у мужчин и женщин разные задачи в эволюции. Каждая женщина должна дать потомство. Она самоценна для природы. Но не каждый мужчина. Чтобы поддержать популяцию на сто женщин достаточно десятка мужчин.
– Вы очень образованная. Слова такие употребляете. Популяция.
– Спасибо. Нас действительно хорошо учили. Но не прибедняйтесь. Вы прекрасно понимаете, о чём я говорю.
– Нет, я понимаю не всё. Вы противоречите себе. Вы сказали, что мальчиков рождается больше. Зачем? Ведь по-вашему: даже половина – это много.
– А это просто материал для экспериментов. Природа на вас экспериментирует.
– Ага! – Хайнц даже крякнул и хохотнул. – Да. Это вы круто заложили. Мы, значит, разменная монета?
– Именно! Разменная монета эволюции. Но в этом нет ничего оскорбительного. Разве вы не замечали, что женщины только в среднем дольше живут. Но среди настоящих долгожителей, тех, кому за сто (у нас в Грузии, например, таких много), большинство – это мужчины. То есть, с одной стороны, – большая смертность в младенчестве, а с другой – максимальный возраст. И так не только с продолжительностью жизни. Среди мужчин и разброс в способностях намного больше, чем среди женщин.
– Да. Гениев среди женщин нет, – с готовностью вставил Эверс.
– Это правда. Женщины по способностям собраны теснее к средине. Разброс тоже есть. Он просто не такой большой и резкий, как у мужчин. Среди вас есть прекрасные экземпляры, но с другого краю – колоссальный спектр дураков: от настоящих идиотов до просто тупых. И по той причине, что среди мужчин существуют гении, эти дураки тоже считают себя лучше всех женщин.
– Экземпляры! Мы – экземпляры! – возопил Хайнц перебивая. – Вы только послушайте себя! – Потом добавил, смеясь во весь рот и показывая прекрасные мелкие зубы:
– И как я вам, как экземпляр?
– Достойный.
– Спасибо, я рад это слышать от специалиста, – он помолчал, покачивая головой. Потом продолжил: – Мне страшно интересно с вами, Лариса. Можно, я так буду вас называть? Вы такая оригинальная! Я получаю колоссальное удовольствие. Раньше мне не нравились умные женщины, – он быстро замахал над столом руками: – Я прошу прощения. Не включайте так резко пятую передачу! Дайте мне договорить: почему-то большинство из них некрасивые. Ваша эволюционная теория такой факт не проясняет? – И после короткого молчания, серьёзно глядя в упор: – С вами по-настоящему интересно. Но вы ведь не сейчас это придумали. Читали где-нибудь?
– Кое-что читала. У меня есть близкий друг. Он врач. Мы много обсуждали это. Понемножку у меня в голове всё собралось.
Близкий друг – врач, – подумал Хайнц. – Пустяки, ещё неизвестно, на чём он ездит...
– А что значит "мужчины" – материал для экспериментов Должен быть какой-то механизм? – спросил он.
– Мутации, более ломкий генетический материал.
– И что потом? А статистика достоверная? Действительно ли мальчиков больше?
– Это не только у людей. У животных тоже. Я говорю мальчики-девочки, но вы понимаете, это касается и людей, и животных... Но кого больше рождается, зависит от того, какой пол чаще имеет секс. Если больше самок, то у самцов больше возможностей, они имеют секс чаще, и тогда рождается больше мальчиков. А если наоборот, почему-то не хватает самок, то чисто количественных возможностей больше у них. Но тогда в следующем поколении родится больше девочек – и всё скомпенсируется. Так балансируется половой состав.
– Но сейчас больше рождается мальчиков. Что это значит? Не хватает половозрелых мужчин?
– Конечно. Столько молодых мужчин погибает в несчастных случаях. Сравните автомобильную страховку для юношей и девушек! Сколько в армии, в тюрьмах в конце концов.
– Да. Всё сходится. Но как-то очень физиологично. А до любви вы доберётесь?
– Доберусь. Только я замёрзла. Может быть, поедем?
Они поехали сразу к ней в Эйдельштедт. В машине Хайнц не дал разговору уйти в сторону и напомнил свой вопрос о любви.
– Мы любим по запаху, – просто сказала она.
Он не поверил своим ушам:
– Мы любим по запаху? Угу. Продолжайте. Я даже не хочу комментировать!
– Мы настолько сложно устроены! ДНК – вы же представляете, что это такое?
– Да. В каком-то смысле. На уровне банальной эрудиции.
– Этого достаточно, – безжалостно продолжила она. – Я тоже не биолог. Но это колоссально сложная система, понятно же. Пары должны друг другу подходить. Ведь наследственная система каждого имеет, кроме всего прочего, внутренние дефекты. Незаметные рецессивные гены. Не каждые двое могут дать здоровое потомство.
– Потомство, – повторил за нею Хайнц, – угу.
– У вас очень содержательные комментарии.
– Продолжайте-продолжайте, – он принял насмешку без боя.
– Но это значит, что о партнёре нужна достоверная генетическая информация, прежде, чем будет сделан выбор. Попросту кусочек тела для анализа, какая-то молекула, может быть одна. Это запах!
– Конечно, не облизывать же! Это негигиенично и при большом скоплении возможных претендентов – просто долго.
– Видите, как глубоко вы всё сразу поняли. Именно так!
– Мы влюбляемся по неуловимому запаху и понимаем это сразу, – почти мечтательно протянул он и потом быстро добавил: – А духи? Что, поймал я вас?
– Это ничему не противоречит. Ведь настоящие совпадения очень редки. Идеальные пары единичны, можно жизнь прожить и не встретиться. Поэтому в основном запах не нравится. Его скрывают, маскируют, заменяют другим.
– Тогда должно быть много ошибок.
– Ещё бы! Большая часть браков распадается. Вы умный.
– Я знаю. Вы мне сегодня уже сказали, что я – достойный экземпляр. Может быть, мои ставки повысятся? Какая следующая градация за достойным?
– Perfect.
Perfect Partner, – медленно произнёс он и добавил, помолчав и внимательно глядя на дорогу:
– А вы ведь не пользуетесь духами?
11
Они приехали. Хайнц Эверс зашёл к ней, не ожидая приглашения. Они не договорили и, естественно продолжая начатый разговор, поднялись к ней. У неё была очень маленькая квартира. То есть не просто маленькая. Даже войти вдвоём было невозможно, такой крошечной была прихожая.
На полу не было линолеума. Раньше он там был: на чёрном полу сохранились следы клея. Совсем узкая, до пояса высотой, тумбочка для обуви всё равно занимала слишком много места. На стене – фотография ребёнка, подсвечник с наполовину сгоревшей зелёной свечкой, зеркало в бронзовой раме, висевшее слишком низко для Хайнца. Он увидел только свой подбородок. Это не друг-врач его сюда повесил, – подумал Хайнц, – слишком низко.
– Зеркало у вас низко висит. Вы какого роста?
– Метр шестьдесят два.
– Я думал – выше.
– Это каблуки. А вы?
– Метр восемьдесят пять.
– Я думала – ниже, – невинно парировала она. – Проходите.
Он немного присвистнул и прошёл за хозяйкой дальше. Вдоль стены стоял огромный или, может быть, казавшийся здесь огромным зеркальный шкаф. Почти всё остальное место досталось разложенному дивану, накрытому стёганным по-крестьянски покрывалом из очень нежных, со вкусом подобранных лоскутков.
Маленький столик притаился у самой двери на балкон. Но балкон был прекрасный: на всю ширину квартиры, глубокий, наполовину застеклённый и весь увитый плющом. На полу, стенах лежали и висели покрытые засохшим мхом коряги, сухие корни, ото всюду как-то нервно и живописно свисали пышные или совсем мелкие цветы, зелёные плети экзотических растений вились из незаметных горшков.
– У вас тут целые джунгли! – удивился Хайнц.
– Я люблю растения. Вообще всё живое. У меня на Украине были ещё и аквариум, кошки и собака.
– А вы с Украины? Я думал – из Москвы.
– Нет, я из Харькова.
– А где здесь кухня? – без перехода спросил Хайнц.
Она показала на узкий проход в стене, а за ним – что-то вроде тёмного встроенного шкафа. Там было место для двухконфорочной электроплитки, крошечной раковины и совсем игрушечного холодильника. Даже одному человеку полностью нельзя было войти.
Тому, кто это проектировал, надо просто сразу без разбирательств отрезать яйца, – подумал Хайнц.
Он крякнул и сел на стул, отметив, что все три стула, разместившиеся в свободных уголках, были разные. Эверс помолчал немного, потом сказал:
– Вы знаете, я бы с удовольствием посидел ещё, но мне ужасно хочется есть. Мы ведь почти ничего не ели в кафе. Мороженое меня не насыщает. Я, знаете, мясоед. У вас найдётся что-нибудь? – Он неожиданно встал, сделал шаг к кухне-шкафу и, не заметив протестующего жеста Ларисы, открыл холодильник: – Понятно.
Он также резко его закрыл, а потом, как будто проверяя первое впечатление, открыл опять и даже зачем-то заглянул в морозильник. Там ничего не прибавилось. В холодной пустыне была только пачка насмерть замороженного фарша из "Альди" на дверце притаились формочка с маргарином, бутылка растительного масла, а на полке – начатая банка греческих оливок.
– У меня есть ещё картошка на балконе, – упавшим голосом сказала Лариса, – хотите, я пожарю...
– Как, фрит?
– Нет. Я по-украински могу, – также тихо и растерянно сказала она.
Хайнц тоже был смущен. Такого он не ожидал. Такого он просто никогда не видел.
– Пожарьте, – сказал он с напускным энтузиазмом, – а я сейчас чего-нибудь прикуплю.
Рядом заправка BP. Там всегда найдётся еда. Горячие сосиски и булочки, по крайней мере. Я быстро.
Полки и холодильники на BP совсем не походили на закрома Ларисы. Хайнц набрал сосисок, булочки к ним прилагались бесплатно. Взял бутылку бордо. Уже заплатив, заметил в дальнем проходе оранжевое ведро с красными розами. Они продавались по одной, каждая была завёрнута в целлофан и завязана довольно нелепой узкой шёлковой ленточкой.
– Я возьму их все, – сказал Хайнц. – Только можете снять это? – И, немного поморщившись, он показал на обёртки.
– Конечно, – приветливо сказал огромный лысый турок-продавец. Но у него получалось не очень ловко. Хайнц начал помогать снимать бумажки и поранился. Шип глубоко впился в палец и остался там. Кровь брызнула толчком, но больно не было.
– Ничего-ничего, – успокоил он турка. Тот быстро вынул твёрдый коричневый шип, нашёл пластырь, и происшествие на этом закончилось.
– А у тебя нет какого-нибудь другого ведра? Хотя бы чёрного, – уже как к знакомому, на "ты" обратился к продавцу Хайнц.
– Нет. Они все оранжевые с синими ручками.
– Дизайнеры! – буркнул Хайнц. – Но делать нечего, беру. – Он заплатил за розы, и турок помог ему загрузиться.
Когда Хайнц вернулся, в квартире вкусно пахло. Есть хотелось по-настоящему. Он не выдумал. Может быть, если бы они вначале поели, а потом он спросил, всё прошло бы иначе. Но он не дождался и спросил сейчас. Хайнц, правда, уже в этот момент видел, что её лицо изменилось. Оно изменилось раньше. Да, лицо было другим, уже когда он вошёл, таща сосиски, булочки и розы.
И хоть она ахнула, увидев цветы, но желаемого эффекта не получилось. И она даже не усмехнулась его шутке по поводу оранжевого ведра.
Может быть, Хайнц ещё что-то бестактное сказал о её жилье. Он не помнил. И он никогда так и не вспомнил, сколько потом ни пытался, даже многие годы спустя, когда её с ним давно уже не было. Он что-то сделал не так, и ему не надо было спрашивать. Но тогда он не понял этого и спросил:
– Послушайте, Лариса. Я совсем забыл. Я хотел узнать, – он запинался, не зная, как начать. – Ну, в общем, скажите правду: вы не подумали тогда, после интервью, что я... Что мы, немцы, – жестокие люди, нацисты и всё такое, – быстро закончил он.
Хайнц Эверс ждал, что она его успокоит, но – очень раздельно – она сказала:
– Подумала? Конечно, подумала. А что, это не так?
Она совсем потемнела лицом. Взгляд соскользнул в сторону.
– Вам не нравится мой ответ?
Она стала говорить как-то очень медленно, с грубым русским акцентом, который обычно не был заметен. Обычно она говорила как будто даже с французским. Хайнц замер с приклеившейся к губам нервной улыбкой.
– Я думала об этом. Я очень много думала об этом. История, прошлое. Как такое вообще могло случиться? Так много людей одновременно введено в заблуждение. С такой лёгкостью они приняли идею, что им всё можно, что они лучше. И как осуществили!
Она продолжала говорить, по-прежнему глядя в сторону. Хайнц Эверс, казалось, перестал дышать. Он слышал, как в голове у него текла в сосудах кровь.
– Послушайте. Я слышала однажды, как одна немка возмущалась после того, как в Англии, реагируя на какую-то нацистскую вылазку у вас, вышли газеты с заголовком из Поля Селана: Der Tod ist ein Meister aus Deutschland.(Смерть немецкий мастер). Ваша немка почти кричала: "Это оскорбление всей нации! Как можно сравнивать то время и наше!"
Лариса, наконец, подняла на него прищуренные и от этого маленькие глаза, и Хайнц вздрогнул, окунувшись в их зелёное зло. У неё подёргивался рот и дрожал подбородок.
– А чего вы от нас, собственно, ждёте? Мы должны сказать, что ничего этого не было? Это сделали не немцы? И похлопать по плечу: мол, ничего, пустяки, больше так не делайте? Что пустяки: Освенцим, Дахау, детские концлагеря, где брали кровь, пока дети могли двигаться, а потом, даже не тратя пули, бросали ещё живых в ямы, засыпали известью и закапывали эту шевелящуюся массу. Чего вы от нас ждёте?
– Я никого не убивал! – так же медленно и раздельно сказал Хайнц.
– Вы меня спросили о жестокости. Свойственна ли немцам жестокость. Так вот, – она начала закатывать левый рукав блузки, – я вам отвечаю: да! Меня в прошлом году вышвырнули из редакции на второй день. Не дав даже обещанную неделю обвыкнуться. Совершенно равнодушно и хладнокровно, как будто я какая-то лягушка. Даже с собакой или кошкой так бы не поступили. Слишком долго было мне объяснять! Языка недостаточно! – Она уже кричала, тыча ему в лицо исчерченную сеткой белых шрамов чуть ниже локтя руку.
– Подумаешь, эмигрантка! Что с ней чикаться. Выставить в коридор и сказать, что никуда не годится! Я в депрессии была три месяца! Не понимала – кто я! В психушке! Нацистка! Бетти! Конечно, такая же! Этот взгяд я не забуду никогда. Ничем не лучше тех убийц. Вы только с виду как люди! Только с виду как нормальные люди!
Она уже не понимала, что говорит и швыряла в истерике всё новые и новые обвинения в помертвевшее лицо Хайнца.
– Я никого не убивал. Те ответили за своё! – сорвался он в ответ. – Если вам здесь так не нравится, убирайтесь прочь! Вас никто не звал! Что вы вообще здесь делаете? Развалили свою страну и явились сюда! Где ваша страна? Что это за страна? Всё ваше свинство, грязь – это что, случайно? Вы никого не убивали? Ваша история чистая? Или то, что вы друг друга морили и морите, – это лучше? Другого цвета кровь?
Он ничего не видел, задыхался и весь трясся. Кровь молотом била в висках, голову невыносимо сдавило:
– Я никого не убивал!
– Мне больно! Пустите! – вдруг услышал он. Зрение вернулось.
Её лицо было искажено, слёзы катились по щекам и носу. Он увидел, что сжимает её руку. Изо всех сил сжимает её руку. Его собственная ладонь затекла. Пальцы были белые, а вмятины на её руке совсем посинели. Она вся была в крови. Это была его кровь, из пораненного пальца, но тогда Хайнц этого не понял. Он только увидел, что её рука вся окровавлена, и, кажется, даже почувствовал запах крови.
Если бы я схватил её за шею, то задушил бы и не заметил, – с ужасом осознал Хайнц. – Я только что кричал, что никого не убивал. И прямо крича, вот на этом же месте чуть её не убил!
Он выпустил её, ещё не успев додумать эту мысль, и бросился в ванную. Ему было дурно. Он открыл воду, хотел подставить голову под холодную струю, но стал боком оседать на плиточный пол рядом с раковиной.
– Господин Эверс, Хайнц! О, Боже мой! – Лариса была уже рядом. Она начала брызгать ему в лицо водой, потом бросила в раковину полотенце и, не отжав, полным воды, начала тереть ему лоб, глаза. – Господи, Боже, помилуй меня грешную, – лепетала Лариса, – Хайнц, миленький, ты умираешь? Не умирай, пожалуйста! Хайнц! – Она стала покрывать поцелуями его лицо. – Мальчик мой родненький, только не умирай, пожалуйста! Прости меня! Прости меня!
Она беспомощно оглянулась. Ванная комната была такая маленькая, что, падая, он упёрся ногами в дверь. Лариса была даже не в состоянии выйти и позвать на помощь. Только плакала, просила прощения и целовала его.
Он не умирал. Он всё слышал, только пошевелиться не мог. Потом открыл глаза.
– Хайнц, тебе лучше? – она погладила его по лицу. Выглядела она ужасно. Себя он не видел, но она выглядела ужасно. Распухший от слёз нос, чёрные потёки косметики, размазанные по всему лицу, прыгающие губы.
– Ты выглядишь ужасно,– слабым голосом сказал он, пытаясь подняться.
– Да. Ты тоже, – радостно закивала она, поддерживая его за шею.– Тебе правда лучше? Не умирай, пожалуйста, – она перестала целовать его лицо, но стала палец за пальцем быстро целовать руку. – Ты простишь меня когда-нибудь? – И добавила, всхлипывая как ребёнок: – Я больше так не буду.
Он попытался улыбнуться и стал подниматься. Лариса помогла, и они тихонько добрели до постели. Он лёг, ёжась от мокрой, холодной рубашки.
– Сейчас-сейчас, – сказала Лариса, быстро расстёгивая её. Потом теми же ловкими движениями, что и рубашку, она стянула залитые водою светлые брюки. Слабой рукой он пытался сохранить полосатые плавки, но она не обратила внимания на жест, и они тоже полетели на пол.
– Сейчас-сейчас. Я согрею тебя.
Она тоже быстро разделась, легла на него сверху и накрыла себя и его голубым одеялом. Хайнц чувствовал себя пустым и легким. Её тёплая тяжесть была необыкновенно приятна и уместна. Казалось, что только она и прижимала его к земле, а иначе он просто улетел бы к потолку с голой лампочкой на сиротских проводах.
– Тебе надо поменять лампу, – тихо и медленно сказал он.
– Я поменяю, – с готовностью согласилась она, – я думала, что ты умираешь. У меня папа так умер. Мы завтракали втроем с мамой. Он начал вдруг крениться на бок и сполз на пол. А на следующий день умер. Так и не очнулся. Ничего мне не сказал, – она начала опять дрожать, и Хайнц почувствовал тёплые слёзы у себя на шее.
– Не плачь, Малыш, не плачь. Я не умираю. У меня нет сил тебя успокаивать. Не плачь. Там, кажется, вода не закрыта.
В ванной по-прежнему с шумом хлестала из крана вода.
– Да. Я сейчас.
Она вышла, голая и тоненькая. Умылась и закрыла воду. Вернувшись, легла уже рядом, но всё так же тесно прижимаясь и грея его своим маленьким телом. Она была такая маленькая, намного меньше, чем казалась в одежде. Хайнц вспомнил, как когда-то, живя ещё у родителей, он намочил пушистого котёнка и как тот вдруг оказался совсем крошечным. Весь его объём был пухом. Хайнц улыбнулся от этого воспоминания.
– Тебе лучше? – спросила Лариса и провела пальцами по его губам. Он молча кивнул, и она поцеловала сначала один угол его рта, а потом другой.
Он обнял её и прижал ещё теснее к себе. Тоненькая, она не была худой. Она была мягкая и нежная на ощупь. Ты не худышка, – подумал Хайнц, – даже ключицы не выпирают. Закрыв глаза, он провёл рукой по шелковой спине. Талия какая-то неправдоподобная. – Ты ненастоящая, моя рыжая девочка, мой Perfect Partner, таких не бывает, – думал Хайнц, уплывая и сливаясь со своими ощущениями. И какая большая для такого хрупкого тела грудь.
У него и раньше были женщины с крупной грудью. Это нравилось ему. Но они были совсем других пропорций: сами тоже крупные и рыхлые, даже молодые. Он опять почувствовал её пальцы на своих губах. Открыл сияющие глаза и попытался поймать пальцы зубами.
– У тебя глаза такие синие! – сказала она.
– Это просто рефлекс от одеяла.
– Профессионал. Ты уже отошёл? Хочешь есть? Я просто умираю. – Хайнц почувствовал, как у неё заурчало в животе.
– Очень убедительно.
Не одеваясь, они сели за стол и поели остывшую жареную картошку, сосиски, выпили красного вина и опять легли в ждавшую их размётанную постель.
– Как тебя называли родители?
– Лора. Лорочка.
– Второе – слишком длинно, я не выговорю, а Лора – мне очень нравится. Лора. Так что, они тебя так просто взяли и выгнали на второй день? – спросил без всякого перехода Хайнц, обнимая её.
– Да. У меня медленно шло. Клавиатура немецкая. ShortCuts отличаются. QuarkXPress тоже на немецком. Он практически тот же, но надо пару дней, привыкнуть. Если что не так, сообщение выпрыгивает на немецком. Я спрашивала у парня напротив. Его мои вопросы как раз не беспокоили. Но эта ... Бетти! – слово "сучка" Лариса, помедлив, пропустила.
– Ты можешь называть её как хочешь. Я не испытываю национальной солидарности с негодяями.
– Понимаешь, она мне задачу неправильно поставила. Ну подумай, как вынести на цветной фон в QuarkXPress’е вырезанные в Photoshop’е картинки с тенями? Ведь это же уродство! Попробуй подбери цвет, чтобы они не смотрелись латками. Можно, конечно, но зачем? На белом всё и проще, и современнее. Почему они боятся белого, пустого места не оставляют? Сдавливают всё одно к одному. Я понимаю, что место дорого, для реклам берегут. Но их же в мешанине не видно. Нужна focal point! Куда там, ничего!
