Текст книги "Опрометчивость королевы"

Автор книги: Виктория Холт

– Условия таковы, – говорил он королеве, – что вы не будете больше носить ни титул королевы Англии, ни других титулов королевской семьи. Вы не сможете жить нигде в Англии. Вам не будет разрешен даже въезд в Англию.

В соглашении был зловещий пункт: «Если королева ступит ногой на английскую землю, против нее немедленно будет возбуждено расследование».

Когда Каролина услышала это, она впала в ярость. Как они осмелились! К ней всегда относились несправедливо, но уж это совсем оскорбительно.

Они что ж, думали напугать ее?

Брогэм, который не торопился возвращаться в Англию, пытался убедить ее не спешить. Но ее гнев все разгорался.

Она собиралась вернуться в Англию. Она собиралась предъявить свои права.

Она села и написала лорду Ливерпульскому не допускающее возражений письмо.

Я пользуюсь возможностью настоящим сообщить лорду Ливерпульскому о моем намерении прибыть в Лондон в следующую субботу, июня третьего дня. И я выражаю желание, чтобы лорд Ливерпульский отдал соответствующие распоряжения, и один из королевских парусников должен быть наготове в Кале, чтобы доставить меня в Дувр. Также ему предоставляется честь сообщить, какая из резиденций предоставляется мне для временного или постоянного проживания распоряжением Его Величества…

Каролина, Королева.

* * *

В солнечный полдень шестого июня Каролина прибыла в Дувр. Она попрощалась с Пергами, который вернулся в Песаро, где купил себе дом и занялся там ведением дел Каролины.

Сэр Мэтью Вуд принял на себя дела Пергами, и теперь она была так же ласкова с ним, как раньше с Пергами.

Никто не ожидал ее прибытия в Дувр. Когда командующий армией явился на берег узнать, что за важная персона прибыла в порт, и увидел, что это королева, он приказал произвести королевский салют. Люди высыпали из домов, и когда прошел слух, что высадилась королева, они приветствовали ее. Ей был обеспечен радушный прием.

Она не намеревалась останавливаться в городе, дружески поделилась она с подданными, она была здесь по пути в Лондон. После краткого пребывания в городе она отбыла в Кентербери.

До Кентербери дошла весть, что в город едет королева. Стемнело, когда она и ее свита прибыли туда. На улицах выстроились люди, они освещали дорогу факелами и приветствовали королеву. Хозяин гостиницы «Фонтан» устроил пиршество в честь путешественников, и они заночевали в гостинице. За трапезой Каролина слышала крики: «Да здравствует королева!»

– А, – воскликнула она, – по крайней мере, люди рады меня видеть!

На следующий день народ размахивал флагами и приветствовал ее, когда она отбывала в Лондон.

По всему пути следования ее провожали здравицами. В Грэйвзенде и Дептфорде нашлись добровольцы, которые с охотой сменили лошадей. В Блэкхите особенно старались выказать ей свое расположение. Многие помнили, как добра она была к сельскому люду, когда жила среди них.

Некоторые присоединились к кортежу и верхом поскакали за королевой в столицу.

От лорда Ливерпульского она ответа так и не получила, не выделили для нее и резиденции. Сэр Мэтью предложил ей воспользоваться его домом, на Южной Одли-стрит, пока ей не предложат достойных апартаментов.

В Лондон она въехала с триумфом, под шумные возгласы и приветствия. В открытой карете рядом с ней сидел сэр Мэтью Вуд, а напротив – леди Анна Гамильтон. В одной из карет за ней следовали Уилликин и другие члены ее свиты, некоторые из них были итальянцами, и они наблюдали за происходящим с удивлением.

Люди махали флагами, желали ей многие лета. Да, это и в самом деле был теплый прием по возвращении домой.

Лишь один из зрителей наблюдал за происходящим с ужасом. Король подошел к окошку на верхнем этаже Карлтон-хауза, откуда он все мог видеть, оставаясь незамеченным. Рядом с ним была его сестра Мэри, он попросил ее остаться с ним.

– О Боже, – шептал он, – как она вульгарна… еще более, чем раньше! Я не могу принять ее как свою королеву. От одной мысли, что она считается моей женой, меня тошнит.

Мэри прошептала утешительное и волшебное слово:

– Развод.

– Мы получим доказательства, – сказал он. – Нет сомнения. Скоро я буду свободен.

Судебное разбирательство

Король был полон решимости не терять времени. В тот день, когда Каролина ступила ногой на английскую землю, Ливерпульский в Палате Лордов, а Кэслерей в Палате Общин зачитали послание короля.

В нем объявлялось, что Его Величество полагает необходимым представить Палате Лордов некоторые документы относительно поведения королевы. Это причиняет ему боль, но поведение королевы не оставляет выбора.

Брогэм, присутствовавший в Палате Общин, пока зачитывали послание, не теряя времени, увиделся с королевой и составил ответ. В нем утверждалось, что королева была вынуждена вернуться в Англию, чтобы защитить свое честное имя от клеветы и напрасных обвинений, предъявляемых ей. Ее имя было опущено в литургии, ей не предоставили королевской резиденции, ее оскорбляли дома и на континенте. Делались попытки восстановить против нее весь мир, признав ее виновной без суда. Только судебное разбирательство и приговор могли быть оправданием того, что уже сделали с ней.

Ливерпульский и члены его правительства были встревожены отношением королевы к делу. Они представляли, что суд может ввергнуть монархию в бесчестье. Королевская жизнь была далека от того, чтобы считаться моральной, а ведь не так давно на другой стороне Ла-Манша народ восстал в гневе и уничтожил монархию.

Ливерпульский предложил компромисс. Пятьдесят тысяч фунтов в год, королевский парусник для путешествия за границу, все почести, полагающиеся английской королеве.

Эти условия Каролина с негодованием отвергла. Делать было нечего, и пятого июля, через несколько недель после возвращения Каролины, лорд Ливерпульский внес в парламент билль, позднее он стал известен, как Билль о боли и наказании. Вот что в нем было:

«Лишить Ее Величество Каролину Амелию Елизавету Титула, Прерогатив, Прав, Привилегий и Льгот Королевы-супруги Королевства и расторгнуть брак между Его Величеством и упомянутой Каролиной Амелией Елизаветой».

В Билле утверждалось, что Каролина наняла себе на службу Бартоломео Пергами, и постыдная интимная связь установилась между королевой и Пергами. Эта распутная связь навлекла позор на короля и всю королевскую семью. Поэтому кажется правильным и необходимым лишение королевы всех ее прав и привилегий и прекращение брака короля.

По совету Брогэма Каролина уподобляла себя Катарине Арагонской и требовала справедливого суда.

* * *

Народ в Лондоне был заинтригован. Ни о чем больше другом на улицах и не говорили. Громадная непопулярность короля значила, что все на стороне королевы. Стоило появиться Каролине, как толпа начинала приветствовать и ободрять ее.

Карету короля закидывали грязью. Все считали его злобным старым распутником. Он мог путаться с кем угодно, но они не допустят жестокого обращения с женой.

Все были возбуждены. Давно уже ничего подобного не случалось. Похороны – совсем не то. А это было восхитительно. Они могли стоять за кого-то горой, кого-то ненавидеть, и люди делали это с большим чувством.

Толпы кричали: «Да здравствует Каролина!» Они останавливали кареты и вопрошали:

– Вы за королеву?

Они даже остановили карету великого герцога Веллингтонского, героя Ватерлоо, не так давно возносимого толпой.

– Поддержи королеву! – кричали они. – Поддержи королеву!

Герцог был в ярости, что он, великий Веллингтон, вовлечен в недостойную склоку. Герой Ватерлоо был вынужден объявить о поддержке королевы. Но толпа была недоброй. У людей были припасены дубинки и топоры, кто знает, может, нашлись бы и один-два пистолета?

– Хорошо, – кричал старый солдат. – За королеву! За королеву – черт вас всех подери! И пусть у вас у всех будут такие жены, как она.

По толпе прокатился хохот. Будьте уверены, Веллингтон не подведет. Смех продолжался. Его стали приветствовать. В конце концов, ведь это он спас их от старины Бони.

Но приближался день суда, и напряжение нарастало.

Все спрашивали друг друга, каков же будет исход.

* * *

Каролина выехала из Бранденбург-хауза, где была ее резиденция, и направилась в суд. Она была одета соответственно моменту, в платье из черного тисненого газа, с белыми рукавами, напоминавшими епископские, украшенными кружевами. Лицо ее было прикрыто плотной вуалью, под которой с трудом удавалось разглядеть завитки парика. Она была сильно набелена и накрашена и выглядела, как заметил один очевидец, наподобие игрушки Фанни Ройд, неваляшки из Голландии, которую как ни брось, все равно встанет. Она вбежала в парламент безо всякой грации, споткнулась о трон, прежде чем села, раздвинув короткие ноги, а ее платье было задрано непотребным образом.

Сэр Роберт Гиффорд, генеральный атторней, представлял обвинение в этом деле вместе с генеральным стряпчим, сэром Джоном Копли. Ведущими адвокатами королевы были Брогэм и Денман, которые сидели напротив Гиффорда и Копли. Общее мнение было однозначно – у королевы более сильные адвокаты.

Первые два дня суда были посвящены утрясению формальностей, а затем вызвали первых свидетелей. Призвали на суд капитана Хаунэма, который показал, что комнаты королевы и Пергами в Тунисе находились на разных этажах. Майоччи рассказывал, что королева обедала в опочивальне с Пергами и во время обеда тот сидел на кровати. Капитан Хаунэм уверил суд, что это была абсолютная ложь. Вся свита всегда обедала вместе.

При перекрестном допросе Майоччи сник. Он стал прятаться за фразой «Я не помню» – «Нон ми рикордо».

Людей, которые следили за процессом изо дня в день, немало позабавил этот свидетель, и скоро на улицах распевали песню:

 
В Англию притащился я,
Хорошо хотя бы задаром,
И мирно поселился в местечке Ковент-Гарден,
И там я ел и пил
Из лучших закромов,
Деньжат немало получил
И только лишь твердил «Нон ми рикордо».
Я в дом большой пришел
И там попал впросак,
Подбили рассказать,
Чего и не видал.
Стоял мужчина там,
Запало в память мне,
Но поклясться не могу,
Нон ми рикордо.
 

Ходило много куплетов, и час от часу их становилось больше. Народ распевал их повсюду.

– Их свидетели, – посмеивался Брогэм, – это наши свидетели.

Примерно то же случилось с Луизой Демонт. Удивительно, как легко разоблачали лжецов Брогэм и Денман.

Были и другие итальянские свидетели, все они были рады подзаработать денег и свидетельствовать против королевы. Был некий Раггацони, признававший, что он был свидетелем непристойных отношений между королевой и Пергами. Это вызвало озабоченность у Брогэма, пока Хаунэм не смог доказать суду, что этот человек ничего не мог видеть с того места, где он, по его словам, находился.

Другой свидетель, Саччи, показал, что во время путешествия в Сенегалью королева настояла на том, чтобы ехать в карете с Пергами, в то же время он скакал верхом, сопровождая карету, и был свидетелем акта супружеской неверности королевы. Однако другие свидетели показали, что в карете ехала также графиня Олди… и Саччи ехал в той же карете, а не верхом.

Один из подкупленных свидетелей, Растелли, должен был дать показания, которых Брогэм в тот момент не мог опровергнуть. Но была надежда сделать это позднее.

Он навестил графиню Олди, которая прибыла в Англию с Каролиной и была известна своей преданностью королеве. К тому же она была сестрой Пергами, и Брогэм считал ее хорошим свидетелем.

Она была поражена небылицами, которые распространяли о королеве.

– Какая ложь, – кричала она, – какая ложь!

Было ясно, что она очень любит Каролину.

Вызвать ее? Она была иностранкой, и было бы хорошо, если бы итальянка замолвила за королеву слово. Но она сестра Пергами, как это повлияет на суд?

– Конечно, – говорил Брогэм, – люди входили в королевскую опочивальню и выходили из нее.

– Ничего подобного, – заявила графиня.

– Я думал, что обычаи вашей страны вполне позволяют это.

– Ничего подобного.

– Но было доказано, что люди могли запросто заходить в покои королевы.

– Ничего подобного.

Она затвердила эту фразу и, конечно, будет цепляться за нее, думая, что, только все отрицая, она сослужит добрую службу королеве.

Пожалуй, она могла бы нанести не меньше вреда защите, чем Майоччи нанес обвинению. Брогэм на миг представил ее в руках обвинения! Он решил не вызывать графиню в суд.

Его звездный час настал, когда он предложил вызвать в суд свидетеля Растелли и услышал, что обвинение уже отправило этого человека назад в Италию.

Какая была сенсация, когда прозвучал вызов: «Призвать Растелли», а обвинение было вынуждено признать, что тот вернулся в Италию.

Брогэм не был человеком, который упускал свои шансы. Он стал возмущаться, что не может вызвать этого человека. У него, мол, ряд вопросов к этому свидетелю, и он очень сомневается, что свидетель может дать на них ответы, удовлетворяющие суд. Разве не странно, что свидетеля отослали в такой момент?

Лорд Ливерпульский признал, что это действительно странно. Это был ужасный проступок, достойный наказания.

С этого момента Брогэм знал, что выиграл процесс.

* * *

Заключительное слово по делу королевы Денман произнес с блеском, если не считать самого конца его речи.

– Я знаю, что за границей распространяются смутные, порочащие королеву слухи. Я слышал их даже тогда, когда мы защищали Ее Величество от обвинений, которые по сравнению с этими слухами ясны, понятны и доступны проверке… Есть люди, не обязательно низкого происхождения, не обязательно связанные с прессой – присутствующие даже на нашем благородном собрании, – которые с завидным трудолюбием распространяют самую невероятную и злобную клевету о Ее Величестве… Человеку, который подозревается в подлом нашептывании клеветы судьям, клеветы, сравнимой с ядом проказы, в уши присяжным, королева могла бы воскликнуть: «Приблизься, клеветник, дай мне взглянуть на твое лицо, когда б сравниться мог ты в благонравии со свидетелем из Италии, то вышел бы и ответ держал перед судом открытым… – Денман с презрением взирал на сторонников короля. – Каков ты есть, ты хуже, чем убийца итальянский».

Он продолжал оглашать обиды, нанесенные королеве, и завоевал симпатии суда своим красноречием. К сожалению, в конце речи он дал слушателям повод для смеха, и они с радостью воспользовались им.

 
Тот, у кого в руках небесный меч,
Столь свят ты будь, сколь ты суров.
 

– И если б вы, милорды, обладали властью, которой, должен я сказать, Всемогущий вряд ли обладает, властью узнать все тайны этой женщины, то тогда должны были бы вы уподобить свое правосудие, благожелательство и мудрость таковым, какие проявил наш Спаситель в деле, совсем не похожем на это. Не в нашем деле, где невиновность вопиет, а в деле, где вина доказана и порок разоблачен, сказано было: «Если ни один обвинитель не может выйти и осудить тебя, не осужу тебя и я. Иди и больше не греши».

Это была блестящая речь, ни одно обвинение, выдвинутое против Каролины, доказано не было, но Денман не мог подобрать другой цитаты, которая бы больше обрадовала народ.

Тотчас новая песня заменила «Нон ми рикордо». Вот она:

 
Милостивая королева, вас мы умоляем,
Идите и не грешите боле,
Но если это не по силам вам,
То хотя бы просто идите.
 

Бедный Денман был раздосадован. Зато Брогэм был доволен. Он знал, что они выиграли.

* * *

Правда, оставался еще Билль о боли и наказании. Он прошел через Палату Лордов большинством в двадцать восемь голосов.

Если, размышлял Брогэм, этот Билль прошел, несмотря на то, что королеву не смогли обвинить в супружеской неверности, первая половина Билля о лишении королевы ее прав могла иметь силу.

Он навестил лорда Ливерпульского.

– Если Билль пройдет, – сказал он, – это еще не конец. Мы провели расследование частной жизни королевы, а что, если будет расследование частной жизни короля?

– Ну, у него, конечно, были любовницы… да у какого короля их нет, – начал Ливерпульский.

– Дело не столько в любовницах, сколько в женах. Есть сильное подозрение, что как наследник престола король каким-то образом умудрился сочетаться браком с Марией Фитцгерберт, а по закону о престолонаследии, поскольку эта леди – католичка, подобное грозит потерей короны.

Ливерпульский понял. Билль не должен пройти. В следующем чтении за него голосовали всего девять лордов.

– Ну, вот и конец Биллю, – сказал Брогэм Денману. – Мы победили, дружище. Они и не станут пытаться провести его через Палату Общин.

Он был прав. Лорд Ливерпульский отозвал свой Билль.

Королева была оправдана.

Сквозь нестихающие приветствия толпы она проехала до самого Бранденбург-хауза.

Возвращение в Брунсвик

Каролина призвала к себе леди Анну Гамильтон. – Вы видите перед собой… триумфатора… – сказала она и горько усмехнулась.

– Сильная боль, Ваше Величество? Королева кивнула.

– Дайте мне магнезии.

Леди Анна принесла лекарство, а королева сама смешала его с водой.

– И добавьте немного настойки опия, – сказала она.

– Ваше Величество… разве разумно принимать так много?

– Ну, дорогая моя, – засмеялась королева. – Разве я когда-нибудь была разумной?

* * *

Король был унижен решением суда. Билль провалился. А он все еще связан с этой женщиной. Даже леди Конингем не смогла утешить его. Он плохо себя чувствовал, был слишком толст, у него была корона, но жизнь потеряла свою прелесть.

Король оставался в Виндзоре. Ему хотелось побыть одному. Он не испытывал желания ездить по лондонским улицам и терпеть унижение, когда в его карету швыряли грязью, а люди отпускали нелестные замечания в его адрес. Как это все отличалось от того, о чем он мечтал в юности. Тогда он был для них Очаровательным Принцем и, где бы он ни появился, люди аплодировали ему. Его предпочитали унылому старому отцу. Каким замечательным королем он будет! Вот что о нем говорили. И вот он король, прячущийся в Виндзоре, боящийся выехать в столицу, печально вспоминающий полосу скандалов на долгом жизненном пути от малютки принца к принцу-регенту, а затем королю Георгу IV.

Как обычно, в конце концов утешила его леди Конингем.

Она поменяла мебель в его спальне и призналась ему, что проявила излишнюю смелость.

– Меняйте, что хотите, – сказал он ей с обожанием. – Все, что доставляет вам удовольствие, доставляет его и мне.

Она сидела возле него, и они играли в карты, раскладывали пасьянс. Она сказала:

– Я слышала, люди больше не расположены к королеве так, как раньше. Они, конечно, верят, что она была виновна.

– Ее приветствуют, где бы она ни появлялась.

– Они поют «Иди и больше не греши».

– Ну, тогда они изменились.

– Они всегда знали, что она виновата, только доказать это было нельзя. Я думаю, люди рады были бы видеть своего короля.

– Вы воображаете, что они так же любят его, как вы, – поддразнивал ее король.

Но когда они отходили ко сну, он подумал: «Народ переменчив. Может, еще изменится к ней отношение. Их порыв объяснялся тем, что они считали ее гонимой. Это представление о ней навязали ее сторонники».

Конечно, теперь-то они понимают, что это не та женщина, которую они хотели бы видеть своей королевой. А его они хотят видеть королем, несмотря на его тучность – его доктора убедили его бросить носить корсеты, что пошло на пользу его здоровью, но в результате ему пришлось распрощаться с прекрасной фигурой.

Настало время провести коронацию. Может быть, стоит сходить в театр и посмотреть, как его примут.

– Ваше Величество, вы задумчивы, – сказала леди Конингем.

Он погладил ее по плечу.

– Как обычно, моя дорогая, – сказал он, – вам удалось успокоить меня.

* * *

Посещение королем Друэри Лэйн прошло великолепно. Люди были рады видеть его даже потому, что они начинали верить, будто Каролина была виновна в супружеской неверности. Они были благосклонны к нему теперь, ведь он проиграл процесс. Он был величествен и всегда будет таким, выглядел великолепно, импозантно, огромная бриллиантовая звезда сияла на груди.

Пора было даровать им коронацию, а уж коронация – это прекрасный повод для пиршеств и шумных попоек, когда все наслаждаются жизнью.

Итак, ура королю, и скорей бы его короновали, а уж они-то придут и все вместе споют «Боже, храни короля».

Он был глубоко тронут. Он улыбался, махал рукой и выказывал свое удовольствие. Чем явственней он его выказывал, тем больше его приветствовали.

Он стоял в своей ложе в Друэри Лэйн, ему устроили овацию. Кланяясь, с рукой у сердца, со слезами на глазах, он любил свой народ. И хотя бы на время они были готовы любить его.

* * *

Начались приготовления к коронации, и Лондон пребывал в возбуждении.

– А как же королева? – спрашивали друг друга люди. – Ее не собираются короновать? Опять беда!

Во время выездов короля ему кричали:

– А где жена, Георг? – Но спрашивали добродушно, подначивая, и уже не кидались грязью в королевскую карету.

Но Каролина, жившая теперь в Бранденбург-хаузе, была полна решимости участвовать в коронации. Она написала письмо лорду Ливерпульскому, где ясно выразила свою волю.

Ее Величество стоит перед необходимостью утвердить свое положение в Англии и сообщает лорду Ливерпульскому, что Королева имеет намерение присутствовать на коронации и требует передать прилагаемое письмо Его Величеству.

Каролина К.

Письмо, на которое она ссылалась, было адресовано королю, и в нем она спрашивала, кого из ее свиты он желает назначить сопровождать ее в день коронации и в каком платье он желает видеть ее.

Ливерпульский ответил, что король не желает получать от нее посланий и что ее участие в церемонии коронации не предусматривается.

Ответ Каролины был чрезвычайно краток.

Королева очень удивлена… и уверяет, что Ее Величество намерена присутствовать на коронации. Королева считает, что это одно из ее прав и привилегий, которые она полна решимости сохранить.

Таково было состояние дел в канун дня коронации. Королева решила во что бы то ни стало быть на коронации, король же поклялся, что ее там не будет.

* * *

Июля девятнадцатый день тысяча восемьсот двадцать первого года! День, когда Его Величество король Георг IV должен быть коронован. Весь предыдущий день, покинув Карлтон-хауз в закрытой карете, он провел в доме спикера парламента. Наутро в Вестминстер-холле собиралась процессия для шествия в аббатство.

Когда появился король, раздались возгласы восхищения. Один обозреватель заметил, что король «был погребен в сатине, перьях и бриллиантах». На короля всегда можно было положиться в том, что он всегда сыграет, как требуется в такой торжественный момент. Люди, собиравшиеся на улицах с раннего утра, и не думали, что он их разочарует.

Процессию возглавляли королевская цветочница и шесть ее помощников. Они бросали цветы на дорогу, по которой король пойдет в аббатство. Под пологом шествовал король Георг IV, герой этого торжества, и толпа ревела от восторга. Его розовая бархатная мантия, расшитая золотыми звездами, была длиной в девять ярдов, на голове у него красовалась черная шляпа, украшенная страусиными перьями.

Люди сходили с ума от счастья. Уж кто-кто, а старина Георг умел устроить хорошее зрелище. Стоило посмотреть даже, как он ступает. Говорят, на земле никто не мог пройти так, как он.

Он был королем, и этим все сказано, а если у него и случались скандальные похождения, то разве можно его винить в них?

Боже, спаси короля.

* * *

Шестерка лошадей влекла открытую карету из Бранденбург-хауза в аббатство.

– Я еду! – кричала Каролина, глаза ее светились целеустремленностью. – Я сказала, что поеду на коронацию, и никто меня не остановит.

Она была накрашена более обычного – это было необходимо, как сказала она леди Анне, потому что лицо ее под белилами и румянами имело странный желтоватый оттенок; в платье кричащих тонов, вся в бриллиантах, она ехала сквозь толпу.

– Королева! – кричали люди и бежали за каретой. Они окружили ее, запрудив собой дорогу к аббатству.

Что теперь? Все знали, что король запретил ей приезжать на коронацию.

Она удивилась, услышав презрительный смех. Ее стали освистывать. Она не могла поверить, что свист предназначался ей. Люди всегда были на ее стороне, ведь ее только что оправдали.

Ее предупреждали не ездить в аббатство все, кто желал ей добра. Это расценят как проявление дурного вкуса, говорили ей. В конце концов, это был день коронации короля. Но она не послушалась советов.

У дверей аббатства ей преградили путь.

– Мадам, никому не разрешается входить в аббатство без приглашения, – сказал ей непреклонный страж.

– Я королева!

– Никого без приглашения, мадам.

Она отступила. В толпе раздался смех. Покраснев под слоем румян, с головой, трясущейся так, что огромная шляпа сбилась набок, она приказала ехать к другому входу.

– Нет входа без приглашения.

– Я королева.

– Нет входа без приглашения, Ваше Величество. Таков приказ.

Она стояла в смятении. Боль нарастала. Голос в толпе выкрикнул:

– Ступайте домой!

Она затравленно оглянулась, как будто хотела сказать что-то, и кто-то завопил:

– Поезжай в Комо, наслаждайся там с итальянцем.

 
Милостивая королева, вас мы умоляем,
Идите и не грешите боле,
Но если это не по силам вам,
То хотя бы просто идите.
 

Они издевались над ней. Они ей больше не верили. Полагали, что она виновна, хотя ее оправдали.

Друзья были правы. Глупо приехать сюда незваной… Какая глупость, глупость. «Всю жизнь я делаю глупости», – думала она.

Она велела ехать домой.

Когда карета продиралась сквозь толпу, она услышала презрительный смех.

Она была давно больна, как определили ее доктора. Воспаление кишечника – вот та болезнь, которую она старалась не замечать.

Она послала за Уилликином и обняла его.

– Ты был мне в жизни большим утешением, дорогой мальчик, – сказала она ему. – Вместе нам было хорошо, не так ли?

Уилликин заплакал и сказал, что так.

– Не горюй, мой маленький Уилликин. Тебе не о чем будет горевать, я позаботилась об этом.

Брогэм пришел посидеть у ее постели, она со смехом шутила с ним. Рассказывала о разных местах, где она путешествовала, о том, какую странную жизнь она вела. Каролина оживилась и забыла про боль.

– Ваше Величество поправится, – сказал Брогэм.

– Нет, – сказала она. – Я не поправлюсь. Да я и не хочу. Мне лучше умереть. Я устала от этой жизни.

Веря, что она поправится, он ушел.

Но она попросила своих друзей прийти к ней. У ее ложа собрались Уилликин, леди Анна, сэр Мэтью Вуд и еще один или два человека.

– Друзья мои, – сказала она и улыбнулась им. – Похороните меня в Брунсвике. Лучше мне вернуться домой, откуда не надо было вообще уезжать. В моем завещании вы найдете надпись. Я хочу, чтобы ее выгравировали на моем надгробии. Вы сделаете это?

Они уверили, что выполнят ее последнюю волю, она улыбнулась и умерла.

* * *

В соответствии с завещанием ее должны были похоронить в Брунсвике. Король подозревал, что будут волнения, если траурный кортеж проследует к побережью через Лондон. Он отдал приказ не пускать его через Сити. Шел дождь, но люди тысячами стояли на улицах, чтобы отдать последний долг королеве Каролине.

Теперь, когда она умерла, она снова стала героиней. И когда люди узнали, что процессию не пустят через Сити, они решили иначе.

Когда кортеж спустился по Кенсингтон Гор и Найтсбриджу, толпа повернула его к Темпл Бар. Произошло столкновение с солдатами, посланными охранять кортеж, в схватке застрелили двух человек.

Но люди настояли на своем, и Сити бурно прощался с уходящей от них королевой.

Ее похоронили в Брунсвике. Среди провожавших были Уилликин и леди Гамильтон. Они стояли, думая о ней и ее странной жизни. А слова, которые она просила выбить на надгробии, были:

«Здесь покоится Каролина Брунсвикская,

многострадальная Королева Англии».