Текст книги "В тени граната"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Имя каждого из этих рыцарей было обозначено на его дублете буквами из настоящего золота; среди них выделялся своим ростом и золотыми волосами один; на его дублете было написано: Сэр Преданное Сердце.

Простолюдины, упивавшиеся зрелищем придворных забав, протолкнулись в зал и теперь громко выкрикивали: «Боже, храни Его Величество! Боже, храни королеву!»

Генрих стоял перед ней с выражением истинной радости на лице.

Вместе со своими фрейлинами Катарина зааплодировала, а король хлопнул в ладоши – сигнал девушкам выйти из беседки.

К каждой из шести леди подошел партнер – один из шестерых мужчин.

– Освободите нам место для танцев! – приказал Сэр Преданное Сердце. И носильщики укатили беседку через лес обратно в другой конец зала, где теснилась толпа простонародья, глазеющего на все это великолепие.

– Играйте, – крикнул король музыкантам, и зазвучала музыка.

Генрих танцевал так, как любил. Его прыжки должны быть выше, чем у других; его телодвижения должны быть энергичнее, чем у них. Наблюдавшая за ним Катарина подумала: теперь он кажется даже моложе, чем в день нашей свадьбы.

– Быстрее! Быстрее! – командовал он.– Кто устал? Что ты, Невет? – И он одарил сэра Томаса Невета насмешливым взглядом. – Еще, еще,– командовал Генрих музыкантам, и танец продолжался.

Все так сосредоточенно наблюдали за танцем веселого молодого короля, что не замечали происходящего на другом конце зала.

Один из толпы – шкипер, волею судеб оказавшийся в лондонском порту,– пробормотал:

– Вы только посмотрите на отделку этой беседки. Украшения на ней из чистого золота!

Он протянул руку, чтобы дотронуться до одного их них, но тут его опередила другая рука. Она сняла с беседки золотое украшение, и несколько человек столпились вокруг, чтобы рассмотреть его.

Через несколько мгновений многие зеваки сорвали с беседки по золотому украшению; толпа сзади, увидевшая, что происходит, решила не упускать возможности и надавила вперед, и буквально в несколько минут с беседки содрали все золотые украшения, которые делали ее произведением искусства.

А король все продолжал танцевать, улыбаясь молодым леди и время от времени бросая взгляд в сторону королевы. Наблюдает ли она? Восхищается ли она?

Каждый раз, когда их глаза встречались, Катарина была наготове; ей удалось придать своему лицу то выражение изумления, которое он все время искал.

Наконец, музыка затихла, и Генрих остановился, одаряя милостивой улыбкой всех собравшихся.

– Вы видите,– провозгласил он,– что на костюмах исполнителей есть золотые буквы. Это мои инициалы и той, что так мне дорога. А теперь я предлагаю леди подойти и взять себе эти переплетенные инициалы; надеюсь, они сохранят их, а когда им придет время выходить замуж, постараются жить в полном согласии и последовать примеру своей королевы и... Сэра Преданное Сердце.

Леди ринулись вперед. Катарина заметила, что многие бросали кокетливые взгляды на короля, и тогда почувствовала благодарность королю за его преданность и устыдилась, что порицала его. Он просто мальчик, сказала она себе, мальчик, который хочет быть хорошим. Внезапно послышались крики с другого конца залы, где стояла золотая беседка, теперь превратившаяся в несколько деревянных стоек. Простой народ, которому, как того требовали обычаи, разрешили посмотреть, как пирует, танцует и веселится их король, ринулся вперед.

Молодым леди предложили снять с короля его украшения – хорошо, пусть они так и сделают, а мужчины помогут им в этом.

Послышались испуганные и удивленные возгласы танцоров, которых окружили со всех сторон. Сам король попал в руки полудюжины смеющихся мужчин и женщин, но в их глазах было нечто большее, чем смех. Они увидели роскошь Вестминстерского дворца и сравнили его со своим домом; они увидели мужчин и женщин, чья одежда была покрыта сверкающими драгоценностями и золотыми украшениями, каждое из которых позволило бы им жить в роскоши много лет.

Это был их король, их возлюбленный король, но толпа, чувствующая свою сплоченность перед лицом правителей, заслышав призыв, была неизменно готова. Здесь же был всего лишь маскарад, и люди прониклись духом маскарада. Они не причинят вреда своему прекрасному королю, но им нужны его драгоценности.

Слушая, как протестуют его друзья, чувствуя, как к нему все ближе придвигаются люди с не очень приятным запахом, Генрих перестал быть мальчиком, ищущим наслаждения. Он немедленно стал проницательным и хитроумным мужчиной. Он не знал страха, всегда чувствовал, что сможет справиться с любой ситуацией; как можно чаще общаясь со своим народом и находя в этом удовольствие, он мог понять их; поэтому из всех знатных мужчин и женщин в этой зале король был самым спокойным и самым мудрым.

Эти голубые глаза, так легко загоравшиеся яростью от неосторожного слова придворного, были полны веселья. Они явно были полны смеха. В свою игру он поиграл, теперь должен поиграть в игру народа; при этом он не забыл, что все еще был главным игроком.

Он улыбнулся, глядя прямо в глаза хорошенькой юной швее, оторвавшей золотую пуговицу с его дублета.

– Пусть от нее еще ярче засияют твои прелестные глазки,– сказал он.

Та испуганно вспыхнула, потом повернулась и убежала.

С него сорвали все его драгоценности, стащили с его плеч плащ, так что на нем остался только дублет и штаны. Он рассмеялся, видя, что люди, сдирая с его придворных ценности, обращаются с ними белее бесцеремонно чем с ним. Более того, он также увидел, что в зал ворвалась с поднятыми алебардами охрана и приступила к делу – схватила несколько человек и загнала их в угол зала, откуда те стали громко их поносить.

Быстро оглядевшись вокруг, Генрих заметил, что растрепанные леди в замешательстве и что сэр Томас Невет, который взобрался на одну из стоек беседки и висит там,– совершенно голый. Сэр Томас так яростно протестовал, что толпа содрала с него не только драгоценности, но и всю его одежду.

Глядя на цепляющегося за стойку Невета, Генрих внезапно разразился оглушительным хохотом – это был сигнал. Ясно, что король намеревался отнестись к происходящему как к одной из маскарадных забав, и всем следовало сделать то же самое. До того ворчавшие простолюдины, теперь тоже засмеялись. «Боже, храни короля!» – кричали они и делали это искренне. Он не разочаровал их. Это была честная игра, и такого короля им нечего бояться.

Генрих закричал придворным:

– Почему вы такие мрачные? Мой народ попользовался добром. Давайте оставим все, как есть – должен признаться, я голоден да и пить тоже хочется.

С зажатой в руках добычей простолюдины не противились, когда их выдворяли из зала. Сюда доносились отзвуки их смеха. Они были в восторге. Они любили своего короля. Теперь, когда он будет проезжать по улицам, они будут приветствовать его еще громче, чем раньше.

Катарина, с растущим ужасом наблюдавшая этот инцидент, была немало поражена поведением короля. Она ожидала, что он зарычит от гнева, призовет охрану, подвергнет наказанию людей; однако, она, не спускавшая с него глаз, не увидела никаких признаков гнева на его разгоряченном лице.

Теперь она поняла, что он не просто мальчик. Он король. И он оценит свою корону дороже всех драгоценностей в мире. Он не беспомощный мальчик, потому что знает, что корона остается у него по воле народа. Он может неистово гневаться на своих придворных, может без колебаний послать их на плаху, но лицом к лицу с толпой явит лишь свое милостиво улыбающееся лицо.

Значит, она не знает этого человека, за которого вышла замуж и которого, ей казалось, она знает; от этой мысли в душе у нее зашевелилось опасение.

Он уже стоял рядом с ней с озорным видом в своем дублете и штанах.

– Пойдем, Кейт,– сказал он,– я умираю от голода.

Он взял ее за руку и повел в свои покои, где их ожидал пир; и сидя за этим столом на почетном месте с Катариной по правую руку от него, Генрих весело обозревал своих придворных в разорванных одеждах, но никому не позволил удалиться кроме сэра Томаса Невета, который, как он сказал, ради приличия должен найти себе что-нибудь одеться.

– Друзья мои,– заявил Генрих,– то, что вы потеряли – дар простонародью. На этом и покончим. А теперь за дело!

И, смеясь, набросился на доброе красное мясцо, которое так любил.

* * *

Графиня Девонширская бесцеремонно вошла в покои королевы. Катарина любезно приняла любимую тетушку своего супруга, но сразу же заметила, что графиня встревожена.

– Принц, Ваше Величество,– выпалила она.– У него была беспокойная ночь и ему, видимо, трудно дышать.

Катарину охватили мрачные предчувствия.

– Я должна немедленно отправиться к нему,– сказала она.

Графиня немного успокоилась.

– Я вызвала к нему врачей. Они полагают, что Его Высочество простудился и через несколько дней ему, может быть, будет лучше.

– Тогда я не скажу королю... пока.

Графиня поколебалась, потом произнесла: – Может быть, лучше сказать королю, Ваше Величество. Он пожелает увидеть сына.

Катарина помертвела от страха. Значит, ребенку хуже, чем они говорят. Они пытаются подготовить ее, не сразу сообщить ей дурные вести.

– Я скажу королю,– тихо проговорила она,– и уверена, что он пожелает поспешить со мной в Ричмонд.

* * *

Этого не может быть, Генрих не хотел этому верить. С ним не могло такого случиться. Сын, которым он так гордился, его маленький тезка Генрих, его наследник – умер! Ребенок прожил ровно пятьдесят два дня.

Он стоял, насупившись, широко расставив ноги, глядя на королеву. Придворные оставили их вдвоем, думая, что один сможет успокоить другого и тем облегчить их горе.

Катарина ничего не говорила; она сидела на скамье у окна, глядя на реку, с поникшей фигурой и искаженным лицом. Она выглядела старухой. Глаза у нее покраснели, лицо было в пятнах, потому что она пролила много горьких слез.

– Нам нужно было больше о нем заботиться,– прошептала она.

– За ним был постоянный уход,– проворчал Генрих.

– Он простудился при крещении. До тех пор он был здоров.

Генрих не ответил. Крещение прошло великолепно: обряд совершал архиепископ Кентерберийский, а крестными были граф Сюррей и графиня Девонширская; Генрих при этом наслаждался каждой минутой. Он вспомнил, что глядя, как младенца подносят к купели, подумал тогда, что это один из счастливейших моментов в его жизни. Он благодарил Господа за Его милость.

А теперь... младенец мертв.

Генрих почувствовал, как внутри него нарастает гнев. Чтобы это случилось с ним! Больше всего в мире, говорил он себе, он желал сына – сильного и здорового, как он сам,– мальчика, который бы подрастал под его надзором и которого он бы научил быть королем.

Он был в замешательстве, потому что судьба посмела отнять у него самую дорогую награду.

– Ну и хорошо, что его крестили, раз он теперь умер,– угрюмо произнес он.

Катарина была безутешна. Она жаждала иметь детей, они нужны были ей так же, как и ему.

Генрих подумал, какой старой она выглядит и рассердился на нее, потому что ему нужно было на кого-то рассердиться. Он был ей так благодарен, потому что она подарила ему сына. Теперь же он больше не чувствовал к ней благодарности.

Внезапно подняв глаза, Катарина увидела, что он смотрит на нее, сощурив глаза, жестоким взглядом.

Она подумала: Боже милостивый. Пресвятая матерь, так он винит меня?

И к ее скорби примешалось опасение, такое слабое, что тут же исчезло прежде, чем она до конца поняла, что это значит.

Хотя он продолжал смотреть на нее, выражение его лица смягчилось. Он сказал:

– Это тяжелый удар, Кейт. Но я не старик, да и ты еще молода. Увидишь, у нас еще будут дети. В будущем году в это же время у нас будет сын. Вот так нужно развеять нашу печаль, да?

– О, Генрих,– воскликнула она и протянула к нему руку. Он взял ее.

– Ты так добр ко мне,– сказала она ему.– Моя жизнь отдана тебе.

Генрих поцеловал ей руку. Он был слишком молод, слишком уверен в себе, чтобы поверить, что его ожидает несчастье. Это злосчастная случайность. У них будут другие сыновья, так много сыновей, что потеря этого будет ничего не значить.

ОПРОМЕТЧИВОСТЬ КОРОЛЯ

Король сидел на скамье у окна, перебирая струны своей лютни и напевая песню собственного сочинения; в глазах у него было мечтательное выражение, и он не видел двор внизу под окном, а представлял, как в большой зале потребует принести себе лютню и удивит всех присутствующих своей замечательной песней.

Они скажут:

– Но кто же композитор? Мы должны доставить его ко двору. Немногие могут одарить нас такой музыкой.

Он же склонит голову набок.

– Привести этого человека ко двору, думаю, не такая уж невыполнимая задача. Я вообще-то подозреваю, что он сейчас среди нас.

Они с удивлением посмотрят друг на друга.

– Но, Ваше Величество, если бы среди нас был такой гений, то уж, конечно, мы знали бы об этом. Умоляем, Ваше Величество, призовите его сюда и повелите ему услаждать наш слух и дальше.

– Сомневаюсь, что он повинуется моему приказанию. Он своенравный человек.

– Не повиноваться приказанию короля! Тогда он засмеется и скажет:

– А теперь я сыграю вам одну из моих песен...– И сыграет и споет ту же самую песню.

Они изумленно посмотрят друг на друга, но удивление не будет слишком явным, поскольку они побоятся, что это будет воспринято как намек на то, что они не верят, что он способен написать такую музыку. Затем их изумление быстро развеется и они скажут:

– Как глупо с нашей стороны. Нам следовало бы знать, что никто кроме Вашего Величества не смог бы одарить нас такой песней.

Вскоре песню будет распевать весь двор. Ее будут петь женщины – задумчиво, с томительным выражением в глазах и голосе.

Теперь много женщин бросают на него страстные взгляды. Он знал, ему стоит лишь поманить, и они будут готовы на все, что бы он ни предложил, будь это быстрое утоление страсти в уединенном саду или честь стать признанной любовницей короля.

Он поджал губы. Остаться добродетельным – вот чего он хочет.

Генрих негромко запел:

Ищу добра,

От зла – бегу:

Пример мне

Добродетель,

Не порок.

Он споет свою песню и при этом будет смотреть на этих распутниц, пытающихся завлечь его на путь греха.

Конечно, часто повторял он себе, я король, и то, что является законом для других людей, не закон для королей. Но я люблю свою жену, и она мне предана. Со временем она родит мне детей, и я покажу пример им и моему народу. Никто не сможет сказать обо мне: это развратник. Скажут: вот король, показавший свою силу не только в сражении, не только в государственных делах, но и в добродетели.

И Генрих продолжал сидеть, поджав свои тонкие губы и наигрывая на лютне песню, которой позднее собирался удивить двор.

Взглянув в окно, он увидел ее. Ни высокая, ни маленькая, она была очень красива. Она взглянула вверх, увидела его и присела в реверансе. В том, как она приподняла юбки и опустила глаза, было приглашение. Генрих знал ее. Ее звали Анна и она была младшей сестрой Бэкингема, которая недавно второй раз вышла замуж. Перед его мысленным взором предстала Анна Стэффорд и два ее мужа. Поджатые губы немного расслабились.

В ответ на ее реверанс он склонил голову, а его пальцы просто касались струн, потому что на мгновение он забыл свою песню.

Анна Стэффорд пошла своей дорогой, но сделав несколько шагов, обернулась и опять взглянула на окно.

На этот раз она улыбнулась. Губы Генриха как будто замерзли. Он не ответил на улыбку, но после того, как она исчезла, продолжал думать о ней.

Тут он обнаружил, что рядом с ним стоит один из приближенных. Генрих вздрогнул: давно ли тот здесь стоит.

– А, это ты, Комптон,– сказал он.

– Это я, Ваше Величество,– ответил сэр Уильям Комптон.– Пришел узнать, есть ли у вас для меня поручения.

Генрих перебирал струны лютни.

– Какое у меня может быть для тебя поручение, если я тебя не вызывал?

– Я просто искал предлог, чтобы переговорить с Вашим Величеством.

Генрих улыбнулся. Раньше ему нравилось находиться среди своих друзей, и сэр Уильям Комптон – красивый мужчина, лет на десять старше него – развлекал его. Он был пажом Генриха, когда тот был принцем Уэльским, и они поверяли друг другу свои тайны. Потом Генрих стал королем и Комптон начал быстро продвигаться. В настоящее время он был главным камергером, а также констеблем Сюдлейского и Глостерского замков.

– Ну, говори,– сказал Генрих.

– Я наблюдал, как внизу проходила леди Хантингдон. Это нахальная дамочка.

– Почему ты так думаешь?

– Из-за того, как она на вас взглянула, Ваше Величество. Это было откровенное приглашение, откровеннее и быть не может.

– Мой дорогой Уильям,– сказал Генрих,– разве тебе неизвестно, что я получаю такие приглашения, как только оказываюсь в обществе женщин?

– Известно, Ваше Величество. Но это не делается так прямо.

– А она... сделала это прямо?

– Если так показалось Вашему Величеству, я скажу, что да. Генрих рассмеялся.

– Ах, если бы я не был добродетельным женатым человеком...

Он вздохнул.

– Может показаться, что Ваше Величество сожалеет, что вы добродетельный женатый человек.

– Разве я могу сожалеть о том, что добродетелен? – спросил Генрих, и его губы, как и прежде, чопорно поджались.

– Нет, Ваше Величество. Такой мудрый король, как вы, конечно, не может; сожалеть остается тем леди, которые лишены общества Вашего Величества.

– Не скажу, что требую от мужчины слишком высокой добродетели,– продолжал король.– Он должен выполнять свой долг, это верно – долг перед государством, долг перед семьей; но если долг исполнен...

Комптон кивнул.

– Немного развлечься никому не помешает.

Генрих облизал губы. Он думал об Анне Стэффорд; то, как она присела в реверансе, было вызовом мужскому естеству.

– Я слышал, после небольшого развлечения на стороне супружеский долг исполняется с большим рвением,– пробормотал Генрих.

– Всем известно, как вы исполняете свой супружеский долг, Ваше Величество,– лукаво заметил Комптон,– так что большего рвения и не требуется.

– Двое моих детей умерло,– печально проговорил король. Комптон улыбнулся. Ему было ясно, в каком направлении идут мысли короля. Он хочет быть добродетельным; хочется ему и немного развлечься, но при этом иметь возможность утверждать, что это добродетельный флирт, иметь возможность сказать: я флиртовал с Анной Стэффорд потому, что считал, что после недолгой интрижки смогу вернуться к Катарине и исполнять свой супружеский долг с большим пылом, чтобы зачать здорового, сильного сына.

Прожив столько лет рядом с Генрихом, Комптон в какой-то степени знал его натуру. Генриху нравилось думать о себе, как о глубоко религиозном человеке, всецело преданном долгу, но в глубине его души царило только одно божество, и это был он сам; любовь к удовольствиям далеко превосходила его желание следовать своему долгу. Да король и не был тем человеком, который мог бы отказать себе в малейшем удовольствии – он был сенсуалистом; как и многие из его друзей, он был сильным, здоровым, сластолюбивым, но в то время, как те бездумно наслаждались всем, что им встречалось на пути, Генрих должен был сначала уверить себя, что именно так ему и следовало поступить. Ему сначала нужно было успокоить голос совести. В этом прекрасном атлетическом теле как будто жили два человека – ищущий удовольствий король и другой, всецело преданный своему долгу человек. Первый всегда должен был оправдаться перед вторым, но у Комптона не было сомнений, что первый всегда сможет убедить второго.

– Есть женщины,– задумчиво проговорил Комптон,– которые охотно бросают многообещающие улыбки, но не готовы выполнить эти обещания.

– Да, есть,– согласился Генрих.

– А некоторые будут цепляться за свою добродетель, даже если ее штурмует сам король.

– Может быть, нужно немного поухаживать,– сказал Генрих тоном, говорящим о его уверенности, что не встретил бы отпора, если бы был таким поклонником.

– Разве король должен ухаживать? – спросил Комптон.– Разве король должен просить женщину о благосклонности? Мне кажется, Ваше Величество, королю стоит только поманить, а леди тут же прибегут.

Генрих задумчиво кивнул.

– Я мог бы поговорить с этой леди, мог бы поухаживать за ней от вашего имени. У нее есть супруг, и если ее добродетель окажется неприступной – пусть все останется только между нами – Вашим Величеством, мной и леди.

– Это всего лишь предположения,– сказал Генрих, положив руку Комптону на плечо. Он взял лютню.– Я сыграю и спою тебе. У меня есть новая песня, и ты должен сказать мне свое мнение, Комптон.

Комптон улыбнулся и устроился слушать. Он переговорит с леди. Короли всегда бывают благодарны тем, кто заботится об их удовольствиях. Кроме того, Анна Стэффорд – сестра Эдуарда Стэффорда, надменного герцога Бэкингема, которого Комптон был бы рад унизить, ибо Стэффорды такие заносчивые, что для них было бы унижением, если бы одна из женщин в их семье стала чьей-либо любовницей, даже самого короля.

Поэтому пока Генрих играл на лютне и пел свою песню, сэр Уильям Комптон обдумывал, как устроить, чтобы началась любовная интрижка между сестрой герцога Бэкингема и королем.

* * *

Анне Стэффорд было смертельно скучно. Она жила при дворе, но расположения королевы добилась ее сестра Элизабет, потому что была по натуре серьезна, а это нравилось Катарине.

Королева слишком серьезна, подумала Анна; если она не поостережется, король будет искать удовольствий на стороне.

Анна засмеялась про себя – у нее были все основания полагать, что он уже ищет.

У Анны было два мужа и ни один из них не удовлетворял ее. В такой семье, как их, у нее оказалось мало свободы. Ни один из них никогда не забудет об их близости к трону, они даже больше, чем сам король, помнили о своих родственных связях с королевской династией. По отцу Анна происходила от Томаса Вудстока, сына Эдуарда III, а ее матерью была Кэтрин Вудвилл, сестра Элизабет Вудвилл – королевы Эдуарда IV.

Отец Анны был горячим сторонником династии Ланкастеров, и Ричард III объявил его предателем, «самым неверным существом из всех живущих». Его обезглавили на рыночной площади в Солсбери; таким образом, он отдал жизнь за дело Тюдоров, благодаря чему Генрих VII испытывал признательность к его семье, а Генрих VIII продолжил дружеские отношения отца со Стэффордами.

И что же в результате этого? Не спрашивая ее мнения, Анну два раза выдали замуж и предоставили место при дворе, но там она была лишь свидетельницей продвижения своей старшей сестры.

Будучи одной из Стэффордов, Анна также была честолюбива, поэтому ей показалось забавным доказать всей семье, что завоевать расположение короля можно с таким же успехом в опочивальне, а не на поле сражений. Как будет забавно, когда об ее успехе узнают ее надменный братец и набожная сестрица! Как только они с Генрихом станут любовниками, ни брат, ни сестра не смогут помешать продолжению их связи, и тогда уж им придется обратить какое-то внимание на свою младшую сестру.

Вошла одна из ее служанок и сообщила, что пришел сэр Уильям Комптон, который хотел бы поговорить с ней.

Сэр Уильям Комптон! Близкий друг короля! Это интересно; возможно, за ней послал король.

– Я приму сэра Уильяма,– сказала она служанке,– но ты должна оставаться в комнате. Мне не подобает быть с ним наедине.

Служанка впустила сэра Уильяма, а потом отошла в угол комнаты, где занялась своей шкатулкой с нитками.

– Добро пожаловать, сэр Уильям,– сказала Анна.– Пожалуйста, садитесь. А теперь можете спокойно рассказать мне о своем деле.

Комптон сел и оглядел женщину. Несомненно, она выглядела чувственной и вызывающей. Спелый плод, подумал он, вполне созревший, чтобы упасть в жадные королевские руки.

– Мадам,– сказал Комптон,– вы очаровательны. Та кокетливо улыбнулась.

– Это ваше мнение или вы повторяете мнение кого-то другого?

– Мое... и кого-то другого тоже.

– И кто этот другой?

– Тот, кого я не осмеливаюсь назвать. Она кивнула.

– За вами наблюдали, мадам, и сочли вас усладительной.

– Вы так говорите, как будто я персик на стене сада.

– Ваша кожа... и кое-что другое... напоминает мне персик, мадам. В этом году персики очень хороши и уже поспели – сладкие, ароматные.

– А, да,– ответила она.– Вы должны мне что-то передать?

Комптон склонил голову набок.

– Послание придет позже. Я хотел бы знать, будете ли вы готовы принять такое послание?

– У меня нет предрассудков, сэр Уильям. Я не прогоняю посыльных прочь, а читаю послания. Но я не всегда соглашаюсь на предложения.

– Мудро с вашей стороны, мадам. Следует всегда отвергать предложения, если только они не совершенно неотразимые.

– Может быть, даже и тогда,– прибавила она.

– Некоторые предложения совершенно неотразимы для любой леди; в таком случае было бы мудро их принять.

Она засмеялась.

– Вы составляете компанию королю,– сказала она.– Что за новую песню он написал?– Я вас научу.

– Очень буду рада.– Она позвала служанку и девушка поставила на место шкатулку и подошла.– Мою лютню,– сказала Анна. И девушка принесла лютню.

– Давайте,– продолжала Анна.

Комптон подошел к ней поближе, и они спели вместе. Когда они остановились, он сказал:

– Я расскажу королю, что вы спели его песню и она вам понравилась. Может быть, Его Величество пожелает, чтобы вы спели ему. Вы были бы рады?

Она опустила веки.

– Мне потребуется какое-то время, чтобы попрактиковаться. Мне не хотелось бы петь перед Его Величеством, пока не буду уверена, что мое исполнение сможет вполне его удовлетворить... и меня тоже.

Комптон засмеялся.

– Понимаю,– пробормотал он.– Уверен, что ваше исполнение доставит огромное удовольствие.

* * *

Анна проходила через приемную, возвращаясь после разговора с сестрой. Она была раздражена. Элизабет обошлась с ней очень сурово. Ей стало, известно, что Анну несколько раз посещал сэр Уильям Комптон, и она дала знать Анне, что одной из Стэффордов не подобает себя так вести.

– Я не оставалась с ним наедине,– протестовала Анна.

– Надеюсь, что нет! – парировала Элизабет.– Пожалуйста, больше соблюдай приличия. В будущем ты не должна с ним встречаться. Королева была бы недовольна, если бы узнала об этом. А как твой супруг? Ты забыла, что ты замужняя женщина?

– Я уже второй раз замужем в интересах семьи, так что вряд ли могу об этом позабыть.

– Рада слышать,– чопорно ответила Элизабет.

Поспешно проходя через комнаты, Анна думала об этом. Королева была бы недовольна! Она засмеялась. Королева действительно была бы недовольна, если бы узнала об истинной цели визитов сэра Уильяма. Вскоре она, возможно, будет готова встретиться с королем, и как только это произойдет, она уверена, что влияние королевы Катарины при дворе немного уменьшится. Взойдет новая звезда, ибо Анна Стэффорд, графиня Хантингдон, станет даже более важной персоной, чем ее брат, герцог Бэкингем.

Когда она вошла в приемную, со стула встала женщина и торопливо подошла к ней.

– Миледи Хантингдон,– низкий и просительный голос показался смутно знакомым. В нем слышался иностранный акцент, явно испанский, поскольку при дворе находилось так много испанцев. Женщина была очень красива. – Вы меня не узнаете,– сказала она.

– Мне знакомо ваше лицо. Вы были фрейлиной королевы?

– Да, до того, как она стала королевой. Меня зовут Франческа де Карсерас, и я теперь жена генуэзского банкира Франческо Гримальди.

– Действительно, помню, – сказала Анна. – Вы убежали за несколько месяцев до свадьбы королевы.

– Да,– сказала Франческа, и ее прелестное лицо застыло. Она замышляла получить власть, воображала, что в один прекрасный день станет главной наперсницей королевы. Но королева была окружена теми, кого Франческа считала своими врагами, и в отчаянии она тайком покинула двор, чтобы стать женой богатого и пожилого банкира.

Ее банкир был готов отдать ей все свое состояние, но Франческе нужны были не драгоценности и великолепные одежды, а власть. Теперь, когда она потеряла свое место при дворе, она поняла это до конца и проклинала себя за глупость, потому что убежала за два месяца до того, как Генрих объявил о своем намерении жениться на Катарине. Подожди она еще два месяца, и она, как одна из фрейлин Катарины, как член одной из знатных семей Испании, получила бы в мужья человека, равного ей по рождению, осталась бы в непосредственном окружении королевы.

Потеряв все, Франческа теперь поняла, как много это для нее значило; она появилась при дворе в надежде получить аудиенцию у Катарины, но пока что Катарина отказывалась ее принять. Франческа всегда мутила воду – ссорилась с духовником Катарины Фреем Диего Фернандесом, интриговала вместе с Гутьерре Гомесом де Фуэнсалида, который был в то время испанским послом и чья спесь и некомпетентность вызвали негодование Катарины, в результате чего его отозвали обратно в Испанию.

Кроме того, выйдя замуж за человека незнатного происхождения, Франческа в глазах Катарины совершила непростительный грех, поэтому она хотела дать знать своей бывшей фрейлине, что той больше не место при дворе.

Но Франческа была не из тех, кто легко сдается; она постоянно сидела в приемных, надеясь хотя бы мельком увидеть королеву, чтобы как можно красноречивее изложить ей свою просьбу о том, чего она так жаждала.

Сейчас Франческа горячо проговорила:

– Не могли бы вы замолвить за меня словечко Ее Величеству королеве?

– Вы привяли меня за мою сестру,– ответила Анна.– Это она прислуживает королеве.

– А вы... вы служите... Анна улыбнулась такой шаловливой улыбкой, что Франческа немедленно насторожилась.

– Я младшая сестра,– сказала Анна.– Мои брат и сестра не придают мне значения.

– Уверена, что они ошибаются. Анна пожала плечами.

– Вполне может быть,– согласилась она.

– После замужества королева изменилась,– продолжала Франческа.– Она стала суровой. Было время, когда она вела очень простую жизнь в Дарем-хаус, и я ей прислуживала. Тогда она не отказала бы в аудиенции старой подруге.

– Она сильно не одобряет ваше замужество; она очень набожна и окружила себя такими же.

Франческа кивнула.

– Одна из них – моя сестра. Я только что получила нагоняй за легкомысленное поведение, хотя все, что я сделала, так это приняла джентльмена из окружения короля... в присутствии моей служанки.

– Это естественно,– хитрым тоном произнесла Франческа,– что друзья королевы тревожатся, когда джентльмен из окружения короля навещает такую красивую леди, как вы... по приказу короля.

– Но я не говорила...– начала было Анна, но затем рассмеялась. Она неосторожно продолжала: – Правда, она настолько старше него, настолько серьезнее. Так чему удивляться?

– Я не удивлюсь,– ответила Франческа.– Леди Хантингдон, если вы займете такое положение, что сможете испрашивать милости, вспомните, пожалуйста, что я хочу вернуться ко двору.

Глаза у Анны вспыхнули. Как чудесно, что к тебе обращаются с такими просьбами, ведь могущество любовницы короля – безгранично.