Текст книги "Замок Менфрея"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Вот, Хэрриет, это – моя последняя воля… как обычно говорят. Забери моего мальчика и вырасти его как своего собственного. Не отдавай его никому, а когда ему потребуется твоя поддержка, вспоминай обо мне. Думай, что ты нужна Гвеннан, Хэрриет… совсем как раньше. Он – Бенедикт Менфрей. Помни об этом. Пусть все называют его этим именем; и если у вас с Бевилом не будет детей, пусть Менфрея по праву достанется ему.

Я надеюсь увидеть тебя перед смертью, но не знаю, когда придет мое время. Это может случиться внезапно и, словно глупая девственница (даже если существительное не очень мне подходит, прилагательное – точно про меня), я предстану перед Богом без масла в светильнике, ибо мне предстоит оставить моего мальчика и, спотыкаясь, брести в одиночку во тьме.

Хэрриет, мы ведь делили все, правда? Я знаю, ты всегда была мне лучшим другом, нежели я тебе. Именно поэтому я прошу тебя сделать все это ради меня. И теперь ухожу спокойно, потому что я написала это письмо и потому что верю тебе.

Прими мою любовь, мой самый дорогой друг.

Гвеннан».

Несколько мгновений я не могла говорить. Хозяйка отеля на цыпочках вышла из комнаты, оставив меня одну. Гвеннан умерла. Мне было безумно больно, и тем не менее где-то в глубине моей души шевельнулась досада. Я говорила себе, что этого не должно было случиться. Если б она вышла замуж за Хэрри, она осталась бы жива. Не похоже, чтобы с Бенедиктом Беллэйрсом их связывало какое-то высокое чувство. Она поторопилась, дав волю своей необузданной и свободной натуре, и вот теперь эта чудесная, полная жизни девушка умерла.

А Бевил? Я несправедливо обвиняла его и теперь сгорала от стыда. Какой я была тупицей! Самонадеянной, подозрительной, глупой. Как он должен презирать меня за это! Но одновременно у меня словно камень с души свалился. Бевил не бросил сестру, он пытался привезти ее домой, но она отказалась ехать.

Я сложила письмо, убрала его в карман своего пальто и вышла в вестибюль. Хозяйка, ожидавшая снаружи, явно обрадовалась, что я оправилась от первого потрясения.

– А ребенок, – спросила я, – где он?

– Я приведу его вам.

Я кивнула.

– Но сначала, – спросила она, – не хотите увидеть ее?

Я колебалась. Как будет выглядеть в смерти моя гордая и прелестная Гвеннан? Я вспомнила, каким ударом стала для меня наша последняя встреча. Мне не хотелось запомнить ее такой.

– Она словно спит, – пробормотала хозяйка.

Я последовала за ней в комнату, где Гвеннан жила с тех пор, как Бевил забрал ее из того ужасного дома. Комнатка была маленькой, довольно темной, но аккуратной и чистой. Гвеннан лежала на кровати. Она изменилась, и рыжие волосы казались еще ярче по сравнению с мраморной бледностью кожи. Но больше всего меня поразило смирение, читавшееся в ее лице. Я никогда не видела ее такой. Мой взгляд упал на туалетный столик. Чернильница на нем все еще стояла открытой; на промокательной бумаге лежало перо, и я представила себе, как она сидит здесь и пишет мне письмо.

«Гвеннан, – подумала я, – что бы ни случилось, ты можешь на меня положиться».

Я повернулась, и мы вышли из комнаты.

– Я велела ее уложить, – сказала хозяйка. – Полагаю, семья может убедиться, что мы обо всем позаботились.

– Да, – согласилась я. – Ее брат – мой муж – приедет, как только получит ваше письмо. Я приехала, поскольку получила письмо от нее, а он еще ни о чем не знает, но я скажу ему, как только вернусь…

Она кивнула:

– Такие вещи всегда очень пугают других постояльцев. Надеюсь, вы меня поймете.

– Я понимаю.

– А ребенок? – тревожно спросила она.

– Я увезу его с собой.

– Да, это лучший выход. Я отведу вас к нему.

Когда я открыла дверь, малыш сидел на маленьком коврике у камина, внимательно изучая шнурки своих крошечных ботинок. Девушка, сидевшая в кресле, не сводила с него глаз.

Она улыбнулась мне.

– Он – просто золото, – сказала она.

Я подошла и опустилась на колени у камина. Никто бы не усомнился в том, что этот малыш – Менфрей. Те же рыжеватые волосы и те же глаза, в которых сверкали знакомые искорки.

– Привет, Бенни, – сказала я.

– Привет.

– Я – тетя Хэрриет.

Он кивнул:

– Тетя Хэрриет.

Имя он выговорил без труда, и я подумала, что ребенок уже слышал его раньше.

Он схватил меня за руку, чтобы встать; затем придвинулся ко мне поближе и принялся внимательно меня изучать. Я видела его гладкую кожу, маленький носик – точная копия носа Гвеннан, с подвижными ноздрями. Да, я не забуду Гвеннан – о ней мне будет напоминать ее сын.

– Ты поедешь со мной? – спросила я.

Он кивнул, в его глазах вспыхнул тот же веселый и отчаянный огонек, который я так часто видела в глазах его матери.

– Мы поедем в Менфрею, – объяснила я. Его губы без труда выговорили это название, и я поняла, что его малыш тоже слышал раньше.

– Пойдем.

Мое возвращение выглядело весьма театрально. Мне удалось нанять пролетку на станции в Менфрейстоу, но до Менфрей мы добрались только в восемь вечера, и там уже начали всерьез тревожиться из-за моего отсутствия. Я могла уйти куда-нибудь днем, никому ничего не объясняя, но всегда возвращалась к ужину.

Бевил пригласил гостей, и обед был уже на столе – леди Менфрей, к счастью, оказалась дома, чтобы исполнить роль хозяйки, но, разумеется, все ожидали увидеть меня.

Сердце мое забилось чаще, когда я входила в дом со спящим ребенком на руках.

Я услышала изумленный возглас Пенджелла, и в тот же миг Бевил, его родители и все гости высыпали на лестничную площадку.

Потом я часто вспоминала эту сцену с улыбкой. Она походила на ночной кошмар. Беглянка вернулась – и не одна, а с ребенком на руках.

– Хэрриет! Что, ради всего святого… – вскричал Бевил. И я ответила:

– Гвеннан умерла. Я привезла домой ее сына.

Леди Менфрей сбежала вниз по ступеням.

– Хэрриет… Хэрриет… что ты говоришь?

Бевил был уже рядом со мной; я видела вокруг растерянные лица; но я так устала от путешествия, печалей, страхов за то, как примут ребенка, что внезапно все силы оставили меня.

– Вы услышите обо всем завтра, – сказала я Бевилу. – Тебе придет письмо из отеля, где она жила. Она умерла сегодня утром. Его мы будем называть Бенедиктом Менфреем. Такова ее воля.

Леди Менфрей взяла у меня ребенка; по ее щекам бежали слезы, но я знала, что она полюбит мальчика – он займет в ее сердце место Гвеннан. Может быть, на это и надеялась Гвеннан.

– Ты устала, – резко сказал Бевил.

– Это был тяжелый день…

– У нас гости, – сообщил он, но уже не грубо, а скорее смущенно.

– Мне очень жаль, – отозвалась я.

Женщина, которая меня знала, жена одного из партийных функционеров, взяла меня за руку и сжала ее:

– Не беспокойтесь о нас, миссис Менфрей. Вам надо отдохнуть… Немедленно.

Я благодарно улыбнулась ей, и Бевил сказал:

– Отправляйся в постель, Хэрриет. – Он повернулся к гостям: – Прошу меня извинить – я на минуту.

Он поднялся со мной в комнату и закрыл за собой дверь. Я ждала, что вот-вот разразится гроза. Я поставила под угрозу его победу на выборах. Теперь скандал с Гвеннан станет достоянием гласности – и все это по моей вине.

Я упрямо поджала губы, вскинула голову и, хромая, подошла к кровати.

– Ничего нельзя было поделать, – сказала я холодным, злым голосом, усевшись на краешек и глядя прямо на него. – Я и думать не хочу о других вариантах.

Мне вспомнилась Гвеннан, лежащая на той кровати, бледная и спокойная в смерти – какой она никогда не была при жизни, и я закрыла лицо руками.

Я почувствовала, как Бевил осторожно берет мои руки в свои.

– Хэрриет, – проговорил он, и в его голосе послышалась нежность.

– Она умерла! – выдавила я. – Гвеннан! Она всегда была так полна жизни.

Он ничего не сказал, но посмотрел на меня печальным взглядом.

– Ребенок останется здесь, – продолжала я, стараясь за раздражением скрыть свое горе. – Я буду заботиться о нем. И если ты не хочешь его здесь видеть, тогда… тогда я его увезу.

– Хэрриет, господи, что ты говоришь?

Я попыталась высвободить свои руки из его, потому что испугалась собственных чувств. Слишком уж много на меня свалилось. Гвениан умерла… я никогда ее больше не увижу…и Бевил теперь возненавидит меня за то, что я пошла против его воли и привезла ребенка в Менфрею.

Он обнял меня и прижал к себе.

– Ну, разумеется, ребенок останется здесь. Так же как и ты. Послушай меня, Хэрриет Менфрей, ты думаешь, что вышла замуж за бессердечное чудовище… возможно, так и есть. Но вот что я тебе скажу. Есть одна вещь, которой оно не сможет вынести. И это – жизнь без тебя… так что пусть твое сердце это запомнит.

– О, Бевил, Бевил, – слабо прошептала я. Он продолжал сжимать меня в своих объятиях, и я понемногу успокоилась.

– Я пришлю к тебе Фанни, – сказал он спустя несколько мгновений, уже другим, деловым тоном. – Мама присмотрит за мальчиком. Тебе не о чем беспокоиться. – Он поцеловал меня. – Помни об этом.

Он оставил меня и вернулся к гостям, которые – нет сомнений – умирали от любопытства. Интересно, подумала я, какую историю он им расскажет; но я слишком устала, чтобы тревожиться еще и об этом.

Ко мне пришла Фанни и помогла мне раздеться. Откинувшись на подушки, я испытала наконец облегчение оттого, что привезла ребенка в Менфрею, но мысль о Гвеннан причиняла мне почти физическую боль.

Присутствие Бенедикта в Менфрее удалось объяснить с удивительной легкостью. Гвеннан сбежала с актером, за которого вышла замуж против воли семьи; она умерла, и теперь ее сын будет жить в Менфрее, что совершенно естественно. Ребенка называли Бенедиктом Менфреем, и это был не первый случай в истории семьи. Когда-то однажды замок наследовала дочь, и, когда она вышла замуж, ее муж сменил фамилию.

В доме все горевали, и, когда я призналась Бевилу, как мне стыдно, что я несправедливо осуждала его, он сказал:

– Ты была права, Хэрриет. Я должен был настоять, чтобы она вернулась домой.

Уильям Листер, тихий и хорошо знающий свое дело молодой человек, который плюс ко всем достоинствам умел быть незаметным до тех пор, пока в нем не появится нужда, отправился с Бевилом в Плимут, и вдвоем они приготовили все к погребению; Гвеннан похоронили в склепе Менфреев при церкви на холме – сразу за Менфрейстоу.

Появление ребенка изменило весь распорядок в доме, но мальчик вскоре стал любимцем бабушки и дедушки, а также и большинства слуг. Леди Менфрей впервые за долгое время выглядела радостной, и я осознала, как глубоко она переживала потерю дочери.

Бенни то и дело спрашивал о своей матери, но мы отвечали ему, что она уехала и потому он пока побудет с нами. Иногда он плакал и звал ее, но мы тут же придумывали что-нибудь, чтобы его отвлечь и заставить забыть о прошлом. Менфрея привела его в восторг: особенно рыцарские доспехи, старинные картины и гобелены, подобных которым мальчик никогда не видел. Его все любили, но особенно он подружился со своим дедушкой и с Бевилом; и это неудивительно – он, вне всякого сомнения, был одним из них.

Смерть лорда Солсбери вызвала настоящий переполох. Бевил примчался домой и потребовал меня.

Я как раз одевалась к обеду, когда он ворвался в пашу спальню и рассказал мне, что произошло.

– Это означает, что выборы могут пройти в самом ближайшем будущем. Теперь разыграется настоящая битва.

– И мы победим, я уверена.

Бевил уселся на кровать и, взяв меня за руки, усадил меня рядом с собой.

– Ты любишь битвы, так ведь? – спросил он.

– Нет, не думаю.

– Но когда дело касается тебя, ты бросаешься в схватку не раздумывая.

– А разве это не правильно?

– Правильно. Ты умеешь бороться, отдавая этому все свои силы. Но сильный не вступает в пустые перебранки. Ты должна это помнить. Хэрриет, готова ли ты к решающей схватке?

– Я твердо верю в твою победу.

Он рассмеялся:

– Ты говоришь как мудрая и добродетельная жена. Ты знаешь, Хэрриет, моя дорогая, что хорошая жена – дороже богатства. Так сказано в Библии.

– Менфрей имели возможность проверить это на деле.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я думаю о столике, инкрустированном рубинами, которые один за другим исчезли со столешницы. Мне рассказывали, что их вынимали и продавали, а когда они кончились, Менфреям пришлось искать богатых жен.

– Кто рассказал тебе эту историю?

– По-моему, Гвеннан.

– Бедняжка Гвеннан! Тише, мальчик здесь.

– Мне так стыдно, когда я думаю о тех выводах, которые из этого можно сделать.

Бевил рассмеялся:

– Ну, я никогда не поступал по правилам. И я скажу тебе, какой вывод можно из этого сделать, Хэрриет. Пусть я всегда был скотиной, пусть я даже еще более отвратительная скотина, чем ты думаешь, ты по-прежнему любишь меня.

– Ну, такая идиотка, как я…

– Права, – закончил он. – Я тоже люблю тебя по-прежнему.

Он крепко поцеловал меня в губы, и я сказала:

– Только, пожалуйста, без синяков. А то Фанни заметит.

Он нахмурился:

– Этой женщине я не нравлюсь, Хэрриет.

– О нет, она просто кое в чем не одобряет тебя. Помни, я – ее дочь. Она искренне считает, что на свете нет никого, кто будет достоин меня.

– Возможно, она права. Но пока я тебя устраиваю, что нам чужое мнение. Ты нужна мне, моя дорогая. Теперь мы вместе вступим в предвыборную борьбу. Моя грозная Хэрриет. У тебя будет очень много дел следующие несколько месяцев, а может быть, и лет. Слишком много, чтобы еще воспитывать маленького Бенни.

– Его бабушка свгласна взять это на себя.

– Она не слишком крепкого здоровья, и я уже говорил ей, что, по моему мнению, настало время нанять гувернантку.

– И конечно, она с тобой согласилась.

Бевил усмехнулся:

– Конечно. Я нуждаюсь в тебе больше, чем Бенни.

Я не смогла скрыть своей радости.

После этого мы обсудили вопрос все вместе. Сэр Энделион и леди Менфрей сочли, что это – превосходная идея. Они обожали малыша и очень беспокоились о том, чтобы у него было все самое лучшее, но за разговором ничего не воспоследовало, и мне подумалось, что леди Менфрей не вполне готова так быстро передать любимого внука в чужие руки.

– Он еще слишком мал, – говорила она. Видимо, ей нравилось самой присматривать за ним.

Вскоре сэр Энделион отправился в Лондон навестить друзей и примерно через пару недель по возвращении получил письмо. Поначалу он ничего нам не сказал, но было ясно, что произошло что-то изумившее его. Он таинственно покашливал, а однажды вечером за ужином объявил:

– Пока вы все только рассуждали о том, что делать, я действовал. Я нашел гувернантку для юного джентльмена.

Мы разом посмотрели на него, но сэр Энделион сосредоточенно наблюдал за тем, как Пенджелл наполняет кларетом его бокал.

Бевил улыбался. Я полагала, что он доволен, потому что идея нанять Бенедикту гувернантку и тем самым освободить мне время для работы на выборах принадлежала ему.

Сэр Энделион взмахнул рукой.

– Вы будете удивлены, – сказал он.

– Ты хочешь сказать, Энделион, что ты нанял гувернантку?

– Именно это я и говорю, моя дорогая.

– Но откуда ты знаешь, какой у нее опыт, подходит ли она нам и все прочее?

– У меня нет ни малейших сомнений в том, что эта кандидатура нас устроит.

– Но, в самом деле…

– Подожди. Она приедет в конце недели.

– Но я не понимаю!

– Ты все поймешь, моя дорогая.

Леди Менфрей выглядела обеспокоенной. Бевил поймал мой взгляд и улыбнулся.

– Мы же этого хотели, – сказал он.

– Но таким странным способом… – начала было леди Менфрей.

– Девушке нужна работа – у нас она есть. Все очень просто, – заявил сэр Энделион. Он все еще посмеивался про себя. – Подождите, и увидите, – сказал он.

Мы с Бевилом отправились в Ланселлу верхом – это был хороший способ погонять лошадей, насладиться ездой и одновременно разобраться с делами.

Утро мы провели в предвыборных заботах и, пока скакали домой, горячо обсуждали вопросы, которые час спустя уже казались мне такими незначащими.

Почти с порога нас позвала леди Менфрей.

– Она приехала. Ни за что не догадаетесь. Вот уж не ожидала такого сюрприза.

– У нас к обеду гостья? – спросила я.

– О…нет. Приехала гувернантка.

Мы заторопились наверх, и, когда поднимались по лестнице, она вышла на лестничную площадку. Она стояла там, над нами, ее лицо хранило спокойствие. На ней было темное платье – очень простое, строгое, но эта безыскусность лишь подчеркивала достоинства фигуры. Ее черты могли служить образцом классической греческой красоты; темные волосы падали свободными волнами, окружая безупречный овал лица; ее голубые глаза были словно миндалины, глубокие, опушенные черными ресницами. Она улыбнулась, и эта улыбка испугала меня. В ней сквозила нежность… и мудрость… которую позже я назову хитростью.

– Похоже, вы удивлены, – произнесла она. – Сэр Энделион пришел в гости в дом, где я работала, и мне выпала возможность поговорить с ним. Я слышала о малыше. О таких вещах всегда узнаешь. И когда я узнала, что вы ищете няню или гувернантку, я сказала ему, что с радостью приняла бы эту должность.

Сердце мое сжалось от тревожных предчувствий. Я словно оцепенела. Джессика Треларкен медленно спускалась по ступеням, и я чувствовала, как с каждым ее шагом меня покидают уверенность и покой. Я не решалась взглянуть на Бевила из страха, что сумею прочесть в его лице слишком много. Мне вспомнилось, что это он первым предложил мне, чтобы мы наняли гувернантку. Может, он уже тогда думал о Джессике? А как он радовался, когда сэр Энделион сообщил нам свою новость. Значит, он знал? Неужели он попросил отца пригласить Джессику?

Будущее представилось мне в очень мрачном свете. Я знала, что жизнь моя в Менфрее изменится бесповоротно – с той минуты, как сюда вошла Джессика Треларкен.

Глава 8

Последствия появления Джессики не заставили себя ждать. В первый вечер по ее приезде мы сидели за ужином. Я была в платье темно-зеленого бархата, которое, как я всегда полагала, весьма мне шло, и, кроме того, я надела гранатовые серьги, брошь и браслет, которые дала мне леди Менфрей. Она сказала, что раньше они принадлежали ей, а еще раньше – предыдущей леди Менфрей, как некая семейная реликвия.

Пока я смотрела на себя в зеркало, весьма довольная результатом, в спальню вошел Бевил и, взяв меня за плечи, стал рядом, глядя на наше отражение.

– Очень эффектно, – заключил он. – Ты выглядишь так, словно сошла с одного из полотен в галерее. С тобой это бывает часто.

Я ждала, что он скажет что-нибудь о новой гувернантке, но он этого не сделал, и это показалось мне подозрительным. Было бы совершенно естественно поговорить о приехавшей девушке, тем более что мы оба знали ее в прошлом.

Потом мы спустились к ужину. Сэр Энделион – он был в весьма приподнятом настроении – во всеуслышание заявил, что на столе не хватает одного прибора.

– Но мы никого не ждем, – отозвалась леди Менфрей.

– А как насчет мисс Треларкен?

Леди Менфрей выглядела озадаченной.

– Но, Энделион, она теперь гувернантка.

– Теперь! Но ее отец в свое время бывал здесь в гостях. Нельзя же числить прислугой тех, кто в прошлом обедал с вами за одним столом.

– Никто не числит ее прислугой, – возразила леди Менфрей. – Ей отнесли ужин в комнату. Таков обычай в отношении гувернанток. Им всегда относят еду в комнату, потому что, естественно, никто не ожидает, что они станут есть на кухне вместе со слугами.

Бевил ничего не сказал, но я заметила, что его лицо раскраснелось. Он явно с интересом ждал, чем кончится дело, и я не сомневалась, что, не будь здесь меня, он бы поддержал отца. Появление Джессики сразу изменило его; он закрылся, словно ему уже было что скрывать.

– Моя дорогая, разумеется, ты не можешь отправить Джессику Треларкен на кухню. Она – леди.

– Теперь она – гувернантка, Энделион. Между прочим, очень многие леди становятся гувернантками…или компаньонками. В определенных ситуациях это – единственный выход, что и произошло с бедной Джессикой.

Я следила за Бевилом и думала: «Неужели она будет появляться здесь каждый вечер? Это невозможно. Она должна ужинать в своей комнате… хотя бы».

– Моя гувернантка никогда не обедала вместе с отцом, – вмешалась я. – По-моему, лучше правда относить ей еду в комнату.

– Моя дорогая Хэрриет, – рассмеялся сэр Энделион. – Одно дело – твоя гувернантка. А другое – Джессика Треларкен. Старый друг нашей семьи. Правда, Бевил?

Мгновение Бевил колебался. А потом сказал:

– Треларкенов всегда приглашали к обеду во всей округе. Я считаю, что мы должны показать Джессике, что не смотрим на нее как на прислугу.

– Гувернантки – не прислуга, – возразила я. – Они обычно едят со своими воспитанниками.

– Но Джессика пока не может это делать, – отозвался Бевил. – Разве что она возьмет поднос с едой к детской кроватке, пока Бенни будет засыпать.

Пенджелл внимательно прислушивался к разговору. Мое живое воображение уже рисовало мне картины того, как слуги станут обсуждать: «Конечно, она не хочет, чтобы гувернантка ужинала с ней за одним столом. И миледи тоже. А мужчины из кожи вон лезут, чтобы было так. Тише!»

– Поднос мисс Треларкен уже отнесли? – спросила леди Менфрей.

– Нет, миледи. Мы собирались отнести ей ужин после того, как закончит есть семья, – важно сообщил Пенджелл.

– В таком случае, – вмешался сэр Энделион, – поставьте еще один прибор. А потом поднимитесь к ней и скажите, что мы приглашаем ее отужинать с нами.

Пенджелл слегка наклонил голову, сделал знак одной из горничных поставить еще один прибор и исчез.

Через пять минут в столовую вошла Джессика. Она была одета в простое черное шелковое платье, которое, наверное, второпях натянула, получив приглашение, однако в ее движениях не ощущалось никакой спешки.

Она помедлила в дверях, но я не сомневалась, что это смущение было наигранным.

– Садитесь, моя дорогая, – пригласил сэр Эиделион. – Конечно, вы будете ужинать с нами. Поднос в комнату! В жизни не слышал такой чепухи. Ваш отец не раз сиживал за этим столом.

– Благодарю вас, – спокойно сказала Джессика.

Пенджелл подвинул ей стул.

Она улыбнулась – смиренно и скромно, – но не выказала ни малейшего удивления. Похоже, она не видела ничего странного в том, что гувернантка ужинает с семьей. В тех местах, где она работала прежде, такого случиться не могло. Но теперь все было по-другому. Здесь была Менфрея.

Как ни странно, присутствие Джессики изменило всех. Казалось, она озарила дом каким-то странным, зловещим светом, в котором мне все и вся казались другими, так что я вновь потеряла уверенность в себе и стала думать, а не была ли в конечном счете наивной, не знающей жизни дурочкой.

Она держалась очень скромно, но я вскоре начала спрашивать себя, не таилась ли за этим смирением смертельная угроза. Джессика все делала тихо. Двигалась она бесшумно, и я частенько не сразу обнаруживала, что она вошла в комнату; она могла стоять рядом с ничего не подозревающим человеком, пока тот не оборачивался, замерев на мгновение при виде ее красивого лица.

Ее красота! Никто не стал бы оспаривать ее. То была редкостная красота. Черты Джессики были безупречны; нежная, гладкая кожа, казалось, светилась особым светом. Такой цвет лица я видела раньше только раз или два; прямые густые волосы блестели. У этой женщины было все – кроме денег.

Появление подобной особы в доме неизбежно затронуло всех нас. Похоже, в ее присутствии в людях просыпалось все то, что обычно таилось где-то глубоко внутри. Мой свекор всегда держался со мной приветливо; я не так часто его видела, но, встречаясь, мы весьма приятно проводили время. Я допускала, что он с такой радостью принял меня в свою семью только потому, что я – наследница большого состояния, однако он всегда относился ко мне хорошо и в чем-то даже по-отечески. Теперь я открыла в нем какую-то злую проказливость. Он ведь знал, что Бевил одно время был очень увлечен Джессикой Треларкен; так чего ради он привел ее в дом? Временами мне казалось, что он сделал это из озорства – словно мальчишка, который запускает в таз двух пауков и получает удовольствие, наблюдая за их дракой. А может быть, думала я, он так и не забыл о том, что когда-то потерял место в парламенте, и справедливость в отношении Менфреев восторжествовала.

Я изо всех сил старалась гнать от себя подобные мысли, но притом ясно сознавала, что, если бы не Джессика Треларкен, они вообще не пришли бы мне в голову.

Была еще леди Менфрей. Я никогда не считала ее сильной женщиной, зная, что она во всем потакала и уступала своей семье; но теперь она казалась совсем запуганной, и я понимала, что она просто покорно смирилась с властью Джессики.

Фанни? Она стала очень осторожной – даже скрытной. В прошлом она всегда была со мной откровенна; теперь же я чувствовала, что она что-то скрывает.

Бевил? Разумеется, он всегда обожал красивых женщин и в их обществе забывал обо всем на свете, а с такой дамой, как Джессика, в особенности.

Но больше всех изменилась я. Казалось, я утратила всю ту привлекательность, которую обрела, став женой Бевила. Я старалась соответствовать – и не без успеха – средневековой моде, которая оказалась мне так к лицу – достаточно вспомнить хотя бы топазовое платье. Люди говорили обо мне: «Она не красива в обычном смысле этого слова, но ее странная, нездешняя внешность весьма привлекательна». Я знала, что в необычном наряде смотрюсь хорошо, даже среди красавиц, и хотела выглядеть необычно – ради Бевила.

Но с появлением Джессики чары потеряли силу. Я чувствовала себя неказистой, как когда-то в детстве, и это отражалось на моей внешности. Моя хромота стала заметней, а может быть, дело было просто в том, что в счастливые времена мне удавалось о ней забыть; нынешняя же пора никак не подходила под это определение.

Но что хуже всего, я стала подозрительной. Я никому не верила, за всеми следила, была постоянно настороже, и с каждым днем эта новая привычка все укреплялась.

Сколько я ни старалась обуздать свою ревность и страхи, они все равно одолевали меня.

С тех пор как я привезла Бенедикта в Менфрею, мы стали близкими друзьями. Наверное, я заняла в его сердце место матери, которой ему недоставало; я проводила с ним по нескольку часов каждый день, и он с нетерпением ждал моего прихода. Иногда я брала его на прогулку или отвозила в дом на острове: переправа в лодке приводила его в полный восторг.

Однажды утром, примерно через неделю после появления Джессики, Бевил уехал в Ланселлу один, и я отправилась в детскую к Бенедикту.

Джессика встретила меня прохладной улыбкой, которую я про себя уже начала сравнивать с улыбкой Джоконды. Она выглядела очень опрятно и, разумеется, блистала красотой в сиреневом платье с кружевным воротничком и манжетами. Нарядов у нее было немного, но во всех чувствовался безупречный вкус. Этого у нее не отнимешь – она знала, как одеться, чтобы подчеркнуть достоинства своей внешности, – а может, к подобной красоте просто шел любой наряд. Как всегда в ее присутствии, я почувствовала себя неловко и подумала, не этого ли она и добивается, глядя на меня своими холодными глазами. Она двигалась с недоступной мне грацией, и в любом ее жесте таилось очарование естественности.

– Я пришла проведать Бенедикта, – сказала я.

– Он играет в кубики.

– Думаю, я возьму его погулять. Может, мы поедем на остров – если ветер стих. Он это любит.

– Сегодня утром он уже гулял. Боюсь, он слишком устанет, будет капризничать, не станет есть. Знаете, у детей часто так. – И она обезоруживающе улыбнулась мне.

– О, но… – начала было я.

– Если б я знала, что вы придете, я бы перенесла прогулку. Но я полагаю, что режим дня очень важен.

– Я понимаю.

Я подошла к двери детской. Джессика не отошла от меня ни на шаг.

– Пожалуйста, не говорите ему, что собирались взять его на остров.

– Вы боитесь, что он станет проситься туда?

И снова она улыбнулась:

– Ну, конечно, станет. Но я знаю, что он переутомится.

Я вошла в комнату:

– Привет, Бенни.

– Привет! – Он даже не взглянул на меня. Но это еще ничего не значило: просто Бенни увлекся постройкой дома из кубиков.

– Пришла твоя тетя, – с укором заметила Джессика.

– Я знаю. – Он все еще не поднимал глаз. Джессика улыбнулась мне. Я опустилась на колени и стала рассматривать дом из кубиков.

– Он вот-вот упадет, – предупредила я мальчика.

Бенни кивнул, все еще не глядя на меня, – и в ту же секунду кубики рассыпались по полу. Бенедикт восторженно завопил.

Потом он схватил один из кубиков, но, к несчастью, цветная картинка на нем немного порвалась. Он мрачно заявил:

– Нужна Джесси.

Я взяла у него кубик и сказала:

– О, это легко можно приклеить.

– Бедный кубик хочет Джесси, – повторил малыш.

Джессика взяла у него игрушку.

– Я и другие заклеивала, – пояснила она. – Я займусь им, Бенни.

И, обернувшись ко мне, слегка приподняла брови, словно говоря: «Вы же знаете, дети есть дети».

Но все это тоже показалось мне дурным знаком.

Теперь Джессика обедала с нами каждый вечер. Три ее выходных платья – черное, серое и синего бархата – были очень простыми и, вне всякого сомнения, дешевыми, но она ухитрялась выглядеть в них потрясающе; я же в своих нарядах – некоторые из них я купила в Париже во время медового месяца – чувствовала себя неуклюжей и не к месту расфуфыренной. Само ее присутствие действовало на меня так; более того, у меня временами появлялось неприятное ощущение, что этого она и добивается.

По-хорошему, жаловаться было не на что. Сторонний наблюдатель просто сказал бы, что Джессика своей красотой невольно затмевает остальных. Но я чувствовала, что она об этом знает и в глубине души торжествует.

За столом она, словно магнит, притягивала к себе внимание всех мужчин. Сэр Энделион был галантен; Бевил все время помнил обо мне и всячески старался вовлечь меня в беседу, но я догадывалась, что он делает это специально, чтобы скрыть свои истинные чувства; даже Уильям Листер, который тоже обедал с нами, не прятал своего восхищения.

Если бы Джессика была просто хорошенькой легкомысленной простушкой, как бедная Дженни, это еще куда ни шло. Но тут все обстояло иначе. Она была умна и образованна и, как я со страхом обнаружила, неплохо разбиралась в политике, которая, разумеется, чаще всего становилась темой обсуждения за обеденным столом.

Говорила она негромко, но благодаря плавной неспешности речи и безупречной дикции все всегда слышали ее слова.

Леди Менфрей, сидевшая во главе стола, когда разговор заходил о политике, пыталась сделать вид, что увлечена беседой, но я хорошо знала, что на самом деле она размышляет, не следует ли ей заказать еще синей шерсти для гобелена, или о том, не простудился ли Бенедикт, если он чихнул дважды в день.

– Мы много раз обсуждали эти проблемы с отцом, – говорила Джессика. – Он придерживался весьма твердых взглядов, и мы не во всем соглашались.

– Доктор занимал жесткую позицию в отношении тарифной реформы, это я хорошо помню, – вмешался сэр Энделион.

– Мама всегда говорила: если отец что-то решил, его уже не переубедишь.