Текст книги "Долгий путь к счастью"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
«ПРЫЖОК МЕРТВЕЦА»
Я лежу. Не могу двинуться. В смерть Филиппа не верю! Филипп – да он сама жизнь! Невозможно. И покончить с собой… Он… который был так счастлив. Да только вчера он вовсю мечтал о будущем. Что же могло так внезапно подвести его к страшному решению?
Вошла Эсмеральда, тихо села подле меня. Я никого не хотела видеть, но ее присутствие все же было терпимо. Она молчала, Достала носовой платок, смоченный одеколоном, приложила к моему лбу. Этот запах теперь всегда будет напоминать мне о том дне.
Перед глазами все время Филипп. Наши последние дни, картины из детства. Вот мы устраиваем костер. Сколько озорства в его глазах! Он так хотел, чтобы полыхало пламя. Как светился его взгляд, будто из его глаз, а не от костра, сыпались искры. Тревога пришла потом. Потом нас наказали, но сколько детской радости мы испытали… Вот мы с ним танцуем, вот он делает мне предложение и так вдруг серьезно уверяет, что никогда не оставит меня.
И вот оставил.
– Не верю, – шепчут мои губы, – это не правда. Этого не может быть.
Эсмеральда молчала. Что она могла сказать?
А сказано будет еще многое, и скоро они начнут.
В тот же день газеты запестрели: «Самоубийство накануне венчания. За шесть дней до женитьбы на мисс Эллен Келлевэй Филипп, сын Джосайи Каррингтона, покончил с собой. Что скрывается за этой трагедией?»
Все, конечно, поверят, что скрывается за ней немало и что я держу тайну при себе.
Почему юноша, обладавший столькими достоинствами, богатством, стреляется за неделю до свадьбы? Видимо, только потому, что жизнь стала невыносимой для него, он мог пойти на такой страшный шаг. «Шесть дней до бракосочетания» – эта тема стала основной в газетах.
В комнате, где я лежала, жалюзи были плотно закрыты, чтобы не пропускать солнечного света. Солнце все равно не растопит ледяной холод, сковавший и тело, и сердце. Есть я не могла. Я не могла спать. Могла только неподвижно лежать и вопрошать – почему? ПОЧЕМУ?
Эсмеральда рассказала мне, как все было. Я велела ей говорить об этом, и, как в детстве, она не смогла ослушаться меня.
– Он застрелился из одного из пистолетов, которые хранились в Трентхэм Тауэрз.
– Этого не может быть. Не мог же он задумать такое.
Она молчала. А мои мысли понеслись вспять, вызывая в памяти тот день, когда мы с ним вместе заглядывали в «оружейную» в Трентхэме. Я вспомнила футляр, отделанный изнутри атласом, серебристо-серый пистолет, который он держал и гладил с такой любовью. А рядом с тем оставалась пустая ячейка, и Филипп тогда еще пошутил, как я думала, что держит пистолет под подушкой. Что он тогда имел в виду? Неужели это было правдой? Неужели он всерьез боялся грабителей? Даже если так, что же заставило его наавести пистолет на себя? Как же могло случиться, что я, считавшая, что прекрасно знаю Филиппа, могла так ошибаться? Вдруг душа его обладала другой стороной, неведомой мне, которой он никогда ко мне не поворачивался? Во все это я не могла поверить.
– Он не мог покончить с собой! – закричала я. – Он только за день до этого говорил со мной. Ты только представь, Эсмеральда, какое отчаяние должно охватить человека, чтобы уйти добровольно из жизни! А ты вообще можешь представить Филиппа отчаявшегося, тоскующего? Я никогда не видела его таким. А ты? Он был не из тех, кто способен скрывать свои чувства. Он даже никогда и не пытался делать этого. Я знала Филиппа! Лучше всех знала, и я говорю – это невозможно. Никогда в это не поверю.
Но это произошло.
Эсмеральда сказала:
– Здесь целая толпа газетчиков. Тебя хотят видеть. Будет расследование. Придется идти.
Я неожиданно встала.
– А я хочу пойти! – закричала я, – хочу выяснить, что же случилось…
Казалось, сон продолжается. Эти лица… Мистер Джосайя Каррингтон, непохожий сам на себя, бледное лицо искажено горем; в глазах леди Эмили больше растерянности, чем трагизма. И Ролло – суровый, окаменевший, глаза как лед, жестоко глядят они на меня, от чего пробирает дрожь.
Вердикт был вынесен единственно возможный. Самоубийство. Внутренне я протестовала так, что хотелось реветь.
Только не Филипп! Он – не мог совершить этого. Любой, хоть немного знавший его, должен был понимать очевидные вещи. Однако таково было мнение следствия.
Потом были похороны. Я не пошла. Лежала одна, ослабевшая от переживаний, от бессонницы, от недоедания.
– Мама считает, что тебе не мешает поехать в загородный дом, – сказала однажды Эсмеральда. – Я отправлюсь с тобой. Газеты все надоедают. Мама говорит, уехать ненадолго будет лучше.
Так и сделали. Каким утешением была для меня Эсмеральда! Наверное, она в глубине души считала, что от ужасной участи я спасла ее, ведь на моем месте сейчас могла оказаться она, как и предполагалось.
Мне стало немного легче, однако спала я по-прежнему плохо. Стоило задремать, как я видела Филиппа, пистолет в руке, постель, залитую кровью… Или грезился тот, другой сон: комната, красный ковер, морской пейзаж – и Филипп рядом со мной. И он говорил мне: «Ты же всегда предчувствовала это, Эллен? Ну вот, пожалуйста. Я умер. Убил себя… потому что не мог жениться на тебе».
И я пробуждалась, выкрикивая его имя. Страшные были дни. Спустя две недели после нашего приезда за город, в Трентхэм Тауэрз, прибыл Ролло. Он зашел навестить меня. Эсмеральда поднялась ко мне в комнату и сказала, что он ждет в маленькой гостиной. Увидев меня, Ролло встал, сдержанно поклонился, и я обратила внимание на то, как он изменился за это время. Я тоже, наверное…
Он настоятельно попросил о беседе с глазу на глаз. И начал сразу, без обиняков:
– Хочу, чтобы вы объяснили мне, почему Филипп пошел на самоубийство.
– Если бы только я знала…
– А вы не знаете? – резко спросил он.
– Откуда же? Если бы я знала, что он задумал, я бы нашла способ остановить его.
– Но что-то же послужило причиной…
– Мне она неизвестна.
– А кому же тогда известна?
– Вероятно, он что-то скрывал от всех.
– Брат был не такой человек. – Ролло не сводил с меня глаз. – Видимых причин нет. Неприятностей[него не было, в бизнес он еще не включался всерьез. Значит, причина кроется в его личной жизни. Уверены ли вы стопроцентно, что между вами не было разногласий, размолвок? Только здесь, похоже, приходится искать ключ к разгадке.
Его взгляд был холоден, полон ненависти; и я поняла, что он действительно подозревал меня в причастности к трагической гибели брата. Вынести такое было выше моих сил.
– Для меня удар оказался побольнее, чем для вас. Я должна была стать его женой! – почти выкрикнула я. Он близко подошел ко мне; руки, я заметила, сжаты в кулаки, будто ему приходилось сдерживать себя, так, наверное, сильно было желание ударить меня, сделать мне физически больно, настолько, наверное, он винил меня в смерти Филиппа.
– Я думаю, вам кое-что известно, – произнес он.
– Я уже сказала, что понятия не имею, что вообще могло толкнуть его на этот шаг.
– Вероятно, что-то связанное с вами. Может быть, вы обманывали его, и он узнал об этом. Ваше предательство могло настолько потрясти его, что он, не имея никакого жизненного опыта, предпочел выстрелить в себя, чем посмотреть вам в лицо.
– Вы не можете верить в этот бред. Это ложь! Гнусная, злобная ложь!
– Кто тот человек, с которым я застал вас в особняке на площади Финлей?
– Откуда я могу знать, кто он? Он сказал, что он ваш родственник.
– Вы прекрасно знаете, что это не правда.
– Тогда кто же он?
– Полагаю, он ваш друг.
– Повторяю, кто он, я не знаю. Он был на концерте в вашем доме… а потом зашел осмотреть особняк на площади. Вот и все, что мне известно.
Ролло скептически смотрел на меня.
– Как же он попал в особняк?
– Он же говорил вам, что взял ключ у агента по продаже.
– Эллен, я ведь знаю все. Узнавать и выяснять – часть моего бизнеса. Вы заранее договорились встретиться там, только я немного помешал вам.
– Это чудовищная ложь!
– Я говорю только о том, что лежит на поверхности. Один ключ был у вас, другой, которым я пользовался, у Филиппа. Никакого третьего ключа не было вообще. Я говорил с нашим агентом, интересовался, почему он выдал ключи еще кому-то, но он уверяет, что никто из посторонних к нему даже не обращался. Так что только единственная возможность была у того человека попасть в дом – его впустили вы!
– Это чепуха, – отбивалась я, – я никого в дом не впускала. Я была удивлена не меньше вашего, увидев его там. Ключ у него был, агент говорит не правду.
Ролло поднялся.
– Я бы с большим уважением отнесся к вам, если бы вы признали все. Ваши отношения с тем человеком, определенно, более чем дружеские. Уверен, что разгадка трагической тайны именно здесь, и вы эту тайну храните. Филипп погиб, потому что вы причинили ему страдания. Именно вы повинны в смерти.
– Да как вы… Да как вы смеете! Такая ложь….
– Лжи предостаточно. Однако Филипп мертв. Видит Бог, лучше бы он никогда не встречал вас.
Он вышел.
Душа была опустошена отчаянием. Филиппа я потеряла, и с ним потеряла все. Все это можно еще было бы перенести, если бы не то презрение, каким облил меня Ролло, так несправедливо и жестоко заподозрив, что я знаю и скрываю тайну этой трагедии, что я на самом деле живу другой жизнью. Ролло не желал верить, что гибель Филиппа была для меня такой же страшной загадкой, как и для него.
Подолгу я гуляла по окрестностям, но облегчения это не приносило. Ведь здесь мы часто бродили с Филиппом. Вряд ли где остался уголок леса или лужайки или взгорок, где не осталось бы наших следов. В одиночестве отправлялась я теперь на верховые прогулки, хотя Эсмеральда всегда пыталась составлять мне компанию. Я заезжала в маленькую таверну при гостинице, где мы с Филиппом – а может, и с Эсмеральдой тоже, только о ней мы тогда не думали – останавливались перекусить, выпить холодного сидра. Вот и кузница, где старый кузнец подковал как-то наших лошадей. Старик и сейчас приветствовал меня, но глаза отвел в сторону, не зная, что сказать. В деревнях, где нас помнили детьми, люди вели себя так же. Смотрели на меня украдкой и, конечно, задавались при этом вопросом: почему Филипп покончил с собой? Неужели все дело во мне и он предпочел умереть, чем жениться? Наверное, сейчас всякий предположил бы такое.
Не могла не подняться я и на наш любимый утес Дэд Монз Лип. Сидя на старой деревянной скамье, бесконечно вспоминала я, как мы с Филиппом играли здесь, как забирались на самую кромку обрыва, заставляя осторожную Эсмеральду быть свидетельницей нашей отваги.
Дэд Мэнз Лип! «Прыжок мертвеца». Я думала о многих тех, чья жизнь оказывалась настолько невыносимой, что они решались уйти из нее. Какие страдания, какие несчастья заставляли идти на это? Одно я знала твердо: Филипп никогда не бывал в таком состоянии. Он не мог пойти на самоубийство. Однако именно такой вердикт вынесло следствие. Почему? И знала ли я действительно этого юношу, с которым провела детство, оторочество? Вообще, возможно ли знать до конца другого человека? Всегда я считала, как Филипп понятен, как искренен. Он говорил, что думал, его редко волновало, к чему могут привести собеседника его слова. Он был беспечен, добродушен, немного ленив, обожал все красивое в жизни, и доставалось ему это легко, без усилий, что естественно для сына богатых родителей, у которого не было никогда ни в чем недостатка. Все это я давно знала о Филиппе. Но думала ли я о том, что таится в сокровенных уголках его души?
Глубокая печаль одолевала меня после таких прогулок. Эсмеральда как-то спросила меня, где же я бываю, и, услышав ответ, пришла в ужас.
– Не надо туда ходить, – сказала она, – это нехорошее место.
– Как раз для меня, – возразила я, – там я думаю о Филиппе, и, как ни странно, это утешает меня.
– Я поеду с тобой, – решила тогда Эсмеральда, от чего я всегда отказывалась.
– Нет-нет. Я хочу побыть одна.
Эсмеральда очень переживала за меня.
Однажды утром, бродя по лесу, я вдруг почувствовала, что я не одна. Что именно вызвало это ощущение, сказать я не могла. Возможно, какой-то звук – сухой стук скользнувшего камня, шуршание листвы, треск сучьев от встрепенувшегося животного… Но чье-то незримое присутствие я ощущала явственно. Неужели правда, думала я, что души несчастных самоубийц бродят неприкаянно, все стремясь прийти в то место, которое стало последним прибежищем в их жизни. Именно это, по всем поверьям, и придавало дурную славу «нечистого места» утесу Дэд Мэнз Лип – «Прыжок мертвеца».
И вот, как ни странно, меня это ощущение только привлекло, а не отпугнуло. Мне показалось, что вдруг удастся каким-нибудь неведомым способом встретить Филиппа, вдруг он придет сюда и скажет, что же привело его к смерти.
Теперь ноги сами несли меня на утес, каждый день я поднималась туда и часто, очень часто чувствовала, будто кто-то наблюдает за мной.
В один знойный, жаркий полдень я нашла отдохновение под сенью деревьев, которыми зарос утес. Воздух был густым и неподвижным, чувствовалось приближение грозы. Ощущение, что на меня пристально смотрят, было сильным, как никогда. Я вновь и вновь думала о Филиппе, отчаянно надеясь, что услышу в этой тишине его шепот «Эллен». Мне до боли захотелось снова стать маленькой и беззаботной, снова вернуться в детство, когда главной моей целью было обставить Филиппа в очередном споре и доказать, что девочки ничем не хуже мальчишек. Мне мучительно захотелось вернуться в день нашей помолвки, научиться быть не такой легковерной и легковесной, попробовать разобраться в человеке, женой которого я должна была стать. Никакие доказательства, неопровержимые факты не заставят меня согласиться с мыслью, что Филипп – самоубийца. Должно быть другое объяснение.
Никогда я не уходила с утеса, не постояв на краю пропасти. Подошла к обрыву и сейчас. Далеко внизу кудрявились зеленью кусты, и от этой картины дух захватило как в детстве.
Взявшись за парапет, я наклонилась, чтобы глянуть вниз, и в этот момент ограда резко накренилась вперед, потянув меня за собой, так как я крепко держалась за нее. В следующее мгновение руки мои ощутили пустоту, испуганная птица коснулась крыльями моего лица, и я еще успела подумать: «Это конец, все!»
…Я открыла глаза. Дыхание перехватило от бешено колотящегося сердца. Осторожно взглянула вниз – где-то там далеко внизу виднеются верхушки деревьев. Ноги мои не находили прочной опоры, руками я вцепилась в ветки кустов, в чьи заросли я упала.
Тогда я поняла, что произошло. Редкое, невероятное везение, но, пролетев с обрыва всего несколько футов, каким-то чудом я зацепилась юбками за колючий кустарник, которым зарос каменистый склон утеса.
Первые мгновения я ничего не способна была делать, кроме как висеть, судорожно вцепившись в ветки. Потом сердцебиение начало успокаиваться, и я сумела поразмыслить над ситуацией. Парапет, который теперь был выше меня, с одной стороны болтался буквально на ниточках; значит, смерти я избежала едва-едва.
Так что же делать теперь? Одно неточное движение, и я покачусь кубарем в пропасть. Надо оставаться в этом положении в надежде, что привлеку чье-нибудь внимание. На страшный утес самоубийц поднимаются иногда и обычные люди. Правда, не подойдя к самой кромке, заметить меня было, наверное, невозможно.
Я закричала, но крик мой эхом вернулся обратно. Я начала ощущать боль в руках и ногах. Кожа рук была жестоко расцарапана, а все тело, скорее всего, посинело от ушибов. Подкатывала дурнота… Надо сосредоточиться и крепко держаться за густые ветки!
Я никогда не забуду этого страшного испытания, посланного мне судьбой. Избавительницей моей стала Эсмеральда. Через несколько часов она заметила мое необычно долгое отсутствие и тут же подумала о смертельно опасном утесе. Я прекрасно понимала, какой была ее первая мысль, хоть она никогда не упоминала об этом. Эсмеральда отправила двух грумов на поиски; на скале они меня не нашли, но заметили сломанный парапет, заглянули вниз. Вот таким образом и обнаружили меня, мертвой хваткой вцепившуюся в кусты.
Извлечь меня из этих зарослей оказалось очень непростым делом. Два опытных скалолаза из ближайшего городка приехали со специальным снаряжением; собралась целая толпа зевак, история моего спасения попала в газеты. Появилась статья об опасностях утеса «Дэд Мэнз Лип». Автор размышлял, отчего совсем недавно установленная ограда сломалась, и делал вывод, что в таких местах меры безопасности должны соблюдаться неукоснительно.
Три дня Эсмеральда ухаживала за мной, как за малым ребенком. Этого было достаточно, чтобы я оправилась от шока, чтобы зажили синякии и царапины. Это происшествие со мной только подтвердило всеобщую уверенность в том, что Филипп покончил жизнь самоубийством. Вслух никто не говорил об этом, просто сама атмосфера была такой. Вечно оставаться в Сассексе было нельзя, и кузина Агата вызвала нас в город.
Я ощущала легкую дрожь в коленках, когда переступила порог дома, за которым меня ждала кузина Лоринг. Лицо ее выражало одновременно и раздажение, и плохо скрываемое торжество: раздражение потому что я, попав в опасность на утесе, вновь заставила всех говорить о себе, а скрытое торжество потому, что хоть и по-прежнему тешил кузину факт, что член их семьи был удостоен внимания могущественного клана Каррингтонов да еще собирался породниться с ними, она была удовлетворена, что я в конце концов потерпела поражение и вернулась на прежнее свое место бедной родственницы в дом, предоставив ей возможность снова мучить и унижать меня.
Оказавшись в городе, я отправилась на площадь Финлей, чтобы взглянуть на тот дом. Он по-прежнему был выставлен на продажу, но ничто теперь не заставило бы меня зайти туда. Я подумала, не померк ли интерес покупателей к этому особняку после всего, что произошло. Ведь даже дом этот, наше будущее жилье, упоминался в связи с трагической смертью Филиппа. Люди могут счесть его зловещим; вот, пожалуй, так и обретают места дурную славу.
Когда я стояла посреди площади и всматривалась в фасад дома, мне почудилось, будто усмехается этот особняк. Никогда он не принимал меня, предупреждал: «Держись подальше», а я осмелилась пренебречь его предупреждениями, не обращала внимания на его неприязнь ко мне, пока не получила страшных доказательств.
В обществе я теперь почти не показывалась. Каррингтоны, похоже, избегали меня. Наверное, один мой вид вызывал у них душевную боль, больше того, они все еще официально были в трауре, в светской жизни не участвовали. Когда в нашем доме появлялись гости, кузина Агата, которая совершенно равнодушна была к моим переживаниям, впрочем, как и всегда, предпочитала, чтобы я не показывалась.
– Мы не хотим, чтобы вновь оживали все эти толки и слухи, – с неприятным смехом говорила она, – они крайне осложняют нам жизнь.
Разбитая, уничтоженная страданиями, я механически проживала дни за днями, твердо зная при этом, что долго такое неопределенное положение не продлится.
Я была права. Однажды кузина Агата вызвала меня в свою малую гостиную. Я стояла перед ней, а она смотрела на меня с явным неудовлетворением. Дни моего короткого триумфа позади, теперь она вновь может распоряжаться судьбой бедной родственницы.
– Полагаю, – начала она, – всем нам еще понадобится немало времени, чтобы пережить все эти крайне неприятные события. Разумеется, я никогда полностью не верила, что эта свадьба состоится. Всегда я думала, что что-нибудь да помешает ей. Если бы у меня была возможность… – Тут она затрясла головой, подразумевая под этим, что она сама никогда бы не дала согласия на этот брак, что она бы заставила Филиппа взять в жены Эсмеральду.
Кузина тяжело вздохнула. Я совсем сникла, была не в состоянии возражать, исчезло вечное стремление противиться ей.
– Ну, как говорится, нет худа без добра, и мне кажется, это именно твой случай.
С удивлением теперь смотрела я на нее, а она наградила меня ледяной улыбкой. Следовало догадаться, что ее радость обернется моими страданиями.
– Миссис Оман Лемминг собирается, расставшись с прежней гувернанткой, нанять себе нового человека, правда, подходящей кандидатуры у нее еще нет. Но теперь, зная, что ты ищешь место работы, она великодушно решила закрыть глаза на условности и дать тебе шанс.
– О нет, – запротестовала я.
– Да! Это больше чем любезность с ее стороны. В газетах был такой шум! На тебе печать. И тем не менее она полагает, что со временем все будет забыто и что тебе это пойдет на пользу. Я сочла необходимым быть с ней откровенной и поставить ее в известность, что ты временами бываешь дерзкой и полна предубеждений против твоего будущего положения в ее семье. Мистер Лоринг, проявляя удивительную лояльность к тебе, в чем мне даже приходилось его сдерживать, не хочет, чтобы ты, сознавая всю сложность своего положения, сейчас вступала в самостоятельную жизнь.
– Значит, вы идете против его воли? – все-таки не удержалась я.
– Я не понимаю тебя! Полагаю, ты не начнешь дерзить мне, Эллен? В такой ситуации, как твоя, не мешало бы склонить голову и быть скромнее.
– Почему же? Что я такого сделала?
– Эллен, дорогая, – ее голос, как обычно, дал понять, что я вовсе не дорога ей, – когда мужчина идет на самоубийство буквально перед свадьбой, все начинают искоса поглядывать на женщину, которая должна была стать его женой.
– Свадьба наша здесь ни при чем. Филипп любил меня. Он мечтал больше всего на свете, чтобы мы поженились. И он не мог покончить с собой. Л уверена в этом. Только за день до смерти…
– Пожалуйста, без истерик. Не забывай свое место.
– Истерики положены только богатым родственницам?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты не в себе, и лучшее, что можно сделать сейчас, это поскорее начать новую жизнь, и как можно скорее. Пережить несчастья людям лучше всего помогает работа, реальное дело. Работа, работа и еще раз работа. Так или иначе, но миссис Оман Лемминг готова предоставить тебе место, и я сказала ей, что в конце месяца ты приступишь к своим обязанностям в ее доме.
Я поняла, что иду ко дну в этом океане невзгод, Филиппа нет, и некому теперь защитить меня…
Предстояло собирать вещи. «Тебе понадобятся добротные, практичные платья», – заявила кузина Агата. Я смотрела на свое «вечное» черное выходное платье. Когда-то приколотые к нему цветы оставили на ткани едва заметный след. Надо было сохранить те орхидеи. Они напоминали бы мне о Филиппе, о том вечере, когда он изумил меня, да и кузину Агату, своим предложением выйти за него замуж.
Что у меня было, так это целый гардероб разнообразных красивых нарядов, которые должны были составить мое приданое. Наверняка кузина Агата хотела конфисковать их, но вряд ли она решилась бы на такое. Эсмеральде они все равно не подходили по размеру, я была заметно выше и стройнее ее. Но что за радость может доставить все это барахло, когда ты брошена в одиночестве в свирепом круговороте жизни! Моя маленькая лодочка, когда-то такая яркая, однажды гордо плывшая рядом с роскошным гордым галеоном всемогущих Каррингтонов, теперь вот-вот разобьется о скалы горестей и лишений, где царит достопочтенная миссис Оман Лемминг, в сравнении с которой моя кузина Агата само очарование и до брота. Что значат мои печали рядом со смертью Филиппа? Я потеряла своего защитника в этом мире, но еще горше то, что не ценила я его при жизни. Какой ерундой теперь мне казалось предстоящее бесцветное унылое существование гувернантки в доме, о котором вся прислуга отзывалась недоброжелательно.
…В то утро я встала в обычном подавленном настроении, которое не покидало меня со дня смерти Филиппа, и обнаружила на столе письмо, адресованное мне. Почерк на конверте был незнакомым. Крупно, размашисто, черными чернилами было начертано мое имя, обратный адрес – Далекий Остров, Полкрэг, Корнуолл.
"Дорогая мисс Келлевэй! Читая это письмо, вы удивитесь, почему я никогда не писал вам раньше. Дело в том, что я только недавно узнал о вашем существовании. Я живу в отдаленном, глухом уголке, где и был дом вашего отца. Перед своей смертью, то есть около года назад, он назначил меня вашим опекуном, пока вы не достигнете совершеннолетия. Мне известно, что это произойдет в следующий ваш день рождения. Огромным удовольствием для меня будет, если вы примете приглашение посетить наш Остров. Полагаю, всю жизнь вы оставались в неведении относительно семьи вашего отца и, надеюсь, теперь пожелаете познакомиться с нами. Смею просить вас приехать на встречу с нами. Ваше согласие доставит всем нам огромное удовольствие.
Яго Келлевэй".
Несколько раз я перечитала эти строки. Далекий Остров. Никто даже не упоминал этого названия.
Родина моего отца… Что я вообще знала об отце? Только то, что мать рассталась с ним, когда мне было три года, она уехала, забрав меня с собой. Я вытащила карту, нашла нужный квадрат. Остров, должно быть, у берегов Корнуолла; к сожалению, местечко Полкрэг не нанесено на карту.
Первым порывом было пойти к кузине Агате и расспросить ее, что ей известно о моем отце, однако я заколебалась. Она так решительно настроена отдать меня в гувернантки на растерзание достопочтенной миссис Оман Лемминг, что начнет чинить мне препоны к моему возможному отъезду. Я начинала волноваться. Было что-то фатальное в этом счастливо-своевременном послании. «Далекий Остров» звучит завлекательно. И известие о всего год назад скончавшемся отце? Просто страшно, что он жил, а я даже не видела его!
О письме я не сказала никому, даже Эсмеральде. Но представился удобный случай поговорить с кузеном Лорингом, которому я сразу показала письмо и спросила, что ему обо всем этом известно.
– Ну да, – сказал он, – твоя мать вышла замуж и отправилась жить на Далекий Остров. В семейной жизни что-то не заладилось, она вернулась, но уже с тобой на руках. Отец твой не давал ей никакого содержания, что не удивительно, раз она по своей воле оставила его. Этим побегом она сама лишилась всего, и ты вместе с нею.
– А кто такой Яго Келлевэй?
– Вероятно, какой-то родственник, – он тепло посмотрел на меня, в глазах его было сочувствие, – к сожалению, я почти ничего не могу тебе рассказать, Эллен. Однако название острова, где жил твой отец, помню твердо. И если сейчас он уже скончался, а эти люди приглашают тебя навестить их, возможно, они в какой-то степени хотят искупить его вину за столь длительное молчание.
Он взял меня за руку.
– Я вовсе не хочу, Эллен, чтобы ты соглашалась на то место гувернантки. И что касается меня лично, я всегда буду рад тебе…
– Я знаю. Спасибо вам, кузен Уильям.
Я решила перебить его, чтобы он не сказал что-нибудь недоброжелательное в адрес своей супруги, о чем наверняка стал бы потом жалеть.
– Единственное, в чем я хочу убедиться, – продолжала я, – в том, что там живут действительно родственники моего отца. А вы считаете, что мне следует поехать и встретиться с ними?
Он кивнул. Я поняла, что кузен Уильям полагает ото неплохим способом выпутаться из сложившейся для меня неприятной ситуации.
К полудню приехала миссис Оман Лемминг. Из окна я видела, как она входила в дом. Мне отвратительна была ее манера носить шляпу, чересчур украшенную цветами, мне отвратительна была ее надменность, с которой она относилась к прислуге, встречавшей ее у кареты.
Скоро пришлют и за мной, ожидая, что я спущусь и предстану перед ними, опустив глаза долу, та самая пресловутая бедная родственница, к которой так великодушны они: кузина Агата, попрекавшая меня все эти годы, проведенные в ее доме, и миссис Оман Лемминг, так любезно согласившаяся закрыть глаза на мое ими же выдуманное участие в недавно разыгравшейся трагедии, и предоставляющая мне уникальную возможность унижаться перед нею до последних дней.
Не колеблясь более ни минуты, я села и написала Яго Келлевэю, что с огромной радостью приеду на Далекий Остров, где смогу заново установить родственные связи, так ослабевшие за эти годы.
Я закончила последние строчки, когда меня вызвали в гостиную. Заклеенный конверт лежал уже на столе.
Бесси робко топталась в комнате:
– Мисс Эллен, хозяйка ожидает вас в маленькой гостиной. Там с ней и миссис Оман Лемминг…
Решительно направилась я вниз, неожиданно обретя былое присутствие духа. Я не собираюсь идти в дом Оман Лемминг на место всеми уважаемой и презираемой гувернантки. Я собираюсь отправиться к своим родственникам на Далекий Остров у берегов Корнуолла.
