Текст книги "Мелисандра"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
У нее был роскошный особняк на Лондонской площади, а моделей, способных демонстрировать создаваемые туалеты, она подбирала на редкость придирчиво, и к концу дня они незаметно смешивались с толпой гостей и фатов, и государственных мужей с женами, причем не имело ни малейшего значения, к какой из политических партий они принадлежат. Для Фенеллы взгляды ее гостей не играли никакой роли; она всегда называла себя женщиной, которой одинаково интересно послушать обе соперничающие стороны. Прелестная Каролина Нортон называла себя ее подругой, а среди гостей, толпами наполнявших ее гостиную, можно было часто встретить Веллингтона, Мельбурна и даже Пила.
Злые языки утверждали, что большинство ее девушек легко находили себе в салоне хозяйки богатых покровителей. Были и такие, которые позволяли себе намекать, будто салон Фенеллы служит скорее домом свиданий, чем швейной мастерской, и что хозяйка его не брезгует получать от состоятельных джентльменов или государственных мужей изрядные суммы за услуги своих девушек. Впрочем, если в обществе появляется фигура подобная Фенелле, сплетен избежать невозможно.
И она мирилась с этим. Более того, порой казалось, что распространяемые о ней грязные слухи забавляют ее ничуть не меньше, чем их создателей. Да и что с того – ведь с каждым годом, и Фенелла не могла не радоваться этому, росло ее богатство. Она свила себе уютное гнездышко, где каждая веточка была под пару другой. А что касается ее моральных устоев, то они всегда отличались невероятной гибкостью. Вместе с тем Фенелла была по-настоящему благородной и добросердечной женщиной, которая всегда отличалась проницательным, на редкость острым умом и не знала себе равных, когда речь заходила о заключении какой-нибудь рискованной сделки. Все, кто работал на Фенеллу, были от нее без ума. Друзья и любовники ее обожали. Она была истинной королевой своего небольшого мирка. Впрочем, многие по-прежнему не понимали, как эта женщина – к тому же не брезгующая заниматься ремеслом – имеет такое влияние и почему ее считают своим другом многие выдающиеся представители высшего света. Конечно, правдой было и то, что те самые люди, которые бывали у нее запросто, никогда не принимали ее в своем доме, но Фенеллу это мало заботило. Она и не стремилась быть в числе приглашенных, самое главное – чтобы люди приходили к ней.
Брюс Холланд, типичный представитель своего поколения, не признающего каких-либо новых традиций, чувствовал себя так же уютно в «Олмаке»,[6]6
«Олмак» – аристократический клуб с залами для балов и приемов
[Закрыть] как и на петушиных боях где-нибудь в Ист-Энде. Именно он познакомил Чарльза с жизнью ночного Лондона, водил его на медвежьи и собачьи бои, на боксерские поединки, в которых принимали участие как джентльмены из общества, так и завсегдатаи грязных портовых кабаков. Он-то и ввел Чарльза в салон Фенеллы.
Однажды Чарльз задержался, разъясняя ей некие тонкости финансовых вложений, в которых он принимал непосредственное участие. Время текло незаметно, и рассвет он встретил уже в спальне Фенеллы – восхитительном гнездышке, где полы были устланы толстыми коврами, а стены увешаны очаровательными гобеленами, где стояла самая прелестная в Лондоне мебель и были собраны оригинальные безделушки – дары бесчисленных поклонников красавицы Фенеллы.
Приключение было очаровательно. При первом же удобном случае оно повторилось.
Впрочем, Чарльз не стал бы возражать, если бы удобный случай представлялся ему как можно чаще. Но любовников у прекрасной Фенеллы было не счесть, и она отнюдь не мечтала о том, чтобы навеки связать себя с одним из них. Весьма удобно, решил он тогда. Да и что может быть менее обременительно, чем любовница с чисто мужской точкой зрения на подобные вещи?! В обществе Фенеллы ему не грозили ни сцены ревности, ни утомительные объяснения, ни слезы или истерики при расставании, ни бессмысленные упреки или сожаления. Любовь для нее была чередой непрерывных радостей. Она кружила ей голову, как хорошее вино. Ее следовало пить маленькими глотками, наслаждаясь и пьянея от счастья, а не прятать под замок и не омрачать радости слезами сожаления. И сама она, когда дело касалось любви, отбрасывала в сторону свойственную ей трезвую расчетливость. Что за удовольствие было любить и быть любимым такой женщиной, как Фенелла! Особенно если за плечами сомнительные радости плотских утех с равнодушной и холодной женщиной, к тому же связанной с тобой узами законного брака!
Некоторое время спустя Фенелла оставила Чарльза. Она по-прежнему уверяла, что всегда рада его видеть, называла близким другом, необыкновенные ее глаза сверкали счастьем, когда они занимались любовью в благоуханной спальне, но в улыбке Фенеллы уже сквозила едва заметная усталость. Интерес ее привлек один совсем еще молодой человек, протеже Мельбурна. В конце концов, однажды вечером Чарльз, немного уязвленный, непривычно рано покинул ее салон и бездумно направился к реке.
Он так и не понял, далеко ли забрался, когда вдруг у него над ухом прозвучал хриплый голос, принадлежавший настоящему кокни:
– Желаете лодку, сэр? На ту сторону, сэр? Ночью Воксхолл куда как хорош, уж вы мне поверьте, сэр!
Вот так он и попал в Воксхолл.
Проходя по тенистым аллеям, Чарльз как будто не замечал вульгарности, которая царила в этом месте. Крики и смех гуляющей толпы словно не доносились до него. Понемногу смеркалось, и бесчисленные парочки нетерпеливо ожидали, когда вспыхнут первые фейерверки. Где-то неподалеку играли Генделя.
Милли сидела под деревом, руки ее были покойно сложены на коленях. Он бы так и прошел мимо, не заметив ее, если бы не маленькое происшествие. Какой-то парень из породы уличных приставал уселся возле нее на скамейку. Чарльз замер на месте – он заметил, что девушка, дрожа, отодвинулась на самый край, потом попыталась вскочить, но мужчина быстро схватил ее за руку. Милли в отчаянии огляделась, взгляд ее остановился на Чарльзе, которому не осталось ничего иного, как с решительным видом направиться к ней и ее обидчику.
– Что вам нужно от этой молодой леди? – решительно спросил он.
В голосе Чарльза Тревеннинга слышалась властность, привычная для человека, с самого детства отдававшего приказы. Это и смутило наглеца. Отпустив руку девушки, он поспешно вскочил, в одно мгновение успев заметить элегантный покрой великолепного сюртука из дорогой ткани. Не ускользнуло от него и холодное высокомерие соперника – перед ним явно был человек, который привык к тому, чтобы ему повиновались.
– Я ничего такого не хотел… – принялся оправдываться он.
Чарльз повернулся к молодой женщине, которая жалобно смотрела на него, словно умоляя о помощи, и, надменно подняв брови, вновь обратился к наглецу.
– Убирайтесь! – процедил он сквозь зубы, поднимая тяжелую трость. – И если я еще раз поймаю вас, когда вы попробуете надоедать какой-нибудь молодой леди, вы об этом горько пожалеете!
Незнакомец попятился, повернулся и побежал. Чарльз проводил его хмурым взглядом. Он был уверен, что на этом можно поставить точку. Но, обернувшись, увидел стоявшую перед ним Милли. Она оказалось очень маленькой – не больше пяти футов ростом. Его поразило мягкое, застенчивое выражение ее глаз. Чарльз почувствовал, как что-то дрогнуло в его сердце.
– Я… благодарю вас… сэр, – выдохнула она.
Уже собиравшись поклониться в ответ и пройти мимо, он почему-то остановился. Может быть, причиной тому стали какая-то беспомощность и печаль, написанные на прелестном юном личике, но только Чарльз вдруг неожиданно для себя довольно бесцеремонно к ней обратился:
– Что вы здесь делаете… к тому же одна?
– Я и не собиралась быть здесь, – пробормотала девушка. – А потом пришла… потому что… я должна была прийти.
Глаза ее внезапно наполнились слезами и стали похожи на два огромных лесных озера, в которых отразилась зелень деревьев. Теперь он заметил, как изумительно хороши ее глаза, опушенные темными густыми ресницами.
– Это неподходящее место и неподходящее время, чтобы молодая девушка вроде вас гуляла одна, – заявил он как можно резче, чтобы дать понять – все возможные расчеты на более близкое знакомство обречены на провал.
– Да, сэр, – кротко произнесла девушка.
Чарльз почувствовал некоторую неуверенность.
– Милочка, – сказал он, чтобы подчеркнуть разделявшую их пропасть. – Ни один истинный джентльмен не пройдет мимо, увидев молодую особу вроде вас, попавшую, по-видимому, в затруднительное положение. Ну же, расскажите мне, что заставило вас прийти в такое место?
– Воксхолл напоминает мне о нем… о Джиме… моем муже.
– Он покинул вас?
Она беспомощно покачала головой и украдкой вытащила носовой платок из кармана простенького платьица.
Чарльз с сомнением посмотрел на нее и вдруг спросил:
– Вы не голодны?
Она так же молча покачала головой.
– Нет, нет, не обманывайте, – настаивал он. – Когда вы ели в последний раз?
– Я… я не знаю.
– Глупости!
– Тогда вчера.
– Так, следовательно, у вас нет денег.
Девушка беспомощно мяла в руках платок. В глазах ее было отчаяние.
– Если вы так и будете молчать, я вряд ли смогу вам чем-то помочь, – нетерпеливо проворчал он. – Может быть, вы хотите, чтобы я оставил вас в покое и шел своей дорогой, а, милочка? Тогда так и скажите.
Девушка бросила на него еще один взгляд, и от жалости у него все перевернулось внутри.
– Вы так добры, – пролепетала она, и Чарльз заметил, как дрожат ее мягкие губы, а крохотная фигурка вызвала в нем жгучую жалость и, как ни странно, любопытство. – Я… я… мне уже лучше, сэр, – продолжила она. – Просто я испугалась.
По губам его скользнула слабая улыбка.
– Пока вы сидите здесь одна, такое может случиться еще не раз.
– Конечно, сэр, – улыбнулась она в ответ.
– Отправляйтесь домой. Это самое лучшее, что я вам могу посоветовать. – Заметив, что губы ее вновь задрожали, он торопливо добавил: – Похоже, вы попали в беду.
Трудно было придумать что-либо глупее этой фразы. Девушка упала на скамейку и закрыла лицо руками. Глаза Чарльза остановились на ее перчатках, черных, тщательно заштопанных. Там, где они заканчивались, виднелись тонкие, просвечивающие от худобы запястья.
Странное чувство шевельнулось в душе Чарльза. Он понял вдруг, что если сейчас уйдет и оставит ее, то никогда не сможет простить себе этого, как если бы он, услышав чей-то крик о помощи, сделал вид, что ничего не слышит. Смущенный, он опустил руку в карман и нащупал там деньги. Нет, это невозможно! Он не может предложить ей деньги, по крайней мере, пока не выяснит, что за беда с ней стряслась.
Потоптавшись, Чарльз уселся на скамейку возле нее. Сумерки постепенно сгущались, поэтому он не опасался попасться на глаза кому-нибудь из своих приятелей.
Похоже, ему ничего не грозило. Кроме того, Чарльз с удивлением понял, что с каждой минутой растет его интерес к этой странной девушке. «Рискну», – подумал он.
– Конечно, вы меня совсем не знаете, – сказал Чарльз. – Но вы попали в беду, и, возможно, я сумею чем-нибудь помочь.
– Вы так добры, – повторила она. – Я сразу это поняла, чуть только вы остановились.
Он видел, что внушает ей почти благоговейный страх. То, что она мгновенно поняла, с кем имеет дело, приятно пощекотало его самолюбие.
– Первым делом надо вас накормить, – грубовато проворчал он. – Думается, вы в этом нуждаетесь сейчас больше всего.
Она покорно последовала за ним.
Вскоре они отыскали трактир, у входа в который стояли огромные узорчатые горшки с кустами пышной зелени. Внутри играла музыка. Чарльз усадил девушку за самый дальний столик у стены и, усевшись спиной к переполненному залу, наконец, смог как следует разглядеть ее. Он приказал принести жареных цыплят и самое лучшее шампанское и следил, как она осторожно глодает подрумяненную ножку, прихлебывая мелким глоточка ми светлое вино. Постепенно на ее щеках появился слабый румянец, а глаза потемнели и стали похожи на зеленый китайский нефрит. Разглядывая ее, он чувствовал себя неким милосердным божеством, снизошедшим до жалкой нищенки, эдаким сказочным королем, рассыпающим милости. Ощущать это было приятно, тем более приятно, что в его силах было в любую минуту встать и уйти. А пока он наслаждался, хотя и недоумевал, что за удовольствие – сидеть в компании самой обычной простолюдинки?
Девушка постепенно насытилась, и они сидели друг против друга, слушая музыку, когда, наконец, она решилась поведать ему свою печальную историю. Теперь он мог снова слышать ее голос – слегка хриплый и дрожащий, порой в ее дыхании слышался какой-то странный присвист, который он с удивлением заметил еще раньше.
– Вот как все это случилось, сэр, – сказала она. – Я приехала в Лондон из деревни, из Хартфордшира, где родилась и выросла. Семья у нас большая, и родители хотели, чтобы те, кто постарше, наконец, хоть как-то пристроились… все полегче. Мне представилась возможность попасть ученицей к портнихе, она шила манто и согласилась обучать меня. Одна девушка из нашей деревни уже училась у нее. Так вот, как-то раз она приехала домой погостить и сказала, что возьмет меня с собой, потому что, дескать, хозяйке нужна помощница. Вот так, понимаете… так и случилось, что я уехала из дома…
Постепенно он словно своими глазами увидел женщину и нескольких совсем молоденьких девушек, которые работали бок о бок в огромной комнате. Они вставали до рассвета и не разгибая спины шили до самой ночи. Так без просвета и текла их жизнь, в ней не было никаких радостей, кроме удовольствия изредка поболтать друг с другом. Миссис Рикардс, хозяйка, была женщиной суровой. Она никогда не позволяла девушкам выходить из дому в одиночку. Бедняжкам никогда не разрешалось хоть как-то развлечься, не довелось даже ни разу присутствовать на публичной казни в Ньюгейтской тюрьме. Порой хозяйка бывала жестокой. При малейшей провинности била учениц хлыстом, держала в черном теле, поддерживая их существование лишь жидким молоком да назидательными текстами из Библии. Они пришли к ней в дом, чтобы работать, не уставала она повторять, а не бездельничать и развлекаться. Если они будут стараться, то в один прекрасный день сами станут мастерицами, смогут заработать себе на жизнь и у них не будет необходимости идти на панель, как у других несчастных. В тех редких случаях, когда хозяйка выводила куда-нибудь своих подопечных, она не упускала случая с жалостью указать на сидевших вдоль дороги нищих оборванных побирушек, окруженных изнуренными от голода детьми, попрошаек, выставлявших на всеобщее обозрение затянутые бельмами глаза, ужасные лохмотья и язвы, – всю эту нищету, от вида которой переворачивается сердце. «Подайте на пропитание!» – жалобно вопили несчастные, а миссис Рикардс в этих случаях обычно говорила: «Вот так и ты кончишь, Агнесс, ленивая дрянь. Да и ты тоже, Рози. Смотри, Милли, вот что бывает с теми, кто ленится. Все вы кончите именно так, если станете бездельничать и не сможете заработать себе на кусок хлеба!»
Девушки трудились не разгибая спины, и даже порой бывали счастливы. Обычно они усаживались на скамейку у окна и шили, а молодые люди, проходя по улице, то и дело окликали их. У каждой из девушек был поклонник, о котором она думала долгие часы, пока проворно шила под бдительным оком грозной миссис Рикардс.
– И вот однажды, – продолжала Милли своим чуть хрипловатым нежным голосом, похожим на голос обиженного ребенка, – мне пришлось пойти к мистеру Латтеру, торговцу тканями, за куском шелка, из которого одна леди хотела сшить себе мантилью. Как правило, этим занималась сама миссис Рикардс, но накануне она объелась устриц и чувствовала себя неважно, поэтому послала меня. В лавке я и познакомилась с Джимом.
При упоминании этого имени лицо девушки смягчилось. Он уже не считался подмастерьем, объяснила она с трогательной гордостью, и мистер Латтер слишком дорожил им, чтобы позволить ему уйти к другому хозяину. Поэтому он предпочел взять его к себе в помощники, платил ему жалованье, и, как говорил Джим, именно на нем и держалась вся торговля.
Знакомство их длилось больше десяти месяцев. У Джима водились деньги, к тому же он ничуть не боялся грозной миссис Рикардс. Он пообещал Милли, что позаботится о ней и ей уже никогда не придется гнуть спину в мастерской. По его словам, как только она станет миссис Сэнд, будет шить только для себя.
Рассказывая о том вечере, который они вместе провели в Воксхолл-Гарденс, она вся светилась.
– Там были фейерверки. А потом мы с Джимом танцевали. Я все думала, что скажет миссис Рикардс, когда я вернусь. Подходя к дому, я увидел ее: она ждала меня на пороге, волосы накручены на папильотки, в руках эта ее ужасная палка… Но Джиму, казалось, до нее и дела нет. Он подошел к ней и сказал: «Я собираюсь жениться на Милли. Поэтому не смейте и пальцем ее тронуть!»
Вскоре обвенчались. Милли ушла от миссис Рикардс, и поначалу они с мужем жили в маленьком домике, который Джим снял на Сент-Мартин-Лейн. Там они были счастливы целый год.
Лицо ее потемнело.
– К тому времени мы были женаты уже год… день в день. И как-то раз Джим предложил: «Давай пойдем в Воксхолл». Так мы и сделали. Приехали туда, любовались фейерверком и танцевали. Все произошло, когда мы уже собирались уходить. Зашли в один трактир, где раньше никогда не бывали. Если бы знать… ноги бы моей там не было! Я вовсе не хотела пить. И Джим тоже… во всяком случае, не очень. Мы просто бродили весь день. Ну и знаете, как бывает… – Она немного помолчала, потом снова заговорила: – Мы сидели там и смеялись… нам было хорошо вместе. Мы были счастливы. День выдался такой чудесный… а потом появились эти люди. Не знаю, кто они такие. Я и понятия не имела, что это за трактир. Но это… это были дурные люди. Сначала они уселись за столик и принялись пить, а на столе перед ними лежали драгоценности и еще какие-то вещи – они их разглядывали. Джим взглянул на меня и сказал: «Пойдем, надо убираться отсюда!» Но как только мы оказались у дверей, один из них… такой громадный верзила в красной куртке… подошел к нам. Он едва стоял на ногах. Протянув руку, он схватил меня… Это было ужасно! Мне до сих пор становится плохо, когда я вспоминаю тот случай.
Чарльз наполнил ее бокал и велел ей выпить. Девушка повиновалась. Он догадался, что всю жизнь она слушалась чьих-то приказов, – сначала родительских, потом миссис Рикардс и, наконец, Джима, – и это вошло у нее в привычку.
– Расскажите мне, что было дальше, только покороче, – сказал он. – Не стоит подробно останавливаться на событиях, которые вас расстраивают.
Она молча кивнула.
– Началась драка. Помню звон бьющегося стекла… чьи-то крики… У одного оказался пистолет. Это были разбойники с большой дороги, им и раньше случалось убивать, и не раз. Какая разница – одним больше, од ним меньше… Но на сей раз это был мой Джим!
Воцарилось глубокое молчание. Чарльз понимал, что она снова переживает ужас того дня, и вдруг его охватило негодование и злость – злость на самого себя, на свое любопытство, которое растравило ее горе. Но что делать, сказал он себе, воспоминания есть воспоминания.
– Но закон, конечно… – начал он.
– Закон? – печально улыбнулась она. – Это для таких, как вы. Они даже не пытались разыскать этих людей, да и чего было беспокоиться… ради кого? Подумаешь, какой-то бедняк!
Чарльз смешался, тщетно пытаясь найти способ успокоить ее. Но сколько он ни ломал голову, ничего не смог придумать. Подняв глаза, он заметил, что сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
Конец ее истории был столь же прост, сколь и печален. За дом было уплачено вперед. Оставалось еще немного денег. Но этого хватило ненадолго. Последние несколько медяков она потратила, чтобы приехать в Воксхолл. А что будет дальше? Она не знала. Просто боялась об этом думать. Собиралась пойти в тот трактир, где погиб Джим. Может быть, эти люди опять окажутся там? Если ей повезет, она тоже встретит свою смерть.
– Не знаю, что меня привело сюда, – закончила она. – В самом деле, не знаю.
К ее величайшему удивлению, Чарльз вдруг сказал:
– Я тоже не знаю, зачем пришел.
После этого он отвез ее домой и дал ей немного денег. Возможно, подумал он, она просто сообразительная попрошайка. Таких в Лондоне было много. Кое-кто не брезговал даже брать взаймы чужих детей – чем уродливее, тем лучше; а кто-то даже сам уродовал бедных крошек, да и себя, чтобы видом своим вызывать у прохожих жалость.
Так почему бы и этой зеленоглазой девушке не сочинить трогательную историю, способную заставить расчувствоваться приехавшего из провинции джентльмена? Как знать – в конце концов, эти негодяи в трактире вполне могли быть ее сообщниками!
Проще всего было не забивать себе голову этими вопросами, а дать ей денег, после чего выкинуть из головы всю эту историю. Проще простого! Денег, которые он ей оставил, хватит на несколько недель. Чего еще она могла ожидать от случайно встреченного человека?
Но, несмотря на все это, Чарльз так и не смог ее забыть. Было еще несколько встреч и много сомнений и колебаний, прежде чем неизбежное случилось.
Вскоре после того, как он увидел Милли впервые, ему пришлось вернуться в Корнуолл – его срочно вызвали домой, когда родилась дочь Каролина. Приехав, он обнаружил, что Уэнна от волнения на себя не похожа, а дом погружен чуть ли не в траур. Слуги были в смятении. Уэнна смотрела на него глазами, горевшими ненавистью. Но и ребенок, и Мод были в полном порядке.
Прошло немало времени, прежде чем он смог вырваться в Лондон. Чарльз так и не сумел забыть девушку, которую встретил в Воксхолле. Он успокаивал себя тем, что постарается найти ей какое-либо место, но вместо этого, как и в первый раз, просто оставил небольшую сумму на расходы.
Сначала Милли отказывалась.
– Нет, я не могу взять деньги, – возражала она.
– Можете, потому что жизнь бывает жестока к одним и милостива к другим, – твердо сказал он. – Попробуй те думать обо мне как о добром дядюшке, который подвернулся в нужную минуту.
– Вы для этого слишком молоды! – возразила Милли.
Странно, Милли могла радоваться и тут же грустить, легко, как ребенок, переходить от слез к смеху. Чарльзу казалось, что она мечтает о грядущем счастье.
Со свойственной ему деловитостью Чарльз быстро все устроил. Хозяйка дома, в котором Милли снимала комнатушку, была по-матерински добра к ней. Немолодая женщина отличалась особой снисходительностью к молодым любовникам, за которых она принимала Милли и ее неожиданного благодетеля. Хозяйка гордилась умением с первого взгляда отличить истинного аристократа и без колебаний признала в Чарльзе настоящего джентльмена, который всегда готов платить по счетам. Для подобной публики она делала множество мелких уступок. И вот однажды после поездки в Воксхолл случилось так, что Чарльз остался у Милли на ночь, ведь он был так же одинок, как и она.
Как долго это продолжалось? Неужели только три года? Иногда ему казалось, что гораздо дольше, иногда – что много короче. Но за то время, что они были вместе, он открыл в себе способность испытывать совсем новые для себя чувства. Он полюбил прогулки под густой сенью деревьев, впрочем, это свойственно влюбленным. Вдвоем они часто ездили в небольшую деревушку в Хэмпстеде и подолгу бродили по поросшим вереском пустошам. Она собирала букет из этих скромных цветов, чтобы потом засушить его между страницами Библии, и говорила, что он напоминает ей родной Хартфордшир. И прогулки в увеселительном саду доставляли немалую радость им обоим, там, вдали от нескромных глаз, они порой проводили целые дни. Случалось им ездить в Мэрилебон или Бэггниг-Уэллс, а иногда они, словно дети, весело гонялись друг за другом по аллеям Флорида-Гарденс.
Для Чарльза началась совсем другая жизнь. Приезжая к Милли, он старался и выглядеть и вести себя словно преуспевающий торговец. Его удивляло и забавляло, что он наслаждается простыми радостями людей низшего сословия; раньше он и поверить бы не смог, что такие люди, как Джим, тоже могут быть счастливы. Теперь ему доставляло удовольствие все то, что прежде он считал убогой безвкусицей, а Милли восхищалась тем, что представлялось ей истинной роскошью. И это непрерывное изумление, которое испытывали они оба, приводило их в восторг.
И вот его возлюбленная забеременела.
Милли всецело доверяла ему. Она была такая мягкая, такая беззащитная. И с ней Чарльз был совсем другим человеком, не тем, кого знала Мод. Чарльз жил двумя жизнями; только теперь он понял, что такое двойная жизнь. У этого совсем еще молодого человека, завсегдатая увеселительных садов, нежного возлюбленного Милли Сэнд по имени Чарльз Адам, казалось, нет, и быть не может ничего общего с сэром Чарльзом Тревеннингом.
Однажды, еще в самые первые месяцы беременности, когда они вместе были в Хэмпстеде, Милли впервые заговорила с ним о будущем ребенке. О маленькой девочке, как она мечтала, о чудесной, желанной дочке.
– Я бы хотела, чтобы она выросла настоящей леди, – сказала она и принялась перечислять, о чем мечтает для своей будущей дочери: – Я бы так хотела, чтобы у нее было платье из настоящего гроденапля[7]7
Гроденапль – плотная гладкокрашеная шелковая ткань, которая изотовлялась в Неаполе.
[Закрыть] и длинная мантилья из того же материала, а еще длинная шелковая пелерина и большой капор, отделанный пышными кружевами и цветами. Однажды, когда я еще работала у миссис Рикардс, мне довелось шить платье из настоящего гроденапля – мы работали над ним вшестером, и то нам понадобилось не меньше недели, чтобы закончить! Хозяйка без конца нас торопила, так что мы шили не разгибая спины.
– Ты говоришь так, словно ребенок уже вырос, – улыбнулся Чарльз.
– Да просто я думаю о ней… как о леди.
– Ты чего-то боишься? – внезапно спросил он.
– Боюсь? – удивилась она.
– Ну, многие ведь боятся… особенно в первый раз.
– Ах, вот ты о чем. Так ведь я же не одна – у меня есть ты.
Молли так безгранично ему доверяла, что у него защемило сердце. Пожелай он, ему ничего бы не стоило обмануть ее. Но он и не помышлял об этом. Разве можно по своей воле отказаться от счастья?
Чарльзу Тревеннингу пришлось немало испытать в своей жизни, прежде чем судьба послала ему Милли. Теперь он изменился, стал гораздо мягче и терпимее к Мод, она больше его не раздражала. И это тоже приводило его в недоумение, ведь раньше он не испытывал к ней ничего, кроме равнодушия. Как странно, что такое довольство жизнью пришло к нему только после грехопадения! Но еще более диким представлялось ему, что люди могли назвать грехом то, что произошло между ним и Милли Сэнд.
Но все имеет свой конец. И она, его нежная Милли, умерла, дав жизнь ребенку. Какое горе охватило его! Печаль, отчаяние, одиночество – все это он испытал в те далекие страшные дни. Теперь он не представлял, как бы пережил все это, если бы не Фенелла – она была единственной, кого он смог посвятить в эту страшную трагедию.
И именно Фенелла дала имя девочке.
– Когда Милли говорила о ней, – сказал он, – она и ее называла Милли. Звала ее «маленькая Милли Сэнд»…
Фенелла сделала недовольную гримаску:
– Милли Сэнд! Подходит только для ученицы в лавке! Не забывай, Чарльз, ведь этот ребенок – твоя родная дочь! Миллисент? Мы можем называть ее Миллисент. Н-да… немного официально, ты не находишь?
Терпеть этого не могу! Миллисент… Мелисанда! О, прелестно! Давай назовем ее Мелисандой? А фамилия… Сент-Мартин! По улице, на которой она родилась. Отлично – Мелисанда Сент-Мартин! Звучит просто чудесно. И очень ей идет. Итак, решено – она будет Мелисандой Сент-Мартин!
Так случилось, что маленькую Мелисанду переправили через Канал и оставили на попечение добрых сестер монастыря Пресвятой Девы Марии. Там она должна была получить образование, и Чарльзу долгие годы не пришлось бы тревожиться о ней. К тому же было не исключено, что, когда девочка подрастет, она и сама не захочет покинуть монастырь, – такие случаи не были исключением. Его долг по отношению к покойной Милли Сэнд можно будет считать выполненным.
Но Чарльз не смог устоять перед искушением. Он хотел увидеть свою дочь. Ему не терпелось узнать, какое дитя произвели на свет они с Милли.
И вот он встретил ее, восхитительную Мелисанду. И после этого его уже неодолимо тянуло увидеть ее вновь и вновь.
В одном Чарльз теперь был совершенно уверен. Она никогда не останется в монастыре.
Когда колеса дилижанса загрохотали по мостовой Парижа, он как раз думал о том, что насмешница-судьба уготовила им с Мелисандой.
