Текст книги "Дочь адмирала"

КНИГА ВТОРАЯ

МОСКВА, ГОД 1945-й

Каким-то чудом квартира оказалась пуста. Джека Тэйта обрадовала царившая в ней тишина. Куда подевались два других американских офицера, деливших с ним эту площадь, он не знал, и, честно говоря, его это мало заботило. Люба, их кухарка и домоправительница, была либо дома, либо отправилась в НКВД сдавать свой еженедельный отчет об американцах. Это отнюдь не игра его воображения: Люба откровенно призналась, что ее приставили следить за ними. Пожалуй, это было единственное положительное обстоятельство, которое Джек Тэйт мог привести в ее защиту. Некрасивая, угрюмая, никудышная кухарка, она по крайней мере шпионила за ними честно и открыто.

Москва угнетающе действовала на него. И не сам город не постоянно падающий снег, не трудности военного времени. Больше всего сил отнимали бесконечные проволочки и придирки к самым, казалось бы, второстепенным деталям операции «Веха». Русские дали согласие вступить в войну против Японии через девяносто дней после окончания военных действий в Европе. Они также дали согласие на строительство в Сибири американского аэродрома для нанесения бомбовых ударов по островам Японии. После того как все эти вопросы были улажены, ожидалось, что весь проект пройдет без сучка без задоринки, и тем не менее он постоянно увязал в дебрях бюрократических мелочей. Каждый русский, с которым ему приходилось иметь дело, больше всего на свете боялся принять хоть какое-нибудь определенное решение или взять на себя малейшую ответственность. Работать с ними было все равно что пытаться выбраться из зыбучих песков. Чем дальше, тем вы все глубже и глубже увязали в них.

Он приехал в январе, сейчас уже февраль. Прошел целый месяц, но, черт возьми, он вовсе не уверен, что хоть чего-то добился. С тем же успехом можно было оставаться в Техасе.

Посмотревшись в ванной комнате в зеркало, он провел рукой по лицу. Решил, что вполне можно обойтись без бритья, и повязал полагающийся по форме галстук.

Больше всего ему хотелось бы остаться в этот вечер дома, поесть чего-нибудь из того, что осталось на кухне, скорее всего щей – единственное блюдо, которое Люба готовила более-менее сносно, и лечь спать. Но отклонить официальное приглашение на прием, полученное от Молотова, не так-то просто. Дело не в том, что они знакомы. Приглашение получили все американцы, живущие в Москве. Однако к приглашению была приложена записка американского посла Аверелла Гарримана, предлагающего отнестись к нему со всем возможным вниманием, что на самом деле было вежливым приказанием «прибыть».

Джек прошел в гостиную, чтобы еще раз взглянуть на приглашение. Оно лежало на крышке рояля, рядом с открытыми нотами. Кто втащил в квартиру этот рояль, кто купил ноты? Ни один из нынешних обитателей квартиры не способен был сыграть даже «Собачьего вальса».

Приглашение гласило, что прием состоится в восемь вечера в Доме приемов на Спиридоновке, форма одежды «официальная, при орденах». Прием устраивался по случаю 27-й годовщины Красной Армии, значит, будет грандиозное застолье. Джек прикрепил на китель свой «фруктовый салат» – три ряда орденских ленточек, заработанных многими годами тяжкой работы. Сегодня, подумал он, рядом с русскими, которые напялят на себя все свои бряцающие ордена и медали, никто и не заметит, что их много.

Выходя из гостиной, он бросил взгляд на залитую лунным светом Красную площадь и, как всегда, с трудом оторвал глаза от открывшегося вида. Он в Москве уже около месяца и до сих пор не может привыкнуть ко всей этой красоте, особенно к храму Василия Блаженного, вздымающемуся вверх во всем своем византийском великолепии. Быть может, от совместной работы с русскими и можно сойти с ума, но, наверно, стоит забыть об этом ради вот этого вида на храм Василия Блаженного или ради того ощущения мощи, которое придавливает к земле всякого, кто проходит вдоль красной кремлевской стены.

Джек посмотрел на часы. Пора идти. Он взял пальто, нащупал в кармане ключи от машины. Во всяком случае, еда там будет куда вкуснее Любиных щей.

Зоя стояла перед зеркалом и, вертясь из стороны в сторону, внимательно разглядывала свое изрядно поношенное темно-синее бархатное платье. Сомнений не было: рукава на локтях начинали лосниться, и бока платья тоже. Что ж, ничего не поделаешь. Войне не видно конца, приличное новое платье купить практически невозможно. А что, если накинуть сверху шерстяную шаль и спустить ее пониже? Да-да, так она и сделает.

Затем она занялась чулками. Выше икр их видно не будет. И если малюсенькая зацепка на самом верху правого чулка выдержит и петля не поползет вниз, она спасена.

Она с удовольствием представила себе прием в доме на Спиридоновке. Это был настоящий дворец. Она запомнила его с прошлого года, когда там отмечали тот же праздник. Для артиста получить приглашение на такой прием считалось большой честью. А какая еда, какие напитки! Напитки ее заботили весьма мало, но вот еда! Вкусно поесть по нынешним временам дело первостепенной важности. Но и это не главное, главное – яркие, умные люди, которые там соберутся. Наиболее известные в своей области искусства. Вот они-то и интересовали Зою больше всего. В политике Зоя не разбиралась, да она ее и не занимала.

Зоя чувствовала потребность в новых людях Война принесла ей много горя, заставила замкнуться в себе. Она отняла у нее брата, потом Ивана и отца. И хотя она понимала, что смерть отца никак не связана с войной, тем не менее проявленная к нему жестокость невольно ставила и его в тот же ряд. Слишком долго она жила одной лишь работой – работа, несколько фотографий мужчин, которые ушли из ее жизни, и три могилы.

Что ж, пришло время вернуться к жизни. Где-то глубоко внутри она уже чувствовала легкое возбуждение. Ощущение счастья было более естественным для нее состоянием души, и она готова была бороться, лишь бы вернуть его.

Она бросила последний взгляд на себя в зеркало. Темная синева бархата как нельзя лучше гармонировала со светлыми волосами. Она направилась к вешалке, чтобы надеть пальто и ботики.

Когда Джек подъезжал к Дому приемов, вереница машин уже растянулась чуть не на полквартала. Добравшись наконец до ворот, он беспрепятственно миновал кордон энкавэдэшников, даже не спросивших у него удостоверения личности или приглашения. Вне сомнения, они как облупленных знали всех американцев, живущих в России.

Сдав в гардероб пальто и фуражку, Джек вошел в залу, оказавшуюся первой в анфиладе огромных зал с мраморными стенами и полами и множеством больших хрустальных люстр. В первой зале находился Молотов с супругой, через все пространство к ним тянулась длинная вереница гостей. Джек встал позади высокого мужчины во фраке и его жены в красном шелковом платье. Судя по их внешности и языку, на котором они говорили, решил Джек, они принадлежат к одной из Скандинавских стран. Далеко впереди он разглядел посла Гарримана в строгом двубортном костюме. Ему показалось также – впрочем, без большой уверенности, – что он узнал Дмитрия Шостаковича. Человек был очень похож на того Шостаковича, которого он видел на концертных афишах. Больше никого из русских он не знал, хотя понимал, что этим вечером здесь соберется вся московская элита.

Звуки голосов словно ударялись о мраморные стены и тут же отскакивали от них – в зале стоял оглушительный шум. В углу залы играл струнный квартет, но что именно они играли, не было слышно.

Наконец Джек подошел к Молотовым. Мадам Молотова едва коснулась его руки своей пухленькой ручкой. Она улыбнулась, но не произнесла ни слова. Молотов, в те дни нарком иностранных дел, был крупным, широколицым. Джек не знал, что полагается делать в таких случаях: должен он пожать Молотову руку или нет? И решил предоставить инициативу хозяину. Бал давал он. Молотов слегка наклонил голову и произнес: «Добро пожаловать». На его лице не появилось и следа улыбки. Глаза скользнули по эполетам Джека и тут же обратились к следующему гостю. Джек ответил по-русски: «Спасибо» – и отошел.

Он направился в соседнюю залу, где по стенам стояли столы, уставленные графинами с водкой, рюмками, а также бутылками русского шампанского, белого и розового. Вся оставшаяся часть залы была занята рядами складных стульев, перед ними возвышалась сцена, на которой стоял рояль. Видимо, вначале будет что-то вроде концерта. Джек налил себе водки и направился в следующую залу. Он вовсе не был настроен слушать песни, которых не понимал.

В стародавние времена, когда Дом приемов был жилым дворцом, здесь, несомненно, была бальная зала. Сегодня в одном конце залы разместился оркестр, а во всю длину двух стен протянулись банкетные столы. На них стояли только водка, шампанское да легкая закуска, которой Джек поначалу даже не заметил. Он откусил кусочек, но ему не понравилось. Допив водку, он снова наполнил рюмку, мысленно давая слово следить за собой. Ничто не доставляет русским такого удовлетворения, как вид пьяного американца, поставившего себя в глупое положение..

В залу вошли человек пять мужчин в военной форме. Они направлялись прямо к тому месту, где стоял Джек, и вдруг остановились на мгновение как вкопанные, затем повернулись и быстро вышли из залы.

Какое-то безумие, подумал Джек. Мы же союзники, а настоящего доверия между нами нет и в помине. Где бы он ни был, подобное ощущение не покидало его. Высшее начальство всегда держалось неприступно и отчужденно. В глазах чиновников из более низких эшелонов власти таился страх. Самые мелкие из них понимали, что им никуда не деться и дело с ним иметь придется, но от ответственности любыми путями стремились уйти. Предпринимали все возможное и невозможное, только бы не подписать самую пустяковую бумажку, которая когда-нибудь, возможно в отдаленном будущем, может стать уликой против них.

Лишь прохожие на улице казались дружелюбными. Если он был в форме, то нередко ловил на себе любопытные взгляды и робкие улыбки. Его не покидало ощущение, что, если бы не страх, кто-нибудь решился бы заговорить с ним.

Но зато когда он был в гражданской одежде, которую ему настоятельно посоветовали взять с собой в Россию, – темно-синий костюм, фуражка и высокие ботинки – и ничем не отличался от большинства москвичей, с ним обращались точно так же, как с любым другим русским, то есть грубо. На него налетали на улицах, его пихали, не подумав при этом извиниться и лишь наградив вслед раздраженным взглядом.

Он потягивал водку и поглядывал по сторонам в надежде найти собеседника. Никого, кто, на его взгляд, мог бы говорить по-английски. Пятеро русских военных только что осушили рюмки после очередного тоста. Перед тем как снова наполнить их, они подняли рюмки кверху и перевернули вверх дном в доказательство того, что они пусты. Оркестранты, несмотря на их яркие народные костюмы, оказались джазистами. Свое выступление они начали с популярной в те дни в Москве песенки «Не сиди под яблоней с кем-нибудь другим...»; музыка, усиленная мраморными стенами и эхом, звучала с удвоенной громкостью; соответственно, повысили голоса и разговаривающие.

Джек уже собрался было перейти в другую залу, но тут в дверях показалась миниатюрная блондинка в темно-синем платье. Пятеро военных тут же подняли рюмки в ее честь. Она приняла их тост с явным удовольствием. Пока женщина шла к накрытому столу, Джек заметил, что многие гости оборачиваются ей вслед. Видно, какая-нибудь важная шишка, но в какой области – не определить. По виду, во всяком случае, не из мира политики.

Новая гостья заинтересовала Джека. Он оглядел ее с ног до головы. Прекрасная фигура, изящная, в отличие от многих русских женщин, грациозная походка. Когда официант предложил ей водки, она лишь отрицательно покачала головой и взяла фужер с шампанским. Какой-то мужчина подошел к ней и, наклонившись, стал ей что-то нашептывать. Она улыбнулась, видимо, его слова не вызвали у нее интереса. Мужчина отошел.

Зоя почувствовала, что кто-то смотрит на нее, и подняла глаза. Джек разглядел, что они зеленые, и это ему понравилось. Она вежливо улыбнулась ему и отвернулась.

Джек уже собрался было подойти к незнакомке, но тут в зале неожиданно воцарилась тишина. Он увидел, что перед оркестром, подняв бокал, стоит мужчина в форме, весь увешанный орденами. Еще один тост. Русские осушили свои бокалы. Джек отхлебнул из своего.

Со всех сторон к столу проталкивались люди, желавшие снова наполнить рюмки. Джек отошел в сторону и огляделся в поисках той женщины. Но ее нигде не было.

Джек направился к тому месту, где видел ее в последний раз. Но тут на его плечо легла чья-то рука.

– Как дела, дружище?

Это был американский майор, живший в одном с ним доме, имени которого он не знал.

– Прекрасно. А у тебя?

Майор показал на пустой стакан:

– Да вот, пытаюсь напиться.

– Будь осторожнее, парень.

Майор рассмеялся:

– Сегодняшний вечер обязательно взбудоражит мою язву, так пусть уж лучше причиной тому будет водка, чем русская еда. Да я бы, кажется, родную сестру сейчас продал за добрый старый гамбургер!

Джек кивнул и снова отправился на поиски незнакомки. Было в ней что-то удивительно трогательное. Она не выходила у него из головы, а подобного с ним уже давным-давно не случалось.

Он был уверен, что она не покидала бальной залы, которая меж тем быстро заполнялась гостями по мере появления на столах еды. И какой еды! Обильная закуска – русские бутерброды необъятных размеров; огромные миски с черной икрой – казалось, будто это озера с чернильной водой; блюда с ростбифом, осетриной и фаршированной уткой; на подносах горы пирожков с мясом и сыром. Прекрасно одетые люди ринулись к накрытым столам, словно изголодавшиеся оборванцы. Чтобы избежать давки, Джек отступил в сторону и отправился дальше вдоль залы.

Он обошел почти три четверти ее, прежде чем нашел свою незнакомку. Заслышав негромкий, мелодичный, словно колокольчик, смех, он обернулся. Поначалу он вообще не заметил женщину, только трех высоких дородных мужчин, стоявших полукругом. Но тут снова послышался смех, и, подойдя ближе, чтобы разглядеть, нет ли кого внутри полукрута, Джек увидел ее. Разговор велся на русском, и он решил подождать.

Американец повернулся и направился к накрытому столу. Неужели он собрался уходить? Ей не хотелось, чтобы он уходил Она лучезарно улыбнулась окружавшим ее мужчинам:

– А теперь мне придется покинуть вас, мои славные герои. Я не знаю, почему меня пригласили на этот роскошный прием, но убеждена, что вовсе не для того, чтобы всецело посвятить себя только вам троим. Как бы приятно ни было мне ваше общество. Насколько я понимаю, нам, дамам, полагается следить за тем, чтобы никто из гостей не скучал, и занимать их.

Что им оставалось делать? Отсалютовав ей поднятыми бокалами, мужчины отошли в сторонку. Зоя направилась к столу и протянула пустой бокал официанту, разливавшему шампанское. Американец стоял чуть поодаль от стола. Зоя повернулась к нему. Он не сводил с нее глаз. Она улыбнулась, и он шагнул ей навстречу.

– Хеллоу!

Зоя кивнула:

– Халло!

– Меня зовут Джексон Роджерс Тэйт. Капитан. Военно-морской флот.

У него славная улыбка, подумала она. Очень подходит к его щенячьим глазам. Но что он такое сказал? Если бы только он говорил чуть помедленнее! Она одарила его чарующей улыбкой. Никакого эффекта. Казалось, он явно озадачен.

– Я сказал, меня зовут Джексон Роджерс Тэйт. А вас?

Только теперь она поняла, о чем он спрашивает.

– Зоя Алексеевна Федорова. – И рассмеялась. Теперь пришла его очередь смущаться.

– Зой-я, Зой-я, – попытался повторить он, и она одобрительно закивала головой. Но как же он назвал себя?

– Пожалуйста, повторите ваше имя.

– Джек-сон. Джек-сон, или Джек, если вам...

Она жестом остановила его:

– Джексон, правильно?

Он взял протянутую руку и тут же почувствовал глубокое волнение. Такая маленькая, такая нежная, такая мягкая...

Ей показалось, ее рука попала в плен, однако в этом плену она чувствовала себя спокойно и уверенно.

– Вы говорите по-английски? – спросил он.

– Чуть-чуть, – ответила она. – А вы говорите по-русски?

– Чуть-чуть.

Джек обвел рукой залу. Она утвердительно кивнула. Он предложил ей руку, но она лишь грустно улыбнулась и покачала головой. Не слишком удачная мысль. Он понял.

Они медленно пошли вместе, переходя из одной переполненной залы в другую. Время от времени кто-то останавливался поговорить с Зоей. В другой раз Джека остановил, схватив за руку, теперь уже сильно пьяный майор.

– Как дела, дружище? – спросил он, хитро подмигнув Джеку.

– Отлично, – ответил Джек, с удивлением почувствовав раздражение против этого человека. Черт возьми, он едва-едва знаком с этой женщиной, не знает даже, кто она такая. Откуда это желание защитить ее?

Они остановились неподалеку от струнного квартета. Скрипач поднял смычок, приветствуя Зою. Повернувшись, он сказал что-то своим коллегам, и они заиграли мелодию, которая, видимо, была ей хорошо известна. Кивком головы она поблагодарила их и начала подпевать, но так тихо, что слышал ее только Джек.

Он не понимал слов песни, но голос ее ему понравился. Когда она допела до конца, он беззвучно зааплодировал. Она залилась краской.

– Спасибо, – сказал он по-русски.

– Пожалуйста, – улыбнулась Зоя.

Они пошли дальше.

– Вы певица? – спросил Джек.

– Актриса. Кино. Ее слова, похоже, произвели на него впечатление. Зоя обрадовалась, что он никогда не видел ее раньше. Значит, она заинтересовала его не как киноактриса, а как женщина.

Как жаль, размышлял Джек, что они лишены возможности поговорить по-настоящему, тем более просто поболтать. Что ж, ничего не поделаешь, остается лишь рискнуть в надежде, что она проявляет к нему столь же искренний интерес, как он к ней.

– Вы живете в Москве?

Она не поняла. Тогда он по-другому построил вопрос.

– Ваш дом. Москва?

– Да.

Он глубоко вздохнул Они почти полностью завершили круг по зале, и у него не было ни малейшего желания снова начинать его. Слишком уж большая толчея.

– Ваш муж тоже здесь? Я бы с удовольствием познакомился с ним.

Она не поняла ни слова. Он соединил колечком два пальца и продел в него палец, на котором положено быть обручальному кольцу. Она рассмеялась.

– Не замужем. А вы?

– Разошелся.

Она не знала этого слова. Он попытался объяснить.

– Не хотим вместе. Разведусь, когда приеду домой.

Она кивнула с видимым удовольствием.

Они молча посмотрели друг на друга, без слов понимая, что между ними возникло что-то значительное.

– А теперь я пойду. – Зоя улыбнулась с наигранной грустью.

Не может ли он проводить ее домой, спросил Джек. Зоя покачала головой. Ей нужно время как следует подумать об этом американце. В том, что он ей нравится, нет никаких сомнений, но не следует забывать об опасности, грозящей ей, если их увидят вместе.

Джек проводил ее в вестибюль. Помог надеть пальто и ботики.

Она протянула ему руку. Он принял ее. Они обменялись долгим взглядом. Затем она повернулась уходить.

– Зоя!

Она остановилась и обернулась к нему. Джек достал записную книжку и ручку.

– Как я найду вас? Я хочу снова вас увидеть.

Она, видимо, не поняла, что он сказал.

– У вас есть телефон? Какой ваш номер? – Джек приложил руку к уху, словно телефонную трубку, и сделал вид что набирает номер.

Зоя улыбнулась, поняв наконец, для чего ему понадобились записная книжка и ручка.

– Да, – произнесла она и записала в книжке номер своего телефона.

Улыбнувшись на прощание, она направилась к выходу.

Прежде чем положить записную книжку в нагрудный карман, он бросил взгляд на номер телефона. При мысли, что он снова увидит ее, его охватило волнение. Он сам себе удивился: ему ли, мужчине средних лет, испытывать давно забытый юношеский трепет?

Он вдруг понял, что страшно голоден, и вспомнил, что за все время, проведенное с Зоей, у него во рту не было ни крошки. Он вернулся в первую залу, ту самую, где принимал гостей Молотов. Теперь посреди ее во всю длину был расставлен стол. Он взял тарелку, положил на нее ростбиф и кусок фаршированной утки, не заинтересовавшись осетриной, вкус которой был ему непривычен.

Отойдя от стола, он в изумлении остановился. У дальнего его конца, возле самой двери, стояла Зоя. Меховая шубка просто наброшена на плечи. Он с удивлением наблюдал, как она завертывает в салфетку несколько кусков мяса, а затем, прикрывая полой шубки, сует их в сумочку. После чего спокойно и гордо покинула залу.

Джек рассмеялся:

– Вот же черт подери!

На улице было холодно и скользко, но Зоя едва обращала на это внимание. Она даже не заметила человека, который, узнав ее, приподнял шляпу. Мурлыча песенку из кинофильма, которую исполнили для нее музыканты, она вся ушла в мысли об американце, с которым повстречалась на приеме. Каждые несколько секунд она, затаив дыхание, повторяла: «Джексон. Джексон». Какое странное имя. Но надо запомнить его на случай, если он позвонит по телефону. Нет, поправила она себя. Не если, а когда он позвонит.

Как они и договорились, обе сестры поджидали ее дома. При виде серьезного лица Александры ее обуяло легкомысленное веселье.

– О-ля-ля! – победно воскликнула она и закружилась в танце.

Сестры отреагировали на это именно так, как она ожидала. Маленькое личико Марии засветилось радостным любопытством – ей не терпелось узнать, как прошел блестящий прием. Александра нахмурилась.

– Ты пьяна, – сказала она.

Зоя засмеялась:

– В некотором роде – да.

– Замечательный прием? – спросила Мария.

– Замечательный! – ответила Зоя. Она открыла сумочку и вытащила насквозь промокшую и красную от мясного сока салфетку.

– Ну как? – спросила она, положив перед сестрами тонкие куски мяса. Их было пять. Три куска Зоя дала Александре – как-никак у нее двое детей, а два – Марии. – В следующий раз возьму сумку побольше.

– Тебя могли засадить на всю жизнь за воровство, – сказала Александра.

– А вас – за то, что приняли украденное, – рассмеялась Зоя. – Если ты, дорогая сестричка, побаиваешься, не бери.

Александра презрительно фыркнула, завернула в газету два куска, а третий тут же съела. Мария откусывала мясо крошечными кусочками, словно это был шоколад наивысшего качества, вкусом которого она хотела насладиться как можно дольше.

Непрерывно болтая, Зоя поставила на огонь чайник. Она понимала, что разыгрывает перед сестрами спектакль. Несколько слов, сказанные ей Молотовым, она изобразила как долгий разговор. Рассказала, как музыканты исполнили одну из ее песен и как после этого присутствующие устроили ей настоящую овацию. Но, болтая, она не переставала думать о Джексоне и никак не могла решить, рассказывать о нем сестрам или нет. Да, собственно говоря, о чем рассказывать? Она познакомилась с американцем, и у них завязался легкий флирт. Вот и все. Что тут рассказывать? Что она повела себя как наивная школьница, которая каждый день влюбляется в нового мальчика? Вот когда будет о чем рассказать, тогда она с ними и поделится.

Зоя налила в стаканы чай. И все же, размышляла она, даже если это и всего лишь короткая встреча, американец вернул ее к жизни. И вот этим-то и стоит поделиться с сестрами. Эта новость заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Иван навсегда останется в ее сердце, но теперь она все начнет заново.

Они сидели за круглым столом, пили чай, и Зоя как бы между прочим заметила:

– Я сегодня познакомилась с одним очень интересным американским офицером. Он попросил мой телефон.

– И ты дала? – Глаза Александры сузились.

Мария, не сдержав волнения, рассмеялась:

– Какой он? Я слыхала, все они высоченные и тощие. Он такой же?

– Не очень высокий и я бы не сказала, что тощий. Но хорошо сложен.

Александра схватила Зою за запястье:

– Я спрашиваю, ты дала ему номер своего телефона?

– Конечно. Я же сказала, что он мне очень понравился.

– Идиотка!

Не надо было им рассказывать, подумала Зоя. А теперь счастье ушло из этой комнаты Она ведь сделала это, чтобы они снова могли посмеяться все вместе, как когда-то до войны.

Она посмотрела на Марию, уставившуюся в стакан с чаем; сестра вся сжалась, стараясь сдержаться, подавить любопытство. Бедняжка Мария, подумала Зоя, до чего же она похожа на меня! Ей тоже хочется видеть жизнь с радостной стороны. Только Александра относится к жизни излишне серьезно, воспринимая ее лишь как неустанную кару. Нынешняя жизнь и без того тяжела, куда уж тут придумывать новые сложности!

– Если он позвонит, ты встретишься с ним? – спросила Александра.

Зоя посмотрела сестре прямо в глаза:

– Конечно. Почему бы нет?

Александра наклонилась вперед:

– Я объясню тебе почему. Для этого мне понадобится только одно слово: папа.

– При чем здесь папа?

– Папа спросил у немца адрес врача, и этот вопрос стоил ему жизни.

Зоя понимала, что в словах сестры есть доля правды, но не хотела с ней соглашаться. Согласиться означало вернуться в унылый мир, в котором она жила до сегодняшнего вечера.

– Ты забываешь, Александра, что американцы – наши союзники. И если он позвонит и попросит о встрече, а я соглашусь, то ведь я пойду на свидание не с врагом.

– Кто сейчас знает наверняка, кто враг, а кто нет? Разве немец был нашим врагом, когда папа попросил у него адрес врача? Мы тогда даже и не воевали с немцами. Твоему американцу нечего бояться. Проиграешь только ты. Подумай обо всем как следует, Зоечка. Это тебе не кино.

Только бы Александра замолчала. У нее еще будет время хорошенько обо всем подумать, прежде чем он позвонит.

– Что они мне могут сделать? – возразила Зоя. Она подняла руку, предупреждая ответ сестры. – Я не какая-нибудь деревенская девчонка. Да, я твоя младшая сестра, но за стенами этого дома я Зоя Федорова, а это что-нибудь да значит. Люди любят меня. Никто не посмеет меня тронуть.

Помолчав немного, Александра выдохнула:

– Надеюсь.

Три сестры в молчании допили чай. Под конец Зоя сказала:

– Так или иначе, а беспокоиться не о чем. У этого великолепного романа есть одна большая проблема: мы с моим американцем почти не понимаем друг друга.

Джек Тэйт сидел на диване лицом к Красной площади и докуривал последнюю перед сном сигарету. При всей усталости он был уверен, что не заснет. Прошедший вечер разбередил ему душу. Как умудрилась эта маленькая блондинка так быстро войти в его жизнь? Он уже довольно давно не был близок с женщиной. Может, поэтому? Но нет, вряд ли. В конце концов, он же не какой-нибудь сексуально озабоченный юнец. И уж, конечно, не потому, что эта Зоя сказала что-нибудь особенное. Черт возьми, да они с трудом понимали друг друга.

Нет, за всем этим кроется что-то совсем другое, более сильное, чем физическое влечение или желание, и отнюдь не восхищение ее умом – как ему судить, умна она или нет, если они и говорить-то друг с другом не могут? Дело в том, что она лучилась теплом, которое с того самого момента, как он увидел ее, постепенно завладевало им. Он даже самому себе не мог объяснить, что произошло, ибо еще ни одной женщине никогда не удавалось привести его в такое волнение.

Он жаждет встречи с ней, но имеет ли на это право? Он никогда никому в этом не признается, но испытывает что-то похожее на страх – легкое, едва уловимое ощущение страха. Долгие годы морской жизни и жесткие требования, которые она предъявляет к человеку, почти начисто вытравили из него все эмоции, и он вовсе не был уверен, что может или хочет вернуть их. Но одно он знал точно: эти несколько минут, проведенные с ней, воскресили в его памяти времена, когда его слух улавливал далекий шум девятого вала задолго до того, как он обрушивался на берег.