Текст книги "Такси для ангела"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Дальний угол зала занимали огромные напольные шахматы. Искусно вырезанные из кости фигуры представляли собой ликбез по бурятской мифологии. Я то и дело выворачивала шею, чтобы рассмотреть приземистые очертания божеств.

Аглаи не было. Аглая, как всегда, выдерживала паузу.

А за столом сидели три женщин.

Очевидно, это и были СС, ТТ и ММ.

СС, ТТ и ММ, спустя рукава изучившие творческое наследие Станиславского. Если бы они были чуть более прилежны, то поступили бы так же, как Аглая.

Нам с Райнером достались места на галерке – самые ближние к кухонной двери. Напротив устроились Дарья и подтянувшийся к этому времени режиссер Фара. Два молочных брата Ботболта (в таких же, как и он, смокингах) хлопотали над приборами.

В полной тишине.

От нечего делать я занялась изучением триумвирата, попутно пытаясь определить, кто есть кто.

Наискосок от меня восседала толстуха лет сорока с внешностью кастелянши рабочего общежития. Бесцветные брови, тяжелые веки, застенчивый румянец на щеках (краденое бельишко дает о себе знать, не иначе); и три выразительных подбородка, террасами спадающих на мощную грудь. Под террасами мерцала одинокая брошь под Палех. Хотя при желании здесь можно было бы разместить весь реестр правительственных наград Российской Федерации, включая памятные знаки к памятным датам.

Второй в списке шла мулатка.

Мулатка, как и положено мулатке, являлась счастливой обладательницей высоких скул, точеной шеи и прически а 1а Боб Марли. Ее стройную фигуру не мог скрыть даже длинный желто-красный жилет из плотной ткани. А в непомерно раздутой кокаиновой ноздре красотки посверкивало колечко. Очень современно. Клубная молодежь приветствовала бы такую кокаинистку вставанием.

На лице третьей соискательницы на должность Королевы Детектива главенствовал рот. Он был произведением искусства, он жил своей собственной напряженной жизнью, он искривлял пространство вокруг себя и вытягивал мир, как винную пробку. В этот рот стоило заглянуть – хотя бы для того, чтобы увидеть земное ядро. Ко рту прилагались круглые глаза, выводок родинок, вьющиеся по-семитски волосы на висках.

Но ничего подобного я предпринимать не стала. Я просто прикрыла глаза и сделала свои ставки.

1. Толстуха с брошью – Софья Сафьянова, скромная летописица правоохранительных будней.

2. Акулий рот может принадлежать только Теодоре Тропининой – лучшего инструмента для нарезки острот в ироническом детективе не придумаешь.

3. Ну, а инфернальная мулатка – это и есть Минна Майерлинг. Просто потому, что никого другого не остается…

Уф, кажется, все. Ставок больше нет, букмекерская лавочка закрыта. Теперь мне остается только ждать, когда кто-нибудь из них проговорится, назовет соседку по имени.

Но женщины молчали. Они молчали до тех пор, пока в зале не появилась Аглая – в сопровождении Ксоло и Дымбрыла Цыренжаповича.

Для торжественного обеда в обществе звезд детектива Дымбрыл приоделся: пиджачишко из светлой кожи, шелковая рубашечка “Как упоителен закат на Бора-Бора” и брючата в тон кремовой скатерти. Хозяйские расшаркивания перед гостьями заняли довольно продолжительное время, по прошествии которого я поняла, что проиграла.

Я продулась. Я не угадала ровным счетом никого.

Мулатка оказалась Теодорой Тропининой, адептом иронического детектива.

Акулий рот принадлежал мастерице полицейского романа Софье Сафьяновой.

А за экзотическим именем Минна Майерлинг скрывалась толстуха с брошью. И это стало моим главным разочарованием за весь сегодняшний длинный день.

Дымбрыл дал отмашку, и торжественный обед начался.

Буряты-официанты исправно меняли блюда, гости исправно стучали вилками, а хозяин исправно произносил здравицы. За талант (с большой буквы)! За ту радость (с большой буквы), что дарит талант (с большой буквы)! За цвет (с большой буквы) литературы (с большой буквы)!..

Минна Прекрасная, прозит!

Софья Обворожительная, чин-чин!

Tea Восхитительная, алаверды!

Аглая!.. Нет слов!.. Ваше здоровье!..

Первые четыре тоста никто не выходил из рамок приличия. Даже Райнер-Вернер вел себя адекватно: не сморкался, не чавкал и не ставил локти на стол. И время от времени бросал тоскливые взгляды на Дарью.

Дохлый номер!

Дарья увлеченно болтала с режиссером Фарой, ей и дела не было до немецкого Ziegenbock <Козла (нем.).>. Поначалу я испытывала легкое чувство вины, но после основательной порции бурятской водки “архи” расслабилась. Свято место пусто не бывает, Райнер, тебе ли этого не знать! В конце концов, можно приударить за мулаткой. Или за китообразной Минной, чем не экстремальный секс?.. Впору снова делать ставки – с кем же проведет сегодняшнюю ночь сексуально озабоченный немец?

Но второй раз испытывать судьбу я не решилась, тем более что на противоположном конце стола произошел маленький инцидент: Ксоло ни с того ни с сего облаяла мулатку, сидевшую рядом с Аглаей, – и едва не вцепилась ей в руку.

Мулатка отреагировала мгновенно – так же мгновенно, как писала все свои опусы: по десять книг в год. Она смерила презрительным взглядом малышку Ксоло, повертела огромный перстень на указательном пальце и произнесла:

– Это ваш пресс-секретарь, дорогая Аглая? Озвучивает ваши мысли по поводу коллег?

– Простите ради бога, дорогая Tea! Никак не могу убедить свою собаку, что бороться с халтурой в искусстве нужно другими способами.

Это был вызов, и мулатка приняла его:

– Полностью согласна с вами, дорогая Аглая. Вот только почему вы до сих пор не искусаны – ума не приложу. Если, конечно, исходить из взглядов вашей собаки…

Благость, до сих пор царившая за столом, испарилась. А торжественный обед стал походить на заурядную партию в подкидного дурака.

Играли четверо: Аглая, Tea, Софья и Минна. Всем остальным досталась безопасная роль наблюдателей.

Отбившись от собачницы Аглаи, Тропинина зашла под Минну. С мелких картишек: “Вы читали последний роман Кинга, дорогая Минна? А по-моему, вы не только читали, но и перевели его на русский… Но зачем было ставить под ним свое имя?.."

Чего только я не узнала о признанных мастерах жанра за последующие полчаса! Каких только вздорных речей не услышала!

Что “дорогая Софья”, пользуясь служебным положением, собирает компромат на авторов, а потом шантажирует их, выбивая сюжеты. Что единственное достоинство “дорогой Tea” – красивый почерк, ведь всем известно, что свои романы она пишет от руки, пользуясь тремя ручками с разной толщиной пера. Что “дорогая Минна” давно практикует черную магию – и книги за нее строчат введенные в транс поклонники учения Вуду. И что “дорогая Аглая” перекрывает кислород молодым перспективным литераторам, устраивая истерики в кабинетах главных редакторов.

Самыми распространенными обвинениями были обвинения в плагиате. У кого только не крали сюжеты “дорогие дамы”! У Агаты Кристи и Стивена Кинга, у Дж. – Х. Чейза и Р. Стаута, у не переведенных на русский язык фиджийцев, алеутов и представителей маленького, но чрезвычайно образованного племени матамбве. У начинающих авторов, у оперов с Петровки, у спившихся фэ-эсбэшников. И конечно же, друг у друга!

Покончив с плагиатом, камикадзе от детектива перескочили на стиль. Вернее, на его полное отсутствие. Даже надписи на заборе кожвендиспансера с примыкающим к нему абортарием – даже они являются образцом языка по сравнению с пассажами в книгах “дорогих дам”. Дуэлянтки с ходу цитировали друг друга и снабжали цитаты собственными комментариями. У меня глаза на лоб полезли от такой осведомленности.

И не только у меня.

Дымбрыл Цыренжапович – инициатор всего этого окололитературного безобразия – только крякал. И рюмка за рюмкой дул ту самую “архи” – водку из коровьего молока. Райнер-Вернер обеими руками придерживал сорвавшуюся с резьбы нижнюю челюсть. Режиссер Фара нервно почесывался, вздыхал и шарил руками по столу – очевидно, в поисках так не вовремя забытой (язви ее в душу!) видеокамеры. Не растерялась только Дарья: она включила диктофон и теперь аккуратно пододвигала его к эпицентру событий. Маскируя прибор за бутылками, соусниками, супницами и развалами сыра хэзгэ.

Вот что значит профессионализм!

Я мысленно поаплодировала своей – теперь уже бывшей – подруге.

Аплодисменты совпали с началом очередного витка гонки вооружений. Оттянувшись на стиле, дамы, ничтоже сумняшеся, перешли на личности.

«Вы в прекрасной форме, дорогая Минна! Не спишете адресок вашего фитнес-клуба?»

"Говорят, вы ежедневно тратите два часа на усовершенствование своей росписи, дорогая Tea. А вашей каллиграфией заинтересовались японцы. Как будет называться выставка? “Тексты – ничто, перья для текстов – все”?

«Говорят, вы дали санкцию на обыск у парочки литературных критиков, дорогая Софья. Нашли что-нибудь новенькое о себе? Чего еще не писали?»

– У вас такой милый песик, дорогая Аглая. А что у него с шерстью? Выпала после прочтения вашего последнего романа? Говорят, он очень необычен…

– Ровно настолько, чтобы привести вас в отчаяние, – ответила Аглая. – Когда он будет опубликован, все ваши “жестокие романсы” не возьмут даже в детское издательство.

И в зале сразу же стало невыносимо светло от лучезарных дружеских улыбок. И воцарилась почти благоговейная тишина. Наконец-то я услышала, как в камине “потрескивают дрова” (в полном соответствии с ремаркой сценария).

А потом послышался сухой щелчок. Это закончилась кассета в Дашкином диктофоне.

Все четверо писательниц синхронно повернули головы в сторону Дарьи. И улыбнулись еще лучезарнее. Улыбки, казалось, намертво приклеились к их лицам.

– Извините, – выдавила Дашка, вороватым движением стягивая диктофон со стола.

Первой нашлась Аглая. Я бы удивилась, если бы она не нашлась.

– Ловко мы вас разыграли? – спросила она. Дамы облегченно расхохотались, их поддержали мужчины, и неловкая ситуация рассосалась сама собой.

– За вас, дорогие мои! – с пафосом произнесла Аглая, глядя на трех конкуренток.

Все подняли фужеры и с чувством чокнулись. После чего размякший Дымбрыл Цыренжапович предложил гостям послеобеденную прогулку на свежем воздухе. Снегоходы, снегокаты, сноуборды и буера в распоряжении гостей, равно как и скромный берег озера с прилегающим к нему лесом.

Предложение было встречено с восторгом.

Через полчаса мы уже выходили из лакокрасочной табакерки. Для этого не пришлось даже возвращаться к центральному входу с дацанами и сворой собак. К обеденному залу вплотную примыкала оранжерея с зимним садом, больше похожая на крытый стадион: с невидимыми из-за растений стенами и большим стеклянным куполом. Из оранжереи – прямо на открытую террасу – вели трехстворчатые двери. Их украшал витраж с персонажами бурятского национального эпоса “Айдуурай Мэргэн”, несколько строк из которого были вдохновенно прочитаны Дымбрылом Цыренжаповичем.

Толстуха Минна от прогулки отказалась: ее заинтересовали экзотические фикусы, цветущие кактусы и свисающие с потолка лианы. Одно из центральных мест в этой части огромной (по-настоящему огромной!) оранжереи занимала вымахавшая до пяти метров пальма. Несколько стволов ее были искусно сплетены в косу и прикрыты шапкой из густой кроны.

– Простите, это Pachira Aquatica? – зардевшись, спросила Минна у Дымбрыла.

– Понятия не имею… Как ее привезли, так она здесь и стоит.

– Дело в том, что у меня тоже небольшой парничок… Цветы – мое единственное утешение… Моя жизнь, моя страсть… И я давно мечтала… Но Pachira Aquatica – это такая редкость.

Дымбрыл сверкнул золотыми зубами: нет никаких проблем, пальма ваша, Минна, буду счастлив, если она окажется у вас.

Из-за толстомясого кактуса мне было хорошо видно, как на глаза Минны навернулись слезы. Благодарные и светлые, как у ребенка.

– Вы не возражаете, если я побуду немного в вашей оранжерее?

Хозяин не возражал, и на снежные просторы мы вырвались без Минны. И разбились на группы по интересам. Дарья и режиссер Фара оседлали снегоходы, Дымбрыл с Аглаей направились в сторону леса, Ботболт инструктировал Софью Сафьянову по поводу сноуборда с жесткими креплениями, а одинокая мулатка Tea устроилась под такой же одинокой сосной – чертить свои одинокие письмена и раздавать автографы окружающим сугробам.

Облокотившись на каменную балюстраду террасы, я думала о семейных сценах за обедом. Я не очень-то поверила дежурной фразе Аглаи насчет “Ловко мы вас разыграли”. Никаким розыгрышем тут и не пахнет. И подобную ненависть нельзя сымпровизировать – даже при желании. Или дело в подлой бурятской водке, которая без труда поднимает всю грязь со дна души?.. В любом случае все четверо оказались готовы к уничижению конкуренток, все четверо очень хорошо экипировались. Такие подробности из личной жизни, такие интимные детали книг! Голову на отсечение даю – друг о друге они знают гораздо больше, чем о собственных мужьях, детях, собаках и престарелых родителях!..

А все пакостная массовая культура!

Скольких небесталанных Аглай со товарищи она еще похоронит! Я прикрыла глаза и почтила минутой молчания Минну, Софью и Tea. MM, СС и ТТ, которые могли бы написать хорошие умные книги. А вместо этого…

Лучше не думать, что они делают вместо этого.

Изводят друг друга под водочку. Так и до смертоубийства дойти может.

Не удивлюсь.

Мои тягостные размышления прервал легкий шорох за спиной. Я обернулась.

Ну, конечно же, Райнер-Вернер, ловец женских душ. Две таких души еще находились в поле нашего зрения:

Tea и Софья. Они, конечно, не могут похвастаться особой молодостью, но все же… Tea – мулатка, что возбуждает само по себе. А у Софьи такой чувственный рот… Интересно, кого он предпочтет после облома с Дашкой?

– Мне нужно поговорить с вами, Алиса! Отойдем. Здесь неудобно.

– Почему?

– Неудобно, – упрямо повторил Райнер. Вздохнув, я побрела за немцем, хотя не могла взять в толк, чем же ему так не понравилась терраса. А Райнер как будто с цепи сорвался: он пер напролом, по нетронутому снегу, он целенаправленно тащил меня к безлюдному краю леса.

Через пятнадцать минут я забеспокоилась:

– Дальше я не пойду. Поговорим здесь.

– Хорошо.

Разговор получился коротким: он ухватил меня за воротник куртки и макнул лицом в снег. Раз, другой, третий. От унижения я заплакала. Но мои слезы не произвели на немца никакого впечатления.

– Вы очень плохой человек, Алиса! Schlecht <Плохой! (нем.).>!.. Abscheulich! <Отвратительный! (нем.).> Что вы сказали обо мне фрейлейн Дарье?

Ах ты, сукин сын! А что ты говорил обо мне все той же фрейлейн Дарье?! Синий чулок? Целка-невидимка?!

– Сам ты козел! Похотливая скотина! А я говорила правду! Что ты сукин сын, бабник. И убери от меня руки, гад!..

Я извернулась и залепила Райнеру затрещину. А потом с силой оттолкнула его от себя. Должно быть, я вложила в это движение всю свою неприязнь – крупногабаритное тело немца отлетело на два метра, и тотчас же раздался треск ломающегося льда.

Господи ты боже мой! Мы были на озере!

Обильно выпавший снег уничтожил тонкую грань между берегом и закованной в лед поверхностью волы, мы перешли ее и сами не заметили этого.

Пока я соображала, что же предпринять, немец скрылся в полынье. Через секунду его голова замаячила над поверхностью и снова скрылась: тяжелый тулуп, подарок казахских немцев, тянул его на дно.

Я легла ничком и двинулась в сторону пролома. Только бы не утоп, проклятый, только бы дал мне время преодолеть жалкие два метра. Давай всплывай, дерьмо не тонет!..

Дерьмо, как и полагается дерьму, не потонуло, и Райнер благополучно всплыл – теперь уже без своей собачьей шапки. Он ухватился за край полыньи, и тонкий лед сразу же хрустнул в его пальцах. Так он и меня потопит, гребаный толмач!..

– Помогите! – возопил Райнер, вертясь в полынье как уж. – Я же тону, вы разве не видите?! Я гражданин Германии!

Как будто граждане Германии застрахованы от подобных неприятностей!

– Направьте ноту в консульство! – посоветовала я.

– Помогите! – не унимался бедолага.

– Помочь? После нашей задушевной беседы? – Я уже стягивала с себя шарф. – Как я могу вам помочь?

– Я не умею плавать!.. Вы бессердечная русская…

– На вашем месте я бы прикусила язык. И не вертелась бы как вошь на гребне. Держите шарф, идиот.

Я бросила несчастному кандидату в утопленники конец шарфа и потащила его на себя. Первые две минуты не дали никаких результатов: немец был слишком тяжел, да еще тулуп! У меня едва глаза не вылезли из орбит от напряжения. Наконец дело пошло. Райнер-Вернер перестал суетиться и постепенно выполз из дырки на безопасное место.

– Только не поднимайтесь, – тяжело дыша, бросила я немцу. – Ползите сколько есть сил. Вон к тому дереву.

Метрах в тридцати от нас возвышалась старая сосна – единственный ориентир в пространстве, в котором я была полностью уверена.

Райнер, ползя по-пластунски, преодолел это расстояние в рекордно короткие сроки. Должно быть, сработала светлая генная память о родном дедульке – доблестном вояке из дивизии СС “Мертвая голова”.

Добравшись до сосны, немец обхватил ее руками и затих. Только теперь я заметила, что с его правой ноги соскользнул валенок – скорее всего он стал добычей озера.

– Не сидеть, мать вашу, не сидеть! Двигаться! – скомандовала я. – Быстро к дому, иначе простудитесь!

Райнер-Вернер не дал уговаривать себя дважды. Он поднялся на ноги и, высоко задирая колени, побежал к дому. Я последовала за ним.

Догнать несостоявшуюся жертву стихии оказалось плевым делом: Райнер был чересчур громоздок, чтобы бегать быстро.

– Веселее, веселее, дорогуша! – воспользовалась я Дашкиным определением. – Берегите дыхание. Это вам не в койке кувыркаться!..

Мы в самые сжатые сроки достигли террасы и ворвались в оранжерею. Здесь силы покинули несчастного, и он рухнул на кожаный диван под пальмой Pachira Aquatica. Я же бросилась в сторону обеденного зала, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто мог бы нам помочь.

Но в обеденном зале никого не было. Кроме веселого огня в каминах.

И стол сиял девственной чистотой.

Поколебавшись секунду, я двинулась в сторону гипотетической кухни. Уж там-то наверняка есть люди.

Темный коридорчик за дверью нисколько не смутил меня, тем более что впереди ясно вырисовывалась полоска света. И слышалось легкое позвякивание посуды. Ободренная этими чарующими звуками, я миновала коридорчик и толкнула кухонную дверь.

– Простите! Мне необходима ваша по… – начала было я и тут же осеклась.

Минна!

На кухне, возле антикварного буфета с открытой дверцей, стояла толстуха Минна!

Послышался звон разбитого стекла – Минна вздрогнула и что-то уронила. И только потом обернулась. Не успев прогнать испуг с лица. Щеки ее пылали так, что я машинально оглянулась в поисках огнетушителя.

– Простите, – пролепетала она. – Я…

– Мне необходима помощь…

– Я… Я набирала воду… Я хотела полить цветок. – Путаные и никому не нужные объяснения толстухи мне не понравились, но главным сейчас был Райнер-Вернер.

– Есть здесь кто-нибудь из местных? Мне нужен спирт… Или водка.

– Я не знаю… По-моему, они там, в коридоре, в подсобке…

– Спирт и водка?

– Официанты… Я уж не знаю, кто они… А водка здесь, в нижнем ящике. Я случайно… Я просто искала… Какую-нибудь емкость. Полить.., цветок… Это очень редкий цветок… За ним не правильно ухаживают…

Слезы! Господи, у нее на глазах выступили слезы!.. Теперь смутилась и я сама – как будто увидела что-то неприличное. Например, толстуху Минну в дезабилье и чулочном поясе.

– Где, вы говорите, спиртосодержащие? Минна кивком головы указала на дверцу. Я присела на корточки и открыла ее.

Действительно, две полки были полностью забиты спиртным: водка, коньяк, виски, джин и даже две упаковки баночного пива. После недолгих колебаний я остановилась на двух бутылках “Абсолюта” и двух банках джин-тоника.

– Случилось что-то серьезное? – запоздало спросила владелица трех подбородков.

– Пока не знаю, – бросила я и выскочила из кухни. Райнер – беспомощный, как описавшийся младенец, – ждал меня в оранжерее, нужно было действовать мгновенно – и все же я не удержалась: уже выйдя в коридорчик, я ощупью нашла дверь в подсобку и открыла ее. Бурятские радости. Что и следовало ожидать. Двое Ботболтовых подручных, которые еще два часа назад обслуживали нас за столом, теперь ничком лежали на полу. А между ними стояли две бутылки коньяка и тарелка с недоеденными эклерами. Эти эклеры (вкупе с вишневым пудингом и желе) подавали на десерт. Обе коньячные емкости были пусты, и я сплюнула. Тела, судя по опорожненным бутылкам, пролежат здесь еще долго, и помочь им не представляется никакой возможности. А вот тело Райнера-Вернера еще можно спасти.

Когда я вернулась под сень пальм, немцу было совсем худо. Он, скорчившись, лежал на диване и не переставая трясся. И даже не подумал снять с себя злосчастный тулуп.

Мое появление было встречено мычанием.

– Идти можете? – спросила я.

– Не думаю… Нет.

– Можете. Вставайте.

– Куда? Куда идти?

– Наверх. Там есть одеяла… Но сначала выпейте. Я отвинтила крышку “Абсолюта” и почти насильно влила в немца добрую половину бутылки.

– Ну как?

– Уже лучше. А еще можно?

– Не сейчас. Идемте.

Мы поднялись наверх.

Я втолкнула Райнера в комнату, закрыла дверь на ключ и принялась стаскивать с него мокрые заледеневшие тряпки.

– Что вы делаете? – хихикнул он.

– Да вас развезло! – Еще бы не развезло после такой дозы! – Заткнитесь и не мешайте мне.

С верхней одеждой все прошло гладко, и даже ремень на джинсах поддался. Я толкнула немца на кровать, выдернула его из штанин и сняла носки.

– Трусы тоже снимать? – поинтересовался Райнер. Вопрос застал меня врасплох. Так же, как и исподнее немца: кусок белого трикотажа с разбросанными по нему маленькими красными фаллосами (а как же иначе!). Мультяшные фаллосы подмигивали мне мультяшными глазами, и под каждым красовалась надпись “Billy Boy”.

– Снимайте. Я отвернусь.

Чтобы не поддаться искушению, я отправилась в ванную и стащила с крючка жесткое махровое полотенце. И, схоронившись за дверью, трусливо крикнула:

– Прикройтесь чем-нибудь! Я иду.

Немец сидел в кровати, придерживая руками свою главную драгоценность.

Я развернула его спиной, вылила на полотенце остатки водки из бутылки и принялась растирать ему спину и грудь. Давненько же я не видела мужского тела! К тому же такого роскошного… По спине Райнера перекатывались мышцы, а торсу мог бы позавидовать любой культурист. Ни единой волосинки, выщипывает он их, что ли? Выщипывает и натирается розовым маслом, подлец! А татуировка! Пижонистый дракон, сжимающий в лапах миниатюрную женщину. Апофеоз мужского чванства.

Сексист! Дешевка!

– Осторожнее! – взмолился Райнер-Вернер. – Вы делаете мне больно.

– Я делаю правильно. Вас нужно хорошенько растереть, чтобы не простудились…

– Дайте мне выпить…

– Не сейчас.

Покончив с туловищем, я перешла к конечностям. О, если бы у Бывшего были такие руки, такие предплечья! Возможно, я бы пересмотрела свое отношение к супружеским обязанностям.

– Бедра тоже будете растирать? Черт с тобой.

– Буду! – решительно сказала я.

Бедра заняли чуть больше времени, чем я предполагала. С трудом от них оторвавшись, я закутала немца в два одеяла и всучила ему бутылку водки.

– Только не переусердствуйте.

– Вы спасли мне жизнь, Алиса. – Райнер-Вернер задумчиво булькнул водкой.

– Сомневаюсь, правильно ли я поступила.

– Я вас недооценивал… Похоже, я тоже тебя недооценила.

– Извините за безобразную сцену. Я был не прав. Воспоминания о снежной баталии слегка подпортили мне настроение: она началась из-за Дашки, и Райнер был по-настоящему расстроен. Из-за меня никто бы не стал так расстраиваться и начищать физиономию ближнему, это уж точно.

– Я где-то читал, – язык у Райнера стал ощутимо заплетаться, – что замерзшего человека нужно согревать своим телом… Чтобы он не умер…

Это уже было верхом бесстыдства, и я не сдержалась:

– Ну, умереть-то вы не умрете, а вот…

– Что – “вот”?

– Могут возникнуть проблемы с потенцией.

Райнер-Вернер побледнел как полотно. Я же послала ему мстительный воздушный поцелуй и вышла из комнаты.

На маленькой площадке этажом ниже по-прежнему работал телевизор, вот только какой-то умник врубил звук на полную мощность.

"Видели ночь, гуляли всю ночь до утра” с духовыми, бубнами и цыганским монисто – не очень актуально, но на два притопа – три прихлопа сойдет. Я прослушала песню до конца, пощелкала пальцами, повиляла “слабовыраженными” (как говорила когда-то Дашка) костями таза – и выдернула телевизионный штепсель из розетки.

Какое же все-таки блаженство: тишина без подтекстов!

Но блаженство длилось недолго: и все из-за тонкого собачьего лая в самом конце коридора. Такие вопли – на грани ультразвука – могла издавать только Ксоло. Бедная псина, сидит где-то одна-одинешенька, принесенная в жертву беллетристическим разборкам.

Я двинулась на лай, который с каждой секундой становился все явственнее.

Чтобы добраться до него, мне пришлось завернуть за угол. Лай доносился из-за двери комнаты, выходившей в маленький холл. Пол в холле был устлан толстым ковром, а стена напротив двери – задернута плотными шторами.

Я подошла к двери и даже не сразу сообразила, что она приоткрыта. Несколько секунд я колебалась, но лай Ксоло призывал меня. Нет ничего предосудительного в том, что я успокою собачку. Я распахнула дверь настежь: по ногам пробежал сквозняк, и шторы на стене заколебались.

Ксоло!

Аглаин дорожный чемодан лежал прямо на кровати, а Ксоло сидела на чемодане и остервенело облаивала пространство.

– Ну, что с тобой? Кто тебя напугал? – елейным голосом спросила я.

Ксоло подпрыгнула, вскарабкалась ко мне на руки и лизнула в подбородок. Тельце собаки била дрожь.

– Все в порядке, все в порядке, – уговаривала я маленькое чудовище, укачивая ее, как младенца. – Скоро придет мамочка, она тебя утешит…

Комната, предоставленная Аглае, являла собой резкий контраст с той халупой, в которой поселили нас с Райнером-Вернером. Окно во всю стену, пряничный рождественский пейзаж за окном, дорогая мебель – никакой двусмысленной восточной роскоши. Все предельно элегантно, утонченно и изысканно: совсем не для бурятского седалища Дымбрыла Цыренжаповича. Девяносто девять из ста, что все это великолепие – привет Дымбрылу от какой-нибудь европеизированной любовницы. Которая уже научилась пользоваться эпилятором, не краснеет от словосочетания “глобализация экономики” и способна кончить при одном только виде утюга с тефлоновым покрытием.

Ксоло наконец-то успокоилась, и я спустила ее с рук. Теперь нужно следить, чтобы они не потянулись ни к Аглаиному чемодану, ни к ноутбуку, стоящему здесь же, на столе возле окна. Ноутбук, равно как и чемодан, были частью ее рабочего кабинета, той самой privacy <Уединение, одиночество, уединенность (англ.).>, попытка влезть в которую может закончиться плачевно.

Даже для меня.

Интересно, забит ли в ноутбук ее новый роман? Роман, который никто еще никогда не видел и о котором все так много говорят.

Лучше убраться отсюда – от греха подальше. Иначе Аглая может обвинить меня в промышленном шпионаже.

Но убраться вовремя не получилось: приоткрыв дверь, я нос к носу столкнулась с Аглаей. На щеках метрессы пылал девичий румянец, а на скромной енотовой шубейке таяли последние снежинки. Аглая была в самом благостном расположении духа, поэтому никакой истерики не последовало.

– Что вы здесь делаете, маленькая дрянь? – весело спросила Аглая, отбиваясь от визжащей и прыгающей Ксоло.

– Я… Ксоло тосковала… Плакала… Я зашла ее проведать.

– А она открыла вам дверь? – Аглая поболтала маленьким плоским ключом у меня перед физиономией.

– Нет… Но дверь была открыта.

– Открыта? Странно, ведь я ее закрывала.

– Может быть, кто-то из обслуги? – высказала я предположение и тут же вспомнила укутанную коньячными парами мизансцену в подсобке.

– Может быть… Лес изумителен, не правда ли? Леса я и в глаза не видела и потому промычала что-то нечленораздельное.

– А наш маленький немецкий друг? – Аглая сбросила шубу прямо на пол.

– А что “наш маленький немецкий друг”?

– Он так же изумителен в койке, как этот лес в сугробах?

Литые мускулы, безволосая грудь, дракон на предплечье… Черт возьми, лучше мне поискать другое место для ночевки! Взять хотя бы диванчик в оранжерее. Или подсобку в коридорчике. Бурятские юноши когда-нибудь оттуда уберутся, надо полагать…

– Вы покраснели? – Аглая рассмеялась. – Вы покраснели, значит, вы еще с ним не переспали.

– Да?

– Но вы этого хотите…

– Не хочу.

– Хотите, это у вас на лице написано.

– Что еще написано у меня на лице?

– Положили глаз на диванчик в зимнем саду? Боитесь сами себя? Ладно, не стоит дуться на старую добрую Аглаю! А как вам сегодняшний паноптикум? Они готовы были разорвать меня на части, эти стервы!

Теперь до меня стала доходить истинная причина ее превосходного настроения. СС, ТТ и ММ. Она сыграла “Рондо каприччиозо” у них на нервах, она заставила их выйти из себя, она вынудила их показать зубы. Зубы, почти полностью потерянные в ходе борьбы за беллетристический ОЛИМП.

Аглая плюхнулась на кровать – прямо в сапогах.

– Представляю, чем они занимаются в свободное от своих писулек время!

– И чем же?

– Подсчитывают количество публикаций о себе. Подсчитывают количество публикаций о конкурентках. А потом устраивают истерики своим литературным агентам. И мужьям-язвенникам, если таковые имеются… Массовая культура не сахар, девочка моя. Чуть зазевался – пиши пропало. Затопчут. А издатели? Это же отпетые негодяи. Давай-давай, Аглаюшка, строчи, кропай, молоти, ни отдыху ни сроку – только не останавливайся!.. А читатели? Сегодня они без тебя и в метро не спустятся, и в туалет не зайдут, и в кровать не лягут, а завтра? Появится новая лахудра, у которой три деепричастных оборота в предложении – против твоего одного. И сюжет она подворовывает искуснее… И все.

Был кумир – и кончился. На свалку истории, душа моя, в макулатуру!..

Из макулатуры в макулатуру – это больше похоже на афоризм.

– Ну и картину вы нарисовали… Ужасно.

– Прекрасно, девочка! Прекрасно! Только это заставляет кровь в жилах бежать быстрее. Сегодня вечером продолжим наши бои без правил."

– Вечером?

– Ну да. Если вы, конечно, не захотите уединиться со своим подопечным. Или он положил глаз на кого-то другого?

Аглая была тертым калачом, она видела меня насквозь.

– Приходите, будет весело. Выпустим пар окончательно, чтобы завтра не бросаться друг на друга перед камерами. Ох уж мне эта массовая культура и ее деятельницы! Скажите, Алиса, она не напоминает вам секс по телефону?

– Секс по телефону? – опешила я.

– Неужели вы не знаете, что это такое?

– У меня… У меня никогда не было секса по телефону…

– У меня тоже, но я очень живо представляю себе это… Квартиренка на окраине, два разбитых телефона. И две разбитые артритом бабенки, в прошлом младшие экономисты, а в настоящем – безработные. С алкашом-мужем, двоечником-сыном и редкими волосами. Сидит такая сексуалка в продранном свитере, грызет ногти, штопает носки, вяжет шарфики и, не отрываясь от этих благородных занятий, успевает еще и постонать в трубку, имитируя оргазм. Который если и испытывала, то только в ранней юности, на уроке физкультуры, – ползая по канату.