Текст книги "После любви"
Автор книги: Виктория Платова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Алекс предостерегающе поднимает руку и скалит зубы – совершенно по-волчьи, ощущение такое, что мы вместе несемся на флажки. Перечить ему сейчас означало бы подставить под удар собственное горло: Алекс перегрызет его, не задумываясь.
– Я и не собиралась вам возражать…
– Еще бы!.. Но мы, кажется, несколько отклонились от темы… О чем я говорил?
– О возбуждении. Что-то вас сильно возбудило.
– А-а! Все дело в вашем письме, в вашем взгляде, в умении увидеть тенденцию. В умении сформулировать концепцию. Концепция – вот что важно. Философское осмысление материала. Поданное живо и занимательно. Немного шлифовки – и ваше письмо способно стать проспектом, предваряющим выставку.
– Ни одной доски не сохранилось, – напоминаю я Алексу. – Значит, и выставке не бывать.
– Не важно. Не будет этой выставки – будут другие. У меня есть несколько художников, ожидающих выхода на рынок. Я познакомлю вас с ними, занятные ребята. Способные в будущем принести немалые деньги.
– Кому?
– Скажем… – Алекс выдерживает паузу, – заинтересованным в их раскрутке лицам. Внакладе не останется никто, поверьте.
– Все это очень мило, Алекс. Но проблема в том, что современное искусство меня не привлекает. Я не искусствовед и не могу судить…
– Специальных знаний от вас никто не требует. Только оригинальность мышления и бесстрашие. Качества, которыми вы, несомненно, обладаете.
– Бесстрашие? Хм-м… Вы мне льстите, Алекс.
– Бесстрашие, я настаиваю на этом. Бесстрашие в открытии нового. Не плестись в хвосте моды, но самому формировать ее. Так было с заброшенными фабриками в не самых престижных районах нескольких крупнейших мегаполисов – по обе стороны океана. Стоило только одной из звезд… не буду говорить – кому именно… Так вот, стоило только одной из звезд купить фабрику и обустроить ее под жилище, как за ней потянулись другие. Это стало модным.
– И цены на промышленную недвижимость резко поползли вверх?
– Они взметнулись до небес, дорогая моя! Таких примеров тысячи. Все в мире покупается и продается. Гнев – помните, мы говорили о гневе… Гнев, нетерпимость, толерантность, даже такое недоразумение, как гражданская позиция, все это имеет собственную цену. Я уже не говорю о вещах попроще – идеи, направления, тенденции. Важно застолбить место в начале цепочки.
– Вы знаете как?
– Знаю. И могу научить вас. Если вы захотите. А вы – захотите. Вы – любознательная маленькая умница.
– С чего бы это Алексу Гринблату заниматься филантропией?
– О филантропии речи не идет, поверьте. Я предлагаю вам стать членом команды. С определенным набором прав и обязанностей. С определенным объемом работы, который будет оплачиваться.
– Насколько хорошо?
Алекс по-иезуитски втянул меня в игру, от которой я уже не в силах отказаться.
– Настолько, насколько выполненная вами работа меня устроит. Вы русская, а это еще один плюс.
– Вы питаете слабость к русским?
– С некоторых пор.
– А если точнее?
– С тех самых пор, как у русских появились шальные деньги. И жажда их потратить. Вы знаете соотечественников изнутри, и вместе мы сможем облегчить их карманы. К обоюдному удовольствию сторон. По рукам?
Происходящее кажется мне дурным сном. Одним из снов Ясина – может быть, это и есть сон Ясина, в пользу этой версии говорит тень, которую отбрасывает тело Спасителя мира: неестественно огромная, черная, глухая – она уже съела мои колени, грудь и живот, и теперь подбирается к подбородку: пройдет совсем немного времени, и я буду сожрана Алексом окончательно. В пользу этой версии говорит бледный светильник на полу. До сих пор я не имела ничего против материала, из которого он был сделан: верблюжья кожа или кожа какого-то другого животного, геометрические разводы хной; а если это – человеческая кожа, а геометрические разводы – татуировки, нанесенные на нее при жизни? Черный квадрат балкона, мой собственный череп – раскалывающийся, оправленный в серебро, какова его реальная стоимость и насколько ее можно сбить, торгуясь с владельцем antiquaire1212
Антикварная лавка (фр.).
[Закрыть] из Тибета? Потолок в комнате куда-то подевался, мой взгляд встречает пустоту, потолок – где-то там, за пустотой, не хватает только железных ферм и перекрытий, чтобы сходство с фабричным цехом было полным. Фабрика, обустроенная под жилище и набитая поделками Дали и Уорхола, фамилию звезды, прикупившую промышленную недвижимость, можно уточнить в справочнике. Или в одном из каталогов журнала «Форбс».
Если бы это был сон Ясина – я бы увидела кошку.
Но это не сон Ясина – это реальность Алекса Гринблата. Реальность, от которой слегка подташнивает.
– Так по рукам? Вы не ответили, Сашá.
«По рукам» – Алекс понимает слова слишком буквально. Или предугадывает мои собственные тайные желания: его пальцы находят мои и крепко сжимают их. Прикосновение длится, длится, длится – ровно столько, сколько я мечтала о нем.
– У вас есть кошка?
– Кошка? Вы очаровательны, Сашá! Нет, у меня нет кошки. Я в постоянных разъездах, и не в моих правилах обрекать животных на страдания и одиночество. Я бы не взял ответственность за кошку…
Все Спасители мира таковы: решая глобальные проблемы, они с блеском уходят от проблем совсем уж незначительных. Мир важнее кошки. И важнее одного, отдельно взятого человека.
– Так я и думала.
– Это не ответ на мой вопрос. Вы согласны… м-м… присоединиться к моей команде?
– Да.
– Отлично.
Алекс избавляется от моих пальцев так же естественно, как за пять минут до этого клеился к ним. Мое «да» неосмотрительно, как бы впоследствии не пожалеть о нем. Впрочем, жалеть я начинаю сразу же, мне мерещится, что голый торс Алекса покрылся шерстью, а лобная кость бугрится: очаровательные маленькие рожки должны вот-вот появиться на свет. Сделка с дьяволом – как долго придется корячиться в этой расхожей киношно-литературной мизансцене?
– Я должна подписать контракт?
– Никакой бумажной волокиты, – успокаивает меня Алекс. Все еще человек.
– Но должны же существовать какие-то формальности?
– Нет. Вы просто приедете в Европу, дорогая.
Формальности все же существуют. Мой русский паспорт – одна из них. Совсем недавно марокканцы ввели безвизовое сообщение с Россией, и я могу покинуть Марокко без особых проблем. Но только на самолете, уходящем в Москву. Европа для моего паспорта закрыта, ни один сумасшедший не поставит в нем шенгенской визы просто так. Обсуждать это с Алексом сейчас означало бы обречь себя на не совсем уместные деловые переговоры. И на жалкие попытки объяснить, почему я так беспечно отнеслась к пребыванию в Марокко и почему за три года не побеспокоилась о своем статусе. Подруга француза, проживающая в Эс-Суэйре на птичьих правах нелегальной иммигрантки, – я ничуть не лучшего другого нелегального иммигранта, гастарбайтера(того самого, который – в моем воображении – скребет бритвой щетину в комнате с видом на цементный завод). Перед алтарем гринблатовского полуобнаженного тела я даю себе слово, что приступлю к переговорам завтра утром. Или завтра днем. Когда безусловность солнечного света будет к этому располагать.
– Вы приедете?
– Да.
– Жесткой даты не существует, приезжайте, когда посчитаете нужным. Я оставлю все координаты и транспортные расходы тоже возьму на себя.
– Я тронута.
– Вы чудо! – Искренность Алекса не вызывает сомнений, теперь он должен поцеловать меня и тем самым скрепить сделку.
– Знаю.
– Позволите вас поцеловать?
– Это входит в круг обязанностей?
Это – не входит в круг обязанностей. Судя по тому, как долго Алекс примиряется к столь невинной вещи, как поцелуй без эротического подтекста. Наконец его губы касаются моей щеки; острая, мгновенно возникшая и так же мгновенно исчезнувшая боль – вот и все, что я испытываю. Нечто подобное уже случалось со мной однажды – в раннем детстве, когда я опрокинула на себя чайник с кипятком. Воды в чайнике было немного, и след от ожога получился незначительным. Но остался надолго. Почему бы не предположить, что ожог из детства и поцелуй, подаренный Алексом, – вещи одного порядка? Мне на щеку только что поставили тавро. Клеймо.
Я заклеймена.
Личная собственность Спасителя мира.
Вот почему не понадобилось никаких формальностей, вот почему нет необходимости в договорах – Алекс Гринблат решает все вопросы по-своему, этот человек опасный! Опасный! Но теперь, когда я заклеймена, какой смысл в предостережениях?
Слишком поздно.
– У вас есть экслибрис? – едва переведя дух, спрашиваю я у Алекса.
– У меня нет даже личной библиотеки.
– Жаль. А если бы был?
– Вряд ли. Вы пытаетесь выведать, что именно я нацепил бы себе на герб?
Я жду дьявольской усмешки и совета заглянуть в зеркало, чтобы лицезреть фамильные символы Алекса воочию, – напрасно.
– Не просто пытаюсь – сгораю от любопытства! Иногда привязанность к определенным символам выдает человека с головой.
– Ко мне это не относится. А символы… Символы придумывают, чтобы не скучать. Они всего лишь портняжные инструменты, помогающие кроить реальность по своему усмотрению. И они, как правило, безобидны, все дело в том, как их трактуют в швейных ателье конкурентов, хотите, займемся сексом?
Вот так, через запятую. Я ошеломлена.
– Займемся чем?
– Сексом.
– Я…
– От вас ведь уже поступало такое предложение, не правда ли?
Секс со мной не доставит вам никакого удовольствия – не это останавливает меня. Произнеси Алекс эти слова час назад – я бы с ума сошла от счастья. Теперь же моя голова забита совсем другим, а именно – черными квадратами, металлическими фермами, лампами из кожи и прочей лабудой, которую Алекс Гринблат разложил в черепной коробке с пунктуальностью заправского библиотекаря: алфавитный порядок соблюден, разделы и подразделы учтены, методические карточки разлинованы. Заниматься сексом с педантичным библиотекарем? – только он способен сконструировать фразу «секс со мной не доставит вам никакого удовольствия» или у библиотекаря Алекса есть дублер? Спаситель мира. А у Спасителя мира есть дублер – библиотекарь?
Супермен и его тайная жизнь. Бэтмен и его тайная жизнь. Тайная жизнь Алекса Гринблата вопиюще публична, Спаситель сменяет библиотекаря, библиотекарь сменяет Спасителя прямо у меня на глазах, кому в действительности принадлежит этот роскошный торс, кому принадлежит жесткий подбородок и нежные пальцы ног?..
– Впрочем, я не настаиваю, дорогая.
Мне бы хотелось заняться сексом со Спасителем мира, но сейчас, сию минуту, я вижу перед собой лишь книжного червя – впрочем, я не настаиваю, дорогая. Еще одна фраза, сконструированная в библиотеке при швейном ателье.
– Однажды придет моя принцесса. – Я раскачиваюсь в такт словам, выбитым на листке из «portative», ни одно слово не пропущено, ни один пробел не остался без внимания. – Это ведь вы написали?
– Нет, – я не успеваю подавить вздох разочарования, когда Алекс добавляет: – Это было написано задолго до меня.
– Как вы попали в мой номер?
– Ключ. Я сразу понял, что он – универсальный. Иначе зачем ему было так долго плавать с рыбами? Он мог обрасти ракушками, мог обрасти икрой, но оброс интересными подробностями. Я открыл им дверь…
– Черт! – Я ударяю себя по колену. – Но ведь ключ лежал в моем номере! И вы не могли взять его раньше, чем проникли туда.
– Не мог. Но взял. Придумайте ответ сами.
В этой стране, в этом городе нелинейно не только время, но и пространство, логической взаимосвязи между ключами и замками не существует. Или – существуют только ключи. Или – только замки. Которые забыли запереть. Я позабыла закрыть номер, и Алекс просто вошел – вот и ответ. Еще один вариант – Алекс, как мальчишка, влез через балконную дверь – она точно оставалась открытой. Оба поступка характеризуют Алекса Гринблата как библиотекаря, склонного к дешевым спецэффектам. Ну его к черту!..
– Уже придумала.
– Впечатляет?
– Не очень.
– Взгляните на это под другим углом, Сашá. Вы же умеете!..
Время – нелинейно. Пространство – нелинейно. Этот универсальный ключ – не единственный в коллекции Алекса, он складывает их в чашу, инкрустированную серебром.
Made in Tibet.
Я придвигаюсь к Алексу вплотную и обхватываю руками его колени.
– Этот угол самый оптимальный.
– По-моему – тоже.
Каким чудом мои руки, обнимавшие колени Алекса, оказываются на его плечах? Каким чудом руки Алекса (и не помышлявшие о том, чтобы меня обнять) оказываются под футболкой? Логической взаимосвязи между мной и Алексом не существует. Или – существую только я. Или – только он. У универсального ключа нет обладателей, я тоже никогда не буду обладать Алексом. В той мере, в которой хочу. Но можно воспользоваться тем, что есть: гладкой, почти безволосой кожей, узкая темная полоска просматривается лишь в паху. Чтобы разглядеть ее получше, я расстегиваю молнию на джинсах (давно забытое искусство!) -
Dangerously! Inflammable! Explosive!
– Может быть, мы переберемся в кровать, дорогая?..
Он инстинктивно избегает движений, хоть как-то нарушающих гармонию и способных выставить его в смешном свете. Расстегнутая молния – сигнал к расставанию со штанами, нужно приподнять задницу и стянуть с себя джинсы – самому или с помощью партнерши. Унизительное ерзанье на полу – с этим Алекс категорически не согласен, потому и предложил перебраться в кровать. Несколько метров, которые отделяют нас от кровати, он использует с толком, все продумано до мелочей: легкий хлопок по бедрам, и джинсы соскальзывают вниз, ему остается только переступить их. Я лишена возможности видеть рождение бога в деталях, я слишком занята собственными джинсами и собственной футболкой, и оказываюсь в кровати на секунду позже Алекса.
Время – нелинейно.
За секунду, на которую я опоздала, Алекс успел обжиться на новом месте, наполнить своим запахом все складки простыней, уронить пару волос на подушку, вымести песчинки, вдохнуть и выдохнуть влажный воздух, закинуть руки за голову и встретить меня на правах старожила:
добро пожаловать в ковчег, маленькая умница!
Алекс Гринблат никакой не библиотекарь. Опытный альпинист – да. Опытный ныряльщик – да. Алекс гораздо ближе к дельфинам, чем бедолага Фрэнки. Алекс гораздо ближе к осьминогам, чем провидец Ясин. Гремучая смесь навыков и инстинктов – вот что такое Алекс. Восхождение к моему телу, глубокое погружение в него – все это Алекс совершает в полном одиночестве, у него нет желания инструктировать новичков, если я найду в себе силы – то присоединюсь к нему где-то на середине пути, главное – найти верный ритм и не потерять темп, ни о чем другом можно не беспокоиться, болтаясь на другом конце страховочного троса, – Алекс все сделает сам.
А все, что требуется от меня, – слепо подчиниться, любая инициатива с моей стороны выглядит нелепой, ненужной, она лишь портит прекрасный вид долины, открывающийся с перевала; последний отрезок, последний рывок, последний переход – до пика рукой подать, с него увидишь не только одну-единственную долину, но и другие долины, и весь мир.
Я все еще болтаюсь на другом конце страховочного троса – абсолютно обессиленная.
«Абсолютно» – самое подходящее случаю слово.
Алекс – абсолютен.
Абсолютный дельфин (гладкая резиновая кожа и пупок, похожий на отверстие в дельфиньей голове). Абсолютный осьминог (уследить за руками Алекса невозможно, их намного больше, чем кажется, они обнимают меня сразу в нескольких – восьми? – местах). Абсолютный альпинист и абсолютный ныряльщик. Я едва дышу в разреженном воздухе, я едва выдерживаю давление в несколько атмосфер – никто и никогда не брал меня с собой на такую высоту, никто и никогда не спускался со мной на такую глубину, что будет дальше, когда подъем (спуск) закончится?..
Думать об этом страшно и сладко одновременно, прекрасный вид долины – еще прекраснее, чем я думала, Алекс к тому же – и дельтапланерист, а может быть, птица. Наполненная им, я тоже становлюсь птицей – теперь мы парим вместе, рядом, улавливая воздушные потоки, греясь в лучах солнца, прорезавшего темноту ночи. Мы парим и парим, единственное, чего я хочу, – чтобы это продолжалось вечно.
– …Тише! – Алекс кладет палец мне на губы. – Вы перебудите весь отель.
Пора приходить в себя, маленькая умница!
– Простите…
Мы в постели, но до сих пор на «вы» – по-другому не будет, ни сейчас, ни потом. Мои вещи разбросаны у кровати, в то время как джинсы Алекса аккуратно сложены – а я еще готова была поклясться, что он просто переступил через них. Алекс смотрит на меня, подперев ладонью голову и приподнявшись на локте. Проверка амуниции, иначе этот взгляд не назовешь, подтяните карабин, маленькая умница, и не забудьте о креме для загара, и не забудьте о солнцезащитных очках. Я судорожно укрываюсь простыней по самый подбородок, в то время как Алекс остается совершенно голым.
– Устали? – спрашивает он.
Совсем не это я ожидала услышать, совсем не это!
– Все в порядке.
– Хорошо.
«Мне было хорошо» – утверждение;
«Вам было хорошо?» – вопрос – не имеют к расплывчатому гринблатовскому «хорошо» никакого отношения. Он совсем не интересуется тем, что чувствую я, и не говорит, что чувствует он, даже мальчишеского самодовольства от отлично проделанной работы не заметно. «Давайте займемся сексом» – было лучшей характеристикой, мы и занимались сексом – не любовью. Что я должна делать сейчас? Собрать вещи и молча удалиться к себе? Поцеловать Алекса во влажную ложбинку между ключицами? Поцеловать его в щеку в знак благодарности? Поцеловать его в пах в знак признания? Обвить его тело руками? Инструкций на этот счет не существует.
– Хотите повторить?
– А вы?..
Вместо ответа Алекс сгребает меня в охапку – слава богу, хоть что-то человеческое, не дельфинье, не осьминожье, не увешанное ледорубами, не отягощенное баллонами с кислородом – хоть что-то человеческое.
Хоть что-то…
***
…Конверт с визиткой и пятью бумажками по сотне евро.
Вот и все, что остается мне после ночи, проведенной с Алексом.
Я выныриваю из глубокого сна без сновидений и в первую секунду не могу сообразить, где я и что со мной произошло.
Напольный светильник, мы всю ночь занимались сексом, стол, два стула, кресло в углу; это лучшее, что когда-либо происходило со мной в постели, маленький телевизор и холодильник с баром, это – не любовь, просто секс, я полностью разбита, каждый мускул моего тела ноет и подрагивает, так бывает со всеми, кто по глупости пропускал тренировки.
Номер Алекса. Я вырубилась в номере Алекса, в его постели.
Только Алекса нигде не видно. Нет и аккуратно сложенных у кровати джинсов.
Из ниши хорошо просматривается часть крохотного коридора и часть шкафа, его створки раздвинуты, а внутренности зияют пустотой. Там должен был стоять саквояж Спасителя мира.
Но саквояжа тоже нет.
– Алекс! – зову я слабым голосом, не в состоянии поверить в очевидное. – Алекс, где вы?
В номере достаточно светло, но обычное для Эс-Суэйры туманное утро не дает представления о том, который сейчас час. Восемь, девять, десять… Туман обычно рассеивается к десяти, из этого и стоит исходить.
Лишь одной цифры я не учла – семь.
Вчера вечером Фатима что-то говорила мне о семи часах утра. А-а, кажется, Алекс просил разбудить его в семь. Для чего – Фатима не знала ответа, а спросить у самого Алекса я так и не удосужилась. Как не удосужилась уточнить условий, на которых состоится мой переход из-под потного крыла Доминика под жесткое и совершенно стерильное крыло Спасителя.
Завтра, по малодушию я все перенесла на завтра.
И вот «завтра» превратилось в «сегодня», а Алекса уже нет.
Я вскакиваю с кровати и натягиваю джинсы. Теперь очередь за «born to be free», тут-то и обнаруживается конверт на столе. Визитка и пять бумажек по сотне евро.
Конверт не заклеен.
Пять сотен – Алекс явно переплатил, моя ночь стоила гораздо дешевле – самой впору приплачивать инструктору за столь удачно проведенный спарринг. Транспортные расходы, осеняет меня. Он оставил мне деньги на билет в Европу и визитку с телефонами.
Их пять (как и новеньких кредиток), один из них французский, это легко определить по международному коду Франции. А если позвонить по оставшимся четырем – где снимут трубку? В Лондоне, в Нью-Йорке, в Тимбукту, на Луне? За пределами Солнечной системы?
ALEX GRINBLAT
exhibitions, auctions, galleries, modern art
advice-giver1313
Выставки, аукционы, галереи, современное искусство. Консультант (англ.).
[Закрыть]
Консультант! Надо же, какой скромняга!..
Меня оставили в дураках, предварительно трахнув.
Внезапно вспыхнувшая злость на Алекса заставляет позабыть о «born to be free». С полуспущенными штанами, топлес (зрелище не для слабонервных) я выдвигаюсь в предбанник с пустынным шкафом и заглядываю в ванную: никаких следов Спасителя, кроме слегка влажного полотенца, сбитого коврика и одинокого обмылка на краю раковины.
Он отчалил. Отвалил. Слился. Сделал ноги. Навострил лыжи. Не очень-то вежливо с его стороны сбегать вот так, не оставив мне даже записки в сраном конверте. Двух слов было бы достаточно, трех слов было бы достаточно – «Жду вас» или «Спасибо за ночь», или что-то в этом роде. Но нет же, пять купюр и визитка, чтобы я, не дай бог, не забыла о его modern art-превосходстве!
Злость все еще сильна, утянуть ее на дно не в состоянии даже универсальный ключ, оттягивающий мой задний карман;
я вернусь к себе так же, как пришла – через дверь в стене: пристыженная Алиса, потерпевшая полное фиаско Элли, дорога из желтого кирпича привела меня в никуда.
Однажды придет моя принцесса, рожденная свободной.
Случай явно не мой.
… «portative» на столе, вынутый из каретки листок рядом, платье, распластанное на полу, в ванной, – в номере ничего не изменилось. Но он больше не убежище. Все, что угодно, – временная стоянка, пересыльная тюрьма, пристанище на ночь, но – не убежище.
Мне хочется покинуть его немедленно и не возвращаться как можно дольше.
Кто меня остановит? Кто?..
Доминик, с похоронным видом сидящий на ресэпшене. Красноглазый, заросший щетиной, еще более неопрятный, чем когда-либо. Доминик отвратителен, худшего мужчины не существует в природе, но я нахожу в себе силы сказать ему:
– Доброе утро, милый.
Ему требуется усилие, чтобы ответить мне:
– Доброе, Сашá.
Вот и нет, Доминик, вот и нет – совсем не доброе, часы показывают четверть девятого, после контрольных «семи» прошло слишком много времени, чтобы почувствовать себя успокоенной.
– Ты давно здесь сидишь?
– С шести утра.
– С чего бы это?
И правда, с чего бы это? Доминик большой любитель поспать, до восьми его и пушкой не разбудишь, откуда такое рвение?
– Мне не спалось.
– Я понимаю. После того что ты вчера натворил…
– После того что натворила ты! – Он неожиданно срывается на крик. – Ты! Ты!!!..
– Не нужно перекладывать с больной головы на здоровую… Вот черт, как же это будет по-французски?
– Не утруждай себя, Сашá. Я и так все понял. Давно понял. Ты хотела что-то спросить?
– Нет.
– Неужели? – Доминик торжествующе трясет двумя подбородками. – А я думал, тебя интересует этот хлыщ. Которого ты заселила в номер рядом с собой. Не взяв у него даже паспорт.
Я слишком измотана ночью с Алексом, слишком наполнена ей, чтобы ломать комедию перед толстяком.
– Да, интересует. Что с того?
Вот он, звездный час Доминика! Не открытие персональной выставки в Музее Гуггенхейма, не приглашение на биеналле в Венецию, не торжественное посвящение в рыцари Почетного легиона – это было бы слишком мелко. Унизить и растоптать меня, и без того поверженную, – таких высот не достигал еще никто.
– Он убрался к чертовой матери. С концами. Убрался к чертовой матери. Не самое плохое дополнение к
отчалил;
отвалил;
слился;
сделал ноги;
навострил лыжи.
При желании Доминик мог бы изрыгнуть еще с полсотни выражений, включая ненормативные арабские и португальские; единственное, не вошедшее в список, – «estoy en la mierda». Его можно отнести ко мне и к самому Доминику, но никак не к Алексу.
– Значит, убрался?
– К чертовой матери! – Радость на лице Доминика неподдельна. – С концами. Я помахал ему ручкой на прощание.
– И когда же состоялось это показательное выступление?
– Когда ты спала… Наверное. Еще и семи не протикало.
– С чего бы это ему было срываться из отеля в такую рань?
Вопрос риторический, я вовсе не жду, что Доминик разъяснит мне ситуацию, но он разъясняет:
– Самолет. У него самолет сегодня утром.
Самолет. Вот почему он попросил Фатиму разбудить его в семь, я могла бы сообразить. Время Спасителя мира расписано по минутам, график составляется на годы вперед, каким-то чудом ему удалось выкроить крохи для Эс-Суэйры, «прилетел и вскорости улетел» – в этом нет ничего удивительного. Удивительно, что он уехал, не попрощавшись со мной. Впрочем, нет… Удивительно – не совсем правильное слово. Он ударил меня под дых.
– Откуда ты знаешь про самолет?
– Он сам мне сказал. А мне – нет.
– Ясно. Что ж, придется прогуляться до аэропорта.
– Зачем? – пугается Доминик.
– Он кое-что забыл. – Безнадежность ситуации заставляет меня врать и изворачиваться, на ходу придумывая фантастические версии.
– Тебя? – Шутку толстяка не назовешь удачной.
– Очень остроумно.
– Я подумал, что все остальное не существенно. Все остальное можно запихнуть в наш шкаф. Так мы всегда и делали, помнишь?
– Господи, Доминик, о чем ты?
– Тебе не нужно ехать. До аэропорта не меньше трех часов.
– Двух с половиной. А если я постараюсь…
– На такой дороге не разгонишься!
– Разгонишься. Если я постараюсь, то смогу уложится в два.
– В два – точно нет.
Сукин сын Доминик, ни разу не выезжавший в аэропорт, прав. В два часа я не уложусь при всем желании.
– Посмотрим.
– Это самоубийство, Сашá… Ты не должна так поступать. Ты…
– Я еду.
Мне нужно сделать над собой усилие, чтобы оторваться от стойки. Если вопреки здравому смыслу я прямо сейчас поеду в аэропорт, то, возможно, еще успею нагнать Алекса у регистрационной стойки. Не может быть, чтобы у него не оказалось хотя бы полутора часов в запасе. Он приехал сюда на арендованной машине, дорога не слишком ему знакома, только безумцы отправляются по горному серпантину, не имея форы во времени. Если я прямо сейчас поеду в аэропорт…
– Ты никуда не успеешь… – Я едва слышу Доминика, так тихо он говорит. – Никуда.
– С чего ты взял?
– Я звонил в Агадир и наводил справки. Самолет вылетает через час пятьдесят. Ты не успеешь, даже если бы наш рыдван был исправен.
Новый удар. Доминик месяцами не подходит к автобусу, я сама устраняю мелкие неисправности в автомастерской по соседству, – откуда же такая осведомленность?
– А он неисправен?
– Что-то с двигателем, – вдохновенно врет Доминик.
– Еще позавчера все было в порядке.
– А вчера произошло несчастье. Наби хотел навестить мать и попросил ключи…
– Ключи у меня.
– Есть второй комплект. Ты забыла…
Я забыла. Я все забыла. Второй комплект от галереи забытых вещей, второй комплект от автобуса, Доминик сделал все, чтобы я считала себя не приживалкой – компаньонкой, самым незаменимым человеком в мире. Пошел ты к черту, Доминик.
– Почему же Наби не обратился ко мне? Все знают, что за автобус отвечаю я.
– Он искал тебя вчера вечером, но так и не нашел. Ты, наверное, отлучалась.
– Да. Меня не было в отеле. – Глупо отрицать очевидное.
– Я тоже прождал тебя напрасно.
– Неужели так и не поужинал? Тебе это на пользу.
И без того бледное, покрытое щетиной лицо Доминика бледнеет еще больше, становится белым как бумага, – теперь он похож на настоящего альбиноса. Красные глаза в обрамлении мертвенной белизны. Природная аномалия.
– Прости. Я не хотела тебя обидеть.
– Ты не можешь меня обидеть.
– Могу. Как оказалось – могу.
Я наконец-то отрываюсь от стойки.
– Подожди! – Доминик делает слабую попытку остановить меня. – Я хотел бы объяснить тебе… Все объяснить. Почему я так поступил…
– Не сейчас, Доминик. Только не сейчас.
– А когда?
– Не знаю.
– Ты не успеешь в аэропорт, – повторяет он, как заклинание.
– Какая разница?..
Соваться к автобусу бесполезно. Если уж Доминик намекнул на неисправности в двигателе. Которые сам же и организовал – я почти не сомневаюсь в этом. Но наш автобус – не единственное средство передвижения в Эс-Суэйре. Метрах в пятистах от отеля – стоянка такси. Машину можно поймать и просто так: юркие, разваливающиеся на ходу «petit taxi» («Пежо», «Рено» и изредка – «фиаты» старого образца) так и шныряют по улицам. Правда, за поездку в аэропорт придется выложить не меньше ста евро, но деньги у меня есть.
Я вернусь в номер и возьму одну купюру из пяти. Транспортные расходы – так транспортные расходы, пусть Алекс не волнуется, он выложил денежки не зря. И почему я должна верить Доминику? (Дело не в автобусе, а в полумифическом звонке в аэропорт.) Откуда Доминик мог узнать рейс, на котором улетает Алекс, – не сам же Спаситель мира поведал ему об этом, доверительно крутя пуговицу на рубахе! И потом, из аэропорта каждый день отправляется десяток самолетов – Рабат, Касабланка, Париж и Марсель, а иногда случаются Лиссабон, Барселона и Франкфурт, и, кажется, я как-то видела у взлетной полосы «Боинг» с надписью «British Airlines» на борту. Совсем не факт, что Алекс выбрал парижский или марсельский рейс, он мог оседлать и «British Airlines», он мог взять билет на Лиссабон или Франкфурт, он мог взять билет до Луны с транзитной пересадкой в Тимбукту.
Доминик блефует.
Я все равно доберусь до аэропорта и постараюсь найти Алекса. И… Что я ему скажу, даже если увижу?
Что приехала проводить его – очень мило с вашей стороны, маленькая умница.
Что он беспокоился напрасно, я сама в состоянии купить билет до любого пункта назначения – очень мило с вашей стороны, маленькая умница.
Что я запомню ночь с ним навсегда, так хороша она была, – очень мило с вашей стороны, маленькая умница.
Что не совсем вежливо уезжать, не простившись, что у меня просрочен паспорт и нет визы ни в одну из стран Европы – как быть с этим и кто поможет бедной русской девушке сменить место жительства? И на законных основаниях влиться в exhibitions, auctions, galleries и modern art.
Бред.
Я веду себя как брошенная любовница, а ведь никакая я не любовница. И Алекс – не любовник. Его не назовешь ни нежным, ни страстным, ни похотливым, хотя в том, что он делал, проскальзывали и нежность, и страсть, и похоть. Вернее, Алекс привычно имитировал и первое, и второе, и третье. Имитировал по высшему классу: человеческое соитие с точки зрения дельфина. Человеческое соитие с точки зрения осьминога. Вряд ли все дело во мне, будь на моем месте другая женщина – все развивалось бы по сходному сценарию. Алекс не станет затрачиваться, его эмоции (нежность, страсть, похоть и масса других, не связанных с членом или связанных опосредованно) – его эмоции направлены на себя. Только и исключительно. «Секс со мной не доставит вам удовольствия» – в этих словах гораздо больше смысла, чем кажется на первый взгляд.
Я не еду в аэропорт.
