Текст книги "Роман 'Петровичъ'"

Автор книги: Виктор Заякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

—39—

(предупреждаю честно – эту главу можно вообще пропустить)

Ну и ладно. Анкета, так анкета. Люблю петь дифирамбы самому себе, а если это еще и в массы бросить – вообще, круто!

Зовут меня Dark Doctor. Являюсь представителем самой гуманной и уважаемой (за рубежом) профессии. Работу, как ни странно, люблю. Возможно, эта любовь происходит от тайной твердой уверенности, что уж Я – ТО какой-нибудь там фигней заниматься не стал бы. В этом году перехожу в четвертый десяток своего существования как органического объекта. По характеру: флегматик – 40 %, сангвиник – 40 %, меланхолик 7 %, холерик – от 13 % до 89 % (в зависимости от атмосферного и артериального давления). Ем всю органику кулинарного происхождения. Не пью; этот недостаток успешно компенсирую курением – нравится, и бросать не собираюсь. Национальность – диффузная (по отцу – русский дворянин курско – петербургского происхождения, по матери – рЭпаннейший хохляра одесско – донецких кровей, с легкой примесью, в третьем колене, польской, румынской и цыганской крови). Люблю: спорт (занимался, в принципе, очень многим и долго, но не буду хвастаться); азартные игры (практически все, которые у нас культивируются, но исключая те, в которых выигрыш от меня вообще не зависит, и вообще – в тот день, когда при моей раздаче в преферансе я не буду знать после раздачи хотя бы одну карту прикупа – сразу на пенсию уйду!); литературу (Лем, Стру гацкие, Головачев, Гаррисон, Шопенгауэр, Моруа (!!!), Гюго, Венечка Ерофеев, Дюма, Верн, Конан-Дойл, Берроуз, Лондон, Азимов, Кир Булычов (!!!), Асс и Бегемотов и ОЧЕНЬ многое другое – все, в чем есть искра Божия). Люблю музыку – ЛЮБУЮ, в которой есть МУЗЫКА. Играю на форте пиано (музыкальная школа), на гитаре (десяток аккордов со словарем), пишу песни и стихи к ним. Знаю почти все и почти всегда. В критических ситуациях не теряюсь. Насилия не люблю, хотя и не боюсь. Имею огромное количество знакомых, с которыми отлично общаюсь на поверхностном уровне и безо всякого напряжения, а, иногда, и с интересом. Людей, в целом, не люблю, хотя некоторых уважаю. Социальная активность и гражданская позиция – минус двести семьдесят три по Цельсию (ввиду бесперспективности всего этого). Не привлекался. Не состою. В людях больше всего ценю способность распорядиться своим умом и порядочность. Любимая книга – когда как: долгое время "Град обреченный" Стругацких, затем "Акцентуированные личности" Леонарда; сейчас занимаюсь законом Мэрфи. Любимый композитор – Дидье Моруани: его музыка макромир в микромире, если воспринимать его в фокусе наведенных эмоций. Физически развит, морально непробиваем. Знаю смысл жизни.

Люблю красиво забить гол; положить в бильярде шар от двух бортов; поймать неловленый мизер – люблю быть первым. Но не любой ценой.

Я НЕ люблю: дураков и все их творения. Дабы не добивать и так уже полузамученного читателя, я предоставляю ему право самому, собственноручно, составить список своих больших и малых неурядиц, и, немного поразмыслив, убедиться, что за всеми большими и маленькими бедами на нашем земляном шарике обязательно стоит какой-нибудь большой (или маленький) дурак. Ведь кто еще, кроме НИХ, родимых, смог бы придумать национальные интересы, предвыборную кампанию, политическую борьбу, MS WINDOWS, автомобиль «Таврия» и т. д., и т. п. Так же сильно, как творения дураков (а может быть, даже еще сильнее), я не люблю только одно на свете: свежий зеленый горошек (хотя консервированный ем с удовольствием, и этот парадокс почему-то меня очень угнетает).

Не люблю моду – за ее усредненность. Не люблю Битлов и Высоцкого. Первые, кроме нескольких фантастических тем, которые можно собрать на одной девяностоминутке, ничего хорошего не создали – даже для своего времени, и являются всего лишь продуктами гениальнейшей раскрутки; второй же, с моей точки зрения, классический пример того, когда человек пропускает через себя все дерьмо окружающего мира, при этом не справляется с ролью фильтра и начинает хлестать водяру от страха перед самим собой, калеча при этом жизнь себе и окружающим. А не люблю его я за то, что в своих песнях он все время старался объегорить самого себя и жил так, как пел, а не пел, так, как жил. Не люблю кошек, особенно, породистых, за их тупую, самоуверенную независимость. Не терплю голубей – и какому идиоту могло прийти в голову сделать этих безмозглых, лопающихся от жира бройлерных цыплят птицами мира?

Не люблю идолов любого вида и сорта. Ни во что не ставлю верующих во что либо, хотя, как doctor, их жалею. Сам ни во что не верю, кроме собственных возможностей, стараясь оценивать их реалистически. "Когда у человека пропадает желание думать, он начинает верить" (А. Шопенгауэр). Не люблю толпу – за ее восхитительное чувство стада.

Обладаю единственной (с моей точки зрения) положительной чертой: за свои три десятка я еще никогда и никому не позавидовал – ни черной, ни белой завистью. Может, потому, что просто некому и нечему?…Идея нашего романа века появилась у меня в одно прекрасное зимнее утро, когда мы, вместе с соавтором (который стал соавтором на следующий день), тупо глядя друг на друга, вели очередную бессодержательную беседу. Каким образом у нас зашел разговор о Тургеневе – хоть убей, не помню. Помню четко, что я с восхищением отозвался о его "Записках охотника", отметив при этом, что, с моей точки зрения, человеческий разум, при всем его, вроде бы, могуществе, просто не в силах создать что-либо более нудное, даже если бы и занялся этим вплотную.

Сделаю небольшое отступление. Дорогой читатель! Я хочу подчеркнуть в последний раз, что не хочу никого обижать и никому наступать на социальные, геополитические, патриотические и др. мозоли. Я выражаю только свое мнение, и больше говорить об этом я не буду. Надоело. Можешь обижаться, в конце концов – как говорит наука, сильные эмоции улучшают сопротивляемость организма. Ну, не люблю я все эти березки, балалайки, лапти, гармошки, ухватки, присядки и колядки – ну, не умиляет меня вся эта лесостепь с ее резко континентальным климатом и пропившимся до поросячьего визга пролетариатом (я не хочу обелять хохлов, но уж как ТАМ пьют – нигде не пьют, спасибо батюшке-Петру, что водяру туда завез). А если уж кого и умиляет, то пусть этот "кто то" либо пишет об этом хорошо, либо не пишет вообще! Aut, как говорится, Cezar, aut nihil! Нет, я, конечно, понимаю, что не каждому Бог дал талант, да и задача прямо-таки, скажем… Кир Булычов (для не посвященных – "Тайна третьей планеты", "Гостья из будущего" его сценарии) обладает таким высочайшим профессионализмом, что, я считаю, ему вполне по силам написать любовный роман-эпопею из шестнадцати книг о токарном станке с числовым программным управлением, который мгновенно станет бестселлером – но и он бы спасовал перед российскими пейзажами!

Ладно. В общем, когда я проехался по "Запискам охотника", мой будущий соавтор с искренним изумлением (возможно, навеянным рамками школьной программы) спросил, чем же мне сей шедевр так не угодил. Поскольку читал я «Записки» лет пятнадцать назад и всего один раз, я ничего путнего не смог процитировать, и, поднапрягшись, выдал описание русской природы вполне в духе первых глав «Петровича». То, что получилось, неожиданно дико развеселило не только моего соавтора, но, к моему удивлению, и меня тоже. Нахохотавшись, я произнес роковые слова: "Послушай, ты только подумай, какой тут роман набодяжить можно!" Гром не грянул, и молнии не было – просто я пошел за свой компьютер и за десять минут набрал первую главу вместе с заголовком, которую еще через пять минут сбросил на винчестер своему соавтору. Тот, подхватив идею на лету, на следующий день уже выдал главу N 2.

С тех пор и пошло-поехало. Новые главы росли, как грибы. Не знаю, как с этим делом у соавтора, у меня творческих мук не наблюдалось – я приходил, садился за клавиатуру и «выдавал» очередную главу. Лимитировало меня только время и желание "что-нибудь написать". Скажу тебе честно, читатель (раз уж ты у меня завелся): меня не заботило и не заботит то, как выглядит мое произведение, ибо пишу я его для себя и отнюдь не горю щенячьим желанием дарить тебе, читатель, какую-то там «радость» – если ты сам ее себе не подаришь, за тебя это никто и ни когда не сделает (во всяком случае, бескорыстно). Зачем, в таком случае, я это пишу? Хмм. Знать бы самому… Но не по инерции – это точно. Теперь, когда, благодаря титаническому труду по распространению нашего совместного бреда со стороны моего жизнелюба-соавтора, у нас, по его словам, завелся «массовый» читатель, меня это еще более занимает – никогда и ни в чем не работал "на спрос". Чем все ЭТО может закончиться? А кто его знает. Да и какая разница?

Вот и все, что я хотел написать о себе. Будь здоров, читатель! Живи! Жизнь ведь, по сути своей, чертовски интересное времяпровождение, и в ней для пытливого ума столько интересной работы. У меня к тебе только три пожелания:

– не давай уснуть своему разуму;

– живи в мире с собой и в гармонии со своей совестью;

– НЕ ОТНОСИСЬ СЛИШКОМ СЕРЬЕЗНО К ЖИЗНИ! Но и не путай жизнь с существованием и свою жизнь с чужой.

И помни: "… люди не виноваты в том, что господь создал их такими, каковы они есть; они виноваты всего лишь в том, что не желают из меняться в лучшую сторону" (по-моему, Анатоль Франс).

P.S. А в следующих главах этому балбесу Петровичу я еще жизни дам.

Уж будь в этом уверен…

Заседание продолжается!

—40—

Клавдия Плутарховну мы застаём в начале сороковой главы со склонённою над трофейным мужиком главою. Клавдия, как вы уже догадались, была склонна к ругательствам на чистом русском языке, и поэтому грязно склоняла в данную минуту Сыча, однозубого Бульку и председателя профкома шахтёров-любителей Дениса Моисеевича Втулкоштуцера, которого в первую очередь подозревала в неожиданном появлении незнакомца на её крыльце. Денис Моисеевич уже не в первый раз подшучивал над приезжими и не знающими воинственный нрав Титькиной командировочными, и, многозначительно подмигивая, давал им её адрес. Розыгрыш, надо отметить, очень рискованный, это Втулкоштуцер понял, когда приходил навестить доверчивого искусствоведа Сидорчука к нему в палату. Там, в реанимации, он раскаялся, два каялся, и на третий раз решил больше не рисковать редкими кадрами. Редкие кадры избиения купившихся на обещание незабываемой ночки он отсылал в передачу «Сам себе режиссёр», «Вы-очевидец» и «Нас 52 миллиона».

Но я отвлёкся. Клавдия Плутарховна меж тем слегка приостыла. Она подошла к комоду, взяла градусник и померяла себе температуру. Так и есть. Тридцать пять и три. "Ну вот, перенервничала… И всё из-за этого козла". Козёл лежал на диване и приходить в сознание не собирался. Она в сердцах пнула Сыча ногой. Этот коварный удар пришёлся ему по сердцу. Он удовлетворительно крякнул и повернулся к Титькиной другим боком. Тогда Клава провела серию боковых. Но мужику всё было по боку. "Ну ты посмотри, хоть бы хны, макивара хренова", – подумала Титькина и пошла в сени за бутылкой нашатырной настойки.

Тогда Сыч решил, что хватит прикидываться шлангом. И прикинулся просыпающимся. И громко зевнул.

Клавдия, услышав это, с сожалением поставила бутылку собственно выгнанного нашатыря на место и вернулась в хату, на всякий случай прихватив кочергу.

Увидев Титькину с новым аппаратом, видимо, аналогичного действия, как и у предыдущего, Сыч почесал оставленную на голове ломом припухлость и понял, что имел в виду русский мужик, приговаривая: "все шишки на мою голову посыпются…". Он сразу, для верности, поставил верхний блок, защищая двумя руками голову, и, как мог, доброжелатель но улыбнулся.

– Что лыбисся, изверг?! А ну, говори, зачем залез?

– За какой лес?

– Ты мне тут под дурака не коси, знаю я вашего брата…

– Куда не коси, какого ещё брата?… Говорите по-русски!

Клавдия Плутарховна опустила кочергу.

– Ты чо, не местный?

Сыч глубоко вздохнул.

– Альфа Центавра знаешь? Та-а-амошние мы…

Титькина засмеялась.

– А ты ничё, юморной мужик! Люблю юморных и стихи!

Сыч встал в позу, красиво откинул голову, выкинул вперёд руку, и, прямо так, без руки и головы, начал декламировать свои стихи:

К нам весна вчера допхалась,

Повзбухали почки все…

Стало днём теплее малость

В нашей южной полосе!

Птички дружно прилетают

Гадить в чистые пруды.

А в пустынях умирают

Без водички верблюды…

То во всём виновен Кельвин

Все нажрались Picnic'a,

И теперь с таким мамоном

Не добегть до родника!

Шо ж тут скажешь?! Даже с горбом

Надо помнить про воду,

И у всяких искушений

Не идти на поводу!

Нам по поводу такому

По воду сходить пора,

Неповадно не просохла

За ночь в горле чтоб дыра!

P.S.

Я талантлив очень круто.

И талантен я во всём!

Прихвастнуть, как я не может

Ординарный человек!!

Клава хохотала и хлопала в ладошки.

– Ещё! Ещё!…

Стихопливсорыч с радостью продолжил. В первый раз его творения вызывали столь бурный восторг в слушателях. Это было приятно.

– Стих называется «Понос»:

Я поношу свой образ жизни…

… И положу его назад.

От тяжести из глаза брызнет

Моя горячая слеза.

Мой образ жизни слишком тяжек,

Таскать его уж нету сил!

Но протащился образ – я же

Его так круто поносил!!!

– Или вот ещё, посвящается вам, Клавочка, называется "Таемнычэ Послання"…

– Таемнычэ Послання —

Аки шпыгун мафиозной структуры,

Тихо влезающий на сервера,

Аки накачанный мэтр физкультуры,

Штанги крадущий с чужого двора,

Я под покровом сети Майкрософта

Нежным нажатием кнопки тугой

Сладостный (слаще, чем даже морковка)

Стих посвещаю девахе одной.

Сколько красивых эпитетов чудных

Я собираюсь раскрыть перед ней!

И аллегорий сравнительно трудных,

И междометий (что даже трудней!)

Только синонимов сколько я знаю:

Заинька, рыбка, сибирский кошак,

Дальше антонимов ряд продолжаю

Волчик, рыбак, аргентинский собак!

Кучу сравнений до боли правдивых:

Солнышко, цветик, большая душа

Та, что не терпит наездов фальшивых

И меньше ставать не хотит ни шиша!

Есть аналогии – смех словно звуки

Чистого как порошок родника,

Шуба – песец, супер-нежные руки,

Сказочный глаз, золотая нога!

Плачет – как режет паяльником острым

Грузится – словно заправский джигит

Если обидится – сердце с позором

Прям из груди моей в пятки бегит!

Мочит приколы, напившись «Ром-колы»,

Пива напьётся – спивае писни!

Фирменно гонит, приняв самогона,

Так, шо попробуй потома усни!

Ладно, хорэ, переходим к моменту

Критики всех недостатков её!

Шо, испугалася??? Двести процентов

В ужасе сбила дыханье своё!

Страшно? Так то-то! Сейчас буду прямо

В глазки красивые правду молоть!

Щас пропесочу я нрав твой упрямый!

Я беспощаден! (как понтий-пилот)

Щас я раздам (и не раз) на орехи!

Выскажу всё, я так долго молчал!

Я ведь способен не только на смехи,

А и на многое!!! ВСЁ – Я НАЧАЛ!!!

Паааберегись! Я в края разошёлся!

Щас из меня правда-матка попрёт!

Я уже, блин, не на шутку завёлся!

И сразу заглохнул…

Бензина нет.

Вот

Так всегда. Только хочешь серьёзно

Выдать мыслишек набор (за свои),

Враз выдаёшь каламбурчик курьёзный

И все понимают, шо ты дурачок…

P.S.

Когда же я, блин, повзрослею,

Серьёзным стану и вообще?

Весёлостью переболею

Тех иронических пращей,

Которыми так полон гибкий,

Своеобразный разум мой,

Который дарит миг улыбки,

Хоть сам порой омыт слезой.

А никогда! А ну и клёво!

А не могу я взрослым быть!

И не хочу. Как дуб кленовый

Не хочет вишен наплодить…

Как рыба без воды припухнет,

Как слон без воздуха вспухнёт,

Как мясо на жаре протухнет,

Как без патронов пулемёт!

Как мир без как, как жизнь без пива,

Как соль без раны, ночь без снов,

Как Мак без Дональдс, лев без гривы,

Панкратов-Чёрный без усов!

Так я без шуток идиВотских,

Так я без непонятных фраз,

Которых смысл весьма плутовский

Сам догоню на пятый раз!

Так я без нежных санти-ментов,

Так я без чувства женских глаз,

Так тик без так, 02 без ментов,

Так без больших колёс БеЛАЗ!

Ну хватит. Где же чувство меры?

Пора заткнуться. Всё. Капут.

Я замолчал. Шумят шумеры…

И только трутни тупо трут.

Стихопливсорыч выдержал паузу, раскланялся и посмотрел на Клаву. Она очень шибко плакала. "Какой талант", – думала она.

– Как тебя зовут, – спросила она, включив дворники на очках.

– Стихопливсорыч Двадцатый, – честно ответил Стихопливсорыч Двадцатый, – я инопланетянин…

– Знаешь, Стихопля… Стихомплю… инопланетянин, а ведь у нас могла бы быть Любовь…

– Почему "могла бы"… Ты мне тоже очень нравишься…

– Так ведь роман-то уже заканчивается. Это уже предпоследняя страница. Как это символично, неудавшийся роман в неудавшемся романе.

– Как заканчивается??!!! А как же я??!

– А ты сейчас улетишь.

Клавдия Плутарховна вытащила из корсета настенные часы с кукушкой. На них было без пяти два.

– Ну вот. Осталось пять минут.

Послышалось слабое гудение.

Сычу оно было хорошо знакомо. Так гудел только Бэдтрак-4 когда телепортировался на поверхность планет.

– Но… Откуда ты зна…

– Молчи, любимый. У нас осталось так мало времени…

– Ко всем собакам! Плевать я хотел на время! Смотри!

Он выхватил из-за пазухи портативный запазушный замедлитель времени.

– Хоп!

Он нажал на кнопку. Из прибора пошел синий дым.

– Блин!– грязно выматерился Стихопливсорыч.

– Перестань, чему быть, того не миновать…

Клава подошла к нему и сняла очки.

– Поцелуй меня…

Сыч одел на неё очки и отошел.

– Я не умею…

Раздался характерный треск. Характер у треска был прескверный. В комнате прямо из воздуха появился Бэдтрак-4. А из него, соответственно появились Толян и Петрович. Ну, а их характер Вам уже известен…

Они были в смокингах и с сачками для бабочек.

– Целуй, целуй, дурило! – весело воскликнул Петрович.

– Я… того… не умею я.

Сыч стал фиолетовым. Он хотел покраснеть, как сделал бы на его месте любой мужик, но он был дальтоником…

– Вот чудак! Дело-то нехитростное!

Петрович жизнеутверждающе подошел к Титькиной, снял очки и впился в её пухленькие, сладкие губы.

Толян присвистнул. Бэдтрак отвернулся. Клава офигела.

– А вы стихи пишете, – не сводя с Петровича прекрасных глаз, спросила она.

Петрович встал в позу, красиво откинул голову, выкинул вперёд руку и повёл Титькину на улицу.

Сыч вздохнул и обратился к Бэдтраку-4:

– А как вы меня нашли-то?

– Долгая история, парень, но если хочешь, прочитай послесловие, а щас базарить некогда, нас ждут великие дела… Погнали на хаус!

Сыч зашёл в челнок и в ту же секунду он исчез, оставив только воспоминания и лёгкий запах чеснока.

Толян медленно сел на диван. Он устал от всего этого. В окно ему было видно родное Злопукино, обнявшихся Петровича с Клавкой, и бегущие по экрану титры:

ЗИС ИС ЗИ ХЭППИ ЭНД!