Текст книги "Тайфун (Собрание рассказов)"

Автор книги: Виктор Ирецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Тайфун
Повесть

1

Начало было достаточно банальное: сперва манекенша в парижском салоне, потом знакомство с богатым плантатором из Гондураса, который проявлял явно экваториальную влюбленность (212 град. по Фаренгейту) и обещал все сокровища Майев за ее согласие поехать с ним в столицу его республики Тегусигальпу и там обвенчаться. Очень скоро он оказался авантюристом и притом бедным.

Мариэтт, уж чуть было не подарившая ему свою первую благосклонность, дала себе слово впредь быть более осторожной и стала заниматься наведением красоты на перезрелых дам в косметическом салоне. Эта утомительная работа оплачивалась плохо, и когда пришла телеграмма от дяди, вызывавшая ее в Сингапур для такой же работы, но по лучшему тарифу, она, не раздумывая, покинула Европу.

Однако в Сингапуре Мариэтт даже не вышла на берег и очутилась в Шанхае, потому что на пароходе ею серьезно увлекся англичанин Оливер Дильк, действительно богатый и подкупивший ее честным признанием, что он женат и только поэтому не может просить ее руки. Но если бы она захотела стать его возлюбленной, он немедленно внесет в банк на ее имя пять тысяч фунтов для доказательства своего серьезного к ней отношения. Мариэтт попросила предоставить ей два дня на размышление, но больше плакала, чем размышляла, и в восьми часах езды от Сингапура стала его любовницей.

Англичанин был приятно поражен некоторой неожиданностью, крайне необычной в наши дни для самостоятельной женщины, вдобавок побывавшей в роли манекенши, и за это стал относиться к ней еще серьезнее. В Шанхае он поселил ее в своей же квартире и, нисколько не смущаясь, выдавал ее за свою жену, хотя весь Дальний Восток есть не что иное, как большая деревни, население которой отлично осведомлено друг о друге.

Казалось бы, жизнь Мариэтт сложилась неплохо. Оливер Дильк был джентльмен с головы до ног. Он окружил ее вниманием и заботливостью. Ввел ее в круг своих друзей. Денег у него было много, а главное, он не жалел их. Деликатно предложил ей ежемесячно посылать приличную сумму в Париж, то есть матери и брату. И кроме того, дал понять, что если его болезненная супруга, жившая в Лондоне, покинет сей неблагоприятный для нее мир, он немедленно узаконит свои отношения с Мариэтт. Что лучшего могла ожидать бывшая манекенша из русских эмигранток?

Но в то время, как болезненная леди Дильк беспрестанно куталась в платки и три раза в день пила «Гиппотрат», чтобы увеличить число кровяных шариков в своем бескровном теле, ее полнокровный супруг, однажды нагнувшись за упавшим мундштуком, тотчас же оказался трупом.

2

Безмятежная жизнь Мариэтт кончилась. Правда, в банке у нее было пять тысяч фунтов, а в шкатулке собралось несколько ценных подарков от великодушного Дилька, но жизнь надо было начинать сызнова.

Сначала она твердо решила вернуться в Париж к матери и брату, но вскоре раздумала. Париж мог предоставить ей прежнее положение русской эмигрантка. Здесь же, в Шанхае, она была такой же привилегированной иностранкой, как и все другие. Вдобавок, экзотический Восток, неизменно поражавший неожиданностями, не отпускал ее на Запад, прозаический и мелочный. Как мусульманин оставляет свои башмаки у дверей мечети, так европеец, вступая на землю Востока, оставляет свои маленькие мещанские масштабы. Здесь все чудо, колдовство в огромных размерах, в больших пропорциях, и притом изменчивое и каждый раз ослепляющее по-новому. Мариэтт осталась в Шанхае. Друзья Дилька и его знакомые приняли в ней самое теплое участие и даже пытались устроить для нее дело – вроде салона красоты. Мариэтт, однако, предпочла поступить на службу в экспедиционную контору.

Но всякому ясно: культурная женщина 27-ми лет, с хорошими манерами, с приятной внешностью – особенно пленял мужчин золотой пух, спускавшийся от уха по щеке, напоминая собой первую растительность юноши – не могла оставаться в Шанхае без чьего-нибудь пристального внимания. Европейская женщина котируется здесь высоко. И, действительно, не прошло полугода после смерти Оливера Дилька, как в ее окружении появился целый выводок мужчин, усердно оспаривавших друг у друга заманчивую возможность сблизиться с нею. Это усердие заключалось в одном: в изобретательности. Каждый из претендентов на ее любовь старался придумать наиболее занятное, еще не испытанное и запоминающееся развлечете. Ну, конечно, оно должно было действовать на чувственность или приводить нервы в трепетание, что для женщины, как известно, одно и то же.

Так Мариэтт познакомилась с потаенным миром китайской развращенности, после которой всякая иная кажется пресной. Однако, усердие ее проводников по кабачкам и темным кварталам оставалось не вознагражденным. Мариэтт была только зрительницей чувственных неистовств, туристкой-наблюдательницей, изучающей чужую жизнь. Кавалеры досадовали, злились и ревниво следили друг за другом, не допуская возможности, что Мариэтт бесстрастна и ведет аскетическую жизнь.

Это продолжалось до тех пор, пока в Шанхае не появился г. Стэн.

3

Мистера Стэна с каменным лицом языческого идола знали от Калькутты до Иокагамы. Известно было, что он всего добивается, ничего за это не давая. Знали также, что он разносторонне образован. Дела его были таинственны, и поэтому данные о нем были разноречивы. Одни говорили, что он скупает джут. Другие уверяли, что он торгует опием, который доставляется в Шанхай, Гонконг и Харбин, замаскированный флаконами лучших французских духов. Третьи уверяли, что он некогда служил в иностранном легионе в Марокко. Во всяком случае, у женщин он имел успех. Мужья его боялись. Холостые его ненавидели или же завидовали ему.

Мариэтт познакомилась с ним в клубе. Он остановил ее внимание своей необычной манерой выражаться, и эта манера вызывала в ней предположение, что он журналист или писатель. Так, об одной проходившей мимо них полной американке он сказал, что ее бюст выступает из берегов, точно река Миссисипи в половодье. О группе англичан, глубокомысленно беседовавших рядом с ним за столиком, он отозвался, как о коллекционерах умственных окаменелостей. Когда Мариэтт спросила его, чем он занимается, Стэн подумал немного и сказал:

– Откровенно говоря, я занимаюсь тем, что в поте лица добываю хлеб из чужого кармана. Но позвольте не распространяться: Вольтер любил повторять, что самый умный человек, когда начинает говорить о себе, невероятно глупеет.

Может быть, Стэн и позировал, но все-таки он не был похож на других. И этим он сразу понравился ей. В конце концов, думала она, все ее шанхайские знакомые, и даже покойный Оливер Дильк, в большей или меньшей степени были авантюристами. Она сама – тоже. Стэн безусловно авантюрист, но зато занимательный и неординарный.

Они стали встречаться почти каждый день. И их уже начинал преследовать глухой шепот осуждения. Всем было ясно, что от Стэна она не увильнет и что не сегодня-завтра он овладеет ею без всяких для себя обязательств.

Между тем, Стэн еще ни разу по-настоящему не проявил к ней особого внимания, оставаясь сдержанным и замкнутым. Только однажды, расставаясь с ней, он, как бы стесняясь своей откровенности, сказал ей:

– Беседа с вами играет роль кремня, о который зажигаешь свое собственное пламя.

Это был приятный, ценный и двусторонний комплимент, не поддающийся отводу. Мариэтт даже вспыхнула от удовольствия. Ложась в этот вечер спать, она мысленно повторила его фразу и презрительно подумала о тех, кто не одобрял ее нового знакомства.

4

В тот день над Шанхаем пронесся тайфун. Но Мариэтт не заметила его. Накануне, при встрече в клубе, Стэн во время оживленного разговора внезапно заявил, что по делам ему необходимо завтра же уехать. Надолго? Он прямо не ответил, но дал понять, что в Шанхай он вернется не скоро. Затем перешел на другую тему, поочередно меняя свое настроение – то был остроумен и язвителен, то вдруг становился рассеянным. И за один час уютной беседы за столиком, на котором скромно возвышались сифон сельтерской воды и бутылка какого-то вина, таинственный Стэн показался Мариэтт нисколько не таинственным. Напротив, она почувствовала в нем человека, смертельно скучающего от отсутствия равных себе. Этим приемом полускрываемой тоски он накинул на Мариэтт мертвую петлю, и когда на другой день, вместо того, чтобы прийти попрощаться с ней, он прислал ей цветы и прощальное письмо, – она явно ощутила досаду.

Ей показалось, что она несколько суха была с ним вчера и что он обиделся. Так возникла у нее мысль непременно повидаться со Стэном, и за работой в экспедиционной конторе она все время думала, как это устроить. Она знала его отель. Но не явиться же ей к нему – об этом немедленно узнал бы весь европейский квартал. Она нервничала и успокоилась только тогда, когда решила позвонить к нему по телефону. Но, вызвав его, смутилась и в несвязных словах попросила его зайти к ней.

Он приехал, когда небо уже было желтым и по улице носились облака пыли. Начинался тайфун. Но тайфун возник и в сердце Мариэтт, когда Стэн, превзойдя себя в замалчиваниях, стал говорить об Агасфере, который бродит по всему свету и не находит покоя.

– В конце концов, мне скучно, – говорил Стэн. – Я дурачусь, забавляюсь дипломатической игрой со всякими продувными бестиями, но все же мне скучно. Сейчас я еду в Харбин. Я заранее знаю, что мне предстоит победа в том деле, по которому меня туда требуют, и поэтому еду я без особого интереса. И так всегда. Кстати, Харбин почти совсем русский городок, который должен вам напомнить вашу родину. Но очень скоро он перестанет быть русским, потому что японцы завладеют им полностью и вытравят все чужеземное. Не хотите ли съездить туда?

Мариэтт широко раскрыла глаза.

– Поедем! – сказал он ласково-фамильярно. – Поверьте, что вас это ни к чему не обязывает. Кроме того, я умею держать себя, как вы это сами, вероятно, заметили, и вам ничто не угрожает. И наконец, вы взрослый человек. А поехать с вами – это действительно будет большое удовольствие.

– Заманчиво, но совершенно невозможно, – не вполне твердым тоном ответила Мариэтт, потому что предложение Стэна сейчас ей уже не казалось таким диким, как в первый момент.

А тайфун уже бушевал по-настоящему. Слышался непонятный грохот и гул. Звенели стекла в окнах от хлеставшего их дождя. И усиливалась духота, поднимавшая к вискам кровь.

Свой отъезд Стэну пришлось отложить.

5

В пути Мариэтт много раз возмущалась собой: как это она могла дать себя убедить поехать в далекий Харбин и прервать занятия в конторе? Но в конце концов успокоилась. Стэн был безупречен и занимателен, как никогда, – посвящая ее в историю Китая с обстоятельностью заправского ученого. И когда они приехали в Харбин, Стэн окончательно покорил ее своим умением устраиваться, добиваться и располагать к себе людей.

Понравился ей и Харбин, действительно напоминавший Россию, в частности какой-то приволжский город. Особенно тронула ее часовня на Харбинском вокзале, мимо которой проходили пассажиры, истово крестясь. Это было давно не виданное зрелище. Да и сохранился ли еще где-нибудь на белом свете вокзал с русской часовней?

Два дня Стэн пропадал по делам, а на третий перед вечером он предложил Мариэтт погулять по набережной Сунгари. Тут впервые он сказал ей:

– Никто, понятно, не мог бы поверить, что мы с вами не близки. И согласитесь, что наши отношения действительно не совсем обычны.

– Не нахожу в этом ничего особенного, – ответила она с искусственным удивлением.

– А что бы вы сказали, если бы я в самом деле стал домогаться вашей близости?

Она громко усмехнулась.

– По-моему, вы это все время делаете.

– Верно. Не отрицаю, – признался Стэн. – Но что поделаешь, когда вы неприступны, как Гибралтар. И при всей своей мужской самонадеянности, я с вами робок.

– Так вы, вероятно, говорите всем женщинам.

– Вот это уже неверно. Никогда я этого не говорил. И скажу вам правду, первого шага я всегда жду от женщины.

Мариэтт подумала: «Этого ты никогда не дождешься от меня, потому что любить я тебя не люблю».

Они сидели на скамейке. Было темно и пустынно.

– А не пора ли нам вернуться в более людные места? – спросила Мариэтт, оглядываясь по сторонам.

– А что? Вы боитесь? Сейчас пойдем, – сказал Стэн и, вынув из кармана электрический фонарик, осветил им откос обрыва.

– Несколько лет назад на этом самом месте…

И он стал рассказывать о своей случайной беседе с китайцем, который некогда увлекся русской дамой.

Но Стэн не окончил этого рассказа, потому что сзади на них набросились четыре человека, заткнули им рты и, привязав их обоих к скамейке, стали осторожно спускаться по откосу вместе со скамейкой.

От ужаса Мариэтт потеряла сознание, потому что вспомнила о хунхузах, которые уводят людей и затем требуют выкуп. Об их зверских вымогательствах – отрезанное ухо пленника или его пальцы – рассказы ходили по всему Дальнему Востоку.

6

Она пришла в себя в лодке, быстро плывшей в темноте, через которую обозначились силуэты двух китайцев, сидевших за веслами. Стэна не было. Она же лежала связанная на мешке с соломой и дрожала от ночного холода и страха. Сейчас поздно было раскаиваться в поездке, но все же мысль вернулась назад в Шанхай, к неожиданной беседе со Стэном, который непонятным образом раздразнил в ней легкомысленное любопытство. Но жив ли он? Стэн не так прост, чтобы подчиниться насилию. И где другие два китайца? У Стэна всегда при себе браунинг. Китайцы гребут торопливо. Не спасаются ли они бегством? И ей представилось: Стэн бешено сопротивляется, его ранят и отвозят в противоположную сторону, чтобы затруднить поиски. Но кто вздумает разыскивать их в чужом городе? Хунхузы несомненно потребуют выкуп. Но от кого? И какие издевательства предстоят ей?

Безнадежность и отчаяние усилили страх. И снова наступило беспамятство, похожее на бред, в котором жутко замелькали силуэты китайцев, окровавленное лицо Стэна и неистовства тайфуна.

…Снова пришла в себя, но плохо соображала, что с ней делаю. Ее куда-то осторожно несли, потом положили на койку. Пахло смолой, рыбой и каким-то отвратительным жиром, Затем зажегся свет маленькой керосиновой лампы. Китаец, оскалив желтые зубы, нагнулся к ней и с детской улыбкой сказал по-русски:

– Мадама, пиши скорей письмо. Пусть твоя приятели дадут нам деньга. Тогда ты айда пойдешь домой.

– У меня здесь никого нет, – сказала Мариэтт не своим голосом. – Я только два дня назад сюда приехала.

Китаец снова улыбнулся.

– Без деньга нельзя, – сказал он с лукавым видом, точно в шутку. – Если не будет деньга, моя тебе сделает чик-чик. Сначала одна палец, потом другая палец на лева рука. Пиши скорее письмо.

– Но мне же некому писать! – повторила Мариэтт и вдруг, спохватившись, спросила: – А где тот господин, что сидел со мной?

Китаец сделал плаксивое лицо.

– Тот капитана уже утонул Сунгари. Глубоко. Никто не найдет. Пиши письмо. Пиши. Вот бумага.

– Кому же я буду писать? – повторяла Мариэтт с замирающим сердцем.

Китаец подумал немного и, снова улыбаясь, сказал:

– Пиши письмо гостиницу, чтоб дал твой чемодан. Там мал-мала есть чего-нибудь. Найдем.

Мариэтт торопливо соображала:

«Там лежит чековая книжка. Пусть. Но китаец наивен. Тем лучше. За ним проследят и…»

Она стала писать. Но что делать, когда письмо было явной нелепостью? Как объяснят в гостинице ее внезапное отсутствие? И, наконец, ведь надо заплатить за четыре дня!

Она кончила писать. Китаец взял в руки письмо и сказал:

– Ты хорошо написала, мадама? Смотри. Мы прочитаем. Когда нехорошо, сделаем чик-чик.

Мариэтт «хорошо» написала, без лишних слов, но надеялась, что в гостинице и так поймут, что с ней что-то случилось.

Китаец опять улыбнулся и ласково сказал:

– Спи. мадама. Моя тебя не обидит. Моя – хороший. Спи. Завтра нет, послезавтра, ну, может, после-послезавтра ты айда пойдешь домой.

7

Утром, когда проснулась, нашла возле себя на столике кусок колбасы, булку и бутылку молока. Долго не прикасалась к этому, но затем не выдержала и стала есть. Через маленькое зацветшее и мутное окошечко увидела быстрое течение реки и поняла, что находится в трюме баржи или парохода. И только теперь сообразила, что доносившиеся до нее однообразные звуки были движением воды, ударявшейся о борт. Все это нисколько не облегчало ее положения, но одной неизвестностью стало меньше, и сквозь отчаяние пробилась надежда, что разъяснится и все остальное.

В полдень китаец вернулся. В руках у него был ее чемодан. Вместе с ним он передал ей сумочку, которая исчезла вчера вечером во время нападения.

– Открывай, мадама, – весело сказал китаец. – Посмотрим, что есть.

– Ничего у меня нет, – на всякий случай сказала Мариэтт, подумав, что китаец не поймет назначения чековой книжки.

Но он сразу обратил на нее свое внимание.

– Вещи не надо, – презрительно заметил он. – Пиши в книжку, чтобы дали деньга. Только хорошо пиши. Чтобы не было шалтай-болтай. Будет шалтай-болтай – сделаем чик-чик.

Мариэтт медлила. Она не знала, какую сумму выставить на чеке. На текущем счету у нее было семь тысяч фунтов.

– Пиши, пиши, – торопил китаец.

Она решилась.

– Сколько написать? У меня всего в банке тысяча английских фунтов.

– Ай, мало! – покачал он головой. – Будем резать палец. Ай, нехорошо!

И внимательно посмотрел на нее. Она испуганно заметалась, не зная, что делать. Повысить сумму – значит признаться в своей лжи.

– Подожди, – сказала она. – Я подсчитаю. Может быть, есть больше.

Она долго считала, высчитывала, что-то записывала на обложке, снова считала. Ей хотелось, чтобы китаец сам назвал сумму. Но он лукаво улыбался и молчал.

– У меня всего 1850 фунтов, – произнесла она наконец. – Тебе я дам 1500, а 350 останутся мне. Надо же оставить и себе на дорогу.

– Ай, мало! – причмокивая, обронил китаец. – Пиши больше. Ну, пять тысяч пиши. А то худо будет.

– Но у меня нет столько! – закричала Мариэтт с неподдельной досадой.

Китаец безнадежно развел руками и сказал:

– Как хочешь, мадама. Твоя деньга – моя ключ.

И, показав на ключу от каморки, добавил:

– Моя будет ждать. Один час. Два час. Потом буду делать чик-чик.

Интонации у китайца были добродушные. Его угроза не казалась ей настоящей. Она пожала плечами. Китаец медленно вышел из каморки и нарочито громко запер ее. Мариэтт прислушалась: он оставался за дверью и, очевидно, ждал, что она позовет его. Тогда она решила не уступать.

Через несколько минут китаец сказал из-за двери:

– Пиши четыре тысяч.

– У меня нет столько, – торжествуя, ответила Мариэтт.

– Ну ладна, пиши три с половина.

– И этого у меня нет, – продолжала хитрить Мариэтт.

– Меньше нельзя, – заявил китаец. – Как хочешь. Моя ушла.

И действительно, китаец ушел. Мариэтт долго прислушивалась и когда увидела, что уже прошло около часа, а китаец не возвращается, ей снова стало страшно, как в первые мгновения. Она уже готова была выписать чек на три с половиной тысячи, но как сделать, чтобы у китайца осталось впечатление, что больше действительно у нее нет? Наконец она придумала: она предложит китайцу выставить на чеке 2800, а что касается остальных 700 фунтов, то она обещает выслать их из Шанхая. Может быть, эта наивность заставит его поверить, что в самом деле больше у нее в банке ничего нет.

Она так и сделала.

Китаец выслушал ее, засмеялся – долго смеялся – и, похлопав ее по плечу, сказал:

– Моя добрый. Пиши две тысяч восемасот. Только хорошо пиши.

Когда чек был выписан, Мариэтт спросила:

– А когда я буду свободна?

Китаец ответил:

– Когда получим деньга, тогда ты айда пойдешь домой.

Он ушел. Она задумалась: в здешнем банке по чеку получить нельзя; до Шанхая четыре дня езды; туда и обратно восемь; почему же сегодня ночью китаец обещал «после-послезавтра»? Или он, может быть, думает, что деньги выдадут ему здесь, в Харбине?

Заложив руки под голову, она легла на койку, стараясь представить себе, какие еще неприятности могут ее ожидать. Но незаметно она стала думать о Стэне. Не верилось, что его уже нет в живых. Не происходит ли с ним то же, что и с ней?

8

В двенадцатом часу ночи в каморке внезапно появился китаец. Мариэтт радостно подумала, что он пришел освободить ее, но, заметив его хмурое лицо, испуганно приподнялась с койки.

– Буду делать чик-чик, – сказал он, пробуя на пальце лезвие ножа.

– Почему? Что такое? – вскрикнула Мариэтт.

– Моя добрый. А ты, мадама, врешь-врешь. Нехорошо писала бумагу. Деньга не дают. Банка смеялась. Шалтай-болтай писала мадама. Моя добрый. Ты – мошенник, мадама. Сейчас буду делать чик-чик. Давай рука. Буду делать палец долой.

– Неправда! – закричала Мариэтт, вся дрожа, и отскочила к стенке. – Я правильно написала! Две тысячи восемьсот.

– Нет, нет, – спокойно ответил китаец. – Шалтай-болтай. Худо писала. Моя ничего не делал худо. Моя добрый. Ты – нет. Сейчас буду резать палец. Чик-чик. Давай лева рука. Права будет писать другая бумага.

– Честное слово, я написала правильно! – закричала Мариэтт и не узнала собственного голоса.

Ужас сдавил ей горло, и в нем ощущались беспрерывные судороги. Чувствовала, что сейчас, как в детстве, когда ее обижали, – бросится на китайца и начнет кусать его. Но у китайца в руках был нож…

– Я написала правильно, – тупо повторяла она. – Правильно. Все, как надо. А в банке тебе сказали неправду. И я не позволю тебе отрезать у меня палец.

– Кричи, мадама, сколько хочешь, – невозмутимо сказал китаец. – Се равно никто не слышит. Лучше давай рука, а то худо будет. Возьму веревку, свяжу руки, в рот суну тряпку – будешь тихая; а моя пробует, какая мадам баба. Моя любит русская баба, – белая, чистая!

Мариэтт съежилась от страха, глотнула воздуха и медленно стала отступать вдоль стены, не спуская глаз с китайца.

– Ну, мадама, скоро-скоро.

И, вынув из кармана веревку, стал неторопливо распутывать ее.

– Ты не смеешь! – закричала Мариэтт и заплакала совсем по-детски беспомощно, бессильно.

В это самое мгновение раздался сильный удар в дверь, показался Стэн, китаец отскочил в сторону. Прозвучал короткий, сухой треск браунинга. Китаец упал.

Стэн схватил Мариэтт за руку и, тяжело дыша, сказал:

– Идем. Где ваш чемодан?

Мариэтт восторженно посмотрела на него и вырвалось у нее по-русски:

– Боже мой, какое счастье!

Затем она схватила чемодан и выбежала вслед за Стэном, который освещал фонариком путь перед собой.

Несколько мгновений спустя они выбрались из баржи и сели в лодку. Двое гребцов подхватили чемодан и быстро загребли, не произнося ни слова.

Ночь была черная, как бархат. Но впереди небо было освещено розоватым заревом городских огней. Лодка туда и направлялась.

9

Прижимаясь к Стэну, – не столько от холода, сколько из нежного чувства к нему, – Мариэтт тихо спрашивала:

– Как вы узнали, где я? Что произошло с вами?

– Потом все объясню подробно, – спокойно сказал Стэн. – Впрочем, могу и сейчас. Тогда мне удалось вырваться. Это когда меня усаживали в лодку. Вы в это время были в обмороке и вас отнесли в другую лодку. Так вот: я вырвался, предварительно кого-то оглушив ударом. Хотел было тотчас же заявить полиции, но потом раздумал. Поиски полиции могли трагически решить вашу судьбу. Я решил ждать, пока не потребуют выкуп. И я не ошибся. Вчера явился ваш китаец за вещами. В гостинице, естественно, не хотели выдавать чемодан, но я приказал выдать и проследил за китайцем. Это было днем. Ничего нельзя было предпринять, потому что у баржи безотлучно находились четыре китайца.

Поэтому я отложил до ночи. Вот и все. Но из Харбина нам надо немедленно уезжать.

– Еще несколько минут… – сказала она и запнулась.

– Еще несколько минут, и он бы отрезал у меня палец. Какое счастье, что вы явились!

– Виноват, – удивленно спросил Стэн. – Почему же он хотел отрезать у вас палец? Он требовал чего-нибудь у вас?

– Я выписала ему чек, – торопливо объясняла Мариэтт.

– Он сбегал в город и, очевидно, ему в банке денег не выдали. Ну ясно – моя чековая книжка на шанхайский банк. Тогда он решил, что я его обманула.

– Ах, вот что! А чеку у него?

– У него.

– И на какую сумму?

– На 2800 фунтов.

– И это все, что у вас было?

– Нет, у меня еще осталось. Но как вы думаете, они смогут получить деньги?

– Не знаю. Вряд ли. Во всяком случае, мы что-нибудь придумаем. Но только прошу вас: ни одного слова о том, что с нами произошло. Ни одного слова. Иначе полиция нас здесь задержит до полного расследования всего дела. А тут еще раскроется, что убит ваш китаец.

– Тише! – шепнула она.

– Ах, они ничего не понимают, – спокойно сказал Стэн и, приблизив к Мариэтт свое лицо, тихо спросил:

– Я надеюсь, вы мною довольны?

Мариэтт ничего не сказала и только сильнее прижалась к нему вместо ответа.

– А вы помните, – продолжал он, – мои слова о том, что вы неприступны, как Гибралтар и что первого шага я жду от вас?

– Ах, Боже мой! – воскликнула Мариэтт. – Прежде всего нам надо очутиться в полной безопасности. А уж потом будем вести разговор на эту тему.

– Вы уклоняетесь от ответа, – сказал Стэн.

Мариэтт взяла его руку, приложила ее к своей щеке и в смущении произнесла:

– Неужели же нужные еще какие-то слова? Разве вы не видите, что я восхищена вашей смелостью и мужеством?

– Это еще не ответ, – возразил Стэн.

– Глупый! Какой еще ответ вам нужен? – пробормотала Мариэтт и, пользуясь темнотой, крепко охватила Стэна за шею.

Полтора часа спустя в бурной радости освобождения она стала его возлюбленной, охваченная восторженной мыслью, что останется при нем навсегда, потому что впервые полюбила по-настоящему.

10

Первое, что пришло в голову после длительного и крепкого сна, – было ощущение предельного счастья, которое складывалось из восторга перед героической смелостью Стэна, перед его находчивостью, его рыцарством и умением подчинять себе жизнь. В конце концов он победил и ее, не прибегая к унижающим мужчину упрашиваниям и уговорам. Она сама пошла к нему.

Мариэтт улыбнулась. Вспыхнувшие воспоминания об интимностях вчерашней ночи наполнили ее сладостным блаженством.

Физическая близость с Дильком была всего лишь смущенной податливостью и необходимой уступкой. Со Стэном это было совершенно другое, впервые изведанное и всколыхнувшее ее целиком.

«Тайфун», – весело подумала Мариэтт и повторила:

– Тайфун чувств.

С этими словами на устах она вскочила и стала одеваться с уверенными движениями женщины, которая знает, что нравится и что ее ждут. Натирая лицо кремом, она вдруг заметила записку, подсунутую под дверь. Это писал Стэн. Он сообщал, что, не дождавшись ее пробуждения, пил кофе без нее и ушел по делам. Обещал вернуться к трем часам и просил из отеля не выходить.

Мариэтт снова улыбнулась. Весело и содержательно было ей со Стэном, даже в тревоге, потому что от него исходило мужественное спокойствие, никогда его не покидавшее.

Постучали. Вошла горничная и сказала, что пришел какой-то китаец по очень важному делу и ждет внизу. Мариэтт насторожилась. Китаец? Не из тех ли, которые..? Не угрожает ли ей новая история?

Она отказалась спуститься. Пусть придет позже.

Через минуту горничная вернулась и снова заявила: «По очень важному делу».

Мариэтт подумала немного и велела позвать китайца к себе в номер – не хотелось проявлять перед горничной свою трусость, хотя горничная могла бы объяснить ее отказ брезгливым нежеланием разговаривать с каким-то китайцем.

Открылась дверь. Вошел китаец. Мариэтт так и ахнула, увидев его, потому что это был ее тюремщик, который остался неподвижно лежать на полу после того, как Стэн в упор выстрелил в него.

– Мадама, – сказал китаец, низко кланяясь. – Ты не бойся. Моя – добрый. Моя хочет сказать правду. Моя зовут Фу-Сынь. Моя бедный, только честный и не хочет, чтобы мадама плохо думай о Фу-Сынь. Лучше плохо думай о капитана. Это он научил моя и моя товарищи делать, как хунхуз. Моя не хунхуз. Моя рабочий. Капитана пришел, давал задатка, чтобы мы делал, как хунхуз, и говорили тебе шибко страшно, как, будто будем тебе резать палец. И еще говорил капитана, чтобы я взял твоя зеленая бумага на деньга. Моя отдал ему зеленая бумага. И две тысяч восемасот он будет себе брать в карман. Моя нет. Моя получила на четыре человек шеттесят доллара. Больше нет. И ты, мадама, не думай плохо о Фу-Сынь. Потому Фу-Сынь хотел заработать мал-мала.

Настежь раскрытыми глазами смотрела на него Мариэтт и не хотела верить ни одному его слову – не хотела, не хотела! – чувствовала совестливую душу китайца.

– На каком языке говорил с вами мистер Стэн? – спохватилась Мариэтт.

Китаец не понял вопроса.

– Как говорил с вами капитан – по-английски, по-китайски?

– Зачем китайски, – усмехнулся Фу-Сынь. – Говорил русски. Капитана русски.

Ошеломленная стояла Мариэтт, прислушиваясь к смятенным голосам, которые звучали внутри нее. Стэн – русский? Стэн подстроил весь этот ужас, чтобы показать перед ней свою отвагу? И в то же время добыть у нее чек? Какая гадость! Какой негодяй! Недаром в Шанхае говорили о нем, как о подозрительном типе. Уехать, немедленно уехать, чтобы больше не…

– Прощай, мадама, – сказал китаец. – Но я только это хотел говорить. Чтобы ты не думай плохо о Фу-Сынь.

– Погоди, – решительным тоном сказала Мариэтг. – Можешь ты прийти сюда в три часа и еще раз сказать то же самое при капитане?

– Ай, нет! – испуганно ответил китаец. – Капитана будет шибко сердитый и будет моя бить. Ай, нет!

– Я заплачу тебе, – настаивала Мариэтт.

Китаец вздохнул, почесал затылок и задумался. Потом собрался с духом и сказал:

– Ну, ладна. Только моя придет с два товарища. Без товарищей шибко страшно.

– Хорошо, – согласилась Мариэтт. – Тогда приходите все в половине третьего. Понимаешь? В половине третьего. И не опаздывайте.

11

Очная ставка с Фу-Сынем кончилась для Стэна не так, как ожидала Мариэтт. Она думала уличить Стэна в низости, презрительно оскорбить его и выгнать вон. Но произошло другое.

Два товарища Фу-Сыня были спрятаны за ширму, и когда совестливый китаец взволнованно повторил свои слова, Стэн в ярости посрамления зверски ударил Фу-Сыня прямо в висок. Китаец упал – на этот раз действительно мертвым. Но вслед за тем из-за ширмы прозвучали два мстительных выстрела его товарищей. Был убит и Стэн, и Мариэтт пришлось надолго задержаться в Харбине, пока следствие не установило, что она была только жертвой Стэна, а не виновницей его смерти, как это предполагалось вначале. Вместе с тем она получила обратно свой чек, найденный у Стэна в бумажнике.

Точно опустошенная, уезжала Мариэтт в Шанхай. Подлинным тайфуном рисовалось ей происшедшее: неожиданно нагрянул ураган, опрокинул, разрушил, уничтожил существующее, изуродовал, загрязнил самое ценное – и заново надо устраивать жизнь. Три недели пребывания в Харбине, где ее к тому же уверенно считали подстрекательницей к убийству, были для нее так же мучительны, как часы, проведенные в каморке с Фу-Сынем. В Шанхае встретили ее косоглазые взгляды знакомых. Она увидела, что ее избегают, как опозоренную, и решила вернуться в тихую Европу.