Текст книги "Последний рассвет"
Автор книги: Виктор Власов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Бросив назад последний кинжал, разбойник был уверен, что поразил недруга. Повернулся. Лао лежал на земле и придерживал бамбуковую трубку у рта. Дротик уколол Кагасиро в бедро. Усыпляющее вещество быстро подействовало на усталого человека. Сначала Рыжий Змей ощутил недомогание, затем потемнело в глазах, он точно свалился в бездонную темноту.
Чайки противно кричали, кружась над водой между прибрежными островками.
Глава 6
В три дня середины июля укладывается праздник Обон – поминания усопших родственников. Шиничиро чувствовал себя счастливо: тренировки в этот день строго запрещались. Юноша наслаждался ванильным запахом крема, и, наблюдая за служанкой, медленно перебирал шёлковые струны бива и тихо напевал. В открытое окно Рёи заметила Шину и Шуинсая, возвращавшихся из города. Вечером они всегда задерживались в саду, гуляли и разговаривали. Шини убежал в комнату с токонама и убрал на место бива, которую тот сломал бы о голову сына-поэта, если б нашёл. Хотя, Рёи нравилось, и мама была не прочь послушать.
О героических предках императора Тоды никто ничего толком не знал. Но праздник отмечался – для порядка. Собираясь перед буцуданом, вместе с Шуинсаем семейные вспоминали предков рода Абэ, перечисляли их заслуги, восторженно повторяли предание о доблести и подвигах, рассказываемые из поколения в поколение, делали подношения ками.
Строго определёнными движениями и размеренностью чайная церемония создавала покой души, приводила в состояние, при котором душа особенно чутко отзывалась на вездесущую красоту природы. Белоснежные льняные платки и ковш, сделанный из спиленного куска бамбука, – традиционные предметы при подготовке к чаепитию. Рёи, залив чай кипятком, тщательно взбивала метёлкой густой белковый крем, которым украсит рисовые лепёшки, обёрнутые в красные бобы так, что получится красивый цветок пиона.
Ужиная, Шуинсай был по-прежнему строг и задумчив, предупредил сына, чтобы следующие несколько месяцев слушался Йиро и не смел опаздывать. И Шиничиро чувствовал: терпение отца не беспредельно – отец и так едва простил ему прошлую провинность.
– Не дай повода, чтобы мне сообщили о неповиновении – не избежать твоей спине бамбука!
Несмотря на неловкость, ими владело прекрасное чувство близости родных людей. В душе у каждого будто загорелся огонёк и не поделиться его теплом, казалось, невозможно.
Шина, подозревая долгое расставание, находилась в смятении, нервно молчала и пристально глядела на мужа. Волновалась, как ни странно, даже Рёи. Только Шиничиро пребывал в приподнятом настроении и хлопал длинными ресницами, не отводя глаз от отца. Его отлучка из додзё и из дома была для сына полна аромата романтического геройства. Когда-нибудь и про отца он, Шиничиро, расскажет в этот день своим будущим маленьким сыновьям, глядящим на него восторженно расширенными глазёнками… И, конечно, не мыслил и свою он жизнь без славных подвигов.
Иногда в короткие вечерние часы за ужином Шиничиро мог поговорить с папой не о тренировках, пошутить, улыбнуться, послушать истории, которые довелось узнать от простонародья на городском рынке, или от деревенского кузнеца, обрабатывавшего одновременно и додзё Ампаруа, к которому не раз заглядывал мальчишка просто так, полюбоваться на процесс. Хотя вообще-то кузнецы считались колдунами…
Наконец, выпив третью чашку саке, Шуинсай зарумянился, слегка прищурил глаза, сверкнувшие яркими бусинами, и растянул губы, облегчённо вздохнул. Обычная строгость пропала, в движениях и голосе чувствовалась лёгкая развязность. У сына и отца находилось мало тем для разговора. Сегодня, почувствовав натянутость и гнетущую тишину, Шуинсай стукнул себя по коленке и проговорил:
– Как-то старый мастер сказал, мол, не сражайся против женщины и… дуба, ведь в них – один дух и сила. Дерево стоит, не шелохнётся, и женщина порой бывает непреклонна.
Про искусство боя Шуинсай мог разглагольствовать часами, красноречиво и сочно, но шутить не умел – заметно старался разрядить обстановку неловкости. Шина иронично посмотрела на него. Он продолжил:
– Живот спокойный – хорошо – сытый. Живот неспокойный – сходи на место…
– Умереть со смеха! – сдержано рассмеялась Шина, прикрывшись рукой. Служанка улыбнулась шутке к вечернему столу…
– Умирать… – повторил Шуинсай недоверчиво. – Обратите внимания на картины в комнатах – это ведь живые люди, оставившие частицу своей души ради чести. Как бы я хотел, чтобы и мои ученики потрудились так же. Но умирать… «Вы можете красиво умереть в лепестках сакуры, но лучше жить среди бамбука, поверьте», как советовал мудрец. – Тучи – хорошо, как легко на них будет, но без них – легче, ты ведь жив.
– Остановись, данна, оставь философствовать монахам! – ласково попросила Шина. – Мы привыкли, что ты строг и молчалив за столом, а болтовня – на тебя так не похоже!
– Что касается «остановись», – несло Шуинсая. – Время – скрипучая повозка, никогда не знаешь, когда остановка…
Стоило домашним что-то сказать, как он хватался за слово, словно ястреб за добычу, и в развитие своим тревожным мыслям выдавал банальность или пошлость. Редко он бывал дома разговорчивым и весёлым, в основном уходил в думы и молчал – одно из качеств, которое Шина любила в муже, а сын – уважал в отце.
– Отец, как будешь тренировать сестру императора? – с интересом спросил Шиничиро. – Выше четвёртого и пятого дана женщина не поднималась. Получить уровень мастерства выше – невозможно. По природе своей женщина хрупка и получение высших данов может навредить. Сколько случаев, что женщина не выдерживала испытания духа и погибала?! Тело её может быть подготовлено, но дух – нет.
– Я тоже об этом слышала, – сказала Шина, закивав.
Посерьёзнев, Шуинсай ответил:
– В Суа-химэ есть сила. Иначе Кендзо не тратил бы на неё время, даже если бы ему приказал сам император, он сумел бы отговориться. Единственный верный помощник, который проницательнее и мудрее Конфуция, покажет. Время…
Что касалось времени, то оно дьявольски раздражало Белого Тигра. Пропадая в скучных государственных делах, выслушивая неинтересные доклады, сёгун тосковал – по лязгу стали, боевым крикам, жаждал ощутить бесподобное чувство эйфории сражения. Однако надо было разоблачить измену, поскольку Такэда, важнейший союзник, поставил условие: либо полное доверие, либо каждый сам по себе. И, как назло, главарь банды, Рыжий Змей, молчал! Никакие пытки не могли выудить из него ни слова. Кампаку Мотохайдус, который того пытал, рассказывал, что, попадая в руки мучителей, разбойник будто выпускал душу из тела. Его тело как бы принадлежало врагу, но мысли и душа – нет. Мицухидэ подтверждал, будто искусству ухода в Хиган без специального ритуала Кагасиро мог научиться у носатых горных демонов – недаром он звался Тэнгу. Пытки измучили его, он был на волоске от смерти, но говорить отказывался. Ёсисаду Хадзиме сердило мертвецкое молчание Змея, но более нервировало ожидание результата от Мицухидэ, которому он вопреки раскрытым перед хатамото планам вверил лишь ополченцев. Мотохайдус помог советом и тут – светлая голова! – в качестве костяка армии Мицухидэ предложил придать отряды Кендзо – мафиозный, и Зотайдо Лао – полицейский, но состоящий из бывших разбойников и ронинов. Вот у кого железная дисциплина – практически готовые самураи!
Йиро, узнав о том, что мастер Шуинсай не собирался брать его на испытания, не расстроился – знал, что не готов: после победы над ним Суа, путь к высокому дану был ему пока закрыт. Признаться, он обрадовался: тренировать группы учеников и жить дома – гораздо уютнее, безопаснее и веселее, нежели прозябать в горах, где орудовали бандиты. Что касалось Чонг-Ву, то Лао взял его своим заместителем, несмотря на поражение.
Когда у одних накапливались проблемы, у других не находилось совсем. Беззаботный Шиничиро по-прежнему продолжал пропускать тренировки. Когда соизволил прийти, то обнаружил маленького старика с тростью, в чёрных таби и широких штанах с белыми полосами, заложенных в складки на поясе, в кимоно с кружевными рукавами, удлинёнными и растянутыми, словно юката. Он сидел на скамейке и любовался садом. Его седая, точно пух, борода, охвачена коричневым кожаным ремешком у самого подбородка. Нос орлиный, голова овальная, как яйцо, загорелая, сморщенная, точно чернослив. На затылке и на висках – редкие жёсткие серо-белые волосы, образовавшие точно венок. На выпуклом темени сидела мохнатая родинка. Черты лица неподвижные, могли принадлежать и странствующему монаху и мастеру ниндзю-цу одновременно. Но всего больше этот старик походил на итимэ-кодзо, монашка-демона, что подкарауливает путников у дорог, даром что двуглаз.
– Старик, ты не заблудился? – уточнил Шиничиро, подойдя. – Нам не нужны ни садовники, ни слуги. Торговая площадь – в центре Эдо возле стены дворца. Проваливай отсюда, скамейка принадлежит парнишке Шини!
Испытующий взгляд старика, вмиг обратившийся на юношу, стал холоден, точно горное озеро, заставил поёжиться на месте. Птичьи глаза – чёрно-лиловые, как земля после дождя, расширились. Он протяжно свистнул.
В саду появились незнакомые ученики. Татуировки покрывали их плечи. На лбах темнели повязки, на которых изображались два иероглифа кровавого цвета, означавших «Затаившийся дракон» – символ столичного додзё мастера Кендзо.
– Двадцать ударов, – проговорил возмутившийся старик, и продолжил любоваться красивыми цветами.
– Эй, я не знал! – растерялся Шиничиро. И, перескочив через низкую изгородь сада, побежал к Йиро, что тренировал группу малышни.
Йиро всегда готов защитить друга, но тут воздержался: просто так ученики Кендзо никого бы не ловили. Растолкав толпу, рявкнув на Йиро, Шини хотел запереться на складе оружия. Морико, перегородив ему путь, встала в дверном проёме. Её лицо пылало от волнения, отражая борьбу противоречивых чувств. Согласно кодексу додзё, требовалось схватить и сдать провинившегося ученика мастеру, чтобы не создавать соблазн нарушения субординации, но если этим нерадивым юношей оказался Шини, что делать тогда?!
– Не заставляй применять силу! – пригрозил кулаком он. – Отойди, не то получишь!
Ученики разошлись по сторонам, очистив путь синюшным, в наколках, ребяткам Кендзо.
– Прости, Шини-доно, – глухо произнесла Морико, не отошла.
После наказания спина и ягодицы Шиничиро посинели, жутко болели. Не мог ни сидеть, ни лежать на спине. Заботливая Рёи приложила к больным местам компресс из лечебного раствора. Мазь сильно щипала – юноша, постанывая, сердился:
– Я им покажу! Кто мне Кендзо? Старик!.. Морико предала меня! Как могла? Ну, девка… Будет время – докажу им, из чего сделан. Докажу!..
Рёи пыталась успокоить Шиничиро, тот не унимался. Лёжа на животе, на жестковатом набитом соломой футоне, стучал кулаком по полу. Бросая огненные взгляды, от каких, казалось, могла запылать жаровня, он проклинал и старика Кендзо и Йиро, и Морико… и вообще всех, кого не страшно проклясть.
– Уйди от меня, женщина! Я – не слабак, – Шини отогнал служанку. – Сейчас встану и надаю им, как следует. Заберусь в дом Кендзо, припомню… где он живёт? У дяди Лао? – всхлипывал он, шмыгая носом. Не хотел плакать, но слёзы бежали.
«Воин не плачет, даёт лишь выход эмоциям в открытом бою» – одно из правил в додзё, которому юноша следовать пока не умел.
– Вот покажу им, покажу! – процедил Шиничиро, закрыв глаза. Почувствовал тёплую руку Рёи. Она гладила по голове. Не стал отгонять и кричать, успокаивался.
Глава 7
Острые пики пронзали небо насквозь, растворялась в синей дымке заснеженная горная извилистая цепь. Прохладные свистящие ветры гуляли по долинам, перенося опадающую листву с места на место. Плывя над бесконечной тёмной бирюзой дальних вод и сливаясь с бледным холодным небосводом, громоздились мрачноватые рыхлые тучи, одна на другую. Птицы оглашали безграничное пространство протяжными криками; осень и зима на вершины приходили раньше, чем на побережье.
С высоты птичьего полёта этот горный участок, ветвящийся ущельями, распадками, представлял собой обширную долину, заваленную пожелтевшей листвой, с тёмными бездонными пропастями да кривыми логами. «Страна ранней осени» как нельзя лучше приспособлена под изнурительные тренировки. Здесь, среди безлюдных огромных гор, заросших берёзами и соснами, измученных ветрами и дождями холмов со старой бамбуковой порослью, да изолированных от мира на века одиноких деревушек, хранивших допотопный уклад и неинтересных ни одному алчному феодалу, вырастали лучшие мастера рукопашного боя, способные, пожалуй, завалить любого тэнгу. Здесь, высоко в горах, в хмурых неприветливых лесах, в холодные дни и леденящие ночи, тела и души воинов закалялись, точно раскалённая сталь самурайского клинка. Буси крепли духом, «как цветочное вино в дорогом прозрачном сосуде, выставленное под лунный свет» – сказал бы Шиничиро. Да его не пригласили…
Одни воины прибывали в «Страну ранней осени», чтобы стать сильней и выносливей, светлей и крепче, а затем возвращались, откуда пришли. Другие – обретали второй дом на высотах, среди монахов ямабуси, постепенно, год от года, превращаясь в подобие яма-уба, третьи скрывались от правосудия в пещерах или в одиноких забытых деревеньках. В горы по традиции уходили умирать старики, не желавшие дожидаться, когда будут выставлены на смерть родственниками вон из жилищ – древняя традиция! Ямабуси были проводниками в горы устремляющихся к просветлению мирян, сюда, в горы, монахи относили поминальные записки и священные дары, что передавали умершим предкам крестьяне.
По старинной традиции, настоятели додзё рукопашного боя проводили здесь, в «Стране ранней осени», советы, соревнования, обряды посвящения и испытания мастерства высших данов, обменивались с монахами-воинами опытом и учениками, порой оставались навсегда, дабы прожить остальные годы в гармонии с миром.
В Японии трудно найти гору без храма на ней, принадлежащего синто или буддизму, или обеим религиям одновременно. И здесь, на горе Исикари, алея вратами тории, стоял небольшой синтоистский храм Дунгбен. С давних пор в храме проживал и священнодействовал монах по имени Бенйиро, что значит «наслаждающийся миром». Принимал у себя в дому Бенйиро всякий люд и разную нелюдь, и зверей и птиц. Докатывались сюда и бури мирских потрясений, но уже совсем на излёте – ободранными, полудохлыми от голода и страданий доползали сюда осколки мощных враждующих родов. Здесь самураи находили мир, через эти самые тории, врата, проводил их Бенйиро в совершенно иную реальность, где совсем не оставалось места былым разногласиям. В алтаре хранился древний пергаментный свиток – настолько древний, что настоятель Дунгбен боялся и смотреть на него – не то, чтобы притронуться к обветшалой коже. Свиток считался самым важным из многочисленных цукумогами, обитавших в храме – старые сандалии, часы, фонарь, чётки, халат для кимоно и зонтик.
Но, даже не заглядывая в писания, Бенйиро представлял себе, что содержалось в свитке. От пергамента того свет мудрой ясности и чистоты невидимо лучился, он наполнял окрестные горы, и в процессе медитации, раскрывающей сознание, просветлённый человек становился един со всем, что ни есть на земле. Бенйиро знал и любил эту местность – все горные виды с высоты, все ущелья, уводившие куда-то вниз, во тьму и беспокойство неурядиц. Он сам облазил все ущелья и туннели, ощупал каждый камень, приласкал каждое дерево, прикормил каждого демона.
С давних пор – когда так повелось, Бенйиро и не помнил – навстречу осени к храму Дунгбен поднимались группы людей из долин и с побережья. Они ненадолго вносили в размеренную жизнь Бенйиро забавную сутолоку – совсем как макаки, что обитают на деревьях вокруг озера Яро. Все эти люди во многом облегчали настоятелю уход за садом – таскали воду, мели дорожки, подрезали и пропалывали, собирали урожай, словом, помогали по хозяйству. А в свободное от работ время дрались. Случалось, и нередко, кто-нибудь из драчунов оставлял сию юдоль и отправлялся к праотцам.
Нынешняя осень была не исключением. Назвавшие себя Зотайдо два брата привели десятка полтора учеников. Постарше – их тренировал лысый человек с повадкой дракона-волка – жестокие бойцы, не слишком трудолюбивые, но выносливые, старательные. Шестеро помоложе – ярые, жёсткие, но не увидел в них Бенйиро жестокости. В них, молодых, ещё жива была восторженность детства, и красота природы им была ещё открыта.
Сами по себе горы – пространство, у которого необычная геометрия, оттого усталый человек с равнин скоро теряет чувство равновесия и у него кружится голова. Выше в горах труднее дышать, чем в низине. Организм быстрее устаёт, а оттого в движениях появляется несогласованность, неловкость. Кто преодолеет себя – приобретёт особую выносливость и сможет ориентироваться в режиме действий на повышенных нагрузках. Это качество превращает бойца в опасную машину убийства. И это единственное, чему мог научить Суа он, Зотайдо Шуинсай.
Тренировки начинались ранним утром. Не особенно изнуряющие, ведь впереди ещё целый день хозяйственных забот. В основном Шуинсай гонял учеников по пересечённой местности, учил ориентироваться в пространстве. Вечером же преподавал молодым бойцам тактику синоби – необычную для додзё Ампаруа, где ребятишек обучали только боевым навыкам буси, хоть и называли «ниндзя» – ради прилежания. Ночь была короткой передышкой и опять на ранней заре – подъём, пробежка и недлинный ритуал «вдыхания света» с благодарностью Аматерасу.
Со склона сквозь чахлую высокогорную поросль едва виднелся далёкий хмурый берег Восточного моря. Мастер Шуинсай, постояв немного и напрасно поискав глазами Ампаруа, вдохнул чистого похолодевшего воздуха, спустился в распадок и сел на листву, поджав под себя ноги. Завязал глаза, прислушался: только шум «прибоя», создаваемый собственным кровотоком, да горный унылый ветер… да близкий шорох за колючим кустарником за спиной! Перестав улавливать шорох, он резко отклонился назад, лёг на спину и поймал ногу Суа – в который раз атака в прыжке не вышла. Вскрикнув от боли, девушка упала в листву. Шуинсай снял повязку и строго заметил:
– Изучи местность перед боем. – раз… Никогда без отвлекающего манёвра не прыгай на медитирующего ниндзя, тем более, на мастера! – два.
– Да, учитель, – поднявшись, покорно ответила Суа. И приготовилась отжиматься на пальцах.
– Два круга вокруг того березняка с ношей из камней, – махнул рукой он, подозвав невысокого худого корейца. – Пак, проследи, чтоб до захода солнца Суа вернулась в деревню Хайкан. – Утром продолжим.
– Да, сэнсэй. – Суа выглядела – само почтение.
– Сэмпэй… – строго поправил мастер. – Не доберёшься вовремя в деревню, не получишь еды.
Паку не пришлось выдвигаться на поиски Суа. Девушка прибежала на закате, стесав коленки и локти – падала не раз и ушибалась о валуны. Ничего себе, правда, не вывихнула, не сломала. Выбилась из сил, болели мышцы, ломило кости, подкашивались натруженные ноги, сипело горло. Отдышалась и успокоила бешено колотящееся сердце она нескоро – никогда Кендзо не гонял её, принцессу, столь жестоко! Суп из морских водорослей и два небольших рисовых колобка с начинкой из окуня показались ей божественным кушаньем. Но перед ужином принцесса, босая, ещё принесла несколько вёдер воды и развела огонь. Она сердилась на саму себя, но терпела – только бы ежедневно видеть Шуинсая…
Накрывшись оленьими шкурами, Шуинсай, Суа и ещё несколько учеников, трое юношей и две девушки, сидели вокруг костра около огромной хижины, что предоставил им Бенйиро. Пили горячий бульон и молчали. Костёр потрескивал, время от времени, когда подбрасывали хворост, выстреливал рубиновыми искрами. Золотистый мерцающий свет играл на задумчивом лице мастера, переливался позолоченной сталью на седеющих висках. Ученики выжидающе смотрели на него. Суа, расправила плечи, вздохнула. Оборвав гнетущую тишину, Шуинсай заговорил:
– Задача, в общем, несложная. Вы должны пройти дистанцию по ущелью и лабиринт туннелей. Каждому дадут небольшой кусок карты с маршрутом, на карте указаны места расположения трофеев – нэцкэ.
– Что за нецики такие? – поинтересовалась Маи, яркая и смелая красавица. – Как их носят?
– Это такие застёжки на пояс… со старой родины. – Пояснил Шуинсай. Он показал висевший у него на поясе кисет, перехваченный шнурком. Узел шнурка был спрятан внутри небольшой костяной безделушки, изображавшей радующегося жирного монаха.
– Как живой! – позавидовала девушка. – А можно будет такую оставить себе?
Шуинсай покачал головой, продолжая инструктаж.
– Лао по шее надаёт – он сам вырезает нэцкэ, нервы лечит; всегда берёт их с собой на испытания и сам расставляет. Попросите хорошо – может, и подарит… В общем, так. Соберёте и принесёте трофеи в храм – значит, прошли испытание. Но! Понадобится выносливость, способность мгновенно ориентироваться и безупречная реакция. Страховки не будет, не надейтесь. Больше скажу: вам нужно опасаться учеников Лао. Сами видите – дядьки взрослые, серьёзные, злые. Служили в войске. Разбойничали. Хуже того – учились у Лао. Поэтому никто из них не постесняется убить вас, чтобы отнять кусок карты с отметками трофеев или вашу добычу. И никто не станет их за это карать, потому что испытание – игра со смертью. Вам придётся опасаться и друг друга, потому что сдавший трофеев больше всех – быстр, осторожен, удачлив, умел. Обладающий этими качествами получает пояс высшей ступени, а это учитывается при назначении мастером в додзё или на должность в полиции и армии императора.
Он говорил холодно и отрешённо, глядя расширенными глазами в огонь костра.
– Можно отказаться сейчас или никогда. Вы достаточно взрослые, чтобы выбрать путь в жизни. Когда-то ваши родители выбрали свою стезю. Они точно так же решали, остаться на пути воина, или сойти, ведь добывать пропитание можно по-разному: крестьянским трудом, ремёслами, или торговать… Теперь настало время думать вам.
Ученики оживлённо заговорили, закрутили головами. На лбу юношей проступила испарина, бросило в холодный пот. Они пытались сохранить спокойствие, скрыть тревогу под маской уверенности. Но тщетно – напряжение и невольные движения руками выдавали. Девушки озадаченно озирались по сторонам: умирать не хотелось. Бросали вопрошающие взгляды на парней, но те, замкнувшись, старались не смотреть им в глаза. Взгляды одних потупились, а у других – вспыхнули искрами, но никто не отказался. Их было пятеро, не считая Суа, и каждый давно вынашивал честолюбивую мечту – стать мастером, прекрасно понимая, что чувства не должны взять верх над целеустремлённостью.
– У одного из вас, – оглядел Шуинсай девушек и юношей, – появится комната в трёх додзё и собственный отряд учеников. А ты, Суа, старшая из всех, пока думай. Если тебе не нужно место мастера, тогда что держит тебя?
Под проницательным взглядом учителя она поёжилась… нахмурилась.
– Я уже подумала, сэмпэй, не нужно снова и снова повторять, – недовольно ответила девушка, скинув оленью шкуру с плеч на землю. Решительности ей было не занимать.
– Итак, – промолвил Шуинсай, кивнув. – Утром взойдём на Исикари в храм Дунгбен, чтобы просить богов о благосклонности, а оттуда сразу же…
Раздалось ритмичное цоканье, будто конь бодро шёл по горной дороге. Вскоре возле костра появился бородатый старик в мешковатой одежде, и штанах, плотно обмотанных до голени. Сбросив со спины связанный верёвкой хворост, он проворно подхватил его, наклонившись. Стало заметно: он гораздо ниже ростом, чем выглядел – стоял на высоких гэтта. Шуинсай позвал, предложив выпить горячего.
– Посидите с нами, Бенйи-сама! Всё в заботах, всё вы где-то пропадаете. Нынешней осенью мы встречаемся, кажется, в третий раз. Даже поговорить не удаётся.
– Наверное, четвёртой встрече, Шуи-сан, вовсе не бывать, – улыбнулся монах, потряс бородой.
– Кто знает, дорогой, Бенйи-сама, кто знает? – развёл руками мастер, поднявшись. – Хотя… – Шуинсай иронично улыбнулся. – В прошлый раз вы задавались этим же вопросом!.. А, по-моему, выглядите великолепно.
Настоятелю шёл девяносто третий год.
– Не так уж, Шуи-сан! Здоровье не то, что прежде, – признался он грустно. – Кашель душит – порою так, что до земли сгибает… – выйдя на свет костра, старик испытующе оглядел компанию учеников, приятно удивлённых знакомством.
Есть люди на свете, которым стоило перешагнуть особую точку во времени, как возраст переставал влиять на внешний вид. Сей период миновал и настоятель храма Дунгбен. На вид ему – не больше семидесяти. Но руки – жилистые и крепкие, толстые в запястьях, как ствол бамбука, полусогнутые, с лёгкостью держали охапку хвороста. Плечи старика – широкие и покатые, а сам он грузный и чуть сутулый, а шея прямая и мощная, бычья. В ушах, несоразмерных лицу, сверкали чистым янтарём круглые серёжки.
– На здоровье жалуетесь, а хворост собираете охапками! – обронил Катсу, сидящий рядом с Маи. Шуинсай зыркнул на него, невежу.
– Хи-хи-хи… – Бенйиро ничуть не обиделся. Вытянул ветку из принесённой им кучи и подбросил в костёр, взметнув искры. – То уже не старые ноги носят меня, а душа. Душа-то не ходит по горам, усталости не знает. Душа-то к миру прилежит, который настоящий. А этот мир – всё тут нам только кажется: горы, ветер, холод, далёкое или близкое, красивое или безобразное. Я скоро совсем уйду туда, где свет неразличения.
– Как ску-учно! – Маи надула губки.
– Бенйи-сама, – любознательного Катсу зацепило что-то в словах монаха. – Если всё здесь иллюзия, почему бывает больно, когда случайно, не глядя и не ожидая, обо что-то ударишься? Мы же не видим того предмета, что в нас летит – значит, не порождаем иллюзий.
– Твоё сознание думает, что оно ограничено лишь тем, что видит сию минуту. Это иллюзия омрачённости. – Монах старался объясняться предельно конкретно. – На самом деле твоё сознание безгранично, и оно – не «твоё», оно общее для всего мироздания. Иллюзии порождает само Сознание Мироздания, которое целиком в тебе не помещается, и потому появляется ограниченность – ты сознаёшь себя отдельным от всех существом.
– И то, что мы здесь сидим у костра – иллюзия? – Катсу «несло».
– Конечно, – утвердительно кивнул монах. – Ты видишь не всё и не всех, так сказать, «присутствующих»… Вот ты видишь, например, белую крысу? Нет? А крыса тут!
Бенйиро протянул руку по направлению к Катсу – на раскрытой ладони монаха уютно устроился белый комочек.
Было так: много лет назад в пристройке-складе храма Дунгбен завелись крысы. Бороться с хвостатыми безобразниками старик не стал – Дайкоку рассердится, ведь если бы крысы не прогрызали дырочки в его мешке, волшебный рис не просыпался бы людям в руки достатком и богатством. Перенеся мешки в хижину, залатал их, оставлял на складе горсточки риса и проса. Крысы рис съедали в первую очередь, а просом лакомились неохотно. Вскоре корм кончился, грызуны постепенно перебрались в дом – старик выделял им маленькие порции каждый день, наблюдал. Они настолько привыкли кормиться под его присмотром, что потом не показывались, если тот отсутствовал. А когда находился рядом, аппетит у крысок был отменный и настроение – прекрасное: они, чувствуя добрую ауру кормильца, дружно жили и весело попискивали под печью.
Бенйиро привязался к ним, дал имена. Пятнистого звали Киёши, он долго спал и гулял только ночью; тёмно-коричневого – Риота, он, толстый и нахальный, играл в догонялки с братьями и пищал тоньше других, а белого, как молоко, да худенького, шустрого – Сява.
Смешно сказать, эти трое по характеру были копиями сыновей Бенйиро! Когда становилось грустно, одолевала тоска по детям, отправившимся со старым Уэсугой, ещё до нынешнего Ёсисады Хадзиме, воевать на «Острова непокорных», он разговаривал с крысками, изливал им душу. Бенйиро чувствовал при этом, что разговаривает с родными детьми – не только чувствовал, был уверен в том, что неспроста такое совпадение обнаружилось в его стариковской жизни… И они, его сыновья, вытаскивая острые бледно-серые от пыли и золы мордочки из-под печи, шевелили усами и выходили. Сява любил старика не только из-за обильного угощения, но и нравилось ему спать на оленьей накидке, в которую хозяин заворачивался на ночь. Белый крысёныш по-настоящему доверял настоятелю и не боялся выбираться из укрытия даже днём.
Жена старика, пусть ей на райских кущах Ракуэна ложе будет осыпано лепестками сакуры, не понимала дружбу с крысами. Она, женщина добрая, испытывала отвращение к голохвостым – в прошлой жизни, наверное, была мышкой, а ведь мыши с крысами не ладят… Иногда кто-нибудь из сыновей-крысят требовал обеда или ужина раньше времени, выбегал из-под печи и носился по полу хижины. Тогда она сердилась: кричала и визжала одновременно. Как-то пустила в дом кота. Одного хвостатого гостя кот задушил, двоих – напугал. Старик понял: их сын погиб… Бенйиро пару раз наградил жену оплеухой, загрустил. Прогнав кота, ждал. И дождался… Вернулась белая крыса.
Рин, жена Бенйиро, умерла от продолжительной неизлечимой болезни, и Сява-сан мирно жил со стариком уже сорок лет.
– Столько не живут, – громко сказала Суа. – Крысы, – добавила она, поймав на себе недоумевающие взгляды товарищей. До них начинало доходить, что именно Суа сказала: «старик Бенйиро – лжец»!
Сява злобно вытаращил на Суа чёрные бусинки, шевельнул усами.
– Хи-хи-хи, – старец закатился тоненьким смешком. Поднёс крысу к себе, накрыв рукавом кимоно, и тут же развёл обе руки в стороны. Суа вскочила, как ужаленная – из-за пазухи у принцессы выпала… белая крыса.
– Сява-тянь, сынок, поди ко мне, – под общий хохот позвал монах. Крыс вальяжно шествовал мимо костра к Бенйиро. – Сява-сан не простая крыса, он – хэнгэ, демон.
Погрызенной головкой сыра желтела луна. Серебряные крошки звёзд сияли в небе сквозь тонкую прослойку бледных облаков, похожую на газовую ткань. Звёзды отражались на дрожащей поверхности воды небольшого высокогорного озера Яро. Из него ученики Шуинсая днём черпали воду вёдрами и заливали в систему бамбуковых трубок, которая доставляла её в бассейн у хижины, где сейчас для них готовилась общая баня.
В середине просторной комнаты располагалась каменная печь с котлом, в который изливалось несколько трубок. Дым поднимался свободно вверх и выходил из отверстия в высоком потолке. Вокруг печи было просторно. Пол, устланный шкурами, мягкий, точно шерстяной ковёр. Места на шкурах старик отдал гостям, а сам предпочёл циновку.
Котёл закипал медленно, но его хватало, чтобы долить кипятком большую ёмкость для общей бани. И взрослые, и подростки без различия пола – раздевшись, мылись в ушатах, а после степенно забирались в сэнто, горячий парящий бассейн и устраивались на приступке, окунаясь по плечи. Самураи ничуть не опасались «потерять лицо» – мечи явно мешали, и они снимали оружие. Суа, по идее, совсем не имела права показываться перед низкорождёнными без одежд, но тут ситуация позволяла: принцессы Ямато могли принадлежать божествам как жрицы, но не заниматься боевыми искусствами!.. Поэтому раздеться и голышом влезть в общую баню уже не казалось Суа таким уж невозможным делом. В конце концов, она ведь ни с кем не целуется – чего тут неприличного! К тому же вместе со всеми – мужчинами, мальчиками и девочками – в бассейне расслаблялся и её Шуинсай…
