Текст книги "Сочинить детективчик"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава шестнадцатая. НАРИСУЙ СЕБЕ СМЕРТЬ

Сенсационное сообщение о таинственной смерти знаменитого писателя Незванского, не вызвавшее заметной волны в России, постепенно докатилось до Нью-Йорка и спровоцировало очень бурную реакцию у человека, для которого Незванский был таким же проклятием, как для Леонтьева и Паши Акимова, – у писателя Эдварда Туполя.

В середине января позвонил главный редактор «Российского курьера»:

– Валерий Николаевич, не могли ли вы ко мне подъехать? Есть интересная идея.

– Володя, всегда к твоим услугам. Коньяк «Суворов» будет?

– «Суворова» не будет, кончился. Мне присылали его из Тирасполя. Сейчас им не до того. «Хеннесси» устроит?

– Почему нет?

– Ну, я рад. Честно сказать, боялся, что вы даже не станете со мной говорить.

– Почему? – удивился Леонтьев.

– Из-за истории с пресс-конференцией Незванского.

– Да брось ты. Я же все понимаю. Жизнь такая: делаешь не то, что правильно, а то, что нужно.

– Тогда до завтра…

Главный редактор «Курьера» встретил Леонтьева радушно, с некоторым смущением признался:

– Вы родили у меня комплекс. Иногда что-нибудь сделаю, а потом думаю: а как я буду выглядеть в новом романе Леонтьева? Честно говоря, не всегда комильфо. За историю с пресс-конференцией мне стыдно. Когда я принимал «Курьер», я сказал: цензура будет только одна – наша совесть. Пока свобода слова есть в нас, она есть и в России. Рынок рынком, а совесть все-таки надо иметь. Без нее наша профессия превращается в проституцию. За роскошь иметь совесть приходится платить. Даже материальным благополучием «Курьера». Какой-то козел диктует нам, что печатать, а что не печатать. Рекламы он нам не дастДа подавись ты своей рекламой! Сдохнет «Курьер»? Значит, сдохнет. Но подстилкой ни у кого не будет! Как-то не улыбается мне быть в новом романе Леонтьева приспособленцем к подлым временам. А они подлые, Валерий Николаевич, и становятся все подлее.

– Не расстраивайся, Володя, они всегда такие. Не мной сказано: «Бывали хуже времена, но не было подлей».

– Я вот зачем вас побеспокоил, – перешел он к делу. – Сейчас приедет Эдвард Туполь. Знаете его?

– Слышал.

– До него дошла информация о смерти Незванского. И о его воскрешении. Очень эта история его возбудила, даже прилетел в Москву. Идея у него такая: поехать в Гармиш-Партенкирхен и взять у Незванского интервью. Подробное, с творческим методом, с творческими планами и все такое. Вполне уважительное. А потом дать интервью с комментарием Туполя и с рассказом о пресс-конференции. Каждое слово Незванского будет звучать дешевым фарсом. И если даже после этого читатели не увидят, что их любимый автор пройдоха и жулик, тогда не знаю, чем можно их убедить.

– Неплохая идея, – одобрил Леонтьев. – При чем тут я?

– Вы и поедете к нему. С прессой он отказывается встречаться. С коллегой-писателем встретится…

– Эдвард Анатольевич Туполь, – сообщила секретарша.

– Просите.

Туполь оказался сухощавым человеком с острым носом, с острым лицом, с седыми волосами, всклокоченными так, будто он только что встал из-за письменного стола, за которым мучительно искал слова и в отчаянии лохматил волосы. Энергия так и била из него, искала выхода. Ему даже трудно было сидеть на месте – так и норовил вскочить и забегать по кабинету.

– Знакомьтесь, Эдвард Анатольевич, – предложил Володя.

– Незванский, – представился Леонтьев.

– Как Незванский? Какой Незванский? – озадачился Туполь. – А, понимаю. Вы тоже Незванский? У меня такое чувство, что все писатели России стали Незванскими. Я видел уже человек десять.

– Я – больше.

– Валерий Николаевич Леонтьев писатель, – подсказал Володя.

– Что вы написали? – живо заинтересовался Туполь.

– Семь романов Незванского. Четыре один, три с соавтором. Не читали?

– Я это говно не читаю! Извините. Ваши романы, возможно, не говно. Но от одного этого имени мне блевать хочется.

– Я рассказал Валерию Николаевичу о вашей идее…

– Он, конечно, согласился?

– Этого я не успел спросить. Как вы насчет того, чтобы прокатиться в Германию?

– Никак.

– Почему? – удивился Володя. – На халяву!

– Мне это неинтересно.

С тех пор, как границы открылись и трудности остались только с деньгами, зарубежные путешествия потеряли для Леонтьева притягательность. В советские времена он побывал с писательскими группами в Египте, в Венгрии, в ФРГ, в Болгарии. В постсоветские слетал с женой в Турцию, в знаменитую Анталью. Когда он рассказывал, что был в Турции, у него все время возникало такое чувство, будто он слегка врет. Никакая это была не Турция, а так, что-то среднеарифметическое от европейских курортов. Даже вышколенная обслуга была мало похожа на турок. Жене понравилось: можно вставать из-за стола и ни о чем не думать, все включено. Леонтьеву не понравилось: слишком жарко, слишком тесно. Пару раз съездил в Болгарию, где выходили его книги, с болгарским издателем наполнил воздухом много бутылок «Солнцева бряга» – так болгары называют выпивку. У русских – осушить бутылку, у болгар – наполнить воздухом. А больше никуда не тянуло.

Тащиться в Гармиш-Партенкирхен посреди зимы, бросать идущую к концу работу – ради чего?

– Валерий Николаевич, а ведь вы не можете отказаться, – сказал главный редактор «Курьера». – Вы запустили утку о смерти Незванского, вы обнаружили подставу на пресс-конференции…

– Так это были вы? – закричал Туполь. – Гениально! Поздравляю! Гениально! Я бы до такого не додумался!

Он вскочил с места и долго тряс Леонтьеву руку.

– Оказывается, еще есть в России честные писателиОказывается, еще есть свободная журналистика! НезависимаяПринципиальная! Я стал лучше думать о России!

– Эдвард Анатольевич, мы очень за вас рады. И за Россию тоже рады. Валерий Николаевич, неужели даже после этого вы можете сказать «нет»?

– Могу.

– Вас не смущает, что вы лишите писателя Туполя остатков оптимизма?

– Меня смущает, что в этой чертовой Германии я простужусь. Мне это надо?

– Я вам сказал, что иногда думаю о том, как буду выглядеть в вашем романе. А как вы будете выглядеть в романе, если его вздумаю написать я? Сказать?

– Змей ты, Володя, – тяжело вздохнул Леонтьев. – Ладно, уговорил. Но один не поеду. Только с соавтором – с Пашей Акимовым.

– Так-то лучше, – одобрил Володя. – С двумя российскими писателями он уж никаких не откажется встретиться.

– Кто такой Акимов? Зачем нам Акимов? – почему-то забеспокоился Туполь. – Владимир Георгиевич, в чем дело? Про Акимова мы не договаривались.

Володя объяснил:

– У «Российского курьера» денег на заграничную командировку нет. Эдвард Анатольевич согласился финансировать поездку.

– Да, согласился, – подтвердил Туполь. – Шестьсот евро меня не разорят.

– А тысяча двести евро разорят? – спросил Леонтьев.

– Я не самый бедный человек в Америке. Но далеко не самый богатый.

– Интересно было с вами познакомиться. Пойду я, Володя, – сказал Леонтьев, вставая. – Приятно было увидеть, что ты в форме.

– Вы куда? – спросил Туполь.

– Домой. Нужно поторопиться, а то попадешь в самый пик.

– Но мы еще ничего решили!

– Так решайте.

– Согласен. Где наша не пропадала. Тысяча двести евро – хорошие деньги. Но чего не сделаешь, чтобы очистить русскую литературу…

– Умеет считать, – заметил Володя, проводив Туполя и доставая из книжного шкафа бутылку «Хеннесси». – Если мы уничтожим Незванского, тиражи его книг подскочат. Теперь можно и выпить.

– А ему – пожалел?

– Он не тот человек, с которым приятно пить коньяк. Будем здоровы!

– Неплохо, но до «Суворова» далеко, – оценил Леонтьев выпивку. – Хочу сделать тебе небольшой подарок. Не знаю, правда, обрадует ли он тебя.

Он положил на стол ксерокопию статьи «Таинственный Незванский: миф или реальность?», которая так и не пошла в «Курьере». После разговора со Смоляницким, прерванного известием о смерти Коли Скляра, он попросил секретаршу скопировать статью, чтобы дома ее внимательно прочитать. Зная о доверительных отношениях шефа с Леонтьевым и не подозревая никакого подвоха, она охотно выполнила просьбу.

– Узнаешь?

Володя нахмурился:

– Откуда у вас эта статья?

– Сделал копию в «Парнасе». А вот откуда у них – большой вопрос. Смоляницкий проговорился, что заплатил за нее шестьсот долларов. Вопрос даже не в этом. А в том, получил ли Смоляницкий статью до того, как ты ее решил не печатать, или после.

– Петрова! – бросил главный редактор в интерком.

– Вызывали? – появился в дверях молодой журналист в спецназовской разгрузке.

– Дай-ка твою ксиву.

Петров протянул ламинированную карточку, какие давно уже заменили солидные, в красном сафьяне, с золотым тиснением редакционные удостоверения. Володя сунул ее в бумагорезательную машину и нажал «старт». Машина хрюкнула и превратила карточку в лапшу.

– Что это значит? – побледнев, спросил журналист.

– Ты уволен.

– За что?!

Главный швырнул ему статью:

– Вот за что.

– Но вы же решили ее не печатать! Я работал? Работал. Выходит, бесплатно?

– Если через пятнадцать минут ты еще будешь в редакции, я лично обзвоню все издания, и тебя не возьмут даже в «Вестник московского водоканала». Пошел вон!

Володя наполнил стопари и расстроенно сказал:

– Ну что за времена, Валерий Николаевич?! Если он так начинает, чем же закончит?! Растим подонков, а потом удивляемся: почему везде одни подонки?..

* * *

Известие о том, что им предстоит поездка в Германию, Пашу Акимова обрадовало. Он уже вполне оклемался после нападения, сошли синяки, отросла бородка. Только переносица была еще чуть припухшей и немного кривой.

– Как у бывшего боксера, – прокомментировал Леонтьев. – Штамп, но в отношении тебя точный.

– Очень вовремя, – снова и снова возвращался Паша к поездке. – А то у меня уже совсем глаз замылился. Смотрю на текст и не понимаю: то ли ничего, то ли полное говно. И самое главное: мы наконец-то увидим Незванского. А то он уже преследует нас, как тень отца Гамлета!..

Они увидели Незванского. Впечатление было настолько ошеломляющим, что они обрели дар речи только на автовокзале Гармиш-Партенкирхена в ожидании экспресса до Мюнхенского аэропорта.

* * *

Первые смутные подозрения появились у Леонтьева, когда он увидел дом, в котором жил знаменитый писатель. Это был блок с отдельным входом в длинной двухэтажной постройке на окраине городка, вдали от центра с шикарными отелями, конференц-залами, дорогими магазинами и толпами туристов, любителей горных лыж и сноуборда. Дом, как и все дома в Германии, был чистенький, ухоженный, но явно бедный, чтобы не сказать убогий, по сравнению с соседними коттеджами и особняками. В Германии такое жилье называют социальным и выделяют неимущим. Кем-кем, а неимущим Незванский не был, даже если получал всего по три тысячи долларов за роман.

На звонок вышла высокая сухопарая фрау весьма почтенного возраста, но, как все немецкие пожилые женщины, подтянутая, аккуратно причесанная, тщательно одетая.

– Мэй вир… то есть, мЈген вир герр Незванский зеен? – путая английские и немецкие слова, проговорил Акимов.

– Из России, что ли? – спросила фрау.

– Я, я, – закивал Паша, – То есть, да. Из Москвы.

– Вы кто?

– Писатели. Я Акимов, мой коллега Леонтьев. Мы хотели бы видеть Евсея Фридриховича.

– Подождите, я сейчас.

Дверь закрылась.

– Не понял, – сказал Паша.

Минут через пять фрау вышла. Она была в тяжелом зимнем пальто с каракулевым воротником, от которого, как нафталином, пахнуло 50-ми годами прошлого века.

– Пойдемте.

Минут через десять окраинные дома отступили, по одну сторону потянулась чугунная литая ограда, по другую – стеклянные оранжереи и гранитные мастерские с выставленными перед ними образцами стел и надгробных памятников, пока еще безымянных и без дат.

– «Фридхофштрассе», – прочитал Акимов название улицы. – Это же улица Кладбищенская. Куда мы идем?

– А ты еще не понял? – спросил Леонтьев.

Вслед за фрау они прошли по центральной аллее кладбища, тщательно расчищенной от снега, свернули в боковую аллею. Возле невысокого черного камня фразу остановилась, варежкой смела с надгробья снег.

– Вы хотели увидеть Незванского. Смотрите.

На камне было выбито:

«Ewsey Fr. Neswanskiy.

1930–1996».

* * *

Когда Леонтьев выложил на стол главного редактора «Российского курьера» с десяток цветных снимков, сделанных «мыльницей» Паши Акимова, тот только головой покачал:

– Ну и делаА мы на бедолагу грешили. В каком году он помер? В 96-м? Даже не успел покупаться в лучах славы!

– И в золотом дожде, – подсказал Леонтьев.

– Да, и в золотом дожде. Это особенно обидно.

Эдвард Туполь, тотчас примчавшийся в редакцию, растерялся:

– С кем же я судился? С кем я столько лет боролся? Проклятый сукин сын!

– Побойтесь бога, Эдвард Анатольевич, – укорил Володя. – Вы боролись с тенью. Незванский ни при чем. Если он следил за вами с небес, его это здорово веселило.

– Он там веселился, а я землю носом рыл! Тратился на адвокатов, прилетал в Москву! Знаете, сколько стоит билет только в один конец? Восемьсот баксов! Ну, подлая натура! Ну, мерзавец!

– Успокойтесь, – прикрикнул Володя. – Сядьте и успокойтесь. Займитесь делом. Валерий Николаевич хочет отчитаться за командировку.

– Билеты на самолет, автобус-экспресс, счета в гостинице, – выложил Леонтьев квитанции. – И по сорок евро суточные. Остаток – сто шестьдесят евро. Держите.

Туполь сунул деньги в карман, спохватился:

– По сорок евро суточные? Не жирно?

– Такая ставка установлена правительством за загранкомандировки, – сухо проинформировал Володя.

– Не хило живут в России командировочные!.. Извините, я перенервничал. Как теперь давать материал?

– Никак.

– Что значит никак? – поразился Туполь.

– Никак значит никак. Мы не будем об этом писать.

– Но почему?!

– Речь шла о конфликте между двумя литераторами. Мы решили вмешаться. Сейчас речь идет о споре хозяйствующих субъектов. В такие споры мы не вмешиваемся. На это есть арбитраж, суд.

– О чем вы говорите? Какой я, к черту, хозяйствующий субъект?!

– Вы – маленький. Незванский – большой. Размер не имеет значения.

– Но это же афера! Вы что, не понимаете? На ваших глазах разворачивается грандиозная афера!

– На наших глазах все время разворачиваются грандиозные аферы. МММ, ГКО. О них мы знаем. А сколько таких, о которых не знаем? Мы не можем в них влезать. Для этого у нас нет ни сил, ни средств.

– Несчастная Россия! Проклятая богом страна! Как была рабской, так и осталась! А русская литература? Вы подумали о русских читателях?!

– Такие читатели. Насильно их никто не заставляет читать Незванского. Все, Эдвард Анатольевич, закрыли тему.

– Зачем же я посылал ваших людей в Германию? За что платил?

Из лежащих на столе снимков главный редактор выбрал тот, где был могильный камень с надписью «Ewsey Fr. Neswanskiy», и протянул Туполю:

– Вот за это. Повесьте у себя над письменным столом. Смотрите на него и повторяйте: «Я победил». Вы, в самом деле, победили. Ваш оппонент мертв, вы живы. Это ли не победа?

– Ну вот, Валерий Николаевич, нашими общими стараниями одним ненавистником России стало больше, – проговорил Володя, когда Туполь наконец ушел. – Как этот эпизод будет отражен в вашем романе?

– Не знаю, – ответил Леонтьев. – Нужно подумать.

– Кстати, все забываю спросить. Над чем вы сейчас работаете?

– Да так, сочиняем детективчик.

– Название уже есть?

– Есть.

– Какое?

– «Нарисуй себе смерть».

– Между нами, Валерий Николаевич, – проговорил журналист, когда Леонтьев уже уходил. – Незванский – он, в самом деле, того?

– Чего?

– Ну, помер. Или это ваша очередная хохма?

– Помер? – изумился Леонтьев. – О чем ты говоришь? Незванский вечен!..

* * *

«Протокол следственного эксперимента:

Я, следователь Таганской межрайонной прокуратуры, Авдеев Д. Л., при участии старшего оперуполномоченного МУРа майора МВД Мартынова Г. В., а также экспертов-криминалистов Кошкина В. В. и Дьячкова М. А., в присутствии понятых Лапина А. Н. и Бурковой А. С., произвел в квартире № 35, дом 20 по ул. Большие Каменщики следственный эксперимент, о чем в соответствии со статьями 141, 182 УПК РФ составил настоящий протокол.

Цель эксперимента:

1. Установить, слышала ли и могла ли слышать свидетельница Лошкарева М. А., проживающая в квартире № 36 в доме по вышуказанному адресу, звук выстрела, явившегося причиной смерти Егорычева К. И., проживавшего в квартире № 35, смежной с квартирой Лошкаревой М. А.

2. В случае положительного ответа на первый вопрос попытаться установить точное время выстрела.

Свидетельница Лошкарева М. А. показала, что вечером 19 января услышала из соседней квартиры такой звук, будто упало что-то тяжелое. Она собиралась зайти к соседу Егорычеву К. И. и спросить, что у него упало, но не захотела пропустить программу „Время“, которую регулярно смотрит более тридцати лет.

Лошкарева М. А., 1925 года рождения, участница ВОВ, в прошлом полковник медицинской службы, инвалид первой группы, страдает сильной близорукостью (-12), но утверждает, что со слухом у нее все в порядке. Ее квартира и квартира Егорычева разделены капитальной стеной. Вызывало сомнения, что свидетельница вообще могла что-либо услышать.

В ходе следственного эксперимента в квартире Егорычева были произведены три выстрела из пистолета „Таурус“ с использованием устройства для пулеулавливания. Участники эксперимента следователь Авдеев и майор Мартынов с понятыми находились в момент произведения выстрелов в квартире Лошкаревой М. А. и фиксировали ее реакцию на звук выстрелов. Во всех трех случаях свидетельница подтвердила, что именно такие звуки она слышала вечером 19 января.

Третий выстрел был произведен в тот момент, когда начала звучать музыкальная заставка программы „Время“. Свидетельница Лошкарева М. А. уверенно заявила, что точно этот звук и точно в это время она слышала в тот вечер.

Проведенный следственный эксперимент позволяет с большой степенью уверенности предположить, что выстрел, ставший причиной смерти Егорычева К. И., был произведен 19 января в 21 час 02 минуты.»

Следователь Таганской прокуратуры Авдеев Д. Л.

* * *

Всякий раз, когда Мартынов входил в следственный изолятор «Матросская тишина», у него появлялось ощущение, что он переступает границу, разделяющую два мира. Один мир был Москва, суматошная, бестолковая, часто утомляющая и раздражающая многолюдьем. Другой мир был мир СИЗО, угрюмый, как кладбище, невидимо присутствующее в теле города, со своим бытом в переполненных камерах, с перегороженными решетками гулкими коридорами, с лающими приказами контролеров. В первом мире о втором знали, но знание это было знанием вообще, как люди знают о болезнях и смерти, никак не соотносят это знание с собой, отторгают его от себя.

Ожидая в комнате для допросов, когда доставят подследственного Рогова, Мартынов думал о том, что не худо бы организовать регулярные экскурсии москвичей и гостей столицы по следственным изоляторам, как по Красной площади и Воробьевым горам. Как знать, не изменится ли после этого взгляд на обычную жизнь, не станет ли меньше взаимного раздражения и мелких обид, отравляющих будни, заставляющих забыть, какое это счастье – быть свободным? Просто свободным. Идти куда хочешь, делать что хочешь, смотреть на красивых женщин.

На Рогове уже лежал знак тюрьмы. Он был, как обычно, выбрит до синевы, аккуратно причесан, никакой небрежности в одежде. Но тюрьма уже давила на его плечи, гнула к земле, делала угрюмым, настороженным взгляд.

– Садитесь, Алексей Вениаминович, – предложил Мартынов. – Я хочу вернуться к вечеру 19 января. Вы вошли в дом на Больших Каменщиках в 20.15, вышли в 20.40. Это отметил консьерж. Двадцать пять минут вы разговаривали с Егорычевым. О чем?

– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.

– Вы сказали неправду. В целом, я примерно представляю, о чем шел разговор. Ольга ввела меня в курс дела.

– Ольга? – переспросил Рогов. – Какая Ольга?

– Анжела. Жена французского дипломата. Ее настоящее имя Ольга.

– Вы ее нашли?

– Да.

– Что она вам рассказала?

– Все.

– Если вы все знаете, зачем спрашиваете?

– Не знаю, всего лишь предполагаю. Хочу услышать это от вас.

– Я не желаю об этом говорить!

– Что ж, имеете право. – Мартынов открыл тоненькую папку, которую принес с собой. В ней был один-единственный листок. – Следователь Авдеев поручил мне объявить постановление, которое он вынес после следственного эксперимента, проведенного в квартире Егорычева. Вы ушли из дома в 20.40. Выстрел в квартире Егорычева раздался в 21.02. Постановление такое: «Уголовное дело по обвинению гражданина Рогова Алексея Вениаминовича прекратить согласно пункту 5-му статьи 4-й УПК РФ».

– Что такое пункт пятый статьи четвертой?

– За отсутствием состава преступления.

– Что это значит?

– Все обвинения против вас сняты. Вы свободны.

Мартынову показалось, что Рогов не понял того, что услышал. Он уже хотел повторить, но тут Рогов заговорил – напряженным, озлобленным голосом, с прорвавшейся страстью, которой он наконец-то дал волю:

– Я пришел к этому подонку, чтобы сказать, что я о нем думаю. Он стоял у мольберта. Творил. Он был в болезненно-возбужденном состоянии, но держался нагло, развязно. Предложил выпить. Я отказался. Сказал, что готовит большую выставку в галерее Гельмана, что две его картины уже купила жена французского дипломата, которая хорошо разбирается в современной живописи. Добавил с презрительной усмешкой: в отличие от некоторых. Я сказал ему, кто такая жена французского дипломата и кто на самом деле купил его картины. Сказал, что я сделал с его картинами: выбросил на помойку. А потом сказал главное: что я специально нашел проститутку, больную СПИДом, и подсунул ему. Не сомневаясь, что он схватит наживку, как хватает все, что плохо лежит. Он думал, что может безнаказанно лезть своими грязными лапами в чужую жизнь. Я ему доказал, что это не так. Я сказал: теперь ты будешь гнить и молить Бога о быстрой и легкой смерти. Намалюй последнюю картинку в своей подлой никчемной жизни – нарисуй себе смерть!..

Рогов долго молчал, потом закончил:

– Потом я ушел. Не помню, закрыл ли за собой дверь.

– Закрыли, – сказал Мартынов. – Егорычев сам ее открыл. И постарался представить самоубийство как убийство.

– Я вот о чем думаю… Зная все, что произошло, сделал бы я то же самое?.. Да, сделал бы!.. И только Бог мне судья!

– Он всем нам судья, – сказал Мартынов. – Аминь. Я предупредил Ирину Александровну, что вас сегодня отпустят. Она, вероятно, уже ждет…

* * *

Минут через сорок он курил возле проходной «Матросской тишины» и смотрел, как на другой стороне улицы, возле строительной техники и работяг с грохочущими отбойными молотками, у лиловой «мазды» стоит высокая молодая женщина с бледным лицом, с тяжелым узлом золотых волос на затылке, похожая на студентку в своем потертом китайском пуховике, джинсах и кроссовках, тревожно всматривается в сторону проходной. Когда из тяжелой двери вышел Рогов с полиэтиленовым пакетом с тюремной одеждой, она потянулась вперед, но с места не сдвинулась. Он подошел. Она молча протянула ему ключи от машины, повернулась и быстро пошла прочь. Он окликнул ее. Она остановилась. Он выронил пакет, приблизился к ней, взял ее руки в свои и опустился на колени на грязный снег, прижался лицом к ее рукам. Так они стояли бесконечно долго, среди грохота компрессора и тяжелой пулеметной дроби перфораторов. Потом вернулись к машине. «Мазда» уехала. Пакет так и остался на асфальте.

Мартынов докурил и полез в свою «шестерку». Смутно было у него на душе. Он сделал свое дело, но ощущение душевной смуты не проходило. Вот, одна молодая жизнь погублена, в сердцах двух людей еще долго будет кровоточить глубокая рана. Кто виноват? Никто не виноват. Все виноваты. Сколько же злобы в московском воздухе, как мало люди умеют ценить жизнь!

* * *

Мартынов не заметил, что еще два человека стояли возле проходной «Матросской тишины» и наблюдали за происходящим. Он и не мог их заметить. Он существовал только в их воображении. Или они присутствовали в его сознании, как в сознании каждого человека присутствует писатель, оценивающий каждый его поступок и каждый помысел?