Текст книги "Сочинить детективчик"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Вызов Мартынова удивил, для первого заместителя начальника МУРа он был слишком мелкой сошкой. Генерал сразу объяснил:

– Я еще плохо знаю коллектив. Вас мне характеризовали как грамотного специалиста в своей области. Вы слышали о скандале с Карасевым?

Мартынов неопределенно пожал плечами:

– Так, краем уха.

Карасев был известным политическим обозревателем сначала на телевидении на оппозиционном канале опального олигарха Гусинского. Когда канал прикрыли, перешел на другой, тоже оппозиционный. Когда и его прикрыли, стал главным редактором общероссийской газеты. В своих колонках и в еженедельных передачах на радио „Эхо Москвы“ он постоянно поливал президента Путина за ущемление свободы слова, авторитаризм и прочие дела, но делал это аккуратно, не давая повода для привлечения к суду за диффамацию или оскорбление президента. К такой риторике, обычной для демократов, все давно привыкли. Но в Кремле почему-то на Карасева реагировали очень болезненно. Кому другому давно бы нашли способ заткнуть рот, но Карасев был слишком известной на Западе фигурой, приходилось терпеть. Поэтому настоящим подарком стала появившаяся в Интернете видеозапись, на которой известный политический обозреватель был заснят скрытой камерой, когда он развлекался с двумя проститутками в квартире, принадлежавшей крупному банку.

Общественность возбудилась. Всплыли подробности: что в бытность телевизионным обозревателем Карасев получал по пятьдесят тысяч долларов в месяц, что он пьет только виски „Джонни Уокер“ с голубой этикеткой, „блю лейбл“, а при советской власти был негласным сотрудником КГБ, попросту говоря – стукачом. Нужно отдать ему должное, Карасев хорошо держал удар: от журналистов не прятался, от неприятных вопросов не увиливал, того, что на пленке он, а не „человек, похожий на Карасева“, не отрицал. Но нахально заявлял, что его частная жизнь – его личное дело, и вмешиваться в нее он никому не позволит. Шум постепенно стал сходить на нет, не принеся Карасеву заметного урона. Те, кто его раньше ненавидел, не стали ненавидеть больше. А те, кто симпатизировал его взглядам, решили, и не без оснований, что все это провокация ФСБ.

– Что вы об этом думаете? – спросил генерал.

– Ничего. Красиво жить не запретишь.

– Вы что, не выспались?

Мартынов удивился:

– Почему вы спрашиваете?

– У вас такой вид, будто вас выдернули из постели и даже умыться не дали.

Мартынов развел руками:

– Извините. У меня всегда такой вид. Возможно, почки.

– Сходите к врачу, за здоровьем нужно следить, – строго посоветовал генерал и вернулся к теме, которая интересовала его гораздо больше, чем здоровье подчиненного. – Вы видели пленку?

– Нет, только несколько снимков в Интернете.

Генерал сунул кассету в видеодвойку:

– Смотрите.

Смотреть было не на что: три голых тела барахтались на широкой кровати. Узнать Карасева можно было без труда, его партнерши были к камере спинами. Пленка была короткой, секунд сорок. Генерал перемотал ее на начало и на одном из кадров остановил. Была видна задница девицы, с татуировкой – то ли паучок, то ли морской конек.

– Обратите внимание на татуировку. Обратили? А теперь взгляните на это.

На снимке, который генерал выложил перед Мартыновым, как карточный игрок козырного туза, была молодая женщина, снятая со спины. На ягодице татуировка – морской конек. На других снимках, сделанных с фотовспышкой, как при документировании места преступления, та же женщина в разных ракурсах. У нее было перерезано горло – от уха до уха.

– Труп обнаружен сегодня утром, – пояснил генерал. – Вопросы?

– Вы предполагаете, что это женщина Карасева?

– Проститутка Карасева. Сам, конечно, не стал пачкаться. У него достаточно денег, чтобы нанять убийцу.

– Мотив?

– Могла много знать. Действуйте, майор. Все дела – в сторону. Все, что накопаете, лично мне.

Он передал Мартынову кассету, снимки и папку с протоколами осмотра места происшествия и показаниями соседей. Как бы между прочим, спросил:

– Кстати, почему вы до сих пор майор?

Мартынов молча пожал плечами. Почему он майор? Потому что майор.

В тот же день он отправился на Таганку, где в одном из домов на Малой Калитниковской улице было совершено преступление. И уже в подъезде, еще не войдя в дом, понял: здесь что-то не то. Дом был старый, ожидающий расселения и капитального ремонта. Никаких стальных дверей и кодовых замков, в подъезде темно – лампочку то ли вывернули, то ли перегорела. Под ногой что-то хрустнуло. Молодой участковый, которого прихватил с собой Мартынов, объяснил:

– Баян. Ну, шприц, как говорят наркоманы. Они тут каждый вечер тусуются. Отлавливаем, а толку? Скорей бы уж начинали реконструкцию. Но все почему-то тянут.

Квартира на третьем этаже была опечатана. Дверь разбита, будто в нее не раз ломились. В комнатах беспорядок. Но не такой, как после обыска, а застарелый, привычный. Убогая мебель. В кухне, на полу, использованные шприцы. В комнате, смежной с большой, старый раскладной диван с простынями, все в крови. Здесь ее и убили.

Да нет, Карасевым тут и не пахло. Барин, вальяжный, который пьет только самое дорогое виски, приходил в эту трущобу? Трудно поверить. Соседи подтвердили: девушка была наркоманкой, клиентами у нее были все больше кавказцы.

Вернувшись на Петровку, Мартынов отнес в лабораторию видеокассету, попросил отпечатать с нее снимок и сделать его как можно более четким. Хотел сравнить татуировку проститутки с татуировкой на ягодице убитой. Сослался на генерала: срочно. Через час снимок был готов. Но сравнивать не пришлось. Мартынов вдруг увидел то, что должен бы увидеть сразу: морской конек у проститутки с видеопленки на левой ягодице, а похожий конек убитой – на правой. Твою мать! Не увидеть то, что прямо-таки лезло в глаза! А вот поди ж ты, бывает. И не так уж редко.

Генерал встретил Мартынова с радостным удивлением:

– Быстрый вы, однако! Есть что доложить?

– Есть.

– Докладывайте.

Мартынов не поспешил объявить результат. Знал по опыту: не всякому начальству можно сразу предъявлять итог. Его всегда можно изложить в двух словах, а вся предварительная работа, часто очень немаленькая, останется неоцененной, будто ее и не было. Умный начальник поймет, но был ли генерал достаточно умным? Этого Мартынов не знал, и потому начал от печки: как поехал на Таганку, чтобы проникнуться, как при виде дома и подъезда у него появились первые сомнения. Генерал сначала хмурился, потом помрачнел, а когда Мартынов закончил, выражение его лица стало, как у охотника, упустившего крупную дичь: досада, раздражение, даже тоска. Мартынов удивился, такой сильной реакции он не ожидал. Он не знал, что генерал уже слил в прессу информацию „от достоверного источника, пожелавшего остаться неназванным“, и завтра в одной из газет появится сенсационное сообщение: „Убита проститутка Карасева. Есть ли у господина Карасева алиби?“.

– У меня все, – закончил Мартынов доклад.

– Мне представили вас как опытного оперативника. Сомневаюсь. Не заметить, что жопы разные, – поразительно!

„Но ведь и вы не заметили“, – вертелось на языке у Мартынова, но он благоразумно промолчал.

Генерал с отвращением отодвинул от себя снимки.

– Свободны.

– Дело будем вести мы?

– С какой стати? – буркнул генерал. – У МУРа есть дела поважней. Передайте в район.

У МУРа не было более важных дел, чем убийства. Но Мартынов понимал, что генерал хочет как можно скорее забыть о том, как он облажался. Поэтому только и сказал:

– Слушаюсь…»

* * *

– Так Мартынов попал в Таганскую прокуратуру, – объяснил Леонтьев, когда главка была выведена на принтер и внимательно прочитана соавторами. – И там встретился со следователем Авдеевым, который вел дело о самоубийстве художника Егорычева…

Глава шестая. ИНТЕРМЕДИЯ

«Со следователем Таганской межрайонной прокуратуры Авдеевым Мартынов был знаком еще с тех времени, когда оба учились в Высшей школе МВД, только Авдеев был на три курса младше. Получив диплом, Мартынов пошел на оперативную работу в милицию, Авдеев – следователем в прокуратуру. Быстрой карьеры оба не сделали. Мартынов – из-за неумения себя подать, Авдеев – из-за юношеского романтического отношения к профессии, которого не вытравили из него годы рутинной службы. В каждом деле он старался найти второе дно, в самой банальной уголовщине ему мерещились короли преступного мира, управляющие этим миром из глубокого подполья. Он вцеплялся в дело, как клещ, заваливал оперативников следственными поручениями, назначал десятки экспертиз. Несколько раз благодаря своей дотошности ему удавалось раскрывать масштабные преступления, но у подавляющего большинства дел никакого второго дна не было, рвение Авдеева приводило к тому, что следствие затягивалось до бесконечности, и это вызывало законное недовольство начальства. Поэтому в свои тридцать семь лет он все еще имел классный чин юриста первого ранга, что, по армейским и милицейским меркам, соответствовало званию капитана. Но это его не охлаждало, в своем деле он был поэт, и, как всякий настоящий поэт, даже если его не печатают, продолжает писать стихи, потому что не может их не писать, так и Авдеев вгрызался в каждое дело со страстью кладоискателя.

Когда Мартынов вошел в его кабинет, следователь сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула, сцепив на затылке руки и вытянув длинные ноги так, что они далеко торчали из-под стола. На экране монитора плавали разноцветные рыбы, как в аквариуме. Авдеева можно было принять за глубоко задумавшегося человека, если бы не легкое похрапывание и посвистывание.

Мартынов приоткрыл дверь и со стуком закрыл. Следователь встрепенулся, деловито поправил галстук, схватился за компьютерную мышь и недовольно оглянулся, как человек, которого отвлекают от дела. Но тут же узнал Мартынова и заулыбался во все тридцать два зуба, крупных, как кукурузные зерна.

– Гоша, ты? Какими ветрами?

Авдеев был длинный и худущий, как Дон-Кихот. Пиджаки висели на нем, как на вешалке, а в форменном мундире, в который ему приходилось облачаться по торжественным случаям, он болтался, как пестик в ступе.

– Привет, Димон. – Мартынов пожал следователю узкую руку. – Как жизнь молодая?

– И не спрашивай! Завал, не продохнуть. И это в феврале. Вот я и думаю: если такая зима, какое же будет лето?

Зимние месяцы в милиции и прокуратуре считались периодом относительного затишья. С наступлением весны природа оживала: из-под снега лезли старые трупы, их так и называли – „подснежники“, новых тоже не убывало.

– Ты по делу? Или так?

– По делу. Заодно решил и к тебе заглянуть. Меня интересует один парень. Пустил себе пулю в голову, было в сводке. Егорычев его фамилия.

– Есть такой. Вернее, был. На мое дежурство пришлось. Кровищи! Полбашки начисто снесло, представляешь? Он что – педик?

– Это еще почему? – удивился Мартынов.

– Если человеком интересуется „полиция нравов“, то сразу возникают подозрения, что у него не все в порядке с „облико морале“.

– Нет, про это ничего не знаю. Даже не уверен, тот ли это Егорычев. Месяцев шесть назад его задержали за мелкое хулиганство, пинал машину.

– Какую машину?

– „Мазду“. Новую, из дорогих.

– Зачем?

– Выражал социальный протест.

– И что?

– Ничего. Отделался легким испугом – любовница выкупила.

– У него была любовница? – живо заинтересовался Авдеев. – Впрочем, ясен пень. Такой красавец, да если не педик, любовницы для него не проблема.

– Он был художником, – подсказал Денисов.

– В точку, Гоша. Художник. Значит, тот.

– Почему он застрелился?

– Ну знаешь! Если я буду выяснять, почему этот застрелился, а тот начал торговать наркотой, мне работать некогда будет. Для меня важно – застрелился или не застрелился,

– Об этом я и хотел спросить. Застрелился?

– Вроде бы да. Но… Есть вопросы, Гоша, есть. Первый. Хозяйка квартиры, которую он снимал, показала, что Егорычев был если не совсем голодранцем, то уж человеком не больно-то состоятельным. За квартиру иногда по три месяца не платил. А у него нашли около трех тысяч американских денежек. Точнее – две тысячи семьсот. Валялись в серванте. У тебя в серванте валяются три тысячи зеленых рублей?

– Нужно глянуть. Но почему-то кажется, что не валяются.

– И у меня не валяются. Интересно, да? А у Егорычева валяются. То он за квартиру не платит, а то вдруг пьет коньяк „Хеннесси“. Второй вопрос… Впрочем, прочитай протокол, сам поймешь.

Авдеев извлек из папки протокол осмотра места происшествия и терпеливо ждал, когда Мартынов его прочитает.

– Понял, какой второй вопрос?

– Ствол.

– Правильно, ствол. Не какая-то пукалка, переделанная из газовика. Даже не „тэтэшник“. На секундочку – „Таурус“, лицензионная копия итальянской „Беретты“. Такой ствол хороших денег стоит. Я отправил его на экспертизу и сделал запрос в отдел разрешений. Ствол чистый, ни по каким криминальным делам не проходил. А насчет владельца ответили вот что…

Длинными ловкими пальцами, привыкшими к работе с бумагами, Авдеев перебрал документы в деле и извлек компьютерную распечатку.

– „Автоматический пистолет ''Таурус''“, модель ПТ-99, производитель „Forjas Taurus SA“, Бразилия, регистрационный номер TLR 37564. Владелец – гражданин РФ Рогов Алексей Вениаминович, шестидесятого года рождения, москвич, место работы – генеральный директор архитектурно-строительной фирмы „Дизайн-проект“. Твой Егорычев точно не педик?

– Да что ты привязался ко мне с этим педиком? – разозлился Мартынов.

– Объясняю. Какая хрень может связывать генерального директора архитектурно-строительной компании, солидного человека в годах, и никому не известного молодого художника? Просится: нетрадиционная сексуальная ориентация. По нынешним временам дело житейское. Нет, скажешь?

– Брось. Что угодно может связывать. Или ничего.

– Тогда остается один вариант – пистолет был украден. Сам Егорычев украл. Или купил краденый.

– Заявление о пропаже пистолета было?

– Хорошо мыслишь, Гоша. Не было. Значит, что? Или этот Рогов до сих пор не знает, что пистолет у него сперли. Или… В общем, послал я ему повестку на завтра. Думаю, кое-что прояснится.

– Ты не возражаешь, если я поприсутствую на допросе? – не очень уверенно спросил Мартынов, не совсем понимая, для чего ему влезать в это дело.

– Возражаю? Приветствую! Помощь такого профессионала, как ты, для меня просто неоценима!

– Трепло, – усмехнулся Мартынов. – Лучше введи меня в курс дела. Из того, что не вошло в протокол. Что за квартира?

– Квартира как квартира. Однокомнатная, но большая, с большой кухней. Вся завалена какой-то мазней – я даже не знаю, как еще это можно назвать. Вообще-то я не великий знаток искусства, знаешь ли, особенно всякого там абстракционизма. Для меня картина – это картина. Если на картине стол, это и должен быть стол. Если человек – то человек. А весь этот авангардизм – это не для меня. Но парень именно такую ерунду и рисовал. Сплошные пятна, кривые фигуры, и никакого смысла. Но я своих эстетических пристрастий никому не навязываю.

– Что еще?

– Показания соседей и консьержки. Вернее, консьержа. Из военных, полковник в отставке. Жизнь Егорычев вел тихую, не буянил, не устраивал оргий. Иногда приходили женщины, приличные. Иногда мужчины, не очень приличные. Судя по всему, такая же богема, как и он сам. Художником, как я понял, он был не особо удачливым, картины продавались плохо, о выставках мог только мечтать. Вот я и спрашиваю себя: может равнодушие общества к его таланту быть причиной самоубийства?

– Кто их, художников, знает! – неопределенно отозвался Мартынов. – Тонкие натуры. Полгода назад он был похож на человека, которого жизнь достала по полной программе.

– Гоша! Ему было двадцать пять лет! Вникни – всего двадцать пять! Из-за чего стреляются в двадцать пять лет?

– Из-за любви.

– И это говоришь ты? – поразился Авдеев. – Не ожидал услышать такое от муровского опера, специалиста по раскрытию сексуальных преступлений!

– Из-за чего, по-твоему, стреляются в двадцать пять лет? – огрызнулся Мартынов

– Из-за белой горячки. От наркоты. Но ничего такого экспертиза в крови не обнаружила. Ни алкоголя, ни наркотиков. Что и заставляет меня отнестись к этому случаю с присущей мне серьезностью.

– Хватит трепаться, Димон. Давай по делу.

– По делу так по делу. Вот ты прочитал протокол осмотра места происшествия. Тебя ничего не удивило?

– Две рюмки?

– Да, две рюмки с коньяком „Хеннесси“. Не одна, а именно две. Егорычев достал вторую не по случайности, поскольку обе были наполнены. Но почему-то не выпиты. Правда, пальчики на обеих принадлежат Егорычеву. Но вот зажигалка… Между прочим, изящная штуковина. И, заметь себе, золотая. Зажигалка – единственный предмет в квартире, на котором не обнаружены отпечатки Егорычева. Зато присутствуют другие пальчики. Некоего мистера или миссис Икс. Для кого и была наполнена вторая рюмка. В картотеке их нет. И это, Гоша, еще не все.

Авдеев извлек из папки еще один документ.

– Заключение криминалиста. „Расположение отпечатков на рукояти и спусковом крючке пистолета свидетельствует о его крайне неудобном для произведения выстрела положении пистолета в руке лица, производившего выстрел“. Если перевести с канцелярского на русский, это значит, что Егорычев держал пистолет вот так…

Авдеев достал из сейфа табельный „ПМ“ и выщелкнул обойму.

– На себе не показывай, – предупредил Мартынов.

– Не буду. Здесь прилагается схема расположения отпечатков пальцев на рукоятке. Если располагать пальцы, следуя этой схеме, получится вот что. – Авдеев взял „Макаров“ в руку таким образом, что на курке оказался не указательный, а большой палец. – Понял? Выстрелить, конечно, можно и из такого положения, но кто мне объяснит, для чего нормальному, без физических отклонений, здоровому парню нажимать на курок подобным образом? Вижу по лицу твой ответ: никаких! И наконец вот это: „Входное пулевое отверстие расположено в двух сантиметрах над правым ухом, выходное – сверху в сантиметре от левой брови“. Это он не просто большим пальцем нажал на курок, но еще и с вывертом, почти сзади.

Авдеев загнал на место обойму, убрал пистолет в сейф и заключил:

– Вот теперь все. Что скажешь?

Мартынов подошел к окну. Некоторое время молча смотрел, как с низкого серого неба валит крупными хлопьями снег, укладывается на ветках деревьев и проседает на черных слякотных тротуарах. Наконец спросил:

– Думаешь, инсценировка?

– Да, Гоша, именно это я и думаю. Инсценировка, причем не очень умелая. И прокурор со мной согласен, хотя, как ты сам понимаешь, лишняя головная боль ему ни к чему. В общем, дело возбуждено, приказано сформировать оперативно-следственную группу.

– Что ж, Димон, бог в помощь.

Авдеев словно только и ждал этих слов, чтобы снова начать ерничать.

– Очень на Него рассчитываю. А почему? Потому что стою на страже интересов Его. Ибо даровать человеку жизнь и отнимать ее – это прерогатива не человека, но Бога.

– Ладно, поеду. На какое время ты вызвал Рогова?

– На десять. Будешь?

– Постараюсь быть, – неопределенно пообещал Мартынов.

Но он уже твердо знал, что обязательно будет.

* * *

К началу допроса Мартынов опоздал. Ночью вдруг ударил мороз под двадцать, его старая „шестерка“ не завелась. С полчаса он, матерясь, чистил клеммы, менял свечи. Бесполезно. Только окончательно посадил аккумулятор и перемазался. Пришлось возвращаться домой и отмывать руки. Потом тащился на маршрутке по гололеду. Когда добрался, наконец, до прокуратуры и вошел в кабинет Авдеева, тот заканчивал заполнение протокола: анкетные данные свидетеля и прочие формальности. Рогов держался спокойно, хотя и чувствовалось, что он встревожен вызовом в прокуратуру. Поздоровавшись молчаливым кивком, Мартынов повесил „аляску“ и шапку на вешалку у двери и сел в сторонке. Авдеев представил его:

– Старший оперуполномоченный МУРа майор Мартынов Георгий Владимирович. Он будет присутствовать при нашей беседе. Не возражаете?

– А я могу возражать?

– Вы правы, нет. Мой вопрос продиктован присущей мне вежливостью. Распишитесь, что предупреждены об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний.

Пока свидетель расписывался, Мартынов внимательно его рассмотрел. Коренастый, чуть ниже среднего роста, крепкий, с широкими плечами. Подобранный, как сохранивший форму боксер. За его внешностью угадывался образ жизни: тренажеры, бассейн, теннисный корт. Короткие черные волосы, низкий лоб, выбритое до синевы лицо с твердым подбородком. На безымянном пальце правой руки – обручальное кольцо с алмазной гранью. Взгляд жесткий, уверенный. Чувствовалось, что это человек, который знает себе цену.

– Давайте начнем, – предложил Авдеев, когда с формальностями было покончено. – Господин Рогов, вам принадлежит пистолет марки „Таурус“ ПТ-99 номер TLR 37564. Я не ошибаюсь?

– Да, у меня есть пистолет „Таурус“. Номера, естественно, не помню. Но разрешение на него в полном порядке. А в чем дело?

– Где сейчас находится этот пистолет?

– Там, где и всегда. Дома.

– В вашей московской квартире?

– Нет, в загородном доме.

– Вы утверждаете, что пистолет находится у вас, вы его не передавали в чужие руки, не продавали, не теряли, у вас его не похищали?

– Да, утверждаю. Вы можете наконец объяснить, что происходит?

– Могу. Дело в том, что пистолет „Таурус“, зарегистрированный на ваше имя, был обнаружен на месте происшествия в одной московской квартире. Из него был произведен выстрел, о чем составлено соответствующее заключение эксперта. Хотите посмотреть на этот документ?

– Зачем? Я вам и так верю. Но… Вы уверены, что это не ошибка?

– Более чем. Есть немного вещей, в которых я так уверен. Что вы на это скажете?

– Только одно. Я по-прежнему считаю, что пистолет находится в моем доме, а если это не так, то собираюсь немедленно подать заявление о пропаже.

– На вашем месте я именно так бы и поступил, – одобрил Авдеев. – Где вы храните пистолет? В сейфе?

– Нет, в кабинете, в нижнем ящике письменного стола.

– Ящик запирается?

– Да.

– Ключ носите с собой?

– Зачем? Он лежит в другом ящике стола, в верхнем.

– Значит, любой человек, проникший в ваш дом, может отпереть стол и взять пистолет?

– В мой дом не так-то легко проникнуть. Он оборудован современной системой охранной сигнализации.

– Это может быть человек, которого вы сами привели в дом, – высказал предположение Авдеев. – Скажем, ваш гость.

Рогов усмехнулся со смесью снисходительности и презрительности.

– Извините, господин следователь, но мои гости не имеют привычки шарить по чужим столам.

– Когда вы видели пистолет последний раз?

– Месяца два назад. Или даже три, не помню.

– Странно. Вы каждый день сидите за своим письменным столом и три месяца не заглядывали в ящик?

– Каждый день с утра до вечера я провожу в офисе или езжу по объектам. У меня остается не так уж много времени, чтобы сидеть за столом. А когда нужно поработать, я работаю, а не шарю по ящикам. Я знаю, что пистолет под рукой, мне этого вполне достаточно. Разрешение распространяется только на его хранение, да носить его с собой я не собирался – к чему мне это? А дома оружие не повредит. Времена сами знаете какие.

– Это мы знаем, это мы с майором Мартыновым очень хорошо знаем, – покивал Авдеев. – Перейдем к другой теме.

* * *

– Мы еще не закончили с этой, – возразил Рогов. – Вы нашли мой пистолет. Выяснили, что он был у меня украден. Вор арестован?

– Мы вернемся к этому позже. Прошу извинить, господин Рогов. Не хотелось бы цитировать плохие фильмы, но вопросы здесь задаю я. И в каком порядке их задавать, определяю тоже я.

– Да, конечно. Спрашивайте.

– Вам что-нибудь говорит такая фамилия: Егорычев?

– Егорычев? Не припоминаю.

– Константин Иванович Егорычев. Художник, – подсказал Авдеев.

– А, этот! – Лицо Рогова исказила брезгливая гримаса. – Да, знаю.

– Когда вы с ним познакомились? Где? При каких обстоятельствах?

– Месяца четыре назад. В конце лета. Но я не стал бы называть это знакомством. Видел я его, в общей сложности, минут двадцать, и никакого желания видеть снова не испытываю. Мне был нужен специалист по интерьерам. Жена порекомендовала своего знакомого, интересного, как она сказала, художника. Я посмотрел его работы и от его услуг решительно отказался.

– Значит, вас познакомила с Егорычевым ваша жена?

– Да, она часто бывает на разных выставках, художественных тусовках и тому подобных мероприятиях.

– Почему вы отказались от услуг Егорычева?

– Бездарь он, вот почему. Много гонору, куча амбиций, а работы – мазня. Современная живопись хороша тем, что в ней может уютно существовать любая бездарность. Достаточно имиджа гениального, но непризнанного художника. Слишком мало специалистов, которые по-настоящему разбираются в современном искусстве. Моя жена к ним, к сожалению, не относится.

– А вы разбираетесь? – полюбопытствовал Авдеев. – Вы же бизнесмен, если судить по вашей должности.

– Возможно, я произвожу впечатление человека, далекого от искусства. Наверняка произвожу, раз вы задали этот вопрос. Да, я бизнесмен, но по образованию архитектор. В свое время закончил Московский архитектурный институт, и кое-что в живописи понимаю. Не на уровне эксперта, конечно, но талантливую работу от бездарной мазни отличить могу. Так что можете мне поверить: этот ваш Егорычев – бездарный мазила, вот и все.

– Он такой же мой, как и ваш, – усмехнулся Авдеев. – Но как-то слишком нервно вы на него реагируете. Знакомы были всего двадцать минут, а говорите как о заклятом враге.

– Меня дико раздражает этот тип людей. Вы сказали, что он художник. Заверяю вас: никакой он не художник и художником никогда не станет. Он всего лишь считает себя таковым и пытается убедить в этом весь мир. Он никогда не умел, не умеет и не желает работать, а быть причисленным к художественной элите ох как хочется. Он попросту неудачник, этот ваш Егорычев. А я терпеть не могу неудачников. Это бесполезные люди, само существование их бессмысленно. Ничего не добившись в жизни из-за собственной лени, они ни на что не способны, кроме как жаловаться на невезение. Знаете, что я могу сказать по этому поводу? Никакого невезения не существует. Есть только лень и безволие. Такие типы, как Егорычев, завидуют людям вроде меня, но даже представить себе не могут, сколько приходится работать, чтобы в наше время удерживаться на плаву. В первые годы, когда моя фирма еще не встала на ноги, мне приходилось работать по шестнадцать часов в сутки без праздников и выходных. Да, по шестнадцать часов! И вовсе не потому, что я трудоголик. Я уже тогда знал главную формулу успеха. Она очень простая: хочешь чего-то добиться – работай. Чем больше работаешь, тем ближе успех, а вместе с ним деньги и положение. А кто не хочет работать, пусть дохнет от голода под забором, спивается или идет воровать – это его собственный выбор. Минутку! – вдруг перебил себя Рогов. – Кажется, я начинаю понимать смысл ваших вопросов. Мой пистолет украл Егорычев?

– Не могу сказать „да“, не могу сказать „нет“, – ушел Авдеев от ответа. – Определенно могу сказать только одно: он был обнаружен в квартире, которую снимал Егорычев. Большие Каменщики, дом двадцать. Не случалось в ней бывать?

– Боже сохрани! С чего? Я же сказал, что общался с Егорычевым не больше двадцати минут в офисе!

– Скажу больше, господин Рогов, – продолжал Авдеев, внимательно наблюдая за реакцией собеседника на свои слова. – Пуля из вашего пистолета послужила причиной смерти гражданина Егорычева.

Рогов окаменел. Мартынов подумал, что если это игра, то в нем погиб великий артист.

– Его… убили? – наконец выдавил он из себя.

– И снова не могу сказать ни „да“, ни „нет“. Такая уж у нас, господин Рогов, профессия. Он найден в квартире мертвым, с простреленной из вашего пистолета головой. По многим признакам, самоубийство…

– Господи боже! Он покончил с собой?! Невероятно, вот уж от кого я этого не ждал!

– Но и убийство тоже не исключено, – закончил свою мысль Авдеев. – Пока версия не подкреплена бесспорными фактами, она остается всего лишь предположением.

Авдеев закурил и принялся разыскивать среди бумаг пепельницу.

– Вы не угостите меня сигаретой? – попросил Рогов.

– Да, конечно. Но мне казалось, что вы не курите.

– Курю. Редко, дома. Трубку. Но сейчас…

– Понимаю, нервы.

Авдеев с готовностью предложил собеседнику пачку „Явы“ и зеленую пластмассовую зажигалку „Крикет“. Рогов прикурил и протянул зажигалку следователю, но тот, занятый поисками пепельницы, лишь кивнул: положите на стол. Пепельница, наконец, нашлась. Рогов курил нервными затяжками, лицо у него было тяжелым, мрачным и словно бы даже слегка растерянным.

– Такова человеческая психика, – проговорил он с кривой усмешкой. – Только что сказал, что убивать таких надо. А вот… Дрянь был человек, а все равно… Пусть бы, черт его побери, жил. Давайте продолжим. У вас есть еще вопросы? Надеюсь, вам не придет в голову подозревать меня в убийстве Егорычева?

– Я следователь. И не могу отбросить без проверки никакие предположения, даже самых фантастические.

– Но это же нелепость! Сами посудите: я его застрелил, оставил на месте преступления свой пистолет и преспокойно удалился ждать, пока меня вызовут в этот кабинет. Бред! А впрочем… Не мне вас учить. Делайте, что считаете нужным. У меня только один вопрос: я арестован?

– Ни в коем случае! – горячо запротестовал Авдеев. – У меня нет ни малейших оснований для вашего ареста. А вот подписку о невыезде возьму – это мое право. И произведу в вашем загородном доме обыск.

– Вы собираетесь сделать это сегодня?

– Прямо сейчас. А чего тянуть? Надеюсь, у вас возражений нет?

– Возражений у меня нет, это ваше право. Но у меня просьба. Я не хотел бы, чтобы при обыске присутствовала жена. Не хочу, чтобы она это видела. Вы разрешите ей позвонить?

– Звоните. Но мне все равно придется вызвать вашу жену для беседы.

– Я понимаю.

– Очень хорошо, что мы понимаем друг друга. Подпишите, пожалуйста: „Протокол мной прочитан, с моих слов записан верно“.

Рогов скользнул по тексту рассеянным взглядом и поставил подпись.

– Теперь я могу сделать звонок?

Авдеев подвинул к нему аппарат:

– Звоните.

– У меня мобильник.

– Тогда вам лучше поговорить в коридоре. Нам не хотелось бы смущать вас своим присутствием при разговоре с женой. Разговор, как я понимаю, будет нелегким.

– Нет. Я просто попрошу ее задержаться в Москве.

– А как объясните?

– Скажу, что буду на даче с деловыми знакомыми, с которыми не хочу ее знакомить. А когда она сможет приехать, перезвоню. Я не люблю врать жене.

– И в данном случае не соврете, – отметил Авдеев. – Потому что мы действительно ваши деловые знакомые, и вы действительно не хотите нас знакомить с женой. Но все же лучше говорить без свидетелей.