Текст книги "Юность Куинджи"

Автор книги: Виктор Шутов

Соавторы: Семен Илюшин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– А вот и помощники мои! – воскликнул Графф, заставив вздрогнуть задумавшегося Архипа.

К посадке подъезжали две брички с огромными бочками. Два парня шли сбоку бричек, держа в руках вожжи и понукая тощих лошадей. Два других шагали сзади. Виктор Егорович пошел в их сторону. Куинджи направился следом за ним.

Подростки вразнобой поприветствовали Граффа. Они были старше Архипа. В полотняных серых сорочках и шароварах, широкие штанины доходят до щиколоток босых ног.

– А цыганча звидкы взялося? – спросил, ни к кому не обращаясь, хлопец, усыпанный крупными веснушками, – Наче вивця, кучерява та смаглявэ!

– Познакомьтесь, ребята, с ним, – отозвался Виктор Егорович, – Это Архип из Карасевки. С берега Азовского моря пожаловал к нам.

– Дывы!

– Ваш родыч?

– Пожалуй, да, – проговорил Графф, подмигнул Архипу и добавил: – По настойчивости… А теперь за дело, братцы. Пока жары нет, польем хворые дубки…

Минут через пять веснушчатый парнишка, обращаясь к Архипу, скомандовал:

– Не стовбыч, бэры цэберку[9]9
  Не стой, бери ведро (укр.).


[Закрыть]. Та знимы свою свитку.

Куинджи внимательно посмотрел на стоявшего в бричке парня, молча разделся до пояса и подошел ближе. Тот наклонился над бочкой, зачерпнул воды и подал ведро Архипу. Таскать тяжести ему не впервой, и он быстро направился к Граффу. Лесничий сидел на корточках возле хилого дубка и разгребал руками вокруг тонкого ствола землю. Заслышав шаги, повернул голову.

– Решил помочь? – спросил он. – Похвально, молодой человек. Похвально… Ну‑ка, лей сюда… Так, так… Вокруг деревца… Вокруг… Не спеши… Правильно.

Виктор Егорович все дальше углублялся в посадку, отыскивая приболевшие деревья, и с каждым разом ведро в руках Архипа тяжелело. Он останавливался передохнуть, вытирал тыльной стороной руки пот на лице, смахивал с мокрой груди и спины назойливых прилипчивых комашек. Он мог отказаться от работы, но врожденное упорство, смешанное с мальчишечьим самолюбием, не позволило сделать этого. Последние полведра воды он почти бегом принес к дубку, у которого стоял Графф, и, запыхавшись, выдохнул:

– Все–Лесничий взял ведро и сам вылил воду под деревце.

– Так и работаем, дорогой, – сказал он. – С весны до глубокой осени. Представляешь, саженцы почти все на себе перетаскал…

Обеспокоенный Гарась встретил Архипа на улице.

– Все хаты оббегал, – сказал он сердито. – Куда тебя лихоманка носила? Солнце уже над головой стоит.

– Эт‑то, ездил с барином по прозвищу Графф, – ответил паренек.

– Неужто с лесничим? – воскликнул Гарась удивленно. Лицо его просветлело. – А ты, выходит, настырный… Ну, добре, добре. Давай живее на бричку.

Четырехдневный путь подходил к концу. Утрамбованный шлях все чаще взбирался на пологие холмы и спускался в долины с небольшими речушками, заросшими молодым камышом и пахнущими талой водой.

Над пустынной, никогда не паханной землей кружили редкие коршуны. Охотники за сусликами, мышами и мелкой птицей, они не обращали внимания на одинокую бричку, медленно тащившуюся среди зеленого весеннего простора.

Архип несколько раз спрыгивал на дорогу и, обгоняя волов, бежал к кустам шиповника, облитого розовой кипенью цветов. Замирал перед степной дикой розой, как называли шиповник крестьяне, словно хотел надолго запомнить его красоту. Потом срывался с места и стремглав мчался к ярко–пунцовому живому ковру из воронцов. Приседал на корточки и осторожно проводил пальцем по бархатным прохладным лепесткам. Иногда попадались поникшие бутоны. Среди воронцов, должно, лежал волк и помял их. Мальчик с грустью глядел на покалеченные цветы, осторожно приподнимал увядший бутон и, как будто надеясь на чудо, проникновенно шептал:

– А ты держись, держись…

Но сломанный стебелек не в силах был удержать тяжелую головку, и она обреченно клонилась к земле. Архип возвращался к бричке расстроенный, глядел грустно на дядю Гарася, на волов и дорогу.

Наконец преодолели еще один перевал. Гарась, остановив волов, долго смотрел на уходивший вдаль шлях, потом крякнул и обратился к Архипу:

– Во–о-он, бачишь? Дым чернеет, – он вытянул вперед кнутовище. – Ото и есть Александровка[10]10
  Ныне район станции Донецк.


[Закрыть]. Работает дьявольская машина. Таскает каменное уголье… Ну, с богом. Цоб–цобе!

Волы дернули бричку и, безучастные ко всему, потащили ее. Архип неотрывно смотрел на расстилавшуюся по горизонту серую полосу дыма. Точно такой длиннющий хвост он видел у кораблей, которые плавали по Азовскому морю. Их трубы выбрасывали черные клубы дыма, и они густо повисали над водой. Но здесь невысокая труба стояла на месте, из нее беспрерывно валил дым.

Вскоре шлях стал шире, к нему слева и справа прибивались другие дороги. На них то и дело поблескивали маленькие камешки, трава и цветы по обочинам были привядшие, потускневшие. Обычно степное разнотравье перекрашивает в пепельный цвет дорожная курява[11]11
  Пыль (укр.).


[Закрыть] в знойные засушливые месяцы лета. А отчего почернели цветы сейчас? После недавнего дождя дорога мягкая, пыли на ней нет. Мальчик спрыгнул с брички, поднял блестящий камешек и покатал его в пальцах, пытаясь размять. Они стали черными. Подошел к посеревшей кашке и провел ладонью по ее соцветью – грязные полосы остались на руке.

Гарась догадался, что смущает Архипа, и крикнул:

– То от каменного уголья пылюка такая! А летом от нее света божьего не видно.

Александровка ничем не отличалась от других сел, которые встречались на их долгом пути. Такие же убогие хаты–мазанки, вросшие в землю по обе стороны неровной широкой улицы. Крыши горбились пожухлой соломой или почерневшим камышом, свисавшим на подслеповатые окошки.

С каких только краев не тянулись брички, арбы и телеги в продымленную, посеревшую от угольной пыли Александровку! Казалось, Гарась знает по имени всех возчиков и чумаков. При въезде в село с мариупольцами поравнялась встречная арба, запряженная белолобыми волами. Гарась снял шапку, взмахнул ею и крикнул:

– Здорово будь, куме!

– И ты живый, земляче! – отозвался весело возчик.

– Та слава богу…

Телега и арба разъехались, и Гарась проговорил:

– Иван Довбня раньше нас погрузился. Он с хутора Гладкого[12]12
  Ныне поселок Володарское.


[Закрыть].

Среди знакомых Гарася были мужики из‑под Екатеринослава и Таганрога, из греческих сел Ялты и Керменчика[13]13
  Ныне Старомлиновка.


[Закрыть]. Со всеми он здоровался, снимая шапку.

Вскоре они подъехали к красному кирпичному зданию, похожему на огромный сундук. Узкие окна находились под самой крышей. Из боковых широких дверей, словно из таинственного провала, выходили полуголые, запыленные мужики. Каждый из них толкал, перед собой груженую одноколесную тачку. Толкал трудно, держа на вытянутых жилистых руках многопудовую тяжесть. Колеса расхлябанно виляли на немазаных осях и вот–вот готовы были съехать с досок, проложенных к отвалу серо–свинцовой породы, который бугрился невдалеке от шахтного здания.

Внутри него что‑то гудело и ухало. Из маленькой трубы в стене вырывался клочковатый пар, а на землю стекала вода. За зданием возвышалась четырехгранная труба, из нее валил дым.

– Дядя Гарась, – сказал взволнованно Архип и, тронув его за локоть, показал на здание. – Что там гудит?

– Паровик, машина такая. Колеса крутит.

– А посмотреть можно?

– Не пускают туда… И страшно…

– Вон люди уголья возят, – перебил Архип.

– То порода… Помоги им, господи. Мученики они, – проговорил Гарась и перекрестился. —Каменное уголье с другой стороны вывозят.

Они объехали здание–сундук, вокруг которого лежала закопченная, изъеденная черной пылью земля без единого деревца и травинки. Возле трубы прилепилось приземистое из красного кирпича помещение, где стоял паровой котел. На пороге открытой двери в котельную сидел заросший до самых глаз мужик и курил цигарку. Он тоскливо глядел на проезжавшую мимо бричку с Гарасем и Архипом. Мальчик не отрывал взгляда от двери и успел заметить опускающиеся от порога ступеньки; внизу, в топке котла бушевал огонь. Не раздумывая, Архип спрыгнул с брички и побежал к котельной. В двух шагах от дверей нерешительно остановился. Засунул руки в карманы штанов, наклонил голову и стал исподлобья глядеть на огонь.

Кочегар глубоко затянулся, бросил окурок и в свою очередь уставился на необычно, не по–здешнему одетого смуглого и сурового подростка. Архип был в красной рубахе и в черном, расшитом зелеными и синими крестиками жилете. На ногах – кожаные чувяки с узорами из медной проволоки.

– Откуда же ты такой красень?[14]14
  Красавец (укр.).


[Закрыть] – первым нарушил молчание кочегар.

Архип не ответил, он вытащил из кармана правую руку и, показывая на топку, спросил:

– Эт‑то что?

– Пэкло бисовэ[15]15
  Ад чертов (укр.).


[Закрыть], – проговорил мужик и с хрипом втянул воздух.

– Что такое пекло?

– Ото кидаешь в чертячу глотку вугилля, а ему все мало. Бачишь, як гудэ. Ото воду нагривае. А она становится паром. По трубам бижыть туды, – Он протянул руку в сторону здания–сундука. – Крутыть там, як скажэна сатана, машину. А вона вугилля таскае з–пид земли. Там щэ страшнишэ пэкло.

Архип скосил глаза на шахтное здание. И что это за таинственная машина? Как она таскает каменное уголье из‑под земли? Наверное, вопреки воле человека работает. Вон какой худой мужик сидит на пороге и недобрыми словами называет машину и паровой котел. И те, что таскают тачки с породой, словно мощи. А вокруг здания–сундука все выгорело, земля словно неживая.

– Архип! Эй, Архип! – услыхал он недовольный крик Гарася. – Давай сюда!

Парнишка еще раз взглянул на огненную пасть топки и медленно побрел к бричке. Она подъезжала к невысокой деревянной ограде, возле которой стояло десятка полтора пустых подвод и арб. Гарась остановил волов и подошел к группе возчиков, окруживших рыжеусого мужика в барашковой шапке. Он говорил отрывисто:

– Ни в какую! Грабит, братцы! На цельную гривну!

– Креста на нем нету, – вставил кто‑то.

– Он сам себе бог и царь!

– Уголь, грит, жирный. Дюжа жирный! – продолжал рыжеусый. – И паровик, грит, деньги стоит. Сожрет нас этот паровик! – Он вдруг сорвал с головы шапку, бросил ее под ноги и выкрикнул: – На кажный пуд по гривне! Нехрист, по миру пустит!

Разговор возчиков Архипу был непонятен. Он стоял рядом с притихшим Гарасем и поглядывал на озабоченные лица мужиков. Что произошло? Кого они называют нехристем? Кто он такой, что имеет право обижать людей, пускать их по миру, то есть оставлять без куска хлеба?

Откуда было знать парнишке из захолустной Карасевки, что в шахте добывали уголь для кораблей Черноморского флота. На Гурьевской, как именовали шахту по имени построившего ее инженера, была установлена паровая машина для подъема добытого примитивным способом угля. Здесь же построили механические мастерские для изготовления кайл, топоров, железных бочек, саней для перетаскивания угля по штрекам от забоя к стволу. Топливо из Александровки по грунто–вым дорогам везли в Одессу и Таганрог. Лишь часть угля продавали на сторону. И вот на него повысили цену. Мужики–возчики зароптали, но ничего поделать не могли. Их просьба для хозяина не указ.

– Будем и мы за извоз брать поболе прежнего, – подал голос мужик в длинном армяке, подпоясанном веревкой, – Не по нашей воле…

– Пойдем, – сказал все время молчавший Гарась и взял за плечо Архипа. – Здесь цена не по карману. – Может, на Михайловской дешевле. Там паровика нету.

– Посмотреть бы его, – отозвался Архип.

– Бог с ним. Железный и вонючий дьявол. Еще насмотришься. У тебя вся жизнь впереди. Надо на Михайловскую поспешать, – говорил Гарась, усаживаясь на бричку.

Ехали с полчаса; перевалили через небольшой холм, покрытый цветущими кустами терновника, и слева от дороги увидели немудреное сооружение. На двух толстых высоких столбах лежала перекладина. Между нею и колодой, лежавшей на земле, находился деревянный барабан–ворот. От него отходила оглобля, к которой был прикреплен на маленьком шворне хомут, и в него впряжена лошадь. Она, понурив голову, ходила по кругу, и на ворот наматывался веревочный канат, перекинутый через металлическое колесо с желобом. Колесо располагалось на невысокой деревянной надстройке над глубоким колодцем.

Гарась остановил волов у небольшой кучи угля. Невдалеке босой мальчишка в полотняных коротких штанах и рубашке бил по крупу ладонью гнедую лошадь с вытертыми от лямок боками. Она медленно шагала по кругу, а он тоскливо повторял:

– Та швыдшэ ты, швыдшэ![16]16
  Скорее (укр.).


[Закрыть]

Трое взрослых стояли возле колодца. В их напряженных позах чувствовалось нетерпение и тревожное ожидание. Наконец над землей показалась железная бочка. Мальчишка–погонялыцик крикнул:

– Тпру–у! Стоять!

Повернулся и бросился бежать к колодцу. В бочке находилось два человека. Один, пожилой, стоял в полный рост, другой, скорчившись, лежал у его ног.

– Живый? – надрывно спросил бородатый мужик, заглядывая в бочку.

– Та дыхав, – ответил углекоп. Глаза его лихорадочно блестели.

– Чий же вин?

– Мишко Кныш, с Александровки… Давайте, – попросил углекоп и наклонился к товарищу. С трудом подхватил его под мышки и приподнял.

Безжизненное тело вытащили из бадьи, отнесли недалеко от ворота и осторожно опустили на сизую ог породы землю. Архип подошел поближе и содрогнулся. На черном запыленном лице углекопа запеклась кровь. В крови была и голова… Бородатый мужик разорвал на Кныше грязную полотняную сорочку, и глазам открылись раны на груди.

– Он уже не жилец на этом свете, – проговорил кто‑то глухо и протяжно вздохнул. – Эхе–хе–хе.

Пожилой углекоп перекрестился и зло сказал:

– Проклятая шахта… Не успел Мишка отскочить. Пуда на два глыба отвалилась.

Архип стиснул зубы, чтобы не заплакать, еще раз посмотрел на запекшиеся струйки крови на грязном лице Кныша и отвернулся. Наклонил голову и медленно зашагал к кустарнику. Его догнал Гарась. Обхватил за плечи, тоскливо сказал:

– Бог прибрал беднягу. Молодой еще. – Немного помолчал, о чем‑то думая, заговорил снова: – С кровью перемешано это каменное уголье, потому и горит так жарко. Людская кровь – она горячая… Ну, ладно, пойдем, будем насыпать его. Оно тут в старой цене.

Обратный путь казался невыносимо долгим. К глазам Архипа подступали слезы. Но давать им волю при дяде Гарасе было стыдно. Он задавал самому себе вопросы, но ответа не находил. Почему люди такие жестокие? Мучают друг друга, обижают. Заковывают в кандалы, обливают в мороз холодной водой, лезут в колодцы за черным камнем и там погибают. Архип ерзал на сиденье, искоса поглядывал на сосредоточенного Гарася. Наконец решился и, запинаясь, выложил все, что его тревожило.

Возчику стало не по себе: не верилось, что двенадцатилетний мальчишка может так глубоко переживать чужое горе. Да чужое ли оно? Сам Гарась вон как мается. Только и того, что кандалов на руки не надевали. Но ведь злыдни[17]17
  Нужда (укр.).


[Закрыть] сковали больнее цепей. Он вздохнул и глухо произнес:

– Кажуть, сынку, на все воля божья, – и тут же поспешно добавил: – Божья‑то она божья, та богатому черт дитя колышет, а у бедного последний кусок хлеба отнимает. Видать, воля божья – одному тягло тягать, а другому погонять… Прости мою душу грешную, – закончил он скороговоркой и перекрестился.

– Эт‑то, – заговорил Архип, – надо всем сильным собраться и жестоких людей наказать.

– Не в кулаках сила, сынку. У кого золото, деньги, тот и пан. За них и душу купить можно.

– А откуда деньги берутся?

– Кажуть, из царской казны. Но до нее не добраться. Богатеи окружили ее да войско с жандармами взяли в помощники. Себе берут золотые рубли, а нам достаются медные пятаки. На них не разгуляешься… Ото учись, Архип. Багатеям разумные нужны. Ты у Чабаненко кирпичи считаешь – и он кормит тебя, и платит за это, И не треба тебе никаких волов, ни брички, ни корму. По белу свету мотаться не надобно.

Монотонный печальный голос дяди Гарася вызвал у мальчишки чувство жалости, он хмуро смотрел на него и думал: «Как вырасту – стану помогать бедным…

И черному дыму не дам убивать цветы, деревья, траву. В землю тоже лезть незачем, без каменного уголья можно жить».

В середине лета отделочные работы в новом храме подошли к концу. Как всегда, по субботам на кухне появлялся староста Бибелли. Если заставал в ней Чабаненко, то расспрашивал, как подвигается дело. Тот отвечал односложно, недружелюбно, однако назойливого гостя ничто не смущало.

Сегодня Бибелли пришел в полдень. Архип, склонившись над конторской книгой, подсчитывал количество кирпичей, израсходованных на постройку часовни. Услыхав скрип дверей, он поднял голову. Староста, несмотря на жару, был в неизменных яловых сапогах, в синей с белым горошком сорочке и в засаленном черном жилете. Обрюзгшее лицо лоснилось от пота. Проведя рукой по жидкой бороденке пепельного цвета, Бибелли спросил елейным голосом:

– Чем наш отрок занят?

– Ничем, – насупившись, проговорил Архип.

– Но, но, – повысил тон староста. – А где хозяин?

– Не знаю…

Бибелли, как спутанная лошадь, переступил с ноги на ногу и вдруг широко со стоном зевнул.

– Ладно, я его тут подожду.

Уселся за стол и положил на него руки. Через маленькие щелки век уставился бесцветными глазами на Архипа. Минуты через две–три в полудреме стал ронять на грудь отяжелевшую голову, а потом, окончательно сморенный зноем, лег щекою на волосатую левую руку, задышал глубоко и со свистом.

Архип оторвался от записей. Посмотрел внимательно на спящего Бибелли и криво улыбнулся. Раскрыл на середине конторскую книгу и стал торопливо набрасывать рисунок. Когда закончил, то недовольно сморщился. С листа на него смотрело уродливое лицо. Один глаз выше другого, борода куцая, волосы на голове стоят торчком.

Нет, ничего не получилось! Начал пальцем стирать карандаш и окончательно размазал рисунок. В это время сонный Бибелли вытянул жирную руку вперед и коснулся солонки. Голова с руки сползла на стол, бороденка подвернулась.

Архип быстро перевернул страницу конторской книги. В его черных глазах вспыхнули озорные огоньки. Охватило непривычное до этого волнение и предчувствие удачи. Он стал рисовать снова.

Казалось, рукой подростка водит уверенно и умело кто‑то невидимый, помогает ему передать самое существенное в облике Бибелли. Прилизанные волосы на голове, огромное ухо, подвернутая борода и тонкие губы. Крючковатые пальцы, обросшие щетиной, цепко обхватили деревянную солонку… Архип вспомнил, как со старшей сестрой Екатериной ходил в церковь. Видел там большущие кружки, куда прихожане бросали деньги. Дьяк волосатой рукой обхватывал доверху наполненную кружку, куда‑то уносил ее и возвращался с пустой.

Архип «наполнил» по самые края солонку медными пятаками, старательно вывел под рисунком слово «Бибелли» и, оставив книгу раскрытой, на цыпочках вышел из кухни.

Извилистой тропкой спустился к навесам, где делали кирпич. Но не успел подойти к ним, как его окликнули. Знакомый мужик показал в сторону храма. Архип повернулся и увидел на горе Чабаненко. Тот махал рукой и что‑то кричал. Подросток поспешил к нему.

– Звали? – спросил он, часто дыша.

– Идем со мной!

В маленькой кухоньке вдоль длинного стола ходил разъяренный Бибелли. Волосатые руки держал за спиной, а узенькие глазки то и дело скашивал на раскрытую книгу. Увидев появившегося в дверях Архипа, староста остановился, накрыл пухлой ладонью рисунок и гневно выдавил из себя:

– Стервец! Оскорбил слугу божьего!

– Погоди, – вмешался Чабаненко, – Не шуми. Ведь похоже изобразил. В шутку, понятно, – и, не договорив, улыбнулся.

– Ты еще в защиту нечестивца встаешь? Он хулу возвел!

– Не ерепенься, Бибелли, – уже сердито сказал подрядчик. – Какая хула? Твой истинный портрет.

– Я – божий слуга! При храме состою! – не успокаивался староста. – Буду жаловаться архиепископу! Держишь срамоту у себя. Забыл, как приютил беглых? Скажи спасибо мне – а то вместе с ними заковали бы. А мирские песни в строящемся храме кто играл на скрипке? Опять же он – Архип. А ты защищал его! И снова сторону нечестивца берешь!

– Ну чего ты в самом деле? – проговорил Чабаненко, побледнев. – Ладно, рассчитаю… Из него богомаз хороший вышел бы, а ты…

– Богохульник он! – снова закричал Бибелли, тряся жидкой пепельной бороденкой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Настенька, дочка сапожника Дико, увидев Архипа, обрадовалась и подбежала к нему. Тоненькая голенастая девчурка восьми лет с черными косичками, перевязанными белыми тесемками, затараторила, защебетала, как всполошившаяся птичка:

– Мне мама говорила – ты уже работаешь, как большой. Правда? А я так хотела видеть тебя, так хотела. Но ты рано уходишь…

– Эт‑то, уже не работаю, – перебил Архип.

– Ой, как хорошо! – воскликнула девочка. – Снова будем вместе, да? А куда ты идешь?

– Тетя послала за кизяками.

– И я с тобой, хорошо?

Он молча перекинул мешок через плечо, взял Настю за руку, и они пустились бегом в сторону степного шляха.

Архипу стало радостно от присутствия Насти, он так по ней соскучился. Хотелось раскинуть руки и взлететь, словно птица, над необъятной степью. Умчаться далеко–далеко, за самый горизонт, от Бибелли, от кирпичного завода, где задыхаются в дыму мужики, от Чабаненко, испугавшегося угроз старосты и рассчитавшего Архипа, умчаться от людей, унижающих, обижающих и даже убивающих друг друга. Только трава, цветы, деревья, только разные зверюшки и птицы будут его друзьями… Но как же Настенька? Неужели он покинет своего верного друга? Им вместе так хорошо, хотя он по–прежнему не может словами выразить свое доброе отношение к девочке, почему‑то стеснительно опускает перед ней голову, но, если нужно будет ее защитить, он, не раздумывая, пойдет на обидчика с кулаками.

Августовский знойный день клонился к закату. За сбором кизяка дети не заметили, как далеко ушли от Карасевки. Она осталась за холмами в стороне моря. Над пожелтевшей и печальной в эту пору степью поднималась синяя дымка. Земля дышала горячим воздухом.

Архип снял с плеча мешок, устало вздохнул, огляделся вокруг. Сказал с сожалением:

– Прошлым летом здесь много кизяка было.

– А сюда коров почти не гоняли, – отозвалась Настя. – Мама говорила – сушь в степи. Травы нет… Ой, Архип! – вдруг вскрикнула она. – Уже солнце садится. Пойдем скорее домой.

– Пойдем, – согласился он, однако не сдвинулся с места, завороженно глядя на закат.

Лучистый багряный шар висел над горизонтом, словно раздумывал, опускаться ли ему в синюю дымку, укрывавшую землю. Белое облачко, похожее на гусиное перо, пристало к закатному солнцу и, казалось, хотело удержать его на весу. И все же светило прикоснулось к дымке, нижний край его сразу растаял, растворился, после чего весь огненный диск стал быстро опускаться и таять прямо на глазах. Наконец скрылась его макушка, сиротливое перышко облака зарделось и сгорело в багровом закате…

Настя тронула Архипа за руку. Он повернул голову, недоуменно взглянул на девочку, но тут же встрепенулся и виновато опустил глаза. Сказал, растягивая слова:

– Эт‑то, на–а-арисовать бы такое, – он показал на закат, – Кра–а-асок нету.

– Мама говорила, ты все печки разрисовал у своей сестры. Правда? – спросила Настя.

– Эт‑то, раньше, – ответил он. Поднял мешок и забросил его за плечо. – Пойдем.

Начинало быстро темнеть, как обычно бывает на юге. Настенька семенила сбоку и поддерживала мешок. Вокруг перекликались на все лады звонкие цикады, пронзительно свистели суслики, кого‑то кликал коростель, просила пить перепелка… Постепенно над степью посветлело. Уставший от нелегкой ноши и быстрой ходьбы, Архип остановился, поставил у ног мешок.

– Ой, смотри! Звезда упала! – воскликнула Настя. – А вон еще! Еще! – Она всплескивала ладошками, – Как красиво!

Девочка радовалась звездопаду, особенно обильному в августовские вечера.

– Эт‑то, душа отгорела, – проговорил Архип. – Звезда упала – душа человека и отгорела.

– А куда звездочки деваются, когда падают? – спросила Настенька. – Хотя бы одну увидеть на земле.

– Они превращаются в пепел.

– А откуда берутся снова? Как их много! И все сверкают, словно живые.

– Они живые и есть. А сверкают по–разному. Присмотрись. Вон та – над морем. Она розовая, спокойная. А Чумацкий шлях[18]18
  Млечный путь (укр.).


[Закрыть] переливается золотом и серебром, синью и краснотой…

– А вот и нет! – возразила девочка, – Синих звезд не бывает.

– Бывают, – сказал твердо Архип, поднял мешок и пошел дальше.

– Может, бывают, – согласилась Настя, но сразу же добавила: – А почему они синие?

– Не знаю… Эт‑то, пойду в школу, там узнаю.

– Ты уже учился.

– Брат Спиридон отдаст осенью в городскую школу. Говорит, могу снова учиться. Деньги у Чабаненко заработал. Теперь легче меня прокормить зимой.

Густо–голубой вечер справлял звездное торжество. В серебристом подлунном мире затерялись два подростка. В их сердцах пульсирует кровь предков, может быть, великих мореплавателей или простых сеятелей. Кем станут эти два существа, привязавшиеся друг к другу, стоящие на пороге второй половины девятнадцатого века? Об этом не задумывается ни Архип, ни Настенька. Они меньше, чем дети века, ибо не знают даже природы звезд, которые так глазасты в этот августовский вечер и заставляют восторгаться юные сердца.

У Настеньки чувства непосредственны: и потому, что она младше своего товарища, и потому, наверное, что воспринимает увиденное легко и беззаботно. Архип – натура более сложная, и это от рождения, как говорят, от природы. Не от опыта – он совсем юнец, не от знаний – научился у грека–учителя всего лишь читать и считать, у него – стремление передать в рисунке окружающий мир, воспроизвести увиденное на бумаге, на доске, на стенах печи или дома.

Наконец они вышли на дорогу. От нее было рукой подать до Карасевки. Настя совсем оживилась и защебетала, как весенняя птичка.

– Мне мама обещала сшить новое платье, – говорила она. – Расшитое золотой ниткой. Знаешь, как будет красиво! Осенью Феня, соседка наша, поженится с Ваней Теллы. Сказала – и меня на свадьбу позовет…. А ты придешь, Архип?

– Меня не приглашали.

– Феня сказала – тебя тоже позовет. На скрипке играть.. А для меня поиграешь, когда я замуж пойду?

– Я до этого могу.

– Ой, как хо… – выкрикнула девочка и осеклась. Глаза ее округлились, и она схватилась обеими руками за рубаху Архипа и, еле выговаривая слова, зашептала: – Там… Смотри… Я боюсь…

Метрах в семидесяти от них, внизу, пересекая дорогу, двигались три приземистые вытянутые тени. Архип, не сбрасывая с плеч мешка, быстро присел и потянул за собою Настю.

– Тише… Эт‑то волки, – проговорил он чуть слышно, подталкивая правой рукой девочку за свою спину.

Впереди, видимо, шла волчица, крупная, осторожная. Остальные звери были поменьше, должно подросшие за лето волчата, они покорно шествовали за матерью.

Тени хищников растаяли в ночной мгле. Архип встал на ноги.

– Переярки, – проговорил он. – Такие не опасны. Мы с дядей Гарасем встречали в степи голодных. К нашему костру подходили совсем близко и жутко выли. Тронуть нас побоялись, их огонь пугает.

– Могли бы разорвать нас, – сказала девочка и прильнула к Архипу, – Мне страшно.

– Не разорвали, не бойся, – ответил он спокойно. Добавил уже громко: – Отбились бы…

Он долго не мог уснуть. Закрывал глаза, и перед ним сразу вырастала огромная серая волчица со своим выводком. Они стояли на степной тропинке и не пускали Архипа с Настенькой домой. Девчонка вцепилась в его руку, дрожала и всхлипывала от страха.

– Не показывай виду, – сказал он. – На слабых всегда нападают, а вот сильных боятся. Гляди…

– Боюсь, – заикаясь, проговорила Настя. – Не бросай меня.

– Нет, я только разделаюсь с ними.

Он сжал кулаки, чуть наклонился вперед и вмиг почувствовал необыкновенный прилив силы. Ему показалось, что даже стал выше ростом и раздался в плечах. Что ему теперь волки! Он их сметет с дороги в два счета. Будет брать за загривок и отбрасывать далеко–далеко, до самого моря. Пусть знают, как пугать людей и особенно Настеньку. Она всем в Карасевке расскажет потом о его смелости и силе.

Потом Архип придет к яме, где измученные худые мужики делают замес. Он же несколько раз легко пройдет по замесу – и глина готова. Бери, делай кирпичи. Его начнут хвалить и благодарить. Но он пойдет дальше – разгонит всех жандармов, разорвет кандалы на руках отца и сына Карповых, а старосту Бибелли заставит дрожать и просить прощения у добрых плотников. И до самого главного он дойдет – прикажет богатым и бедным деньги из казны делить поровну. Тогда дядя Гарась купит себе самых лучших волов, братья Спиридон и Елевферий обзаведутся большим судном с парусом, начнут много ловить рыбы и хорошо заживут. Они купят Архипу самые лучшие краски и скажут:

– Рисуй на здоровье, братик наш. Ты сильный человек и заслужил уважение.

Мальчик не ощутил, когда его наивные мечты перешли в сновидение.

Архип не знал о разговоре Чабаненко со Спиридоном.

– У твоего братишки способности к рисованию. Его нужно определить в школу, – настаивал Сидор Никифорович.

– И так все стены измазал. Того и гляди за потолок примется, – недовольно проговорил Спиридон. —Он уже грамотнее меня. Пусть сапожному делу учится. На хлеб зарабатывает.

– То‑то, что на хлеб, – возразил Чабаненко. – Загубить природный дар – раз плюнуть. А станет богомазом – деньгу большую зашибет. Ныне я по силе возможности помогать не прочь. Не бусурманского же мы роду. Хлопец, считай, сирота.

– Ну, если так, – согласился Спиридон. – Пусть идет в городскую школу.

Предприимчивый Чабаненко, хотя и питал к Архипу добрые чувства, но не без корысти изъявил желание давать целковый в месяц на его учение. Наметанный глаз делового человека подсказывал ему, что из парня выйдет способный мастер живописи. Он пригреет его, поддержит и в будущем не станет нанимать чужих богомазов для росписи храмов и их реставрации. Они берут немалую копейку, а тут собственный появится.

Архипа удивила неожиданная доброта брата и ласковость его жены в последнее время. Золовка сшила ему холщовую сумку, а Спиридон самолично положил в нее две купленные тетрадки и грифельную доску с карандашом.

– От меня гостинец, – сказал он. – Старайся, брат. Грамотному легче в жизни.

В сентябрьское, по–летнему теплое утро жена Спиридона подала Архипу выстиранные накануне и выглажен–ные клетчатые штаны, красную рубаху и черный жилет, расшитый зелеными и синими крестиками на груди. Парнишка смутился, взглянул исподлобья на свою чистую одежду и неторопливо оделся.

На деревянном, до бела выскобленном столе уже стояла глиняная чашка с молоком, на ломте хлеба лежала брынза. Позавтракал он молча.

За порогом низкой хаты золовка поправила на Архипе холщовую сумку и тихо проговорила:

– Ну, с богом.

По своей улице он шел степенно, чуть покачиваясь на коротких ногах в кожаных чувяках. Спустился в лощину, отделявшую Карасевку от города, и с присвистом кинулся бежать по узкой тропе, пробитой среди пожухлой травы. Легкая сумка болталась за спиной, расстегнутый жилет и рубаха навыпуск топорщились парусом. Архипа словно подгоняла мысль о том, что в школе будут учить рисовать. А ради этого парнишка готов был мчаться хоть на край света.