Текст книги "Фельдмаршал Румянцев"

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Часть первая
Преодоление

Глава 1
Хочу стать солдатом

Барон фон Бракель уже несколько лет состоял на службе у императрицы Анны Иоанновны, выполняя различные дипломатические поручения. Сначала он стал канцлером в Курляндии, но положение его там было неустойчивым, и он решил сменить бурную Курляндию на спокойную службу в России, получив высокий чин действительного тайного советника. И вот он уже почти десять лет верой и правдой служит русскому престолу, больше, правда, Эрнсту Бирону, но для барона фон Бракеля это стало за последние десять лет почти что одно и то же: интересы Бирона и России в понятии старого дипломата чаще всего неразрывно соединялись. Императрица приказала ему доносить обо всем, минуя кабинет-министров. Так он и делал всегда… И в Копенгагене, сменив на посту русского резидента* Михаила Петровича Бестужева, барон фон Бракель тут же, связавшись с королевским фаворитом обер-камергером Плейсе, доносил императрице о том, что датский король охотно вступит в тесный союз с Россией, если ему будет твердо гарантировано герцогство Шлезвигское за определенное вознаграждение за это герцогу Голштинскому. Барон фон Бракель советовал воспользоваться удобным случаем для сближения с Данией… Стоят ли интересы герцога Голштинского того, чтобы из-за Шлезвига открывать военные действия против Дании? Конечно нет! Он и сейчас уверен в том, что правильно тогда посоветовал императрице Анне… Хотя как знать, ходят слухи, что она плоха, а кто будет после нее…

Барон фон Бракель бывал в Вене, Гамбурге, Киле, и вот уже несколько лет он служит русским интересам в Берлине, с конца 1734 года… Сколько возникало всяческих споров и раздоров относительно претензий Станислава Лещинского на польский престол… Все европейские державы, казалось, только и заботились о том, чтобы или предоставить ему этот престол, или воспрепятствовать ему занять его.

И снова польские дела служили яблоком раздора между европейскими державами: Россия вместе с Австрией поддержали саксонского курфюрста Августа III в борьбе за польский престол…

Сколько уж дело тянется, война с Турцией началась, русские взяли Азов, Очаков, свершилась битва при Ставучанах, избран герцогом Курляндским фаворит Анны – Бирон, а прусский король никак не мог успокоиться при разговорах о польских делах, все более и более вторгаясь в европейскую политику, резко осуждая то, что противоречило интересам Берлина. Из этого фон Бракель делал вывод, что прусский король занимается не только набором из разных стран солдат великанского роста, однажды всю ночь просидел, составляя проект решения спора между Августом и Станиславом Лещинским: оба они должны были отказаться от польского престола в пользу кого-то третьего, кого изберут сами поляки. Но Август, поддержанный русскими штыками, и не подумал отказываться от польского престола.

Избрание герцогом Курляндским графа Бирона также было большой неприятностью для прусского короля, вникавшего во все европейские дела… Его ничуть не смущало, что все его министры были подкуплены французским королем.

– Я знаю, – говорил он, когда ему очередной раз доносили о взяточничестве министров, – что мои министры и придворные взяли и берут деньги от французского правительства, но я на них за это не сержусь, потому что французские деньги в моем государстве обращаются.

Из этих слов было ясно, что министры на политику прусского короля не оказывают ни малейшего влияния; «Король все делает своею головою один», – доносил в свое время барон фон Бракель, и министры о королевских решениях, ежедневно изменяющихся по конъюнктурам, узнают только тогда, когда они уже состоялись… Каким-то будет его преемник?

Эти мысли не покидали русского резидента в Берлине.

А тут еще не давал покоя молодой Румянцев, сотрудник посольства… Несколько месяцев назад навязали его из Петербурга, пускай, дескать, привыкает к посольской работе, выполняет разные курьерские обязанности, авось чему-нибудь да научится… А он вовсе учиться-то и не хочет… Придется написать о всех его продерзостях, а то как оправдаешься, если что произойдет с ним? Да и перед отцом его будет неловко.

19 февраля 1740 года барону фон Бракелю доложили, что час от часу умножаются продерзости и мотовство молодого Румянцева. Устраивает драки по ночам, а приставленные к нему мастера и учителя жалуются на его лень и забиячество. Докладывали, что Петр Румянцев грозил, что тайно куда-то уедет, но угрозу свою не осуществил пока только потому, что всем его попыткам было воспрепятствовано принятыми предостережениями… Какой неукротимый характер… Барон фон Бракель и добром с ним говорил, и злыми увещеваниями пытался смирить его разбушевавшийся норов. Ничто, оказывается, не помогало. А тут еще одна выходка сумасброда – заложил свои галантереи и вещи, дескать, не хватает ему на содержание. Пришлось барону выложить 600 ефимков, выкупил его вещи и увеличил расходы на его содержание. Вроде бы ни в чем нужды не знал… Но и это добро не оценил. Снова влез во многие мотовские долги, продолжал свои беспутные похождения с солдатами, лакеями и другими бездельными людьми. Опять собрал свое белье и платье, чтобы продать или хотя бы заложить… Но хорошо, что вовремя его беспутства были пресечены. Снова пришлось барону добрыми словами увещевать строптивого юнца… Кажется, дошли до него добрые слова… А может, устрашился гнева императрицы Анны Иоанновны, которой барон пообещал сообщить о его проступках?

21 февраля барону фон Бракелю доложили, что молодой Румянцев ночью ушел из своей квартиры.

– Но как? – воскликнул ошеломленный барон. – За ним же должны были следить, и днем и ночью, немало ефимков за это дадено.

– А он подговорил двух мужиков, выбросил им в окно свои вещи и платье, а своего служителя, который отговаривал его от злого намерения и попытался за ним следовать, велел избить тем мужикам… Так что оный служитель в постели, тронуться не в силах.

– Куда ж он может подеваться? – гневно вопрошал барон. – Что ж это за наказанье такое! Столько дел, а тут возись с этим шалопаем.

– Ваше превосходительство, оный строптивец не раз сказывал, что он и отцу декларировал: ежели его пошлют с посольством в Германию, то он ничего доброго делать не станет, а будет так поступать, чтоб его поскорее принуждены были взять назад. Ни одного слова правды не исходит из его уст, и он наимерзостнейшим шалостям, которые токмо мочно вымыслить, предан. Об этом все учителя его говорят. Он упрямо твердит, что хочет стать солдатом.

Секретарь умолк, выжидая повеления. А барон не знал, что делать. Молодой Румянцев оказался с характером. Видно, против воли дипломатом его не сделаешь. Языкам он хорошо обучен, статен, пригож, но помешан на воинском деле… Что делать с ним? Нельзя ж неволить…

И лишь через пять дней люди барона фон Бракеля отыскали молодого графа Румянцева, успевшего за это время купить себе лошадь, намереваясь через Польшу ехать к отцу в Киев.

«Как поступить в этом случае?» – размышлял барон. Молодой граф просил прощения за свои прегрешения, но был непреклонен в стремлении вернуться в свое Отечество. «Понятно, стыдно за свои худые поступки», – по-своему понял барон эти извинения.

– Ваше превосходительство, к гражданскому и обучению оному склонности у меня нет, хочу стать солдатом, ничего знать или учить, окромя солдатского дела, не буду. Так и отцу скажу.

И столько твердости прозвучало в голосе Петра Румянцева, что барон долго и пристально всматривался в светлые глаза высоченного юнца, смело встретившие его взгляд.

«Месяца через два отправлю его к отцу… Пусть поступает как хочет», – принял решение барон и вскоре продиктовал очередную депешу в Петербург, в которой немало места было отведено и юному графу Петру Александровичу Румянцеву.

Казалось бы, здесь много возникает вопросов, которые сейчас невозможно разрешить из-за скудости оставшегося материала, но попытаемся понять молодого Румянцева, не затемняя его недостатков и не преувеличивая его достоинств, имея в виду конечный результат его завидной судьбы.

Отец послал его учиться в Берлин, учиться искусству дипломатии. А молодой Румянцев был по своему характеру горячим, порывистым, он мог загореться от малейшей искры и натворить всяческих «продерзостей», а потом раскаиваться в содеянном. Отец, Александр Иванович Румянцев, многоопытный и чадолюбивый, задумал приобщить своего сына к тому поприщу, где он сам наибольших достиг успехов… Знание языков, знание дворцовых интриг, знание людей никогда не помешает на любом поприще… А что сыну предстоит большое будущее, отец был уверен: Петруша был жаден до всего нового, любознателен, но не усидчив и систематических знаний не мог получить из-за ссылки отца в Чиберчино, отдаленную глушь, где даже книг порой невозможно было сыскать.

А Берлин становился средоточием европейской политики. Умирающий король Фридрих-Вильгельм за годы своего правления создал мощную армию, до поры до времени не пускал ее в ход для достижения своих давно вызревших амбиций, но заставил считаться с собой все европейские дворы; король возлагал большие надежды на сына-наследника как на продолжателя своего дела возвышения Пруссии.

Фридрих-Вильгельм до самой смерти не переставал думать о сложных противоречиях между европейскими странами. Особенно его огорчала позиция Франции. Прусский король уверял Бракеля, что если Польша или Швеция нападут на Россию, то императрица Анна может надеяться на его помощь.

Странное впечатление вызывал у Бракеля этот умирающий король во время непременных визитов в королевский дворец.

«Ясно, что дни его сочтены, – думал Бракель, глядя на исхудавшего, глухо кашляющего короля, – а вот поди ж ты, все думает о величии своего королевства. Огорчен поведением Франции, сердится на графа Левенвольда за неполноту доверия в польских делах…»

Присутствующему на приеме шведскому послу Фридрих-Вильгельм неожиданно сказал:

– Приведенные в Финляндию шведские войска при теперешней продолжительной стуже или померзнут, или с голоду помрут, и русским там некого будет бить.

На смертном одре он явно издевался над своими извечными врагами, перед которыми уже не одно поколение прусских властителей бывало в зависимости, а теперь по всему чувствовалось, что приходит конец прусскому покорству.

Обращаясь к сыну, он сказал:

– Мой любезный преемник, я прошу, ради бога, не затевай несправедливой войны и не становись агрессором, ибо Бог запретил несправедливые войны и тебе когда-либо придется отдать отчет о каждом человеке, павшем в несправедливой войне. Читайте историю, и вы увидите, что несправедливые войны плохо завершались.

Берлин жил этими слухами, разговорами. Ясно было каждому, что со смертью Фридриха-Вильгельма многое может измениться в Пруссии. Преемник был совсем другого склада человек. О нем уже поговаривали как о властолюбивом и энергичном, просвещенном и хитром правителе, возлагая на него большие надежды.

20 мая 1740 года в Потсдаме после мучительных страданий умер Фридрих-Вильгельм I, прусским королем стал Фридрих II.

Все эти события не могли пройти мимо молодого Румянцева. Барон фон Бракель, пытаясь все-таки посвятить молодого человека в тайны своего искусства, рассказывал ему о том, что происходит при прусском дворе. И никак не мог обойти в своих беседах главнейший вопрос: как новый король относится к России?

– Слышал я, что твой отец отправляется в Константинополь для заключения мира с турками. Вникай, отец твой должен многое знать и о том, что здесь происходит, дабы лучше смог он разговаривать с турецкими пашами. Конечно, кабинет-министры напишут ему свои рекомендации, но думаю, что и ты здесь не зря провел время, набрался немного ума. Был у меня именитый министр Подевильс и уже от имени нового короля выразил надежду, что Пруссия и Россия заключат между собой союз. Во всяком случае, передай, что молодой король – энергичный и хитрый… Какие меры здешний двор при этом примет, о том знать нельзя, потому что король едва ли со своим министерством будет об этом советоваться. Во всех важных делах он действует сам собою. И вот посмотри да поучись, как надобно работать… Несмотря на жестокую лихорадку и опасения докторов, он работает день и ночь, сочиняет проекты, особенно хлопочет об успешной торговле в своих землях. Составляет проект о том, как бы усилить торговлю в Кенигсберге, а для этого хочет переманить купцов из Риги… Вот тут уже и вмешивается политика. Чем энергичнее он будет этот проект проводить, тем больше ущерба нанесет он России. И теперь императорская Коммерц-коллегия, конечно, будет думать о способах, как бы предупредить это намерение.

– А правду говорят, что старый король срывал с женщин платья иноземного происхождения? Да мог еще и бамбуковой тростью отколотить… – спросил молодой Румянцев.

– Да мне и самому приходилось видеть такие курьезные случаи. Не зря, видно, его называют королем-капралом. Груб и невежествен был, но зато оставил богатое наследство своему сыну.

Глава 2
Хлопоты дипломата

Нет, не удалось удрать из Берлина Петру Румянцеву… Получив строгое письмо от отца, он остался в посольстве: отец его собирался в Константинополь, мать при дворе в Петербурге, так что оставайся, сын, до отцовского возвращения из Турции. Но юный Румянцев настоял на своем.

Много хлопот стал доставлять своим родителям Петр Румянцев, непоседливый, горячий, вспыльчивый, охочий до драк и скандалов… Словно в богатырском теле буйствовали могучие силы, не знавшие выхода, вот и коробило его на всякие выходки. Только власть отца по-прежнему была для него непреклонной.

«Что делать с ним? – думал Александр Иванович. – Нет дела ему, вот и бесится. А может, барон Бракель чем-то неприятен Петруше, вот и протестует… А, ладно, пусть все остается как есть, приеду, если жив буду, авось разберемся… Вот вернется из посольства, отдам его в Шляхетный кадетский корпус, видно, судьба ему быть солдатом, раз того ему и самому хочется».

Александр Иванович в какой уж раз за свою беспокойную и долгую жизнь собирался в Константинополь полномочным министром для заключения мирного договора. Хлопоты позади, а сколько нужно было еще предвидеть и предусмотреть… Турки любят подарки, а без этого дело медленно будет продвигаться, торгу быть, это было сразу ясно Румянцеву. Да и кабинет-министры были внимательны в его поездке в Турцию. Особенно внимательным был Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, новый великий канцлер.

В хлопотах и раздумьях проходили дни в Петербурге. Поговаривали о болезни императрицы Анны Иоанновны, но потом слухи умолкали, и все шло по-прежнему. В сенате Александру Ивановичу передали портрет Анны для вручения турецкому султану. Таков был обычай. Александр Иванович узнал, что портрет был написан живописцем Иваном Линценом и заплачено ему 200 рублей, «резных дел мастер» Ульянов сделал раму, за что получил 21 рубль, а позолота рамы стоила сенату 42 рубля 40 копеек. Когда в апреле 1740 года сенат передал портрет в императорский кабинет для вручения его посольству Румянцева, то было объявлено, «что оный портрет и рамы отправлены быть имеют в Царьград с назначенным в посольство генералом и кавалером Александром Ивановичем Румянцевым». После этого Иностранная коллегия должна была выплатить сенату полную стоимость портрета, после чего сенат мог заказывать новый, «такой же портрет живописцу Вишнякову, а также раму к нему».

Прибывший из Берлина Петр Румянцев был определен после долгих нравоучений отца в недавно учрежденный кадетский корпус.

Как поездка в Турцию ни откладывалась, а время все же подошло, и пышная кавалькада выехала из Петербурга. Историки утверждают, что в свите чрезвычайного и полномочного посла Александра Ивановича Румянцева были: секретарь и маршал посольства, священник с причтом, лекари с подмастерьями, переводчики, 12 дворян посольства, 12 гайдуков, несколько трубачей, егерей, музыкантов, 36 лакеев, много повозок с багажом, около 200 гренадеров… Послу была предназначена парадная карета для выездов, балдахин, парадная палатка, серебряные сервизы и всякого рода блюда, предназначенные для приемов иностранных гостей, много подарков для чиновников турецкого правительства. И все, вплоть до мелочей, было предусмотрено самим Александром Румянцевым. Двигались не спеша… Москва, Киев…

Начались переговоры с турецким послом о времени размена на границе. Долго переписывались; в каждом предложении обе высокие договаривающиеся стороны опасались ущемления интересов своих государств. Но как только договорились о размене посольств, так тут же возникло другое обстоятельство: 5 октября 1740 года скончалась императрица Анна Иоанновна. Императором был объявлен сын принцессы Анны Леопольдовны Иоанн, а регентом при нем стал герцог Курляндский Бирон. Нужно было дожидаться переоформления верительных грамот. Получил и двинулся в путь, а 28 ноября 1740 года Елизавета Петровна взошла на отчий престол. С радостными чувствами Румянцев обязал присягнуть императрице своих подчиненных. Переход через турецкие Балканы, Андрианополь, Бургас, Сан-Стефано, Константинополь…

Во время переезда Александр Иванович много работал, праздности не любил. Его канцелярия работала в полную силу, устанавливая связи с русскими посольствами в западных странах. Особенно внимателен граф Румянцев к Антиоху Кантемиру, послу во Франции, взявшей на себя посредническую роль при заключении мирного договора. В письмах он просит князя Кантемира «частую корреспонденцию иметь», ему для этого дана «цыфирная азбука». Графу Румянцеву нужно знать, что происходит в Европе, дабы со знанием их вершить свои посольские дела в Константинополе.

Больше шести месяцев пробыл в Константинополе граф Румянцев. Встречался с послами различных стран, бывал у турецких чиновников, не раз был принят великим визирем. В Константинополе Румянцев узнал, что Швеция объявила войну России, а после того, как русские одержали победу над шведами, «не замедлил совершить торжественное богослужение в греческой церкви», как отмечают историки.

Вихрь дипломатических переговоров, походивших иной раз на битву, закружил его. При всем его опыте, умении внедрять своих людей в недружественные посольства и пользоваться собранной таким образом информацией, Александр Иванович порой оказывался в тяжелейшем положении. Приходилось трудно даже в разговорах с союзниками-австрийцами: ничего не сделают просто так, а только для собственной выгоды.

А положение в Европе обострилось… Повсюду происходили перемены. И неудивительно: смерти государя австрийских земель императора Карла VI, прусского короля Фридриха-Вильгельма I и, наконец, русской императрицы Анны Иоанновны, последовавшие одна за другой в течение 1740 года, круто изменили «климат» европейской дипломатии. В европейской политике все более видную роль стал играть Фридрих II.

И положение обострилось из-за того, что империя Габсбургов утрачивала свое былое величие и значение. Франция, давняя соперница Австрии, не признала единственную дочь Карла VI его наследницей…

Наконец-то, после отпускной аудиенции у султана, Александр Иванович Румянцев возвращался на родину. Дорога длинная, многое вспоминалось ему… Радостно было на душе… И справился с трудными делами российскими, и мог себе позволить хоть малый отдых душевный, путь не близкий, знал заранее, что всякое могло быть за это время, не лучше ли приготовиться ко многому, к неожиданностям случайностям и всяческим превратностям судьбы… Сколько уж раз судьба возвышала его, становила во главе самых великих государственных деяний, а потом с такой же точностью сбрасывала в яму государственного небытия, бросала в захудалые деревеньки, где занимался только своими сельскими трудами…

А как хочется порой посостязаться с лучшими дипломатами Европы… Сколько подводных камней нужно преодолеть каждый раз, чтобы добиться своего интереса. Вот вроде бы грех жаловаться на судьбу, он, чрезвычайный и полномочный посол в Порте, сделал все, что ему поручили: Турция признала Россию империей, правда, потребовала оставить Азов, но когда-то это будет, с этим можно потянуть… Зато турецкие правители пообещали не вмешиваться в европейские дела. Да и куда им вмешиваться, если персидский шах Надир навис над Турцией как грозная всепокоряющая сила… После покорения Индии шахом в Турции стали его опасаться больше всего. А между тем в Турции были и такие, которые хотели воспользоваться войной России со Швецией и вернуть некоторые утраченные земли… Как уж старались шведский и французский послы склонить турецких правителей на свою сторону, но ничего не получилось… Александр Иванович – опытный дипломат, недаром он учился этому искусству у Петра Андреевича Толстого. Вот уж кто был умен и хитер, вот уж кого не удавалось никому обвести вокруг пальца, вот уж кто умел вовремя кому-то подсунуть, чтобы получить необходимую информацию… Только таким способом и можно получить необходимые данные… А так откуда же взять твердость в исполнении своего долга. Только зная, а больше догадываясь, как боится Турция иранского шаха, можно было спокойно разговаривать с великим визирем, который нарочно распускал слух о своем благоволении к шведам и французам, пусть, дескать, Россия опасается возможного союза Турции со Швецией в тот момент, когда Швеция объявила войну России.

Румянцев вспомнил встречу с великим визирем в присутствии медиатора* французского посланника графа Кастелляна. Визирь упорно настаивал на разорении Азова как одной из статей договора с Россией, а Румянцев столь же упорно настаивал на освобождении и выдаче всех русских пленников. Долго бы продолжался этот упорный разговор, если бы не вмешался медиатор граф Кастеллян, который конечно же поддержал великого визиря, сказав, что разорение Азова является главной статьей договора и эту статью прежде всего необходимо исполнять… Тогда уж Румянцев не выдержал:

– Всему свету известно, что война началась не за Азов, но о прошлом говорить нечего. Я не спорю, что для Порты главная статья об Азове, а для России – о пленных, и потому обе статьи должны бы быть исполнены в одно время; русское требование справедливее турецкого, тем более что Порте давно объявлено: с русской стороны не сделают ничего, если турки не будут исполнять и со своей стороны обязательств.

– Россия обязалась разорить Азов за четыре месяца, а прошло уж больше года, считая с прошлого мая… А освобождение пленных – дело обоюдное: в России тоже много пленных турок, – гнул свою линию граф Кастеллян.

– Дело не в количестве пленных, важен сам вопрос. Если Порта отдаст всех пленных, Россия немедленно разорит Азов.

– Пусть разорят Азов, – не выдержал великий визирь. – Пленные сейчас же будут выданы.

– Между словом и делом большая разница, – возражал Румянцев. – Не только в провинциях, но и здесь, в Константинополе, ни одного пленника от турка не взято.

Поначалу так ничем и кончилась эта конференция… Взаимные упреки сменялись попытками снова наладить отношения взаимного доверия. Но французы тут же вмешивались, как бы отговаривая визиря от уступок.

Пришлось Румянцеву использовать и английского посла для того, чтобы ослабить французское влияние на турецких правителей. А главное – пойти на всевозможные уловки для выявления истинного положения в турецком правительстве. И для этого все средства были хороши: переводчик русского посольства Пини нашел «дорогу» в канцелярию рейс-эфенди и получал оттуда через своего приятеля очень важные сведения. Так Румянцев узнал, что шведский посол Гилленборг убеждал великого визиря начать войну против России, дескать, и Швеция начала войну против России в угоду Турции, и обещали не заключать мира до тех пор, пока Порта не добьется выгодных для себя уступок от России. Из этих же источников Румянцев узнал, что Швеция требовала от Порты не только денежной помощи, но и активных действий татар против России, способствовала бы поднятию мятежа в Запорожье… И сколько еще всякого интересного можно узнать, когда перехватываешь важные дипломатические сведения. Оказывается, шведы настолько самоуверенны, что обещали помощь Порте в налаживании хороших отношений турецких властей с шахом Надиром… И еще, пожалуй, самое важное: шведы возбуждают националистические чувства поляков против России. Вот что важно донести в сенат, пусть там подумают, как избежать столкновения с поляками…

Так и продолжал бы сидеть Румянцев в Константинополе, плетя сеть интриг против шведов и французов, стойко блюдя интересы России. Он хорошо понимал, что шведские посланники ничего не добьются у турок, которые сами оказались в сложном положении… И кроме обещаний, ничего не давали шведам, которые всячески пытались доказывать, что они затеяли войну с Россией как оборонительную, а потому имеют право на поддержку со стороны Порты, как это следовало по заключенному между ними договору. Но всему миру было известно, что войну начала Швеция, а потому и не имела права рассчитывать на поддержку Порты, да и денег у Турции не было. Ни с чем уходили шведы, но были настойчивы, так как дела военные у них шли плохо.

27 августа Румянцев подписал конвенцию, можно было бы добиться большего, чем он добился, но последовал указ из Петербурга, чтобы он не медлил с этим. Пришлось подчиниться, хотя положение у Порты было гораздо хуже, чем у России, только что отпраздновавшей Вильманштрадскую победу над шведами. Понятно, эта победа не понравилась Порте, увидевшей в этом возможность усиления России. Но предпринимать ничего не стала…

Напротив, совсем недавно, 28 октября, великий визирь, пригласив Румянцева на дружеский обед по случаю его предстоящего отъезда в Россию, неожиданно сказал, что Турция готова быть посредником в переговорах между Швецией и Россией. Тогда Румянцев ответил, что не имеет высоких полномочий на этот счет, но и сейчас, размышляя об этих встречах и переговорах, Александр Иванович думал, что это был дипломатический ход визиря, чтобы отделаться от настойчивых требований шведов… «Да и с какой стати принимать это посредничество, которое противоречит русским интересам… Кто ж может поверить, что Порта окажется в состоянии дать помощь шведам…» – думал Румянцев. В дороге он узнал, что императрица Елизавета наградила его орденом Святого Андрея Первозванного… Киев, Москва…

И вот теперь Румянцев по указу новой императрицы Елизаветы Петровны возвращался в Петербург.