Текст книги "Фельдмаршал Румянцев"

Автор книги: Виктор Петелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Нам надобно все возможное испытать для получения победы, и мне надлежит здесь так же хорошо исполнять должность мою, как и всем прочим, – отвечал король на все уговоры покинуть поле боя.

Повсюду инициатива переходила в руки русских и австрийцев.

Русские дрались с таким мужеством и храбростью, что даже пруссаки, очевидцы этого сражения, писали о них с восхищением, рассказывая в своих воспоминаниях, как они целыми шеренгами падали, будто сраженные пулями, давали переходить через себя, а потом поднимались и сзади уничтожали неприятеля. Тщетны были усилия пруссаков – они так и не могли овладеть возвышенностью.

Король бросил на Шпицберг конницу Зейдлица, привыкшего побеждать. Но под градом русской картечи и конница с большими потерями вынуждена была отступить. В этой атаке были ранены сам Зейдлиц, принц Евгений Вюртембергский, генералы Финк, Гильзен, а генерал Путкамер убит…

Вторичная атака горы Шпицберг оказалась безуспешной, войска неприятеля пришли в замешательство и беспорядок. И тут, уловив счастливый момент, австрийский генерал Лаудон со своей конницей бросился на отступавшего неприятеля. Панический ужас овладел тогда всей прусской армией, устремившейся в лес и на мосты, бросив не только захваченные у русских пушки, но и свои 165 пушек.

Король в отчаянии смотрел, как уходила из рук его победа, которую он еще недавно так бурно предвкушал. Он держался одним из последних на поле боя, все еще ожидая какого-то чуда. Неумолимо приближался плен.

– Притвиц! Притвиц! Я погибаю! – безнадежно повторял король при виде приближавшихся русских и австрийцев.

Рядом с королем оставалась сотня гусар под предводительством преданного ротмистра Притвица.

– Нет, ваше величество! Сему не бывать, покуда есть еще в нас дыхание, – отвечал Притвиц, отстреливаясь от наседавших русских.

И неожиданно храбрый Притвиц с сотней гусар бросился вперед и до тех пор держал русских гренадер, пока король не ускакал и не соединился со своими отступающими войсками.

Никогда еще король не испытывал такого потрясения… Только что, казалось, торжествовал он победу, и в один миг все полетело в бездну поражения и безудержного разгрома. Никакие уговоры не могли остановить бегущую в страхе прусскую армию.

Разгром был полнейший. Фридрих писал в Берлин: «Наши потери очень значительны; от армии в 48 000 человек у меня в эту минуту не остается и 3000. Все бежит, – у меня нет больше власти над войском. В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастие; я его не переживу. Последствия битвы будут хуже, чем сама битва: у меня нет больше никаких средств и, сказать правду, считаю все потерянным. Я не переживу погибели моего отечества. Прощай навсегда».

По свидетельству историков, в этой битве король потерял 7627 убитыми, 4542 пленными, 2055 дезертировали; русские потеряли убитыми 2614 человек, 10 863 ранеными; Лаудон – убитыми 893 человека, 1398 ранеными. Победители захватили 28 знамен, 172 пушки, множество огнестрельных припасов.

«Ваше величество, не извольте тому удивляться, вам известно, что король прусский всегда победы над собой продает очень дорого», – писал в Петербург граф Салтыков, а в кругу близких ему генералов не раз приговаривал:

– Ежели мне еще такое же сражение предстоит выиграть, то вынужден буду один с посошком в руках несть известие о том в Петербург.

Эти опасения предопределили и дальнейшие действия графа Салтыкова.

Казалось бы, после такой победы нужно воспользоваться ее плодами – преследовать неприятеля и полностью разгромить его. Но…

Фридрих II, потерпев столь сокрушительное поражение, несколько дней пребывал в таком трагическом положении, что всерьез подумывал о самоубийстве как единственной возможности с честью и достоинством завершить свою жизнь. Он думал, что граф Салтыков и генерал Лаудон, соединившись с основными силами австрийской армии во главе с фельдмаршалом Дауном, займут Бранденбург, Силезию, Берлин, Бреславль… У него не было никаких средств для того, чтобы препятствовать исполнению этого естественного развития событий. Это был конец войне, в которой он так успешно противостоял превосходящим силам Франции, Австрии, Швеции, России… Он сдал командование армией генералу Финку, сказался больным. Уныние, отчаяние, страх увидеть свою родину покоренной – вот что терзало его душу.

Но что это? Проходит день, два, пять, а неприятель его не преследует. Этого оказалось достаточно, чтобы король Фридрих II выздоровел и вновь задумался о судьбах своего Отечества. «Если русские перейдут Одер и станут угрожать Берлину, мы вступим с ними в бой скорее для того, чтобы умереть под стенами нашей родины, нежели в надежде их победить, – писал он берлинцам. – Я решил погибнуть, защищая вас…» А между тем разгромленные полки собирались вокруг него, и вскоре он вновь мечтает собрать тридцатитысячную армию, способную противостоять русским, австрийцам, французам…

Наконец, в конце сентября 1759 года он узнал, что русские и австрийцы ушли на зимние квартиры, так и не придя к согласованным действиям против поверженного противника.

Даун предлагал русским идти в Силезию или Берлин, а граф Салтыков не соглашался: и в том и в другом случае выигрывали австрийцы.

Русские и так уже достаточно послужили общим интересам, своей кровью заслужили себе честь, славу и отдых. Так думал главнокомандующий русской армией граф Петр Семенович Салтыков, упустив полную победу над Фридрихом II.

Елизавета Петровна щедро наградила победителей: граф Салтыков стал генерал-фельдмаршалом, Петр Александрович Румянцев получил орден Святого Александра Невского и две тысячи червонцев от австрийской императрицы. Получили ордена и другие отличия многие генералы, офицеры и солдаты.

Лишь через несколько месяцев в Петербурге и Вене одумались и заговорили об упущенных возможностях, и прежде всего о взятии Берлина и покорении Бранденбурга. Но переговоры о совместных действиях, как обычно, затянулись, и новая кампания 1760 года так и не дала ощутимых результатов. Граф Салтыков, исполняя волю Конференции и Елизаветы, стремился соединиться с армией Дауна, Фридрих и его брат принц Генрих своими маневрами препятствовали этому, избегая генерального сражения. Да и Салтыков не хотел вновь столкнуться в открытом бою с прославленным и хитроумным полководцем. Так и шло дело во взаимных маневрированиях. А Конференция требовала активных действий. Граф Салтыков утратил бразды правления армией, впал в такую «гипохондрию, что часто плачет», свидетельствует очевидец, «в дела не вступает и нескрытно говорит, что намерен просить увольнения от команды, что послабление в армии возрастает и к поправлению почти надежды нет».

Да и из писем самого Салтыкова в Петербурге увидели, что активных действий от него ждать не приходится. И в середине августа 1760 года главнокомандующим русской армией был назначен Александр Борисович Бутурлин, 66-летний генерал-фельдмаршал, «старый, невежественный и бестолковый», свидетельствует Валишевский. Андрей Болотов, вспоминая об этом назначении, говорит, что в армии долгое время отказывались верить в эту очевидную глупость. Но именно при Бутурлине в сентябре 1760 года русские в союзе с австрийцами взяли Берлин.

А в начале 1761 года граф Румянцев получил особо важное задание – осадить и взять Кольберг, сильно укрепленную цитадель Пруссии.

Часть вторая
Осада Кольберга

Глава 1
Так мир или снова война?

Шестой год шла война… Сколько пролилось крови, а конца войне не видно. Столько сменилось главнокомандующих в русской армии… Апраксин, Фермор, Салтыков, а теперь вот Бутурлин… Как они не похожи друг на друга, но все они не сумели захватить инициативу в этой бескомпромиссной схватке.

Наступил май 1761 года. Снег давно стаял, на деревьях зазеленели листочки, все выше поднимались травы, прояснившееся небо засинело над крышами домов местечка Грауденец, в котором расположились основные силы третьей дивизии графа Петра Александровича Румянцева, а до сих пор определенного плана предстоящей кампании еще не было: главнокомандующий Бутурлин ждал указаний Конференции, а она не знала конкретного положения на фронте.

Зима прошла спокойно, лишь в Померании русские войска изредка беспокоили неприятеля. Стычки носили местный характер, особого ущерба не приносили обеим сторонам, но к исходу зимы обе армии устали от постоянных хлопот по доставке продовольствия, от нервного перенапряжения солдат и младших офицеров, лишенных домашнего уюта и семьи.

Пруссаки предложили двухмесячное перемирие до 1 мая, и русские согласились дать отдых своим войскам. А потом в столицах вообще заговорили о предстоящем мире. Так стоило ли готовиться к новой кампании, если вот-вот наступит мир между воюющими державами? Франция всерьез начала игру с Англией, Австрия не прочь была договориться с прусским королем. Война истощила казну, людские и продовольственные ресурсы, народы жаждали примирения… И в прошлые годы австрийские и французские войска действовали словно бы нехотя, шведы тоже не стремились к активным действиям. И прусский король Фридрих II, обладая несомненными военными способностями, легко мог маневрировать своей хорошо обученной армией, выделяя то один, то другой корпус для выполнения первоочередной задачи.

С наступлением мая кончился срок перемирия. В Мариенвердере, гаубт-квартире, засуетились, задвигались, захлопотали штаб-офицеры, исполняя строгие указания графа Бутурлина: русское правительство отдало приказание приступить к решительным действиям. Слухи о мире, которые всю зиму упорно ходили в русской армии, прежде всего среди высших офицеров, побывавших за это время в отпусках и в Петербурге и в Москве, получавших письма от своих ближайших друзей и родственников, значительно поубавили воинского радения, и приказ о начале летней кампании многих застал врасплох. Но, получив новые предписания, все ретиво стали выполнять свои обязанности, помчались гонцы с ордерами Бутурлина в штаб-квартиры трех дивизий. По-разному встретили эти ордера командиры дивизий, генералы, офицеры и солдаты… Одни все еще думали отличиться в предстоящей кампании, выдвинуться по служебной лестнице; другие, и их было большинство, восприняли эту весть как тяжкое горе; третьи – равнодушно, как очередной каприз господской воли, ничего, дескать, с этим не поделаешь.

Петр Александрович Румянцев с нетерпением ждал конца перемирия и в душе страшился, что дело может завершиться миром. Нет, он вовсе не был кровожаден, жесток, он видел, как страдают от войны солдаты и мирные жители тех мест, по которым приходилось проходить, облагая население контрибуцией и необходимыми для содержания армии поборами… Война есть война, тяжкое бремя для народа. Но он не окончил спор с прусским королем, вся немецкая тактика ведения войны вызывала у него возражения, страстные, горячие, и все время ему хотелось проверить свои, за зиму продуманные наконец предложения… Он, как шахматный игрок, неоднократно проигрывал наедине с самим собой придуманные им самим комбинации. И столько мыслей приходило ему по улучшению действий русской армии!

Так мир или снова война?

Нет, мира не могло быть, хищники еще не наклевались чужих земель, а потому будут снова воевать… Так, значит, война? И вот два месяца промелькнули в трудах и заботах. Пришел май, теплые лучи солнца прорвали хмурые зимние тучи, радостно засияло синее небо над землей – и все ожило: появились первые цветы, пошла трава в рост… Вздохнул свободней военный люд… Особенно кавалеристы: уж очень тяжко с кормом для лошадей зимой.

Румянцев не терял времени даром: перемирие для военного человека – лишь время подведения итогов прошлой кампании и проверка своих планов на будущее. А мысли возникали постоянно – природа военного таланта постоянно давала себя знать. Всю зиму писал он «Инструкцию», в которой изложил свои мысли, наблюдения, накопленные в ходе прошлых лет службы, и особенно опыт четырех лет войны… И как только Румянцев получил под начало корпус, которому надлежало действовать самостоятельно под Кольбергом, укрепившимся на Балтийском побережье, он срочно решил продиктовать секретарю свод правил несения строевой и караульной службы, о введении строгого порядка в корпусе во время марша, размещении лагерем и на квартирах…

Румянцев шагал по большой комнате, высокий, ладный, коротко остриженный; энергией дышало его лицо… Да, пришло его время самостоятельных действий. А для этого нужно прежде всего наладить дисциплину. Ведь он должен будет расстаться со своими однополчанами, которые уже побывали в боях с ним вместе, и принять совсем неизвестные ему соединения. Лишь четыре полка – 3-й Гренадерский, Воронежский, Новогородский и Белозерский – остаются в его корпусе, а другие предстоит еще формировать или заново обучать…

– Итак, слушайте меня внимательно, – после раздумий заговорил Петр Александрович. – Пишите быстро, внятно… Прежде всего отправить моим полкам, Белозерскому, Воронежскому, Новогородскому, 3-му гренадерскому… Будут вливаться в корпус другие соединения – их тоже ставить в известность об этом «Учреждении»… Итак… «Учреждение, данное от генерал-поручика и кавалера Румянцева в корпус, под главною командою его состоящий, для согласного во всех случаях произведения службы… Глава первая. О выступлении корпуса из лагеря, о марше и что при оном наблюдаемо быть должно…»

Румянцев внимательно посмотрел на секретаря, который живо строчил по бумаге.

– «Когда корпус маршировать имеет, которым флангом, который линии батальонами, дивизионами или зводами, тож обоз впереди, позади или сторонною дорогою следовать будет, всегда в день пред выступлением при пароле приказано будет и в день марша вместо побудка будет бить генерал-марш*, по пробитии которого все чины должны к маршу приготовляться и рядовые в улицах по списку перекликаны быть; палатки снять и в обозах все и на возу класть, и, буде обозам наперед следовать велено, лошадей впрягать, не ожидая о марше приказу…»

Румянцев диктовал то, что давно продумано. И возникала стройная инструкция чуть ли не на все случаи военного быта корпуса, вплоть до таких «мелочей», как: «…буде же бы кому естественной ради нужды из рядовых остаться нужно будет, в таком случае, не удаляясь от дороги, исправя нужду свою, буде к своему месту успеть бы не мог, то к последнему зводу полку своего должен примкнуть и с тем маршировать до времени, где иногда полк отдыхать станет или же по прибытии на место к своему зводу и команде явится…»

Все должен предусмотреть командующий корпусом, хорошо должен знать свое дело каждый генерал, офицер, унтер-офицер и солдат, каждый должен знать свое место во время марша, во время лагерного стояния корпуса, во время несения караульной службы…

Румянцев давал точные указания содержания караулов, знаменных, палочных, о месте барабанщиков, о порядке построения. Не забыл он и про маркитантов*, которые имеют обыкновение продавать свой товар и после пробития вечерней зори и шатаются в результате этой расхлябанности по всему лагерю. Румянцев строго указывает, чтобы после пробития вечерней зори никакой продажи не было, как не было б и никаких шатаний по лагерю. О смене караулов, о пароле, о барабанных боях, о молитве, о бекетах (пикетах)*, о дежурстве, о рундах и обозах, о чистоте в лагере, о фуражировании – все продумал Румянцев, все предусмотрел для того, чтобы укрепить дисциплину, повысить боевой дух своего корпуса, который должен был выполнить сложнейшую задачу: осадить крепость Кольберг и взять ее штурмом, если она не сдастся на милость победителя.

В эти весенние дни Румянцев много работал, готовясь к походу в Померанию. И главное, тщательно продумал инструкцию по захвату этой, казалось бы, неприступной приморской крепости: ведь уже дважды – под командованием генерала Пальменбаха в сентябре – октябре 1758 года и в августе – сентябре 1760 года под командованием адмирала Мишукова – русские войска пытались овладеть крепостью, но каждый раз безуспешно.

Жизнь закипела, забурлила, устремилась как раз по тому руслу, которое было проложено уже войной; все пришло в движение, к штаб-квартире то и дело подлетали адъютанты, быстро соскакивали с лошадей и по ступенькам большого дома взбегали к командующему. Через несколько минут в руках держали пакеты и столь же стремительно возвращались в свои полки. На улицах Грауденца замелькали стройные колонны, ружья грозно посверкивали на плечах рослых, отдохнувших за зиму солдат. Марширующие колонны по хлестким приказам командиров четко разворачивались в линии и полукруги, сурово и безмолвно сходились снова в колонны, потом так же легко и просто сходились в клинья и треугольники, чтобы в считаные секунды ощетиниться штыками навстречу невидимому пока противнику. Многие из них прошли школу Румянцева, неистово и упорно готовившего полки к серьезным испытаниям.

В этих полках Румянцев был уверен. Но что дадут ему в корпус? Ведь лишь четыре полка останутся у него из подчинявшейся ему дивизии…

А что собой представляют два драгунских полка – Архангелогородский и Тобольский? Темный лес. А полк грузинских гусар и два полка донских казаков предназначены нести охранение и разведку… И уж совсем в мрачное настроение приходил Румянцев, когда вспоминал о пятнадцати батальонах, которые пообещал Бутурлин дать ему при формировании корпуса. Третьих батальонов… А что такое третьи батальоны, расположенные в глубоком тылу и привыкшие нести лишь караульную службу, он хорошо знал: необстрелянные, неукомплектованные, к тому же без полковой артиллерии… И в итоге корпус, которому надлежало выполнить одну из важнейших боевых операций предстоящей кампании, состоял всего лишь из четырех полков его прежней дивизии, а остальные полки и батальоны невозможно считать за боевые единицы…

К такому выводу пришел Петр Александрович после тяжких раздумий. А что же это означает? Уж не завидует ли ему его родственничек фельдмаршал Бутурлин?

И полетели в Мариенвердер курьеры с требованиями Румянцева усилить его корпус полноценными полками. Однако Бутурлин упорно доказывал, что корпус сформирован достаточно хорошо и представляет собой вполне надежную силу для осады и штурма: Фридриху не до Кольберга, а в самой крепости гарнизон незначителен… Как ни старался убедить Румянцев своего шурина, что нельзя недооценивать стратегического значения Кольберга, все было напрасно: тот считал, что Румянцев справится с поставленной ему легкой задачей и с теми войсками, которые ему передали под начальство.

Такое положение не могло удовлетворить Румянцева, хорошо представлявшего себе те трудности, которые необходимо было преодолеть. И он решил сам поехать в Мариенвердер и всерьез поговорить с фельдмаршалом, который, в сущности, больше занимался дегустацией вин, чем разработкой операций предстоящей кампании. Ну ладно бы зимой, но ведь пришло время решительных шагов, нельзя же так легкомысленно относиться к серьезным операциям.

12 мая Румянцев прибыл в Мариенвердер. Здесь, в гаупт-квартире*, расположенной в доме богатого купца, с большим двором и садом, было оживленно. Сновали слуги, солдаты, солидно шествовали генералы… На лугу, мимо которого проезжал Румянцев, проходил муштру полк драгун. И на улицах тоже были заметны военные приготовления.

А в саду, куда привели Румянцева, за превосходно сервированным походным столом мирно сидел за поздним обедом сам главнокомандующий граф Бутурлин. Румяное самодовольное лицо его расплылось в улыбке при виде Румянцева.

– А уж я боялся, что никто мне не составит компанию. Одному же, знаешь, скучно и рюмку выпить, не то что две-три…

Румянцев поздоровался, но Бутурлин, уже изрядно, видно, хлебнувший из стоявшей на столе сулейки, поднялся и бурно, по-родственному, стиснул огромного Румянцева в своих объятиях.

Непростые отношения сложились между ними. Казалось бы, все хорошо. Давно знают друг друга, привыкли относиться по-родственному, но с назначением Бутурлина главнокомандующим что-то надломилось… Бутурлин не мог не видеть, что Румянцев на голову выше его как военачальник, прошедший суровую школу шестилетней войны. Все его замечания оказывались точными, грамотными в военном отношении, он многое предвидел, и его выступления на военном совете всегда отличались конкретностью, глубиной понимания обстановки и необходимых путей и средств для осуществления поставленных перед ним задач… Все это разжигало в душе стареющего фельдмаршала зависть, чувство нехорошее и мстительное. Но чаще всего добродушие побеждало в нем; родственные чувства, давние связи с фамилией Румянцевых одерживали верх.

Вот и сейчас долгое сидение за столом, привычное застолье, когда то и дело исчезают со стола пустые бутылки, пузатые сулейки с медом, когда все кажется легко исполнимым и все вопросы разрешимыми, когда все видится в приязненном свете, Бутурлин был так хорош, со всем соглашался. Румянцев знал эту слабость за фельдмаршалом, но все равно и ему в этот момент казалось, что все замечательно и удачно складывается, потому что все его требования легко удовлетворялись захмелевшим главнокомандующим… А говорили они обо всем – и о политике, и о состоянии действующей русской армии, и об австрийцах как союзниках неверных, себе на уме… А главное, о том, что больше всего волновало Румянцева, – о предстоящем походе на Кольберг.

– Ну чем ты, ваше сиятельство, все недоволен? – миролюбиво говорил фельдмаршал. – Я все предусмотрел, пространную инструкцию тебе направил, исполнение ее приведет тебя к победе. Чего тебе еще надобно? Давай-ка лучше выпьем.

И Бутурлин снова потянулся к полной сулейке, только что поставленной на стол расторопным ординарцем, хорошо знавшим наклонности своего господина.

Румянцев любил выпить в дружеской компании, с бесконечными разговорами, тостами, шумным весельем офицерской братии. Но теперь, когда на него свалилась столь долгожданная возможность проявить свои воинские способности, вершить самостоятельные операции, ему было не до выпивки, особенно со старшим по чину, пусть даже и родственником. Нет, он лучше выпьет в другой раз, а сейчас добьется от строптивого и недалекого фельдмаршала всего необходимого для выполнения поставленных задач. Другого такого удобного случая может не представиться…

– Ваше сиятельство, премного благодарен вам за инструкцию. Действительно, вы все предусмотрели, исполняя волю ее императорского величества. Конечно, лучше использовать корпус для боевых действий в Померании, и прежде всего для осады и взятия на саблю Кольберга, чем по-прежнему бесплодно стоять ему на Висле, охраняя магазины. Но…

– Никаких но… Сначала давай выпьем, а потом рассуждай, сколько тебе вздумается.

Ну что оставалось удрученному генерал-поручику? Выпив, Румянцев попытался продолжать развивать свои мысли.

– Ну так вот, ваше сиятельство…

– Подожди… Дай мне сказать, раз уж ты завел этот совсем ненужный разговор. Могу тебе сообщить, что не я поручил тебе Померанскую экспедицию. Военный совет армии предложил, а всевысочайший двор утвердил, сама матушка-императрица подписала указ о твоем назначении. Ты должен оправдать сие соизволение ее императорского величества, а ты пускаешься в мальчишеские рассуждения…

– Да ведь я еще и не начинал, все не даете сказать.

– А ты послушай старика. Я желаю тебе добра, хочу, чтобы ты со временем стал на мое место.

«Нет, уж лучше я останусь на своем», – промелькнуло в сознании разгоряченного Петра Александровича.

– Ее императорское величество, зная твою ревность и усердие к службе, а в воинском деле искусство и неустрашимость, и рассуждая, что сей корпус в столь знатном числе состоять имеет, уверена, что ты вполне выполнишь свою задачу.

– Простите, ваше сиятельство, что перебиваю вас, но должен напомнить, что Померанский корпус состоит из четырех полков моей бывшей дивизии да легких полков донских казаков и грузинских гусар. С этим ли войском брать крепость?

– А за Вислой больше двадцати тысяч выздоравливающих… И что ж, легкие войска тоже необходимы, и для разведки, и для дозора… Так что ты, ваше сиятельство, с таким войском, кроме взятия Кольберга, можешь знаменитые показывать услуги и неприятелю делать сильную диверсию. Только учти, никто не простит тебе поражения, учти опыт двух прежних атак Кольберга, которые случились к бесславию оружия ее императорского величества…

Бутурлин потянулся за бутылкой, налил по бокалам и громко, с шумным вздохом удовольствия, выпил, высмотрел хороший кусок бигуса и с удовольствием стал есть. «Какое усердие в застольном искусстве», – подумал Румянцев, хмуро поглядывая на хмелеющего на глазах Бутурлина.

– Учти главное… Осада крепости не может инако предпринята быть, как по прибытии флота под Кольберг. Только после соединения с флотом ты можешь начинать активные действия в полном согласии с морским командиром. А для этого вашему сиятельству с ним нужно сношения иметь, точные известия получать, где и когда оный по выступлении своем из российских портов находиться будет, заблаговременно ведая, сколько на нем войска, артиллерии, каких калибров, сколько амуниции и припасов, також иногда и лошадей…

Румянцев пытался сосредоточиться на том, что говорит главнокомандующий, но мысли его отскакивали от этих известных даже командиру полка непременных действий. Мысли его текли совсем в другом направлении: сколько ж вот так подчиняться неучам в военном деле начальникам? Они хорошо разбираются в хитроумных придворных интригах, но стоит взяться за большое дело ведения войны, как теряются и начинают поучать, исходя из простейшего своего опыта.

– Вскоре ты с частью твоего корпуса выступишь в Померанию… И если от неприятеля супротивления не будет, то легко промаршируете прямо к Кёслину, куда прибыв и заняв как город, так и тамошние крепкие места, расположишься лагерем. Да учти, что там высокие горы, непроходимые болота могут служить натуральными укреплениями. Но этого недостаточно… Ты укрепи для предосторожности город, учреди при том форпосты, разошли разъезды, пусть доносят тебе о движении флота. А потом увидишь, как складываются обстоятельства, и к самому Кольбергу двигайся, конечно, после того, как флот приблизится… Надобно вам с вашим корпусом гаванью завладеть, дабы перевоз со флота на берег людей и артиллерии не столь труден был…

Румянцев мрачно улыбнулся. Но Бутурлина это не смутило. Он продолжал с тем же вдохновением:

– Ты не ухмыляйся, знаю, что ты толковый генерал и сам все можешь предусмотреть, но все ж послушай старика. Ум хорошо, как говорится, а два лучше. Хочу обратить внимание на вот какое обстоятельство…

Бутурлин трезвыми глазами посмотрел на Румянцева.

– Да я весь внимание, ваше сиятельство…

– Так вот… Рекомендую неослабно соблюдать воинскую дисциплину, дабы чрез то грабежи и насильство вовсе пресечь. Померанские жители до крайности разорены войной, всего боятся, могут при виде ваших войск дома и жилища свои оставить и разбежаться, тем самым нанесут большой вред войскам ее императорского величества. Поэтому, ваше сиятельство, предупредите жителей, и прежде всего дворянство, что все население Померании будет под высочайшим покровительством ее императорского величества, чтобы они без всякой боязни при своих жилищах и земледелии спокойно остались. Сверх того, особливо рекомендую накрепко наблюдать, чтобы на почтовых дворах постою не ставить, а охрану непременно давать. Смотри, чтобы мельниц не портили, пруды не спускали… Сам понимаешь, мельницы нужны для молонья хлеба, вода – для лошадей и скота… Для воздержания от подобных предерзостей заранее объяви о жесточайшем наказании за сии преступления.

– А у вас нет сведений о неприятеле, ваше сиятельство?

– Хотя ныне в Померании неприятельские войска и есть, но не только нашими там в респекте содержатся, но по приближении вашем, буде еще и не прежде, без сомнения, ретируются. Да хотя б и остались, небольшим своим числом страх наносить вам не могут… Следовательно, взятье Кольбергской крепости не кажется затрудненным и будет состоять в одних только благоразумных с вашей стороны распоряжениях…

– Так вы считаете эту операцию пустяковой? И потому так мало войск даете? – Румянцев уже не скрывал своего раздражения.

– Не задирайся, ваше сиятельство, войск дадено довольно. Что касается до усиления вашего корпуса с реки Вислы, то я остающемуся тамо генерал-майору Трейдену приказал не только по ордерам вашим о присылке к вам сикурса немедленное исполнение чинить, но и в вашей команде состоять и всех больных и слабых, которые сейчас у него находятся в госпиталях, по выздоровлении направлять в корпус… Их наберется более двадцати тысяч…

– Там нужны не слабые и больные… Прусский король сделает все, чтобы не отдать Кольберг. Непременно бросит на помощь знатный корпус.

– В прошлом году он наших оробевших солдат атаковать не посмел, а ты, имея при берегах сильный флот, можешь ничего не опасаться. Не станет неприятель сильного корпуса против тебя ставить, главные силы его прикованы к Саксонии и Силезии. А твоя задача, если неприятельских войск в Померании мало или совсем нет, то уже до прибытия флота окружить Кольберг, построенные неприятелем к морю батареи взять и тем десант облегчить. И если будешь более расторопен и окажешь большее усердие, чем Мишуков в прошлом году, а в этом я не сомневаюсь, твои таланты всем известны, то сомнений нет: в шесть-семь дней ты овладеешь крепостью. А овладев оною, увидишь, что далее делать. Главное, будешь владычествовать во всей Померании, контрибуции собирать и жить на иждивении неприятеля.

– Должен признаться, что вы, кажется, все предусмотрели и продумали. И мне уж нечего добавить, лишь исполнять ваши наставления и самолучшие успехи пожинать, как вот эти яблоки осенью. – И Румянцев показал на только завязавшиеся плоды на недавно отцветших яблонях. – Так все и было б, если б все обстоятельства и число людей, мне назначенное, в существе своем соответствовали тому, что вы здесь говорите, ваше сиятельство. Но ведь мы не знаем намерений неприятеля, а порой действительные неприятельские движения, которых мы не можем пока предусмотреть, уничтожают наши самолучшие замыслы и предприятия. И вот дабы преодолеть могущие возникнуть бессчетные и неожиданные затруднения, я прошу вас учесть следующее…

Румянцев говорил резко, подчеркивал каждое слово, смотрел на его сиятельство мрачно, как будто вино и совсем не развеселило его кровь.

– Ваше сиятельство, перед тем как штурмовать Кольберг, высадить десант и артиллерию доставить на берег, я должен занять все пасы* при неприятельских крепостях и по реке Одеру, дабы неприятель за крепостями и за рекою как за завесою не прокрался. Это мне нужно для того, чтобы постоянно следить за точным количеством прибывающих и убывающих войск его… И тут еще нужно учесть, что неприятель проходит по своей земле, вливая свои гарнизоны. И по мере движения навстречу мне число неприятеля возрастает настолько, что я не буду в силах не только задержать его, но и противостоять ему. И тогда трудно будет избежать крайнего несчастья и гибели множества людей…