Текст книги "Князь Святослав II"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Не иначе, приворожил он тут всех и каждого, – зло говорил Святослав, меряя шагами мраморный пол дворцовых покоев. – Не золотом же купил всех тмутараканцев, откуда у него столько золота? Ох, попался бы Ростислав мне в руки!

Бояре Святославовы лишь молча переглядывались: что можно сказать?

Глупец поймет, что не хотят здесь видеть князем Глеба: вроде и не противятся здешние люди, а несогласны. Коль воротится Ростислав, опять все за него горой встанут.

– Может, послать гонца к царю грузинскому, чтоб придержал Ростислава, ежели тот и впрямь у него, – предложил Перенег.

– Тогда уж и к касогам гонца слать надобно, – вставил Гремысл.

– А коль нет Ростислава ни у касогов, ни у грузин? – спросил Святослав.

– Пустое это дело, – махнул рукой Ратибор, – искать ветра в поле.

– Что же, век тут сидеть, Ростислава дожидаючись? – Святослав впился глазами в Ратибора.

Ратибор в раздумье пошевелил густыми бровями.

– Думается мне, княже, что Ростислав недалече, – медленно проговорил он. – Верных людишек у него в Тмутаракани хватает. Вот он и ждет от них сигнала, когда мы уберемся отсюда.

Святослав нахмурился – может, и верно.

– Коль это так, то надо оставить Глеба с малой дружиной в Тмутаракани, а нам с остатним войском к северу податься, будто домой, – сказал боярин Перенег. – Эдак мы заманим Ростислава в Тмутаракань. Сами же обратно нагрянем как снег на голову!

Задумался Святослав. «Перенег дело говорит. Если Ростислав на хитрости пустился, то его хитростью и одолеть надо. А сидеть в Тмутаракани и ждать – без толку».

– Быть посему, – объявил Святослав. – Завтра утром поднимаем полки. В городе останется Глеб с тремя сотнями воинов, при нем будет Гремысл. О том, как гонцами ссылаться будем, после поговорим.

Давыд попросился было с Глебом остаться, но Святослав отказал.

Так, в начале июня черниговская дружина вышла из Тмутаракани и двинулась к переправе через Кубань, растянувшись на узкой дороге, вьющейся среди возделанных полей и белых мазанок.

В тот же день Глеб собрал народ на площади. Произнес короткую речь молодой князь, в которой упомянул о перемене власти в Тмутаракани лишь с ведома черниговского князя, ибо так повелось еще с Мстислава Храброго, а узаконил обычай этот Ярослав Мудрый. Ростиславу, ежели придет он с повинной головой, дядья дадут стол княжеский на Руси. Ему же, Глебу, на тмутараканском столе сидеть суждено не своею волей, но волей отцовой.

Народ слушал молодого Святославича в глубоком молчании. Гладкие речи ведет Глеб, а как на деле править станет после того, как указали ему путь от себя тмутараканцы. Дружина у Глеба хоть и невелика, да мужами ратными крепка. Один Гремысл в сече пятерых стоит, к тому же сердит воевода на горожан и не скрывает этого.

На торжищах Тмутаракани не утихает суета и толчея. Что ни день, приходят из-за моря торговые суда, расцвеченные разноцветными парусами. Горы товаров громоздятся на пристани, еще больше по хранилищам распихано. В Тмутаракани кроме русских и хазарских купцов чуть ли не круглый год живут купцы со всех концов света.

На улицах, примыкающих к рынкам, стоят дома ремесленников: камнерезов, кузнецов, стеклодувов, гончаров, кожевников… Не всяк по-русски разумеет да всяк дело свое знает.

Ходят по рукам здесь самые разные монеты, но больше в ходу серебряные арабские дирхемы и греческие драхмы. Повсюду на торговых площадях стоят низенькие столы менял, сидящих на сундуках с самой разнообразной монетой. Подходи, заезжий гость, поменяют тебе медные персидские фельсы на русские куны и гривны либо на франкские солиды или на золотые «змеевики» Владимира Красное Солнышко (они особо ценились среди купцов).

Спокойно было в Тмутаракани с той поры, как ушел отсюда Святослав с дружиной, но витала в воздухе какая-то тревога. Кроме княжеских мытников всюду шныряли вооруженные Глебовы дружинники, днем и ночью объезжала город конная стража. Начеку был князь Глеб, а вместе с ним и весь город.

Тадуна хазарского Гремысл отправил с глаз долой, якобы с поручением. А сам с таинственным видом молвил Глебу: «Скоро вернется хитрец Азарий и Ростислава приведет за собой».

Но дни проходили за днями, а Ростислав не объявлялся.

Прошел июнь, наступил июль. К Андрееву дню[60]  [60] … к Андрееву дню – 17 июля.


[Закрыть] иссякло терпение Святослава. Отправил он к сыну гонца. Послание было коротким: «Уповай на себя, а не на Бога, сын мой. Даю тебе еще три сотни дружинников для крепости твоего духа. Будь здоров!»

Вскоре вслед за гонцом вступил в Тмутаракань конный отряд, посланный к Глебу Святославом.

…Покуда добрался Святослав до Чернигова, наступил август, уже вовсю хлеба колосились. Жара стояла такая, что хоть из речки не вылезай.

Отпустил Святослав домой переяславскую дружину, распустил своих воинов. Приветлив и радостен был он в те дни.

На вопрос Олега, что стало с Ростиславом, Святослав ответил с гордой улыбкой:

– Прознал тетерев, что охотник приближается, и упорхнул подальше.

– А ежели вернется он в Тмутаракань? – осторожно спросила Ода.

– Глеб ныне крепко сидит в Тмутаракани, – не без самодовольства промолвил Святослав, – я ему шестьсот воинов оставил и Гремысла. Да еще катепан херсонесский обещал четыреста пешцев Глебу прислать. Да из хазар набралось две сотни охочих молодцов сыну моему служить. Пусть-ка сунется Ростислав!

А как собрали смерды урожай и подули осенние ветры, вся дружина Глебова вдруг объявилась под Черниговом. Увидев стяг Глеба, Святослав сначала глазам своим не поверил. Потом прямо в воротах детинца стащил сына с коня и так угостил кулаком, что бедняга и с ног долой.

Гремыслу тоже досталось. Обругал его князь последними словами да при дружине.

– Что за напасть такая, мой старший сын стол княжеский отстоять не может! – возмущался Святослав. – И дружина есть, и воевода, и меч держать обучен, а от сечи бежит!

– Э-э, князь, не горячись, – вступился за Глеба Гремысл. – На этот раз вывел Глеб Дружину против Ростислава, да уклонился тот от битвы, хотя касогов с ним пришло видимо-невидимо. Гоняться за ним мы не стали, повернули обратно к Тмутаракани. Глядим, а ворота заперты. На стенах народ шумит, кричат Глебу, чтоб уходил назад в Чернигов. Глеб дружину на штурм повел, но сзади Ростислав с касогами подошел. Так и метались мы меж двух огней. А потом от Глеба ушли те немногие тмутараканцы, что с нами были, ушли и хазары. А от Дигениса подмога так и не пришла. Что нам оставалось делать, князь? Посовещались мы с Глебом и повернули коней к русским пределам. Ростислав нам не препятствовал, наоборот, дал ествы на дорогу.

– Ну, прямо рыцарь из Одиных баллад! – сердито фыркнул Святослав.

– Рыцарь – не рыцарь, а одолел нас Ростислав не копьем, а умом, – сказал Гремысл со вздохом. – Мне-то что? Я за свою жизнь немало сражений прошел и ни разу бит не был, а Глеб переживает. Ущемил его самолюбие Ростислав.

– Меньше Псалтырь читать будет, – проворчал Святослав.

Глеб и впрямь мрачнее тучи вступил в отчий дом. Восторженная радость, с какой встретила его Ода, немного озадачила юношу. Такой пламенный поцелуй запечатлела на его устах, какой, пожалуй, дарят лишь горячо любимому человеку.

Смущенный поцелуем Оды, Глеб хмуро произнес:

– Без битвы побил меня Ростислав.

– Это Господь не дал пролиться ни твоей, ни Ростиславовой крови, – убежденно сказала Ода и, не дав возразить Глебу, повторила: – Это Господь возжелал, чтобы не были вы врагами с Ростиславом! Он услыхал мои молитвы.

Глеб даже растерялся от неожиданности. Неужели его красавица-мачеха молилась за него! В этот миг Глеб почувствовал себя счастливейшим из людей.

Недобрые знаменья

(1065 год) В это же время случилось знамение небесное.

На западе явилась звезда великая с лучами

Как бы кровавыми, с вечера выходившая на небо

После захода солнца.

Повесть временных лет

Дивился Святослав, для чего Изяслав нарочным гонцом так спешно к себе вызывает. Иль проведал о неудаче его в Тмутаракани и решил вмешаться. Именно эта мысль и подвигла Святослава без задержки в Киев отъехать.

Изяслав был удивлен. Только что воротился гонец из Чернигова, а за ним следом и черниговский князь появился. Уединился Изяслав с братом и поведал ему о своих печалях:

– Пока ты ходил в Тмутаракань, брат мой, на Руси недобрые знаменья появились то тут, то там. На Ивана Купалу[61]  [61] …на Ивана Купалу – 7 июля.


[Закрыть] вечером на небе взошла кровавая звезда и явилась та звезда семь дней кряду. Народ напуган был, из храмов не выходил. Кто-то слух пустил, что конец света близко. Я с митрополитом разговаривал, и поведал мне Ефрем, что не к добру знаменье это. В древние времена при кесаре Нероне в Иерусалиме тоже звезда великая воссияла с вечера над городом: предвещало это нашествие римского войска. При кесаре Юстиниане звезда двадцать дней блистала над Царьградом. Была она предвестницей крамол и болезней среди людей.

На Максима[62]  [62] …на Максима – 11 мая.


[Закрыть] в Новгороде видели, как почернело солнце средь бела дня, словно его щитом прикрыли, и мрак упал на землю. Ефрем сказывал, что при царе Ироде над Иерусалимом случилось такое знаменье и через сорок дней после этого царь Атиох напал на Иерусалим.

Но это еще не все, брат мой. Недавно рыбаки на речке Сетомль выловили неводом мертвого младенца. Устрашились они вида его и принесли в Киев, чтобы показать знающим людям. Видел я того младенца. Был он таков: вместо ног руки, вместо рук ноги, а на лице женские срамные части тела. Ефрем сказал мне, что при кесаре Маврикии одна женщина близ Царьграда родила ребенка без глаз и без рук. После чего был голод в Империи ромеев и междоусобная война. Вот так-то, брат.

Святослав презрительно усмехнулся:

– Ты больше Ефрема слушай, брат. Он тебе наплетет!

– Грех такое молвить, – нахмурился Изяслав. – Ефрем ведь не выдумками меня тешил, все это в книгах прописано. Такое, слава Богу, бывает не часто, поэтому люди испокон веку наблюдают, к чему это приведет.

– Нам-то чего от этих знамений ждать, сказал тебе Ефрем? – спросил Святослав.

– Усобица разгорится в земле Русской, – печально ответил Изяслав, – либо нахлынут поганые из Степи, звезда-то была красная, предвещающая кровопролитие. Я ведь зачем тебя призвал…

– Про знаменья поведать, – Святослав не скрывал улыбки.

– Знаменья – это присказка, а сказка впереди, – хмуря брови, продолжил Изяслав. – Не слыхал, что Всеволод Полоцкий учинил?

– Не слышал, – насторожился Святослав.

– В Ильин день[63]  [63] …в Ильин день – 2 августа.


[Закрыть] поступил Всеслав с ратью ко Пскову и бил в стены. Три дня отбивались псковичи, на четвертый день пожег Всеслав всю округу и ушел в свои леса. Сбываются знаменья-то!

– Неужто трое Ярославичей одного Брячеславича не одолеют? – покачал головой Святослав. – Скликай рать, великий князь, до зимних холодов успеем добраться до Всеслава.

Изяслав оживился:

– Мыслишь, брат, стоит проучить Всеслава?

– Мыслю, стоит.

– Моя дружина готова к походу, – сказал Изяслав. -По чести говоря, не хотел я, брат, без тебя войну затевать, чтобы не подумал Всеслав, будто нет дружбы между нами. Ждал, когда ты из Тмутаракани воротишься.

– А Всеволод готов ли к рати со Всеславом? – спросил Святослав.

– Всеволод только сигнала ждет, едины мы помыслами с ним.

– Наверно, с той поры вы едины помыслами стали, когда уступил ты Всеволоду Ростов и Суздаль. Не так ли, брат?

Глаза Святослава сверкнули.

Изяслав смутился, не нашелся, что добавить.

А Святослав как ни в чем не бывало очи опустил, завздыхал:

– Не повезло мне в Тмутаракани, брат. Бежал Ростислав при моем приближении, а стоило мне уйти с полками, вернулся и опять сына моего с тмутараканского стола согнал. Придется вдругорядь к Лукоморью войско вести.

Изяслав тотчас вставил:

– Вместе пойдем, брат. Доберемся и до Ростислава! Святославу только того и надо было. Договорились братья соединить свои дружины у городка Любеча к середине октября. Изяслав послал гонца в Переяславль.

…Осень выдалась сухая и теплая. С Семенова дня[64]  [64] …с Семенова дня – 14 сентября.


[Закрыть] помочило немного дождями и перестало.

Дождался Святослав, когда смерды сметали сено в скирды, и только тогда разослал по селам бирючей[65]  [65] Бирючи – глашатаи.


[Закрыть], созывая охочих людей в свое войско. Пять дней ушло на сборы.

Княжеская дружина готовилась к походу особенно тщательно – Всеслав враг опасный. Гудит воинский стан у стен Чернигова на берегу Стрижени.

Накануне выступления собрал Святослав воевод и старших сыновей на военный совет.

– Двигаться будем скрытно, чтоб не почуял Всеслав беды, – молвил Святослав, – а посему черные люди и пеший полк порознь к Любечу пойдут.

– Как же полкам порознь идти, княже, ведь дорога-то на Любеч одна, – усмехнулся Гремысл.

– По одной дороге да не в один день, – повысил голос Святослав. – С пешим полком ты пойдешь, Гремысл. Черных людей Путята Прокшич возглавит. Во главе молодшей дружины Глеб встанет, во главе старшей – Регнвальд.

Воеводы переглянулись: сердит князь на Гремысла, коль с воеводства над старшей дружиной поставил его над пешей ратью.

Глеб после слов отца преобразился: в очах огонь заиграл, приосанился. Наконец-то и его поставили вровень с первыми воеводами.

На другой день спозаранку ушел пеший полк в сторону Любеча. На следующее утро Путята Прокшич по той же дороге черную рать увел.

Проснувшись, Ода встала с постели, глянула в окно на далекое поле за стриженью: не дымили костры, не стояли повозки, не было видно беловерхих шатров. Опустел широкий луг.

Услышав, как заворочался на ложе Святослав, Ода оглянулась на мужа и насмешливо промолвила:

– Проспал ты войну, мой князь. Ушло без тебя войско. Сонный Святослав приоткрыл глаза.

– Утопали, стало быть, мужички, – пробормотал он. – Вот и славно!

И опять заснул.

За утренней трапезой Ода сидела за столом между Глебом и Вышеславой. Олег, сидя напротив, бросал на мачеху взгляды исподлобья.

Ода поймала на себе один такой взгляд и обратилась к Олегу с усмешкой:

– Тебе, наверное, хочется закусить сегодня мною. А, Олег? Олег смутился и ничего не ответил.

– Матушка, Олег завидует Глебу, – с улыбкой сказал Давыд, – ведь ему батюшка доверил молодшую дружину.

Ода повернулась к Глебу: – Это так?

Глеб молча закивал головой, так как был с полным ртом. Вышеслава и Ярослав засмеялись.

Девушка вышла к завтраку без платка с волосами, заплетенными в длинную косу. Румянец во всю щеку и вьющиеся у висков локоны придавали ей необычное очарование. Ярослав не спускал глаз со своей старшей сестры. Мать и Вышеслава были для него самыми близкими людьми. С ними он часто виделся, разговаривал на немецком, ставшем для него вторым родным языком.

Святослав не баловал своего младшего сына особым сниманием, его холодность к жене постепенно перешла и на сына, который был очень похож на Оду.

Старшие братья уже вышли из детского возраста и относились к Ярославу скорее с дружеской опекой, нежели с братской любовью. Виновата в этом была отчасти и Ода, которая с самого начала старалась пробудить в пасынках не сыновние, а скорее дружеские чувства к себе. Материнское начало проснулось в Оде лишь с рождением Ярослава, когда ей самой исполнилось двадцать лет. К тому времени пасынки отдалились от нее, попав под опеку воспитателей, и Оде оставалось изливать пробудившуюся в ней нежность на оставшихся при ней Ярослава и Вышеславу.

Став постарше, пасынки держались с мачехой почти на равных, юный вид которой и непринужденная манера общения не ставили перед ними барьера излишней почтительности, какой обычно возникает при виде старших родственников. Пасынки называли Оду матушкой, но между собой звали ее по имени или прозвищами, подходящими для хорошенькой молодой женщины, способной привлечь их мужское внимание. Между ними исподволь шла непрестанная борьба за внимание Оды, первенство в которой держал Глеб до своего отъезда в Тмутаракань. Затем место Глеба ненадолго занял Давыд, но он не умел говорить приятные женщинам вещи и был напрочь лишен остроумия, поэтому Ода все больше тянулась к Олегу и Роману, оставив Давыда в тени.

Глеб, вернувшийся из Тмутаракани, вновь захватил внимание Оды. Это пробудило в Давыде чувство зависти и одновременно восхищение – Глеб умеет так непринужденно держаться с Одой. Олег в отличие от Давыда страдал муками ревности, что его очень сердило: такого с ним еще не бывало. И только Роман ко всему относился спокойно. Может, потому, что Ода никогда не забывала напоминать ему, как он красив…

Пришло время выступать и княжеской дружине.

Конница, сотня за сотней, проходили через ворота детинца. Всхрапывали кони, звенела под копытами мерзлая земля. Ярко алели на фоне белокаменных княжеских палат и стен Спасского собора красные плащи и щиты всадников.

– Что же, княже, ни тулупов, ни полушубков не берете с собой, – торопливо спускаясь по ступеням крыльца, сказал тиун идущему впереди Святославу. – Холода на носу. Померзнете!

– Какие холода, Аксен? – засмеялся Святослав. – Лист с деревьев еще не опал. До Дмитриевской недели[66]  [66] Дмитриева неделя – начинается с 8 ноября.


[Закрыть] снега не видать!

– А если установится санный путь сразу после Дмитриевской недели да прихватит морозцем, – не отставал тиун, – тогда как, князь?

– Не будет нынче зима морозной, – беспечно отозвался Святослав. – Видал, небось, журавли низко на юг летели. Эй, соколики! – окликнул князь сыновей. – Довольно прощаний, на коней! Труба дважды пропела!

Сам Святослав уже успел проститься и с женой, и с дочерью, и с боярином Веремудом, которого оставлял вместо себя в Чернигове.

Роман первым взлетел на своего жеребца и поскакал вслед за отцом, выезжавшим с княжьего двора. Давыд выпустил из объятий Вышеславу и, ворча взобрался в седло: не привык он подниматься в такую рань.

Олег перебросил поводья через голову коня, но медлил вступить ногой в стремя, наблюдая, как прощаются Глеб и Ода. Мачеха держала Глеба за руку и что-то негромко ему говорила, а Глеб кивал головой в островерхом шлеме. К ним приблизилась Вышеслава рука об руку с Ярославом. Ода быстро поцеловала Глеба в щеку и обернулась, ища кого-то глазами. Мимо нее проехал Давыд на своей рыжей лошади. Ода помахала ему рукой и в следующий миг встретилась взглядом с Олегом.

Олег сделал вид, что садится в седло, но Ода, подбежав, остановила его.

– Мой юный князь! – Ода заглянула Олегу в глаза. – Чувствую, я в немилости у тебя. За что?

Олег отвернулся.

– Мне пора, Ода. Прощай!

Женщина замерла: Олег впервые назвал ее по имени! Только сейчас она догадалась, что происходит в его душе. Ода поняла, что скованность Олега, его пристальные взгляды, обращенные к ней, порождены тем чувством, которое превращает мальчика в мужчину. Чему удивляться? Олегу уже семнадцать лет, пришла пора влюбляться. Но как вести себя в этом случае ей?

Ода в легкой растерянности стояла посреди опустевшего двора, глядя на распахнутые ворота, через которые умчался, вскочив на своего гнедого, Олег. Его красный развевающийся плащ мелькнул раза два и исчез – улица, идущая от детинца, шла под уклон.

– Что?.. О чем ты, моя милая? – Ода взглянула на Вышеславу.

– Меня удивляет, почему мужчины так любят сражаться? – повторила девушка. – Ромка весь извелся, дожидаясь дня, когда он отправится в настоящий поход! Глеб тоже. Матушка, а что сказал тебе Олег? Он был чем-то недоволен?

– Олег? – Ода обняла Вышеславу за плечи. – Да нет, ничего особенного. Пойдем в терем, а то прохладно.

Поднявшись в свою спальню, Ода посмотрелась в овальное венецианское зеркало на длинной ручке. Ей придется немного подурнеть, стать строже и неприступней. На какие только жертвы не вынуждают женщин мужчины!

Ночью Оде снилось, что она целуется с Ростиславом где-то в саду, а рядом роет землю копытом привязанный к дереву конь. Душа ее тает от блаженства, пальцы тонут в густых кудрях Ростислава. Вовсю светит солнце, и птицы заливаются над головой.

Ода спрашивает Ростислава, показывая на коня: «Далече ли собрался, любимый мой?»

«Далече, моя ненаглядная. В Тмутаракань!»

«Побудь хоть пару денечков со мной, муж мой далеко и пасынки тоже. Нам никто не помешает!»

«В тереме глаз много, а в Чернигове и того больше».

«Хочешь, в лес ускачем, там нас никто не увидит!»

«Мы в лес поскачем, а за нами слух потянется», – отвечает Ростислав и понемногу отступает к коню.

Ода чувствует, как выскальзывают пальцы Ростислава из ее руки, хочет побежать за ним и не может с места сойти: ноги будто окаменели.

Улыбка исчезла с лица Ростислава, голос его стал тише: «Прощай, любая. Видно, не дано нам счастья изведать».

«Возьми меня с собой, Ростислав! С тобой хоть на смерть!»

Не послушал Ростислав Оду, вскочил на коня и умчался…

Толчок разбудил Оду ото сна. Она открыла глаза, не понимая, где находится. В ушах еще стоял топот удаляющегося коня.

Над Одой стояла полуобнаженная Регелинда с распущенными по плечам волосами и укоризненно качала склоненной набок головой.

– Кого это ты звала во сне, госпожа? – язвительно спросила служанка.

Ода повернулась на спину и сжала виски ладонями, приводя мысли в порядок.

– Я разбудила тебя?

– Нет, госпожа. Я уже встала и расчесывала волосы, когда услыхала, что ты зовешь кого-то.

– Кого же я звала?

– По-моему, Ростислава, – помедлив, ответила служанка, и в ее голосе Оде почудился упрек.

– Тебе показалось, Регелинда.

– Нет, госпожа.

– Так ты подслушиваешь под дверью, негодная! – рассердилась Ода. – Я слишком добра к тебе!

По лицу Регелинды промелькнула тень.

– Я подошла к двери, думая, что зовут меня. Я разбудила тебя, госпожа, потому что не хочу, чтобы об этом прознали другие служанки. Мне думается, неспроста вы с Ростиславом ходили осматривать строящуюся церковь на Третьяке в то лето, когда он жил у нас. Вы еще поздно вернулись тогда. Святослава не было в Чернигове, а из челяди никто ничего не заметил, кроме меня. Я помню, как блестели твои глаза, госпожа! Я думаю, это не от вида храмовых фресок…

– Замолчи, Регелинда! – Ода резко вскочила с ложа. Она хотела ударить служанку, но вдруг сникла под ее прямым взглядом и опустилась на край постели, склонив голову. Спутанные после сна волосы закрыли ей лицо.

– Об этом никто не должен знать, Регелинда, – сдавленным голосом произнесла Ода. – Я люблю Ростислава.

Регелинда наклонилась и поцеловала склоненную голову Оды.

– Разве ж я не понимаю? – ласково проговорила она. – Вижу, как изводишься. Только бы супруг твой не заметил.

Регелинда ушла.

Ода еще долго не выходила из спальни, терзаемая отчаянием безысходности и стыдом вынужденного признания. Разве можно что-то скрыть от проницательной Регелинды, которая знает Оду с детства, хотя сама старше ее всего на пять лет.

Не принесло Оде успокоения и посещение храма, той самой церкви на Третьяке. В храме недавно была закончена последняя отделка, было светло и чисто, строго взирали со стен лики святых угодников, остро пахло известью.

Ода долго молилась на более привычной ей латыни, преклонив колени перед алтарем. Она просила у Божьей Матери прощения – уже в который раз! – за то, что грешила в ее храме два года тому назад. В конце молитвы Ода как всегда попросила пресвятую Деву Марию помочь ей соединиться с Ростиславом.

«…Отврати от него копья и стрелы, болезни и злые наветы, и просвети его на добрые дела во славу Господа нашего. Укажи ему путь, ведущий ко мне. И пусть он не уклонится с него, даже если путь этот будет длиною в десять лет!»

Ода подняла голову и взглянула на иконостас, на его верхнюю часть, где была помещена большая вполовину человеческого роста икона с изображением Иисуса Христа в архиерейском облачении с Богоматерью справа от него и с Иоанном Предтечей – слева. Красивое лицо Иисуса было спокойно и торжественно, взор устремлен к дверям храма, в нем застыла тихая грусть, словно видел Сын Божий всю тщету человеческую избавиться от грехов своих. В глазах же Девы Марии Ода заметила сострадание – сострадание к ней!

«Женщина всегда поймет женщину, – подумала Ода. – Богородица поможет мне».

* * *

Полки Святослава и Всеволода расположились на низком берегу Днепра под Любечем. Князья ожидали подхода киевской рати. Ждали уже второй день.

Святослав места себе не находил, возмущался нерасторопностью Изяслава.

– Небось, с сокровищами своими расстаться не может! Затеял дело, а сам не чешется! Вот-вот ноябрь наступит, не успеем до зимы разбить Всеслава.

Всеволод ничего не ответил, лишь перевернул страницу большой книги в кожаном переплете, которую читал.

Святослав раздраженно расхаживал по дубовым полам просторной светлицы от окна к окну, то на широкий двор поглядит, где дружинники его мечами звенели в шутливых поединках, то на острые верхушки высокого тына, за которым виднелись тесовые крыши хором любечских бояр.

– Послушай, брат, что говорил царь Филипп Македонский[67]  [67] Филипп Македонский – царь Македонии, отец Александра Великого, царствовал в 359-336 гг. до н.э. Заложил основу македонскому господству в Греции, создал самую сильную по тем временам армию.


[Закрыть] о взятии городов, – с улыбкой промолвил Всеволод и зачитал: «…Ни один город не сможет устоять, если в его ворота войдет осел, нагруженный золотом». Каково?

– Ты это Изяславу прочти, – отозвался стоящий у окна Святослав, – с его-то казной можно так города брать.

Наконец, на широкой глади Днепра показались насады[68]  [68] Н а с а д – большое судно с палубой.


[Закрыть] с воинами Изяслава. С трудом преодолевая сильное течение, суда подошли к берегу и сгрудились у мелководья неподалеку от любечской пристани. Там находились корабельные верфи любечан.

Конная дружина Изяслава шла по берегу реки.

Братья собрались на военный совет.

– Я мыслю, надо сразу на Полоцк двигать, – сказал Изяслав.

– Верно мыслишь, брат, – согласился Святослав. – Как пойдем, посуху иль рекой?

– Пешую рать отправим по Днепру до Смоленска, – ответил Изяслав, – а конница берегом пойдет.

– Разместим ли всех пешцев на ладьях? – засомневался Всеволод. – Ведь больше пятнадцати тыщ собрали!

Всеволод посмотрел на Святослава, было понятно, что без его ладей не обойтись. Пешее войско Всеволода добиралось до Любеча посуху.

– Разместим, – уверенно заявил Святослав, – а ладей не хватит, у гостей торговых суда возьму. Надо выступать, не мешая, пока не разнюхал Всеслав, что тучи над его головой собираются.

– Нынче же и выступим, – решил Изяслав.

Однако примчавшийся из Чернигова гонец спутал замыслы Ярославичей. Половецкий хан Искал опять вторгся на Русскую землю.

Воевода Веремуд извещал Святослава, что разбойничает Искал в Посемье, села жжет, смердов берет в полон. Осаждал город Курск да отступился, не по зубам пришлись хану курские стены. Теперь вежи половцев замечены под Путивлем.

Спешно подняли Ярославичи свои войска.

От Любеча до Чернигова двигались почти без отдыха и поздно вечером вступили в город.

Веремуд ошарашил новым известием: половцы оставили Путивль, переправились через Десну и хозяйничают на реке Сновь. Большой отряд поганых ушел в переяславские земли.

Князья разделились. Всеволод повел дружину в свой удел, а Изяслав со Святославом двинулись к городу Сновску.

* * *

Возле села Чернеча Гора дозоры русичей наткнулись на половцев.

Святослав переобувался, сидя на трухлявом пне, его конь оступился при переходе вброд через реку Сновь и князь замочил ноги.

Стоявший рядом Изяслав хмуро заметил:

– Споткнувшийся конь – плохая примета, брат. Святослав пропустил это замечание мимо ушей.

– Слышал, поганые нас не ждут. Чают, далеко князь черниговский. – Святослав зловеще усмехнулся. – Вот ужо попотчую я нехристей железом, они у меня не отыкаются, не откашляются!

Натянув на ноги сухие сапоги, Святослав лихо притопнул ногами. Затем встал и надел на голову шлем, поданный дружинником.

– Я эти места хорошо знаю, – говорил Святослав Изяславу, пробираясь через молодой березняк. – Нападем на поганых с двух сторон, на рассвете. Мои черниговцы обойдут оврагами Чернечу Гору и ударят с востока. А ты, брат, с запада нагрянешь. Гремысл проведет твою рать через лес. Да двигайтесь осторожно, не спугните зверя!

Изяслав подчинился, хотя в душе был недоволен.

Как выступило войско из Чернигова, брат его только и делает, что распоряжается. Изяслав понимал, что Святослав у себя дома и знает местность как свою ладонь, поэтому, скрепя сердце, подчинялся.

«И с чего это брат решил, что половцы близко? – сердился Изяслав, шагая лесом во главе своих дружинников, ведущих коней в поводу. – Может, дозорные его ошиблись. Мои-то дозорные никого не заметили. Теперь тащись ночью по лесу незнамо куда!»

– Далече еще? – недовольно спросил Изяслав идущего рядом Гремысла.

– Лес скоро кончится, княже, – ответил воевода. – А далеко ли от его опушки до половецкого стана – не ведаю.

Незаметно растаяла осенняя ночь. Сумерки стали прозрачными. Обозначились просветы между деревьями, и в этих просветах далеко впереди стал виден широкий луг с побелевшей от инея травой. На лугу паслись лошади: каурые, пегие, рыжие… Изяслав изрядно продрог на утреннем цепком морозце и злился на Гремысла, который исчез куда-то.

Рядом с князем топтался воевода Коснячко. На воеводе плащ, подбитый волчьим мехом, но, видимо, и он не спасает от холода тучное тело. За спиной Изяслава вполголоса выругался боярин Чудин, помянув Божью Матерь, Гремысла и свои окоченевшие руки.

Уже совсем рассветало. В чаще леса дробно застучал дятел.

Наконец из кустов вынырнул Гремысл, раскрасневшийся от быстрого бега.

– Заметили нас пастухи половецкие, – выпалил воевода. – Одного мы подстрелили из лука, а двое других к становищу поскакали. Пришло время вынимать мечи!

– А Святослав далече ли? – спросил Изяслав.

– Святослав не замедлит с ударом, – уверенно сказал Гремысл.

Изяслав повернулся к своим воеводам:

– Начнем, перекрестясь, други мои!

Взобравшись на коня, Изяслав ощутил в себе прилив сил и жажду битвы. Он выхватил из ножен длинный меч и срубил верхушку стройной березки. Деревце вздрогнуло от удара, с его ветвей сорвалось облако сбитого инея.

Нетерпение князя передалось и дружине. Воины вскакивали на коней, обнажали мечи. Сталь звенела, когда клинки сталкивались ненароком в скученном строю дружинников.

Тишину спящего леса нарушил топот множества копыт. Конница густым потоком хлынула из леса на равнину, уходящую к невысокому косогору, куда уже мчались табуны половецких лошадей, ведомые своими вожаками.

Гремысл замешкался, отвязывая от дерева своего коня.

Когда воевода выбрался из леса, мимо него уже бежали киевские пешцы с большими красными щитами и тяжелыми копьями-рогатинами.

– Эй, борода! – окликнул Гремысла один из пешцев, видимо, сотник. – Ты князя нашего не видал?

– Видал, друже, – ответил Гремысл, – и князя вашего, и воевод, даже говорил с ними.

– Куда же они ускакали? – возмутился сотник. – Нас бросили, где строиться для битвы, не сказали. «Поспешайте за дружиной!» А как поспешать, ежели я сутки нежрамши!

Пешец сердито выругался.

Около него остановился другой сотник и спросил, косясь на Гремысла:

– Это наш воевода?

– Угадал, – сказал Гремысл. – По воле князя Изяслава я должен пеший киевский полк возглавить.

– Что-то я тебя не знаю, – недоверчиво проговорил сотник, подходя к Гремыслу.