Текст книги "Князь Святослав II"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Вышеслава

В Чернигов Олег прибыл в середине марта, лежа на санях. Гридни на руках внесли княжича в терем и сразу уложили в постель.

Увидев обеспокоенные лица прибежавших мачехи и сестры, Олег со слабой улыбкой промолвил:

– Пока еще не умираю.

Слух о большой победе Ярославичей над Всеславом быстро облетел город. Но не было особенной радости от этого известия. В обозе, прибывшем из-под Минска, кроме награбленного добра и пленников, было немало и раненых ратников. Война с полоцким князем продолжалась, и могли прийти и новые печальные вести.

Состояние, в каком находился Олег вот уже много дней, действовало на Оду и Вышеславу удручающе. Давыд тоже ходил унылый. Он ожидал от Олега чего угодно: хвастливых или печальных речей, но не игры в молчанку.

– Оставь Олега в покое, Давыд, – заступилась за брата Вышеслава, – дай ему в себя прийти после всего.

Ода и Вышеслава обычно по очереди сидели у постели Олега, стараясь развлечь его беседой.

Олег охотно слушал мачеху и сестру, но сам говорил мало. В нем прочно осели еще большая замкнутость и какая-то угрюмая задумчивость, а взгляд стал тяжелым, что это даже слегка пугало Оду. Иногда Оде становилось страшно от некоторых слов Олега, сказанных в порыве откровения, – тогда она сразу вставала и под каким-нибудь предлогом уходила.

Ода не осуждала Олега за жестокость его высказываний, виня во всем суровую действительность, ломающую душевный настрой не только молодых юношей, но и зрелых мужей. Она чувствовала в себе перемены, притупившие ее чувствительность после прошлогодней смерти Ростислава и совсем недавней смерти княгини Анастасии. Обоих постигла безвременная кончина в расцвете лет.

Княгиня Анастасия скончалась в феврале через три дня после Сретенья Господня[96]  [96] Сретенье – двунадесятый праздник Православной Церкви, отмечается 2 февраля.


[Закрыть] и была торжественно погребена в Киеве в десятинной церкви. Присутствовавшая на похоронах Ода пролила немало слез, ей казалось, что злой рок нарочно отнимает у нее самых дорогих и любимых людей. Это горе еще больше сблизило Оду с дочерьми Анастасии, Янкой и Марией. Девочки не скрывали своей готовности в недалеком будущем стать женами пасынков обожаемой ими Оды, Глеба и Романа. Наступил апрель.

У Олега постепенно прошли головные боли и головокружения, лекари стали разрешать ему выходить из терема на воздух.

Однажды, гуляя по стене детинца, Вышеслава призналась Олегу, что влюблена в младшего брата Оды Удона и ждет не дождется помолвки с ним.

Олег усомнился в возможности такой помолвки:

– Отец вряд ли захочет отдавать тебя какому-то немчину.

– Что значит «какому-то»! – возмутилась Вышеслава. – А ежели я люблю Удона и он – меня!

– Сколько лет твоему Удону? – спросил Олег.

– Семнадцать, как и мне, – ответила Вышеслава.

– Разве уже был разговор о помолвке с родственниками Оды?

– Не было. – Вышеслава вздохнула. – Матушка обещала поговорить об этом с тятей, когда он с войны вернется.

Олег нахмурился:

– Пустая затея, сестренка. Отец не даст своего согласия на этот брак. Ты же знаешь его отношение к Одиной родне и тем более к Удону. И чем он тебе приглянулся?

– О! – Вышеслава улыбнулась. – Удон красиво одевается, с достоинством держится, умеет вежливо разговаривать, не то что наш Ромка!

– Ромке и впрямь до него далеко, – усмехнулся Олег. – Только помяни мое слово, сестренка, отец будет против.

– Я знаю, – сказала Вышеслава, – но ему придется выдать меня за него.

– Почему? – Олег подозрительно посмотрел в глаза сестры. Вышеслава с выражением таинственного лукавства на лице привстала на носки и приникла губами к самому уху Олега.

– Я согрешила с Удоном, и теперь я жена ему перед Богом, – прошептала она.

Олег был поражен услышанным, но сохранил внешнее спокойствие.

– Ода знает об этом? – каменным голосом спросил он. Вышеслава кивнула.

– Как же ты позволила Удону такое, сестра! И куда смотрела Ода?

– Ничего я не позволяла! – Вышеслава обиженно надула губы. – Все случилось само собой. Как-то раз мы с Удоном остались ненадолго вдвоем: в тот день приехали герольды короля и все побежали во двор замка, чтобы их встретить. Он предложил мне посмотреть на герольдов из окна башни и повел меня по каменной лестнице куда-то наверх да так быстро, что я споткнулась и упала. Тогда Удон подхватил меня на руки и внес в небольшую круглую комнату с узкими окнами.

И когда я смотрела из окна вниз, Удон вдруг задрал на мне платье сзади… – Вышеслава запнулась, покраснев до корней волос. – Мне было больно и страшно. Я боялась вывалиться из окна с огромной высоты, а Удон говорил мне ласковые слова и продолжал со мной то, чего нельзя делать до свадьбы. Потом он мне признался, что сильно любит меня и желает видеть своей женой.

– Негодяй твой Удон! – сердито бросил Олег. – Попался бы он мне! А что же Ода?

– Олег, почему ты последнее время зовешь нашу матушку по имени? – осуждающе произнесла Вышеслава. – Это некрасиво.

– А дарить свою девственность кому попало красиво?

– Я же отдалась будущему своему супругу, – стала оправдываться Вышеслава. – Это не блуд. Матушка уверяет меня…

– Не будешь ты женой Удона, глупышка, – раздраженно перебил сестру Олег. – Отец не допустит этого и правильно сделает. А Оде за то, что она недоглядела за тобой, думаю, ой как достанется!

– Олег, милый, ты же не станешь доносить тяте, – Вышеслава умоляюще сложила руки.

– Рано или поздно все станет известно и без меня, – проворчал Олег и обнял сестру за плечи. – Даже подумать страшно, что будет, коль отец прознает об этом. Ты хоть не беременна?

Вышеслава сделала отрицательный жест.

После этого случая в душе Олега возросло предубеждение против людей латинской веры. Семена этого предубеждения посеял самый первый воспитатель княжича инок Дионисий, всходы окрепли благодаря непрестанным отцовским намекам на развращенность европейских нравов. Теперь Олегу представилась возможность убедиться в низменности латинян на примере поступка Удона.

«Значит, отец был недалек от истины и инок Дионисий тоже, – размышлял Олег. – Запад погряз в ересях и грехах! И кара Господня уже постигла западные королевства через нашествия венгров и варягов. Но зачем же тогда русские князья берут в жены латинянок? Может, мой отец потому так холоден с Одой, что ввел ее в свой дом уже не девственницей?»

Олег тут отогнал от себя эту мысль: думать плохо о своей мачехе он не мог и не хотел…

Май и июнь выдались дождливыми. Сквозь плотную пелену туч изредка проглядывало солнце, ненадолго освещая унылую картину: почерневшие от обильных дождей деревянные дома Чернигова, словно прилепившиеся к расположенному на холме детинцу с золотыми крестами Спасо-Преображенского собора, разлившуюся мутную Стрижень, в которой полощут ветви прибрежные ивы, дальние холмы за Десной, укрытые мокрым лесом.

От скуки Олег засел за книги. Первыми ему попались на глаза «Деяния апостолов». Но по-настоящему увлекла другая – «Книга об Александре». Обе книги были на греческом языке.

Сразу после утренней трапезы Олег поднимался в свою светелку и садился у открытого окна с книгой в руках.

Жизнь Александра Македонского, полная ратных подвигов, захватила княжича, пробудила в нем жажду дальних походов и на весь мир гремящих побед. Олег надолго задумывался, глядя из окна на деревья и крыши домов за мелкой сеткой дождя, пытаясь сопоставить нынешние времена с давно ушедшими, сравнивая полководцев времен Александра со своим прадедом Владимиром Святым, дедом Ярославом Мудрым, с отцом и отцовыми братьями. Что-то они долго воюют с Всеславом…

Уже больше месяца не было никаких вестей из Подвинских лесов и болот, где гонялись за Всеславом братья Ярославичи.

Неожиданно в конце июня в Чернигов возвратилось пешее войско Святослава, во главе с Регнвальдом. Вместе с войском вернулся в отчий дом и Роман.

Роман поведал братьям о том, как закончилась война с полоцким князем.

Оказывается, устав от войны и не видя иной возможности справиться с неуловимым Всеславом, Изяслав решился на святотатство. Он пригласил Всеслава и двух его сыновей в свой стан на переговоры. Перед этим Ярославичи, все трое, целовали крест послу Всеслава, обещая не причинять вреда полоцкому князю и отпустить его обратно.

Поверивший Ярославичам Всеслав явился с несколькими приближенными в их лагерь. По приказу Изяслава свита полоцкого князя была перебита, а сам Всеслав и его сыновья пленены.

– Всеволод Ярославич был возмущен таким вероломством и требовал отпустить Всеслава. Но Изяслав и наш отец его не послушали. Они сказали, что берут грех на душу не корысти ради, но для спокойствия в земле русской. – Роман не скрывал, что полностью разделяет мнение своего дяди Всеволода, поэтому с усмешкой добавил: – Чаю, не видать Изяславу ни Божьей милости, ни славы!

– А отцу нашему? – хмуро спросил Олег. Роман в ответ лишь развел руками.

– Коль пленили Всеслава по Изяславову слову, то на отце нашем вины нет, – вставил Давыд.

– Не забывай, что отец наш тоже крест целовал, – сказал Олег и осуждающе посмотрел на Давыда. – За такой грех, бывало, и дети, и внуки расплачивались.

– Что ты такое молвишь, Олег, – испугался Давыд. – Перекрестись! Не убили же Всеслава в самом деле, а лишь пленили. Что с ним будет, Роман?

– В Киев повезли вместе с сыновьями, – ответил Роман, – а что учинит там Изяслав, про то не ведаю.

Несколько дней спустя в Чернигове опять объявился барон Ульрих с двумя другими саксонскими послами. Он приехал договариваться от имени графа штаденского с князем Святославом относительно помолвки его дочери с младшим братом Оды Удоном.

За торжественным столом, накрытым по распоряжению Оды в честь дорогих гостей, барон предложил выпить за здоровье находчивого князя Изяслава, «захватившего и посадившего в клетку столь опасного зверя, как Всеслав».

– По дороге сюда я на один день останавливался в Киеве, мы останавливались, – с улыбкой поправил себя барон Ульрих, переглянувшись с двумя другими немцами, также сидевшими за столом. – Так князь Изяслав сказал нам, что живым он Всеслава из темницы не выпустит. При этом великий князь добавил что-то про воду… – Барон Ульрих нервно защелкал своими холеными белыми пальцами, пытаясь вспомнить. – Что-то про мутную воду…

– Великий кнэзэ сказаль, что довольно Всеславу воду мутить, – с улыбкой подсказал Ульриху немец с узким бледным лицом.

– Верно, Герберт! – воскликнул барон и засмеялся скрипучим ломаным смехом. – Князь Изяслав сказал точно так. Очень хороший выражений! Пьем за здоровье остроумного князя Изяслава!

Немцы подняли свои чаши, но тут же опустили их, видя, что пить собираются они одни.

Ульрих, обратив внимание на мрачные лица Олега, Давыда и Романа, вопросительно посмотрел на Оду, сидевшую во главе стола. Его спутники также были смущены явной холодностью княжичей.

Ода не стала ничего объяснять и занялась расспросами:

– Видели ли вы в Киеве моего супруга? Когда Святослав намерен возвратиться в свой стольный град?

– Мы видели в Киеве князя Святослава, – отвечал Ульрих, – он обещал прибыть в Чернигов на днях, у него вышла заминка с польскими послами. Не знаю, чего добивались поляки, но держались они очень вызывающе! И как великий князь терпит у себя в столице этих поляков? Это же самый грубый и непокорный народ в Европе после венгров и полаб-ских славян!

Спутники Ульриха согласно закивали головами.

– Беда в том, что родная сестра Изяслава Мария-Добро-нега вышла замуж за ныне покойного польского князя Казимира и сам киевский князь женат на сестре Казимира Гертруде, – с улыбкой пояснила послам Ода.

– Зато как повезло с супругой князю Святославу, – с учтивой миной на лице проговорил барон Ульрих и поднял свою чашу. – За прекрасные глаза черниговской княгини!

На этот раз Олег без колебаний взялся за свой кубок, его примеру последовали Роман и Давыд.

Ода одарила Олега благодарным взглядом.

* * *

Святослав с дружиной вступил в Чернигов под звон колоколов. Несмотря на дождь много народу высыпало на улицы, чтобы посмотреть на победоносное войско.

Еще с порога в мокром насквозь плаще и грязных сапогах князь радостно объявил встречающей его супруге, что удача дважды улыбнулась ему: пойман, наконец, Всеслав и князь польский просит руки его дочери.

От последнего известия у находившейся тут же Вышеславы едва не подкосились ноги. Она убежала в свою светлицу и там залилась слезами. Все надежды на брак с Удоном рухнули в одночасье: по лицу отца Вышеслава догадалась, что он не намерен отказывать Болеславу.

Однако Ода не собиралась сдаваться.

Видя, что барон Ульрих, получив вежливый отказ у Святослава, не отваживается больше вести речи в пользу Удона, рассерженная Ода взялась за дело сама.

Князь и барон играли в тавлеи[97]  [97] Тавлеи – шахматы.


[Закрыть], когда Ода пошла в решительную атаку на мужа.

Разомлевший после бани и сытного обеда Святослав внимал супруге с той язвительной иронией, какая была присуща ему в часы благодушия.

– Не узнаю я тебя, муж мой. Умом ты ослаб иль чем опоил тебя Изяслав? – говорила Ода, не скрывая переполнявшего ее раздражения. – С какой радостью готов отдать нашу единственную дочь в руки коварных родичей Гертруды. И не понимаешь того, что не на Вышеславу позарился Болеслав, а на Чернигов. Киев-то поляки уже прибрали к рукам, приберут и Чернигов. Опомнишься, князь мой, да поздно будет. В случае какой распри Болеслав твоей дочерью прикрываться будет.

– Верный слово молвит твоя жена, княже, – негромко заметил Ульрих и незаметно бросил одобряющий взгляд на Оду.

Святослав ничего не ответил, лишь небрежно скривил рот, наклонившись над доской с фигурами. Ода продолжала:

– Князь Болеслав груб, неотесан, не знает ни греческого, ни латыни. Наконец, он просто безобразен внешне…

– Удон, конечно, образованнее, – усмехнулся Святослав, – только пишет с ошибками.

– Я сомневаюсь, что Болеслав вообще умеет писать! – с улыбкой бросила Ода.

– Болеслав, может, и не грамотней, зато меч в руке держит настолько крепко, что это не нравится ни венгерскому, ни германскому королю, – с намеком сказал Святослав.

После этой фразы Ода поняла, что в визите барона Ульриха и в ее настойчивости Святославу мерещатся происки германского короля и уже только из-за этого он не хочет выдавать свою дочь за саксонца. Но Ода, любившая Вышеславу всем сердцем, решила бороться до конца.

– Ежели умрет вдруг Изяслав и на киевском столе окажется вместо тебя Мстислав Изяславич, который по замашкам больше поляк, чем русич, то Болеслав поддержит скорее Мстислава, нежели тебя.

– Будет каркать, болтливая ворона! – прикрикнул на Оду Святослав, пропустивший опасный ход со стороны черных.

– Я говорю неправильные вещи? – спросила княгиня.

– «Неправильные вещи»… – передразнил Святослав. – Живешь на Руси десять лет, до сих пор толком не уразумела наш язык!

Барон Ульрих вступился за Оду:

– Русский язык, княже, очень труден для немецкий ум…

– Тебе шах, герр Ульрих, – Святослав громко стукнул ферзем по доске, начиная атаку на черного короля.

Ода скорбно вздохнула.

– Я всегда знала, что мое мнение не интересно ни моему отцу, ни моему брату, ни моему мужу. Кто дал мужчинам это бесчеловечное право ломать женские судьбы?

– Господь Бог, – не оборачиваясь на жену, ответил Святослав.

Эти слова собравшаяся уходить Ода услышала уже возле двери. Она задержалась у порога, держась за дверную ручку, и с горечью промолвила:

– Потому что Бог тоже мужчина. Саксонские послы уехали ни с чем.

Несколько дней спустя Святослав повез Вышеславу в Киев.

Прощание Вышеславы с Одой было таким слезным, что это рассердило Святослава. Князь накричал на супругу и чуть ли не силой втолкнул дочь в крытый возок.

Ода долго стояла на башне детинца, глядя на далекую размытую дождями дорогу, хотя всадники и повозки уже скрылись из глаз.

Теремные покои встретили княгиню пустотой и безмолвием. Здесь больше не зазвучит веселый голосок Вышеславы, не разольется ее задорный смех. Одиночество вдруг со страшной силой навалилось на Оду, сердце ее разрывалось от тоски.

Придя в комнату падчерицы, Ода села на стул посреди царящего там беспорядка после спешных сборов и залилась слезами. Возникшая на пороге Регелинда, не зная, чем утешить любимую госпожу, лишь тихонько притворила дверь. Увидев приближающегося Олега, служанка, сделав выразительные глаза, молча замахала на него руками и заставила повернуть обратно.

* * *

Была поздняя ночь, когда из Киева внезапно нагрянул Святослав. С ним было всего два человека: стремянной и младший дружинник. И князь, и его спутники были одеты в простую посконную одежду и темные плащи, на поясе у каждого висел меч и кинжал.

Святослав ворвался в теремные палаты словно вихрь. Он выволок из постели ничего не соображающую Оду и принялся награждать ее звучными пощечинами. Вторым же ударом Святослав разбил в кровь Оде нос. На крики княгини о помощи прибежали служанки во главе с Регелиндой, но их появление привело Святослава в еще большую ярость. Князь выхватил из-за голенища сапога плеть и бросился на служанок. Те с визгом кинулись кто куда.

Примчавшийся на шум Олег увидел страшную картину. Отец полосовал плетью свою жену, распростертую на полу спальни, приговаривая при этом что-то по-немецки. В углу невозмутимо стоял молодой дружинник со светильником в руке.

– Чего тебе? – зло спросил Святослав, увидев сына.

– Что случилось, отец? – растерянно пробормотал Олег. – Лица на тебе нет.

Святослав зловеще осклабился.

– Крепко провинилась твоя мачеха, сынок, а виноватых на Руси кнутом учат. Ступай отсель, не для твоих глаз это.

Лежащая у ног Святослава Ода приподнялась и, протянув к Олегу руки, воскликнула со слезами:

– Спаси, Олег! Он убьет меня! Это за Вышеславу…

– Цыц, греховодница! – Святослав пихнул Оду носком сапога и опять замахнулся плетью.

Олег заслонил собой мачеху.

– Остынь, отец, а уж потом наказывай, – торопливо заговорил он. – Эдак ты глаза выхлестнешь супруге своей, и так живого места на ней не оставил.

– А ты чего путаешься не в свое дело, щенок! – закричал Святослав. – Убирайся с глаз моих! Всякий молокосос будет мне указывать!

Губы Олега задрожали.

– Никуда я не уйду, отец. Бей меня! Я вину Оды на себя беру.

– Ах ты, заступничек, язви тебя! – Святослав щелкнул плетью по сапогу и отошел к окну.

Гнев, получив выход, понемногу оставлял Святослава.

Олег почувствовал, как Ода целует ему руку, орошая ее горячими слезами и еще чем-то теплым и липким. Он отнял руку и увидел на ней кровь. Олег помог Оде подняться с полу, ноги не держали ее и княжичу пришлось усадить мачеху на край постели.

Ода цепко держалась за Олега обеими руками, словно боясь, что он исчезнет, и все время повторяла сквозь слезы какие-то фразы на немецком языке.

Вид истерзанной женщины вызвал в Олеге глубочайшее сострадание.

Рукавом своей рубахи он стер кровь с лица Оды, пригладил растрепанные волосы.

– Успокойся, мати моя, – ласково приговаривал Олег, – я не дам тебя в обиду. Не понимаю, о чем ты толкуешь… Молви по-русски.

– Благодарит она тебя, – ворчливо отозвался Святослав, стоящий у окна спиной к сыну. – Говорит, ты ее спаситель. Ангел-хранитель… Самый дорогой на свете, достойнее и добрее меня… Ты – настоящий рыцарь! Ну и всякое такое.

Внезапно Ода перестала плакать и, бросив на мужа взгляд, полный ненависти, отчетливо проговорила по-русски:

– Бог еще покарает тебя, чудовище! Святослав, будто не слыша слов Оды, задумчиво пробормотал:

– Уже светает. Пора! – Князь обернулся и кивнул дружиннику на Оду. – Эту во двор. Да быстрее!

– Одеть бы ее, княже, – несмело произнес воин, – рассветы ныне холодные.

– Ничего, Воибор, молитва согреет нашу княгинюшку, – язвительно проговорил Святослав.

– Что ты замыслил, отец? – встрепенулся Олег.

– Ну, чего глаза вытаращил, чудило! – усмехнулся Святослав, подходя к Олегу. – Отсылаю мачеху твою в наше загородное сельцо, где недавно часовенку тесовую возвели, от людей подале, а к Богу поближе. Будет там княгиня грех свой замаливать, а как замолит, вернется в Чернигов. И не перечь мне, сын, не доводи до греха!

Плачущую Оду в одной нижней рубахе, босую и простоволосую, дружинник и Олег под руки вывели на крыльцо. Возле крыльца стояла телега с запряженной в нее лошадью.

Святослав вполголоса отдавал распоряжения:

– Гридя, беги, отвори ворота да стой там же, когда телега проедет, затворишь ворота опять. Воибор, садись за вожжи, доставишь княгиню в Княжино Селище. Дорогу знаешь? Вот и славно! В Вербичи не заезжай, объедь окольной дорогой. Олег, подсоби мачехе забраться на телегу. Ну, хватит обниматься, не на век прощаетесь! Скоро петухи запоют.

– Помилосердствуй, отец! Не нагой же супруге твоей ехать, – с мольбой произнес Олег, глядя на Святослава.

Видя, что Оду и впрямь колотит сильная дрожь, Святослав сорвал с себя шерстяной плащ и набросил ей на плечи.

– Теперь в путь!

Но Ода с отвращением швырнула наземь плащ мужа и опять прижалась к Олегу.

Святослав, нагибаясь за плащом, что-то резко сказал Оде по-немецки. Затем повернулся к Олегу:

– Сажай ее в телегу! В соломе не замерзнет.

В этот момент на крыльце появился Давыд в белых исподних портах и такой же рубахе. Он прошлепал босыми ногами по деревянным ступеням и замер, увидев свою мачеху почти в обнаженном виде со следами побоев.

Давыд с открытым от изумления ртом переводил взгляд с отца на брата и обратно. Однако он сообразил по недовольному лицу отца, что его присутствие здесь не желательно.

– Мне показалось, что … – начал Давыд и запнулся.

– Тебе показалось, Давыдушко, – ласково проговорил Святослав и похлопал сына по шее, но в ласковости этой проступили нотки плохо скрытого раздражения.

– Тогда я пойду, – смущенно пробормотал Давыд и попятился назад.

– Конечно, ступай, но сначала подсоби своей мачехе сесть в телегу, – тоном, не допускающим возражений, сказал Святослав, – она ненадолго покидает нас, сынок. Ну, живее!

Давыд подчинился.

Бессильно упав на солому, которой было выложено дно телеги, Ода так и осталась лежать без движения, даже не пытаясь прикрыть свои оголившиеся бедра. Повозка тронулась, лошадиные копыта зацокали по каменным плитам.

Давыд никак не мог оторвать взор от белеющего на соломе полуобнаженного женского тела. Он не знал, за что постигло Оду такое наказание, но был отчасти рад этому, ибо часто рисуемое в воображении Давыда тело его мачехи в действительности оказалось еще прекраснее.

Олегу хотелось проводить телегу, увозящую Оду, до самых ворот, но в нем вдруг проснулась стыдливость при виде безразличия мачехи к своей наготе. Не желая, чтобы отец и Давыд подумали, будто в нем пробудилось греховное любопытство, Олег так и остался стоять у крыльца.

Остынув окончательно, Святослав велел своему стремянному оседлать коня, потом, пряча глаза, попросил Олега подняться в женские покои и собрать одежду Оды.

– Догонишь ее, отдашь и вернешься назад, – сказал князь.

– Можно проводить ее до самого Княжина Селища? – спросил Олег.

– Проводи, коль хочешь, – пожал плечами Святослав. Олег торопливо собрался в путь. Прихватив два узла, в которые заботливая Регелинда уложила все что нужно, он вбежал в конюшню, когда на Подоле уже вовсю горланили петухи. Прикрепляя к седлу узлы, Олег услышал за спиной шаги и оглянулся, думая, что это отец пришел дать ему еще какое-нибудь напутствие, но увидел Давыда.

– Куда это ты в такую рань? – спросил Давыд и широко зевнул.

– Есть одна надобность, – буркнул Олег, который не мог простить Давыду жадного взгляда, каким он пожирал полуобнаженную Оду.

Догадавшись по узлам, что это за надобность, Давыд понимающе протянул:

– А-а!.. Отец велел?

– Да, – коротко бросил Олег и потянул коня к воротам конюшни.

Уже ступив ногой в стремя, Олег вдруг услышал за спиной, как Давыд с ухмылкой произнес:

– Ляжки у нашей мачехи хоть куда, а?., она сейчас в самом соку, так что ты не теряйся, брат!

Олег обжег Давыда неприязненным взглядом и промолвил с глухой угрозой, не вынимая ногу из стремени:

– Ты мне этого не говорил, Давыд, а я этого не слышал. И вскочил в седло.

Горячий жеребец взял с места в карьер, и Олег птицей вылетел с теремного двора за ворота.

Давыд, кусая губу, проводил брата злобным взглядом. Ему было досадно, что он выдал Олегу свои потайные мысли и не встретил с его стороны понимания. Его душила зависть: Олег снова увидит наготу Оды.

Олег догнал повозку на лесной дороге в нескольких верстах от Чернигова.

Молодая женщина лежала на соломе, свернувшись калачиком, укрытая плащом дружинника. Воибор натянул вожжи, когда Олег окликнул его по имени. Телега остановилась, Олег спрыгнул с коня прямо в лужу и сдернул узлы с седла.

Ода, увидев, как Олег раскладывает перед ней платья и покрывала, залилась благодарными слезами. Стоя на коленях в повозке, она обняла стоящего на дороге Олега, перемежая поцелуи словами благодарности.

Воибор соскочил с облучка телеги и деликатно удалился в лес.

Сосновый бор уже проснулся и поприветствовал наступающий день разноголосыми трелями птиц: золотистые лучи утреннего солнца наискось протянулись между медно-коричневыми стволами деревьев, рассеивая низко стелющийся туман. В неподвижном бодрящем воздухе остро чувствовался запах сосновой хвои.

Успокоившись, Ода попросила Олега помочь ей одеться.

Олег забрался в повозку и, стараясь не глядеть на мачеху, подавал ей то, что она просила, поддерживал ее и расправлял на ней складки одежды. Руки Оды тряслись от пережитого потрясения и от утренней свежести, ноги при малейшем усилии подгибались сами собой, все ее тело болело, иссеченное плетью. Одевшись, обессиленная Ода опустилась на солому, доверив Олегу расчесать и заплести свои длинные растрепанные волосы. Олег, не раз в детстве заплетавший косы сестре, легко и быстро справился с этим делом.

Когда Воибор вышел из-за деревьев, он увидел в повозке не униженную полураздетую женщину, но полную достоинства княгиню в атласной приволоке с белым покрывалом на голове. Вот только лицо по-прежнему было заплаканным.

Сидя в телеге, Олег слушал под скрип колес печальный рассказ Оды о том, как Вышеслава призналась отцу, что она не девственница по вине Удона, который для нее дороже всех мужчин на свете. Пораженный Святослав заставил дочь раздеться донага и лично удостоверился в правдивости ее слов, бесцеремонно ощупав Вышеславу. После чего, поручив своим боярам без него передать Вышеславу в руки польских сватов, Святослав вскочил на коня и галопом поскакал в Чернигов.

Дальнейшее Олегу было известно.

– Святослав грозился с позором упечь меня в монастырь, коль случится так, что Болеслав вернет Вышеславу назад, – негромким голосом говорила Ода. – Он велел мне молить Бога, чтобы Мария-Добронега, мать Болеслава, которую негласно поставят в известность обо всем, согласилась бы помочь Вышеславе не осрамиться в первую брачную ночь. Мне страшно даже думать, что будет, ежели поляки с позором вернут Вышеславу. – Ода тяжело вздохнула. – Но пусть будет монастырь, только бы без унижений. К сожалению, мой муж не может не унижать.

– А что ожидает Вышеславу в случае позора? – спросил Олег.

– Тоже монастырь, – грустно ответила Ода и склонила голову к Олегу на плечо.

Олег задумчиво глядел на длинную гриву своего коня, бредущего за телегой, на могучие сосны, сквозь густые кроны которых не было видно ни клочка голубого неба.

Телегу тряхнуло на ухабе. Ода тихонько застонала.

– А Удон возьмет Вышеславу в жены, коль ее брак с Болеславом расстроится? – снова спросил Олег.

Ода не ответила. Она спала.

Княжино Селище было расположено на крутом холме и представляло собой деревянный теремок, окруженный многочисленными хозяйственными пристройками. Вершина холма с трех сторон была обнесена тыном, за которым ниже по склону расползлись лачуги и полуземлянки зависимых смердов. С четвертой стороны был отвесный обрыв, возле самого его края возвышалась дубовая часовенка. А неподалеку, чуть повыше, красовался теремок с резными наличниками на окнах, с двускатной крышей, украшенной маковками и флюгерами в виде петухов.

От вида, открывающегося из окон теремка, захватывало дух.

Извиваясь среди полей и холмистых лугов, несла свои спокойные воды река Белоус, по берегам которой зеленели кудрявые заросли вербы. Вдалеке, охватывая полукругом речную долину, стоял стеной высокий сосновый лес. Под самым обрывом текла совсем небольшая речушка, впадающая за березняком в Белоус.

Уже вовсю колосились хлеба, и проносившийся ветер колыхал зеленые нивы, словно морские волны.

Ода и Олег, осмотрев теремок сверху донизу, задержались в одной из светелок, которую Ода облюбовала себе под спальню. Они стояли у раскрытого окна, завороженные открывшимися далями и чистотой синих небес.

День выдался солнечный, и испарения от пропитанной обильными дождями земли, напоенные густым запахом луговых трав, поднимались кверху вместе с неясной призрачной дымкой, смягчающей полуденный зной.

Огнищанина[98]  [98] Огнищанин – управляющий княжеским хозяйством.


[Закрыть], заправлявшего княжеским хозяйством, звали Перегуд. Он выслушал все наставления и распоряжения Оды, покорно кивал головой. Со слов княгини выходило, что она сама пожелала прожить остаток лета вдали от Чернигова без мужа и детей.

Ода отобрала из молодых рабынь две приглянувшиеся ей девушки, повелев огнищанину переодеть их в чистые нарядные платья и поселить рядом с ее опочивальней.

Олегу надо было возвращаться в Чернигов, Ода не удерживала его. Она лишь попросила навещать ее почаще.

– Я еще надоем тебе своими приездами, матушка, – с улыбкой сказал Олег.

Ода недовольно повела бровью.

– Хотя бы здесь называй меня по имени, – промолвила она. – И знай, что после всего случившегося я скорее отдамся тебе, нежели твоему отцу.

Эти слова для княжича были подобны раскату грома.

Синие глаза мачехи в упор глядели на Олега, в них не было стыда или смущения, не было страха перед Господом или собственной совестью. Это были глаза женщины, бросающей вызов моральным устоям и целомудрию христианки. Они горели страстным желанием отомстить обидчику хотя бы таким путем. Колебания Олега были мгновенно побеждены этим взглядом.

Юноша порывисто обнял обеими руками голову молодой женщины и приник к ее устам. Ода не сопротивлялась, покрывало упало с ее запрокинутой головы. Этим поцелуем было сказано все: страстное стремление княжича видеть в своей молодой мачехе желанную женщину натолкнулось на ее готовность принадлежать ему и только ему.

Обратно Олег ехал полупьяным от чувств. Оказывается, как сладок грех! Но разве грех любить? Олег спрашивал сам себя и сам же себя укорял: любить женщину не грех, но не жену же отца своего!

За всю дорогу от Княжина Селища до Чернигова Олег так и не смог подыскать весомых оправданий ни для себя, ни для своей мачехи. Вместе с тем он не мог оправдать и отца в его жестком отношении к супруге. Путаясь в собственных мыслях, Олег то скакал рысью, то переходил на галоп.