Текст книги "Князь Святослав II"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Виктор Петрович Поротников
Князь Святослав II

Из энциклопедического словаря.

Изд. Брокгауза и Ефрона.

Т. ХХХХХVII, СПб., 1894

вятослав II Ярославич – третий сын Ярослава Владимировича (Мудрого), родился в 1027 г. В 1054 г. он получил от отца Чернигов. Среди братьев он выделялся способностями и энергией. Вместе и Изяславом Киевским и Всеволодом Переяславским Святослав распоряжается всеми делами на Руси: вместе они отбирают уделы у князей-изгоев, вместе совершают походы. Самый энергичный из изгоев, Ростислав Владимирович, успел утвердиться в Тмутаракани, и Святослав только после его смерти мог опять присоединить ее к своим владениям. В 1067 г. Святослав вместе с братьями предпринял поход против беспокойного Всеслава Полоцкого, который был разбит и посажен в тюрьму в Киеве. В союзе с Изяславом и Всеволодом Святослав вел борьбу с восточными кочевниками – торками, силу которых им удалось сломить, и половцами, борьба с которыми была неудачна. В 1068 г. половцы напали на Переяславское княжество; братья вышли и бежали. Святослав быстро оправился и нанес вторгнувшимся в Черниговскую область половцам сильное поражение у Сновска, что значительно подняло его авторитет на Руси. Между тем Изяслав не сумел справиться с половским нашествием и был прогнан из Киева. Святослав равнодушно отнесся к изгнанию брата и когда последний явился под Киевом с польскими войсками. Святослав и Всеволод ходатайствовали перед ним за киевлян. В то же время Святослав успел посадить и в Новгороде одного из своих сыновей. У него явилась мысль овладеть Киевом: он уверил Всеволода, что Изяслав замышляет лишить их уделов, и они в 1073 г. снова изгнали Изяслава из Киева. Все попытки Изяслава вернуть себе Киевское княжение были тщетны до смерти Святослава (1076 г.). Святослав вполне сознавал влияние, какое приобрело в то время духовенство, и умел привлечь его на свою сторону: он покровительствовал св. Антонию и Феодосию, щедро одарил Печерский монастырь и построил в Чернигове монастыри – Елецкий и Ильинский. Летописец отмечает его любовь к книгам, памятником которой остался так называемый «Святославов Изборник» (1073 г.), с изображением Святослава и его семьи.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Семена раздора

В лето 6572 (1064) бежал Ростислав, сын Владимира,

Внук Ярослава, в Тмутаракань. С ним бежали Порей и

Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И, придя

В Тмутаракань, выгнал оттуда Глеба Святославича.

Повесть временных лет.

Лес стоял в ярком осеннем наряде, радуя глаз разноцветьем красок от багрово-пурпурных до розовато-желтых. Из ближних болот тянуло сыростью. В свежем чистом воздухе явственно чувствовался запах опавшей листвы и сырой после дождя коры осины.

Большой конный отряд длинной вереницей растянулся на узкой лесной дороге. Под копытами коней влажно чавкала грязь. В колеях от тележных колес стояла вода.

Впереди на сером поджаром коне ехал юноша лет девятнадцати в красном плаще и парчовой шапке с меховой оторочкой. На юном безусом лице лежала печать глубокой задумчивости, в уголках плотно сжатых тонких губ притаились жесткие морщинки. Это был Глеб, сын черниговского князя Святослава Ярославича.

По правую руку от Глеба, чуть приотстав, ехал на вороном жеребце воевода Гремысл в надвинутой на самые брови мурмолке, под плащом у воеводы виднелась кольчуга, на поясе висел длинный меч. Гремысл время от времени широко зевал и тряс головой, отгоняя дремоту. Он сбоку поглядывал на Глеба, но заговорить с ним не решался, понимая, как тяжко у того на душе.

Четыре года княжил Глеб в Тмутаракани, в этом далеком владении черниговских князей. Несмотря на юные лета свои, исправно собирал пошлину с купцов и брал дань с окрестных народов, наложенную на них еще храбрым Мстиславом[1]  [1] Мстислав Храбрый, сын Владимира Святого и брат Ярослава Мудрого (?-1036). Долго княжил в Тмутаракани, затем сел в Чернигове.


[Закрыть], его двоюродным дедом. Честно отделял церковную десятину епископу Варфоломею, посещал по праздникам службы в храме Пресвятой Богородицы. В суде был справедлив и к богатому и к бедному, не скор на расправу и в общении не заносчив.

Казалось бы, всем был хорош князь Глеб и перед людьми тмутараканскими. И перед Господом, но постигла его кара небесная, отвернули от него лик свой святые заступники его Лазарь и Афанасий. Чем еще объяснить, что в один день лишился Глеб и княжества, и доверия народного, ибо люд тмутараканский предпочел ему князя-изгоя Ростислава, едва тот вступил в Тмутаракань с дружиной.

«И откель только взялся этот Ростислав, любимец покойного Ярослава Мудрого? – размышлял Гремысл, борясь с зевотой. – Не иначе, надоело ему сидеть на Волыни, стеречь польское порубежье, захотелось подвигов ратных. А может, повздорил опять Ростислав с дядей своим Изяславом, великим киевским князем? И по всему видать, крепко повздорил, коль бежал аж в Тмутаракань!»

Воевода снова взглянул на хмурого Глеба и подавил тяжелый вздох. Мается младень, весь путь от Тмутаракани до земель черниговских почти не ест и не пьет, с лица сошел, про сон позабыв. Гонит коней, вперед да вперед! От печали своей ускакать хочет, что ли? Иль не терпится ему пожаловаться отцу своему Святославу? Покуда добрались до реки Сейм и кони, и дружинники с ног валились, лишь в Курске Глеб дал день на роздых. Вот уже и через Десну переправились, осталась позади и река Сновь… Рукой подать до Чернигова! Как-то встретит их князь Святослав?

Чем ближе к Чернигову, тем чаще попадались на пути лесистые баки и глубокие овраги, тут и там приходилось переходить вброд маленькие речки и ручьи. Села вокруг все были княжеские. Несколько раз княжеский тиун[2]  [2] Т и у н – домоправитель, особая должность при князьях и боярах.


[Закрыть] или подъездной[3]  [3] Подъездной – княжеский сборщик налогов.


[Закрыть] останавливали отряд, спрашивая, что за люди, куда путь держат? Глеб обычно отмалчивался, за него говорил Гремысл.

Наконец показалась вдали над лесом Елецкая гора.

Дорога сделала последний поворот, минуя холм, заросший сосновым бором, и взору открылся косогор над речкой Стриженью, по краю которого шли валы и деревянные стены Чернигова. Блестели на солнце кресты Спасо-Преображенского собора, стоявшего на самом высоком месте детинца[4]  [4] Детинец – укрепленная часть города, замок.


[Закрыть], выше крыш теремов и бревенчатых крепостных башен.

Глеб придержал коня, залюбовавшись открывшимся видом, затем снял шапку и перекрестился на кресты далекого храма. Вслед за молодым князем перекрестился и воевода Гремысл.

«Хвала Господу, добрались!» – подумал он.

Князь Святослав после первых радостных объятий и поцелуев, едва узнав, по какой причине объявился Глеб в Чернигове, обратился к сыну с неласковыми словами:

– Вижу, не к лицу тебе пришлась шапка княжеская, а может, не полюбился стол тмутараканский, что, не вынимая меча, ты отдал его Ростиславу. Чего молчишь? Ответствуй!

Темные брови Глеба слегка дрогнули. Он уже хотел ответить отцу что-нибудь резкое, но в этот миг к нему подбежали его младшие братья Давыд, Олег и Роман. С радостными возгласами и смехом они поочередно тискали Глеба в объятиях, хлопали его по плечу, – все-таки четыре года не виделись! – шутили по-мальчишески и по-братнему.

– Признавайся, Глебка, сколь девок тмутараканских соблазнил? – посмеиваясь, молвил Роман и подмигнул Олегу. – Аль все девки тамошние твои были?

– Гляди-ка на него, Ром, – вставил Олег. – Глеб-то у нас одеждою леп и грозен лицом.

– Истинный князь! – с улыбкой заметил Давыд. – Усов только не хватает.

– Не князь я больше, а изгой, – резко вымолвил Глеб и в сердцах швырнул на землю свою красную шапку.

Братья в недоумении замолкли, улыбки погасли.

Они удивленно посмотрели на отца, когда тот, ругнувшись себе под нос, зашагал к крыльцу княжеского терема.

Святославовы и Глебовы дружинники разбрелись по широкому двору и, будто ничего не случилось, завели разговоры о степных конях, на каких приехали многие Глебовы люди, о клинках восточной работы, о кочевниках-половцах, занявших все степи до самого Лукоморья…

– Что стряслось у тебя, Глеб? – негромко спросил брата Давыд.

Он был всего на два года моложе Глеба и нисколько не уступал тому в росте. Из всех сыновей Святослава эти двое были самыми высокими.

– Опосля поведаю, – нехотя ответил Глеб и тоже направился в терем.

Поздно вечером после невеселого застолья, на котором кроме черниговского князя и Гремысла были лишь сыновья Святослава, когда за столом остались Святослав и Гремысл, между ними произошел разговор.

– Ладно сын мой покуда в ратном деле несмыслен, но ты-то, Гремысл! – раздраженно обратился к воеводе Святослав. – Ты-то, волк седой, куда глядел? Аль раздобрел на южном солнышке и про наказ мой забыл? А может, ждал первой же возможности да еще и молодого князя за собой сманил. Я ведь помню, как тебе не хотелось уезжать из Чернигова!

– Отпираться не стану, князь-батюшка, тамошняя земля не по мне, – закивал головой Гремысл. Он держался со Святославом на равных, поскольку вырос и возмужал вместе с ним. У них не было тайн друг от друга. – Кругом степь да камень, ни тебе леса, ни тени. Зной такой, что кожа слазит клочьями, а волосы на голове выгорают до белизны. Ходишь как сивый мерин!

Воды пресной мало, зато соленого питья вдоволь – целое море под боком. Народишко южный ох не надежный, княже. Возьми хоть ясов, хоть греков, хоть хазар. За всеми нужен глаз да глаз! А мы вот с Глебом не углядели…

Гремысл отхлебнул из чаши темного рейнского вина, крякнул и повторил:

– Да, не углядели. – Затем весело взглянул на Святослава и произнес с улыбкой: – Доброе у тебя вино, князь. Ох, доброе!

– Не у меня, а у княгини моей, – невозмутимо поправил воеводу Святослав. – Это ей, не мне, шлет германские вина отец ее, граф штаденский. Однако ты зубы мне не заговаривай, старый лис. Разговор к Ростиславу веди.

Гремысл, словно сокрушаясь над чем-то, закивал своей темно-русой головой и поставил недопитую чашу на стол.

– Я все думаю, княже, как это Ростислав с дружиной своей сумел незаметно в город войти? – промолвил воевода, отправляя в рот ломтик вяленой свинины. – Не иначе, свои люди у него имелись в Тмутаракани иль среди хазар, иль среди греков. Я, сказать по совести, грешу на хазар.

– Почему, Гремысл? – Святослав испытующе поглядел в глаза воеводе.

– Тмутараканские греки в войске не служат в отличие от хазар и накануне прихода Ростислава хазарский тадун[5]  [5] Т а д у н – хазарский наместник-военачальник.


[Закрыть] зачем-то отлучался из города. Мне он сказал, что уходил ловить конокрадов. Я еще подумал тогда, что не его это дело за конокрадами гоняться, послал бы кого-нибудь из своих помощников.

Гремысл икнул и опять отхлебнул вина из чаши.

– А велика ли у Ростислава дружина? – поинтересовался Святослав.

Гремысл надкусил соленый огурец и, смачно жуя, стал перечислять:

– Волынян с ним было сотни две… новгородцев поболе трех сотен да угров сотни полторы… да половцев около сотни. Еще были с Ростиславом какие-то бродячие хазары, но тех было десятка четыре, не больше.

– И вся дружина конная?

– Вся, князь. И кони у всех были добрые, особенно у угров.

– Чай, не добрее ваших-то! – сердито вставил Святослав. Гремысл пожал плечами и облизал пальцы.

– Знаешь, кто был вместе с Ростиславом, княже? – Воевода по-особенному взглянул на Святослава. – Ей-богу, не поверишь!

Святослав слегка прищурил свои светло-голубые глаза и впился в Гремысла пронизывающим взглядом.

– Кто?

– Вышата Остромирич, новгородский тысяцкий, – ответил воевода.

Святослав ударил по столу кулаком, так что вздрогнула лежащая на полу лохматая охотничья собака.

– Я за них пред Изяславом заступился, а они как мне отплатили за добро! – воскликнул князь. – Натворили дел и за степями спрятаться надумали, горе-воители! Вот ужо доберусь я до них!

Теперь уже Гремысл вопросительно посмотрел на князя, догадываясь, что он не знает того, что знает Святослав.

– Три месяца тому назад Ростислав покинул стольный град Владимир и нагрянул в Новгород с дружиной, – стал рассказывать Святослав. – Старший сын Изяслава Мстислав, князь новгородский, встретил Ростислава по обычаю хлебом-солью. А Ростислав ему на это прямо в глаза и молвит: «Не по праву ты занимаешь стол новгородский, но по самоуправству отца своего. Дед наш Ярослав Мудрый мне Новгород завещал и Ростов, и Суздаль иже с ним, а посему я здесь с мечом в руке. Либо тебе не княжить в Новгороде, либо мне не жить на белом свете!»

И почала тут Ростиславова дружина рубить людей Мстислава. Сам Мстислав насилу спасся в детинце новгородском, туда же сбежались верные ему бояре новгородские, челядь ихняя и уцелевшие дружинники Мстислава. Вышата Остромирич тем временем созвал вече на торгу и звал простых новгородцев встать за Ростислава, который родился и вырос в Новгороде, а Мстислава призывал гнать взашей и всех киевлян вместе с ним. Посадник Порей еще больше народ взбаламутил, ратуя за Ростислава. Не знаю, про какие там кренделя небесные он неслухам новгородским наплел, только поднялась вся Торговая сторона за Ростислава. Ростислав с дружиной занял Ярославово дворище и все имение Мстислава разграбил. Потом черный люд и воинство Ростислава двинулись на Софийскую сторону, где возле церкви Сорока Мучеников произошла у них сеча с дружиной Мстислава и бояр новгородских. И одолели черные люди лучших.

После чего Мстислав заперся в детинце и послал гонца в Киев к отцу, выручай, мол, а не то полетят наши головы с плеч!

Изяслав живо дружину собрал да на девятый день в Ново-город-то и нагрянул. Два дня бились Изяслав и Мстислав, немало воев своих положили, покуда выбили Ростислава из Новгорода. Было это в начале июля, как раз на Мефодия[6]  [6] …на Мефодия – 3 июля.


[Закрыть]. Потом на Аграфену Купальницу[7]  [7] …на Аграфену Купальницу – 6 июля.


[Закрыть] зарядили дожди, дороги развезло. Изяслав погнался было за племянником, да куда там, того и след простыл. Несколько дней от Ростислава не было ни слуху ни духу. И только в Петров день[8]  [8] …в Петров день – 12 июля.


[Закрыть] объявился он в Ростове, подбивал ростовцев идти в ним на Изяслава, но те отказались: своя голова дороже. Изяслав поспешил в Ростов с дружиной, а ростовцы ему и говорят, ушел, мол, Ростислав, на Волгу подался.

Изяслав решил было, что Ростислав либо к Всеволоду в Полоцк уйдет, либо обратно на Волынь, и поспешил взять в заложники жену и детей Ростислава, дабы было чем с ним торговаться.

А Ростислав возьми да и объявись у меня в Чернигове! Повинился он передо мной за злодеяния свои в Новгороде, чуть не на коленях умолял заступиться за него перед Изяславом, а нет, так, говорит, убей меня сам, ибо некуда мне деться. Жаль его стало, ведь повинную голову и меч не сечет. Отправил я послов к Изяславу с известием, что Ростислав у меня, и просил за него в память об отце его Владимире, нашем старшем брате. Но Изяслав закусил удила и потребовал, чтоб я заковал Ростислава в железа и привез к нему в Киев. Дескать, он сам решит, что делать с Ростиславом. – Святослав глубоко вздохнул, затем взглянул на Гремысла, внимавшего каждому его слову, и продолжил: – Мне бы исполнить повеление Изяслава и выдать ему Ростислава с головой, так нет, гордыня во мне взыграла! Тут еще супруга моя со своими советами влезла, и в результате отказал я Изяславу. Не то что не выдал ему Ростислава, на коем была кровь многих христиан, но даже посадил его князем в Курске. Вот только недолго княжил над курянами племянничек мой. В Семенов день[9]  [9] …в Семенов день – 14 сентября.


[Закрыть] вышел из города с дружиной и сгинул незнамо куда. Теперь-то мне понятно, в какую сторону он коней своих направил. – Святослав сдвинул брови. – Стало быть, расправил орленок крылья, желая взлететь повыше. Посчитал недостойным для себя стол курский!

– Прости меня, князь, за прямоту, но Глеб у тебя не воитель в отличие от Ростислава, – сказал Гремысл, вновь принимаясь за еду. Теперь он знал все, что ему надлежало знать как близкому другу Святослава, и решил ответить откровенностью на откровенность. – Рассуждать здраво Глеб умеет и даже блистает умными изречениями в беседах с людьми духовными, а вот с дружиной своей разговаривать не может. А князь должен жить с дружинниками своими душа в душу! Разве не так?

– Так, – согласился Святослав.

– И потом, уж больно Глеб набожен: с молитвой ложится, с молитвой встает. Монахов да юродивых всяких будто бояр привечает. Молвит порой, как по Святому Писанию, и поступки свои ладит по нему же. Вместо того чтобы с дружиной своей совет держать о том, как совладать с Ростиславом, Глеб к епископу Варфоломею за советом обратился. А тот, знамо дело, наплел ему «не убий» да «не навреди». Вот у сына-то твоего, княже, руки и опустились. Пришел ко мне и говорит: «Не подниму меч на брата, но уступлю ему стол тмутараканский, ибо не пристало христианину отвечать злом на зло». Я хотел было возразить на это, да по лицу Глеба увидел, что не дойдут до него мои речи, и промолчал.

– Ну и зря промолчал! Может, твое слово оказалось бы весомее епископского, потому как не от Бога шло, а от сердца.

– Да не умею я красно говорить, княже, – отмахнулся Гремысл, – тем паче с твоим сыном. Ты вот сам потолкуй с ним и поймешь, что с ухватом к нему не подойдешь и с голыми руками не подступишься.

– Чего теперь толковать, – проворчал Святослав, – хороша ложка к обеду.

Долго еще сидели за столом князь и воевода, пили вино, вспоминали молодость, вновь возвращались к Тмутаракани. Что поделывает там сейчас неугомонный Ростислав? Какие замыслы лелеет?

Медленно оплывали толстые восковые свечи. Сгущались осенние сумерки за разноцветными венецианскими стеклами в узких окнах гридницы. Стекла эти были тайной гордостью Святослава. Немало серебра он отсыпал за них венецианским мастерам, проезжавшим в позапрошлом году через Чернигов от Лукоморья к Новгороду. В ясные погожие дни от этих стекол в тереме становится светлее и радостнее. Говорят, у византийского императора во дворце окна с такими же стеклами. Что ж, Святослав не прочь хоть в чем-то утереть нос спесивым византийцам.

В это же время на женской половине терема текла другая беседа.

В чистой уютной светлице с высоким сводчатым потолком и выбеленными стенами сидели в креслах друг напротив друга Глеб и Ода, молодая супруга князя Святослава. Ода приходилась мачехой Глебу, трем его братьям и младшей сестре Вышеславе.

Первая жена Святослава, темноокая красавица из древнего боярского рода, умерла, не дожив и до двадцати двух лет. Сильно любил ее Святослав, и плодами этой страстной любви стали четверо сыновей-погодков и дочь. При родах которой и отдала Богу душу горячо любимая Святославам Бронислава.

Ярослав Мудрый, отец Святослава, не дал сыну долго вдовствовать и через полтора года сосватал за него Оду, дочь графа штаденского Леопольда. Святослав не стал противиться отцовой воле, понимая, что за этим браком стоит важный замысел. Не за здорово живешь повыходили замуж за иноземных королей сестры Святослава Анна, Анастасия и Елизавета. Неспроста взял в жены полячку брат Святослава Изяслав, а другой его брат Всеволод женился на гречанке. И третий брат Святослава Вячеслав тоже не зря соединился браком с немкой. Со всеми соседними государствами хотел породниться мудрый Ярослав, всех могучих иноземных государей мечтал опутать родственными узами. И наперед спокойнее, с родственниками всегда договариваться легче, и для Руси почет великий.

Когда пышнотелая золотоволосая немка прибыла, наконец, в Киев, где должно было состояться венчание по православному обряду, Святославу-в ту пору исполнилось двадцать пять лет, а его юной невесте было всего семнадцать. Она не знала ни слова по-русски и первое время изъяснялась со своим суженым на латыни, которой в совершенстве владели оба. Святослав поразил Оду уже только тем, что всего за год выучил немецкий и письма к ее отцу писал на немецком языке. Оде же русский язык давался с трудом. Она бы, может, и быстрее освоила его, если бы не постоянные насмешки Святослава над ее произношением (Святослав смотрел свысока на всех чужеземцев, немцев же считал законченными тупицами.)

Первенец Оды и Святослава родился в тот год, когда умер великий князь киевский Ярослав Мудрый. В честь отца Святослав назвал своего пятого сына Ярославом. Княжил тогда Святослав во Владимире на Волыни, но по завещанию отца перешел на черниговское княжение.

В Чернигове Святослав выстроил двухэтажный просторный терем из белого камня на месте старого деревянного, расширил территорию детинца, приказав засыпать ров позади Спасского собора. При нем же обнесли стенами Окольный град, где проживал многочисленный торгово-ремесленный люд.

Чернигов Оде понравился вишневыми и яблоневыми садами, красивыми хоромами бояр с резными маковками на крышах, чудесным видом на речку Стрижень. Зеленые холмы и дубовые леса за речными уделами напоминали ей родную Саксонию.

Ода постепенно освоила русские обычаи, но, даже соблюдая их, не все одобряла и принимала к сердцу.

В своем тихом мирке среди прибывших с нею из Германии служанок Ода находила отдохновение от сплетен боярских жен и грубых шуток супруга, которого Ода уважала за многие качества, присущие в ее понимании рыцарю, но полюбить так и не смогла. Ода утешала себя тем, что и мать ее не любила отца, выйдя за него замуж в пятнадцать лет, когда ему было уже за тридцать. Она, как и Ода, впервые увидела своего будущего супруга за несколько дней до свадьбы.

Сердце чувствительной Оды по-настоящему встрепенулось, когда она увидела однажды белокурого красавца Ростислава. Случилось это четыре года тому назад на похоронах Игоря, самого младшего из братьев Святослава. Вместе с Ростиславом была его жена Ланка, дочь венгерского короля. Чисто по-женски Ода позавидовала ей. Да, наверно, и не одна Ода: Анастасия, жена Всеволода, тоже бросала украдкой долгие взгляды на статного кудрявого Ростислава.

На траурном пире Ода нарочно села рядом с Ланкой и сумела разговорить черноглазую венгерку. Она вызнала у Ланки, что Ростислав держит обиду на своего дядю киевского князя Изяслава: выгнал его Изяслав сначала из Новгорода, потом из Ростова, ныне держит на задворках во Владимире. Не любо Изяславу стремление Ростислава к первенству и особенно не любо ему, что взял Ростислав себе в тести венгерского короля, теперь приходится считаться с племянником. Поведала простодушная Ланка любопытной Оде и про горячий нрав Ростислава, про его любовь к охоте и к ратным делам, упомянула и про силу его недюжинную: «Подковы руками разгибает!»

А после пира Ланка познакомила свою новую подругу с мужем.

Оде только того и надо было.

Слов между ней и Ростиславом в первой их беседе было сказано немного, но чего нельзя было сказать словами, Ода постаралась выразить взглядом, так, чтобы Ланка этого не заметила. По глазам Ростислава Оде стало ясно, что старания ее были не напрасны: ей удалось заронить в его сердце искру того расположения мужчины к женщине, из которой со временем может вспыхнуть сильное чувство.

На другой день при расставании – Святослав с женой уезжали в Чернигов – Ростислав негромко сказал Оде: «Вот уж не думал, что у дяди моего Святослава столь дивная супруга!» И поцеловал Оду троекратно. Затем так же троекратно Ростислав расцеловался и со Святославом. Оде это очень не понравилось – мужчины целуются! – но у славян свои обычаи.

Второй раз Ода увидела Ростислава через год в Киеве на Пасху, куда собралось все Ярославово потомство от сыновей до внуков. Сильно тогда поругались Изяслав с Ростиславом, такого друг другу наговорили, что впору было за мечи браться. Пытались примирить их Святослав со Всеволодом, да безуспешно.

Когда же Ростислав вознамерился силой Новгород себе добыть, Ода утратила покой и сон, молясь за него. Видать, услыхал Бог ее молитвы, если не только уберег Ростислава от мечей и копий, но даже привел к ней в Чернигов. Принял беглеца Святослав не столько из расположения к нему, сколько из желания досадить Изяславу да еще по настойчивому внушению Оды. Она постаралась, настраивая мужа против киевского князя!

Понимала Ода, что разум потеряла, да поделать с собой ничего не могла. К одному шли отношения ее с Ростиславом, покуда он жил в Чернигове. Истомилась душа и плоть прежде, чем появилась возможность растаять в сильных объятиях Ростислава и принадлежать ему всецело. Случилось это единожды, когда Святослава не было в Чернигове, а затем Ростислав перебрался в Курск. Что только не передумала Ода, желая без мужниных подозрений в гости к нему выбраться. Наконец, придумала повод и в путь собралась, но прискакал гонец в Чернигов с печальной вестью: пропал ее любимый Ростислав, ушел из Курска вместе с дружиной.

…Ода сидела перед Глебом в длинном белом платье с узкими рукавами, голова ее была покрыта белым платком. Лоб княгини стягивал золотой обруч, на пальцах сверкали драгоценные камни перстней. Княгиня была спокойна, но то было внешнее спокойствие.

Ода чуть ли не силой увела Глеба от его братьев, которые уже пристали к нему с настойчивыми расспросами. По лицу старшего брата, по поведению отца и воеводы Гремысла они догадались: случилось что-то неладное, но что?.. Ода не дала развернуться их юному любопытству. Ей самой нетерпелось узнать побольше о человеке, который занимал все ее мысли.

– Мы расстались с Ростиславом почти дружески, – рассказывал Глеб. – Я подарил ему на прощанье свой Псалтырь. Как я понял, на Руси для Ростислава не осталось места по милости его дяди Изяслава.

– А про Курск Ростислав ничего тебе не говорил? – поинтересовалась Ода. – Отец твой на курский стол его сажал.

– Не говорил. Ростислав про Новгород упоминал, про Владимир и Ростов… В Новгород тянет Ростислава, ведь там погребен его отец.

Ода вздохнула про себя: знает ли Ростислав, что ее сердце тянется к нему? Чувствует ли он это в далекой Тмутаракани?

– Еще он о сыновьях своих сокрушался и о жене, – сказал Глеб. – Просил, чтоб уговорил я отца позаботиться о них, не дать излиться на них гневу Изяслава. Он же со своей стороны готов во всем подчиняться черниговскому князю, ибо признает за ним владение тмутараканское.

– А мне Ростислав ничего не велел передать? – спросила Ода, стараясь говорить ровным голосом. – Ни на словах, ни письменно?

Глеб вдруг смутился и слегка покраснел. В тонких чертах его лица появилось что-то наивное и мальчишеское.

– Ростислав извиняется перед тобой, матушка, за то, что оказался столь неблагодарным к твоему гостеприимству и…

– И что?.. – как эхо спросила Ода.

Ее большие глаза так и впились в лицо юноши.

– И кланяется тебе, матушка, – продолжал Глеб и опустил взор.

Но Ода была прозорлива: она прекрасно разбиралась в мужчинах.

– Наверное, Ростислав шлет мне не поклон, а нечто более приятное всякой женщине, – с мягкой улыбкой произнесла княгиня. – Не так ли, князь Глеб?

Юноша покраснел еще больше и кивнул головой.

– Ростислав шлет тебе свой поцелуй, – выдавил он, не поднимая глаз.

Сердце Оды от радости запрыгало в груди, улыбка стала еще краше.

– Неужели, Глеб, я так тебе неприятна, что у тебя не возникает желания поцеловать меня? – спросила Ода с еле уловимым акцентом, какой появлялся в ее речи при малейшем волнении.

– Мы же поцеловались с тобой, матушка, при встрече, – неуверенно промолвил Глеб и взглянул на Оду.

Конечно, ей не дашь двадцать девять лет и целовать ее приятно, если бы в приятности этой не было чего-то такого, что слишком уж кружит голову. За прошедшие четыре года мачеха Глеба еще больше похорошела, а может, это он стал старше и смотрит на нее теперь не как на свою приемную мать, но как на красивую молодую женщину. Ода поднялась с кресла.

Глеб тоже встал, решив, что разговор окончен и ему пора уходить. Но в следующий миг он понял, почему так пристально и с таким ожиданием глядит на него его прекрасная мачеха.

Глеб шагнул с решимостью обреченного и наклонился – Ода была ниже его на целую голову. Юноша хотел поцеловать щеку, но Ода подставила ему губы и, сама не сознавая, тем самым исполнила давнее заветное желание Глеба.

– Ростислав вряд ли поцеловал бы меня сыновним поцелуем, – пояснила Ода, серьезными глазами глядя на Глеба. – Он многим был обязан мне и… твоему отцу. Понимаешь?

– Не совсем, – откровенно признался Глеб. – Мне показалось, матушка, что Ростислав неравнодушен к тебе.

– Тебе только показалось. – Ода вновь улыбнулась и провела ладонью по щеке Глеба.

– Нет, не показалось, – возразил Глеб, теперь в нем заговорил ревнивый мужчина.

– Тогда прости его, – нашлась Ода, – ведь христианину пристало прощать своего ближнего. Если дьявол и искушал Ростислава моими прелестями, то он переборол себя и бежал от меня аж вон куда! Хотя, полагаю, истинная причина бегства Ростислава не во мне, ибо не было меж нами греха и быть не могло. – Ода так посмотрела в глаза Глебу, что разом убила все его подозрения, если они и были у него. – Я рада, мой милый, что промеж вас не было вражды, ведь вы двоюродные братья с Ростиславом. Нет хуже зла, чем проливать родную кровь. Ты хоть и молод, но, видать, тоже понимаешь это. А вот отец твой не такой человек…

И уже лежа в постели с мужем, Ода терзалась мыслями о том, как бы ей уменьшить гнев Святослава против ретивого племянника, как спасти красивую голову Ростислава от опасности, которая уже нависла над ней. Дружина у Святослава сильная, и грозен черниговский князь в рати. Даже Изяслав его побаивается.

Сон сморил Оду далеко за полночь. А когда она открыла глаза, в окна спальни глядел серый осенний день. На широкой скамье у стены рядом с ее одеждой лежала нижняя рубаха мужа, а самого Святослава не было.

Ода кликнула Регелинду, свою служанку. Та бесшумно появилась в дверях.

– Приготовь теплую воду, Регелинда, – приказала Ода и села на постели. – Чем занят мой муж? Где он сейчас?

– Господин поднялся очень рано, приказал седлать коней и отправился в Киев, – ответила служанка.

– Ступай, – сказала Ода и бессильно упала на подушки.

Она опоздала. Быстрые кони уже несут ее супруга к Изяславу, неприязнь которого к Ростиславу лишь сильнее разожжет пламя гнева в сердце вспыльчивого Святослава.

Ода уткнулась в подушку и заплакала от бессилия и отчаяния.

* * *

Встреча двух князей, двух братьев, произошла в белокаменном дворце, где некогда жил Ярослав Мудрый, который выстроил его для себя на высоком месте недалеко от Софийских ворот. Зная гордый нрав Святослава, Изяслав поднялся с трона навстречу брату, едва тот вступил в высокий просторный зал в сопровождении небольшой свиты. Черниговские бояре сняли собольи шапки и отвесили великому князю низкий поклон, лишь варяг Регнвальд поклонился не столь низко, как все.

Изяслав с радушной улыбкой обнял и расцеловал Святослава.

Глядя на двух этих людей, трудно было увидеть в них кровное сходство. Изяслава природа наделила высоким ростом и дородной фигурой, он был выше Святослава, носил длинные, расчесанные на прямой пробор волосы светло-русого оттенка, такого же цвета усы и бороду. Глубоко посаженные серые глаза Изяслава глядели с легким прищуром, унаследованным от отца, как и привычка при смехе высоко задирать подбородок. За пышностью в речах и одежде Изяслав не гонялся, и уже будучи великим киевским князем одевался скромнее многих своих бояр. Это качество Изяслав унаследовал от своего отца Ярослава Мудрого.