Текст книги "На льдине — в неизвестность"

Автор книги: Виктор Бороздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Петр Петрович перевел стрелку назад. Дмитрича надо поберечь. Сам он никогда не скажет, будет работать сверх сил.

Опять зазвенела, посыпалась с плащей ледяная скорлупа. Тяжелый лот, приборы были уже где-то на полпути.

Едва закончили работу, Петр Петрович подступил к Папанину.

– Тебе, Дмитрич, надо как следует прогреться. Вот тебе аспирин, и полезай в мешок.

В другой раз Иван Дмитриевич нипочем бы не послушался, но сейчас пришлось повиноваться – уж больно худо.

Петр Петрович, задрав на его спине рубаху, долго выстукивал, выслушивал, потом стал усердно втирать пахучий скипидар. Он так старательно массировал, так мял бока, что, казалось, вот-вот затрещат ребра.

– Советую больше не болеть, – приговаривал он, – ближайшая аптека – на Шпицбергене. Ходить туда далеко и хлопотно.

Иван Дмитриевич лишь довольно покряхтывал. По всему телу расползалось приятное тепло. Искоса взглянув на оголенные по локоть руки Петра Петровича, с грустью заметил, как они посветлели. Вся въевшаяся в них копоть и грязь сошли, конечно же, на его, Ивана Дмитриевича, спину.

Закончив врачевание, Петр Петрович поплотнее укутал Папанина, набросал на него все, что было под рукой мехового и теплого, и стал одеваться.

– Пэ-Пэ, ты куда? – глухо, из-под кучи мехов спросил Иван Дмитриевич.

– Пойду к лунке, у меня там кое-какие дела.

«Кое-какие» – это все знали – до утра.

«Жаль, что никому ничем не могу сейчас помочь», – уже сквозь дремоту думал Иван Дмитриевич. Безмерная усталость, тепло брали над ним верх. Он уже засыпал, когда вдруг его затормошил Эрнст.

– Дмитрич, надевай наушники, Москва вызывает.

Да, Москва обращалась к ним:

– Северный полюс, Северный полюс! Настраивайтесь, настраивайтесь!

Вот так сюрприз: неожиданно заговорила Володечка. Иван Дмитриевич не дыша слушал ее голос, теплый, слегка приглушенный расстоянием.

– Как вы там? Наверно, трудно… Ты здоров? А как все? Чаще сообщай о себе, а то в голову лезет всякое…

«…Здоров, родненькая, все здоровы. Спасибо тебе…»

Хорошо, что никто не смотрит на него. Когда кто-либо слушает голос из дому, лучше оставить его наедине.

В наушниках уже слышался голос Надежды Дмитриевны Ширшовой. И тут же басовитый голосок пятилетнего Алика.

Как жаль, Пэ-Пэ ушел!.. Позвать бы! Да нет, все равно опоздает…

– Эрнст, это уже твои.

Жена и обе дочки.

– Папка, мне мама не разрешает лазить по деревьям. Вот приедешь, тогда вместе будем лазить.

Это младшая, «Пистолет».

На «улице» дождь сменился снежной пургой, ветер трясет палатку. Но никто ничего не замечает. В палатке праздник.

Москва уступила место Ленинграду, и, срываясь временами от волнения, заговорила Аня Федорова. Все ждали, не подаст ли голос Женька-младший. Но он еще несознательный, и в радиостудию его, должно быть, не пустили.

От снежных зарядов, которые бились об антенны, о провода, слышимость заметно ухудшилась, в наушниках пошел треск, слова еле разбирались. Льдина под палаткой опять загудела, заскрипела. Снова началось сжатие.

Петр Петрович, как и ожидали, пришел утром. Посиневший от стужи, еле держась на ногах. Долго в тамбуре очищал одежду от снега.

– Эх, Пэ-Пэ, не знали мы, что вечером будут наши говорить, – огорченно сказал Эрнст. – Твой мужик целую речь произнес.

Пока все дословно вспоминали, что было сказано, Петр Петрович стоял посреди палатки, покачиваясь от усталости, ловил каждое слово. Потом молча стянул одежду и залез в спальный мешок. Эрнст принес ему кружку дымящегося чая.

– Ну хорошо, что у них все в порядке, – улыбнулся наконец Петр Петрович.

Допил чай и сразу заснул.

Все были уже на ногах. Иван Дмитриевич тоже. Тело еще ломило, но усердное врачевание пошло на пользу. А главное – болеть было некогда. Надо было откапывать базы, расчищать аэродром. Пурга затихла, но ветер, хотя и с ленцой, все еще гнал по льдине снежинки. Аэродром занесло, словно они не трудились над ним. Лишь местами пурга сгладила бугры, засыпала впадины. И тут же накрутила таких сугробов, таких заструг!

Снег припечатался намертво, железная лопата не брала. Женя и Эрнст принялись крошить заструги пешнями. Иван Дмитриевич грузил снежный булыжник на нарту, влезал в лямки, оттаскивал в сторону. Сил было совсем мало. Но самолеты вот-вот могут прилететь.

У восточного края льдины искрились громады наторошенного за ночь льда. Еще не засыпанные снегом, они сверкали гладкими изломами, отливали не только чистейшей бирюзой, но и снова удивившим их нежным багрянцем. Опять водоросли! Сейчас, когда крепко дохнула уже морозным снегом зима, подо льдом все еще цвела весна.

ЛЕДЯНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО

Солнце уже совсем не отрывалось от горизонта. Прикрытое туманной изморозью, оно медленно катилось по ледяным далям, цепляя багровым краем за темные зубцы торосов. Скоро оно совсем опустится. Все длиннее, все гуще становились сумерки. Пропали их пернатые гости. Пуночку, чистика, глупыша они не увидят уже до весны.

На небе появились первые несмелые звезды. А они сегодня впервые зажгли керосиновую лампу. «Ламповщиком Северного полюса» единодушно избрали Ивана Дмитриевича.

Был сентябрь, а морозы прихватывали по-зимнему. Скрылись под снегом озера, лужи, канал «Москва – полюс». Нарты, клипербот, ведра, бидоны приходилось разыскивать, угадывая их место по очертанию сугроба.

От студеного ветра спасения не было. Вести научные наблюдения, обрабатывать их, готовить еду в легких шелковых палатках стало совершенно невозможно. И на льдине опять началось строительство ледового городка.

Хорошо, что стройматериалы – снег, вода – были под боком. Их ручей хоть слабо, но все еще сочился под снежными заносами. В него, как в большое корыто, набрасывали снега, перемешивали с водой.

– Замес по методу Папанина, – крепко ворочая лопатой, подшучивал Женя.

Мороз до боли стягивал губы, лицо, но все, не выдержав, рассмеялись. Иван Дмитриевич делал вид, что это не про него. Он рьяно вывернул с самого дна мокрую гущу и стал быстро набрасывать ее между двух фанерных щитов.

Несколько дней назад, собираясь печь коржики – сухари надоели, – он, вместо того чтобы в муку лить воду, как это делают все хозяйки, налил полкастрюли воды и стал сыпать муку. Высыпал порцию – жидко. Насыпал еще – опять жидко. Высыпал целый куль – ничего не получается. Пришлось переложить в ведро и добавить еще. Столько намесил теста! Пек до полуночи.

– А что, чем плох мой метод?

Иван Дмитриевич уже приглаживал снежный сырец. Мороз скоро его прихватит, и выйдет крепкий, звонкий ледяной кирпич, как вон те, что лежат рядом.

– Женя, подбрось раствору!

Это голос Петра Петровича – застуженный, хриплый от вечного сидения у проруби.

Женя зачерпнул из ручья ведро снежной каши и поспешил к уже прославленному «кирпичеукладчику». Обледенелые валенки стучали, словно подкованные. Иван Дмитриевич и Эрнст, с трудом удерживая в руках, подтаскивали метровой длины ледяной кирпич.

Опять началось ледяное строительство.

Холодное низкое солнце бросало розовые блики на снежные поля, на палатки, на усталые лица людей.

Пока не начались лютые пурги и морозы, надо было построить ледяную кухню, обсерваторию для Жени, радиодомик, обнести ледяной стеной прорубь Петра Петровича. И в то же время ни на один день нельзя прерывать научную работу. И все время приходится расчищать аэродром. Надо было все успевать. А рук всего лишь четыре пары!

Если бы можно было строить начиная с крыши! Им не нужно было бы поднимать на высокую стену тяжелые ледяные кирпичи, когда сил уже нет и лед выскальзывает из рук. И было бы совсем легко выводить своды.

Словно атлант, поддерживающий на своих плечах небесную твердь, Эрнст, как самый высокий, держал снизу выгнутый полукругом лист фанеры. Остальные кидали лопатами, выплескивали из ведер наверх все ту же мокрую гущу. И с каждым броском ноша становилась непосильнее.

– Что делать, орлы, «дачный сезон» кончился, – вздыхал Эрнст.

Когда последний кусок свода прихватило морозом и фанеру осторожно отняли, можно было наконец разогнуться, опустить тяжелые, ноющие руки. Вокруг них сказочно светились ледяные стены новой кухни. «Кухнестрой» был завершен.

С наслаждением сняли в тамбуре задубелые, стоящие колом кожухи, вылезли из обледенелых меховых сапог и валяных «тапочек» – таких огромных, что в них, по словам Ивана Дмитриевича, можно было купать годовалого младенца. Мечтали только об одном: поскорее напиться чудеснейшего, волшебного напитка – горячего чая – и блаженно растянуться в мягких мешках.

В палатке по сравнению с «улицей» тепло. На потолке неярко светит «летучая мышь». Хорошо и уютно.

Но до мешков так и не добрались. Как присели на пол, на мягкие оленьи шкуры, – совсем на минутку, чтобы только передохнуть, – привалились усталыми спинами к койкам, так разом все и заснули, кто как притулился.

СОЛНЦЕ УШЛО

На поиски самолета Леваневского с острова Рудольфа летал Мазурук. Сплошная стена тумана на восемьдесят четвертой параллели вернула его назад. С американской стороны летал Уилкинс. Далеко за полюс летал Водопьянов. Пускал осветительные ракеты. Искал. Долго и упрямо. Но нигде не увидел следа самолета.

Все труднее становились поиски. Все меньше оставалось надежды найти. Непреодолимой преградой вставала полярная ночь. На небе временами вспыхивало холодным зеленым огнем северное сияние, бросало трепетные блики на льды. Но оно плохой помощник.

Нестерпимо тяжко стало, когда поняли: ничто, никакие героические усилия уже не спасут отважных пилотов. Жестоко и безвозвратно поглотила их Арктика.

Пятое октября. В последний раз выглянуло солнце. Только горбушкой. Проскользило по горизонту, разбросало, прощаясь, по небу пурпур и золото и ушло на долгих пять месяцев. Закат еще пылал, от торосов тянулись великаньи тени. Это лишь следы солнца. Постепенно и они стерлись. Мрачнело небо. Темнее становилось на льдине. Даже ближайшие торосы стали едва различимы. Мир отдалился еще больше. Теперь в метеосводках Эрнст не будет передавать облачность и видимость.

Полярную ночь все четверо пережили не один раз на прежних зимовках. И все же эта зимовка будет совсем иной. Тогда под ними была твердая земля, жили они в крепко срубленных натопленных избах. Сейчас, черной ночью, когда усилятся морозы, пурги, сжатия, у них под ногами будет только зыбкая льдина. Их жилье – палатка, все отопление – керосиновая лампа.

Мороз уже под тридцать. Ветер задувает сухой и жгучий.

У проруби весь заиндевелый, орудуя то пешней, то лопатой, то длинной трубой, возится Петр Петрович. Прорубь опять замерзла, и, прежде чем опустить приборы, он уже много часов скалывает намерзший лед, расширяет горловину.

«Летучая мышь» тускло освещает края проруби. Обколотый лед мерцает, разбрасывая отблески света. Ниже – густая, неподвижная чернота воды. Легкий парок, слегка затуманивая ее, рвется наружу.

Неожиданно вода в проруби всплеснула. Петр Петрович посветил фонарем. Снова хлюпнула короткая волна. Заплясали, закачались желтоватые блики.

И тут же по льдине прокатился гул. Натужно заскрипел, завизжал лед. Где-то, казалось совсем близко, грохнуло, заскрежетало. Опять началось сжатие.

Всюду трещало, звенело, ухало, говорило разными голосами. Лед ожил, зашевелился. Их огромную льдину беспрестанно встряхивало. Под ногами уже не было тверди.

Светя фонарем, меховым шариком промчался к своему хозяйству Иван Дмитриевич. Трещин пока не было видно, но надо быть готовым ко всему.

Отбросив пешню, Петр Петрович побежал к запасной базе. Иван Дмитриевич уже звал: надо уложить аварийный запас.

Три нарты стояли наготове. Раскрошили, откинули спрессованный ветром снег, отодрали заледенелый брезент и стали грузить на нарты самое необходимое: палатки, тюки одежды, бидоны с продовольствием, мешки с керосином. Пар от дыхания, замерзая, все больше выбеливал усы, брови, оторочку капюшонов. Прибежал из своей ледяной обсерватории совсем закоченевший Женя.

– От толчков вся дневная работа пошла насмарку, – огорченно сказал он. – Придется завтра все заново ставить.

Звонко похлопал твердыми рукавицами и, чтобы скорее согреться, яростно набросился на тюки.

На северной и восточной стороне все еще шла ледовая война. Оттуда доносились грохот и треск, словно разрывались снаряды и строчили пулеметы. Лед тяжело вздыхал и гудел долго и невнятно.

Веселый надрывно скулил, срывался с места, бежал в темноту, к краю льдины, где грозно двигались и боролись льды, возвращался к людям и снова бежал навстречу непонятной опасности.

Сжатие продолжалось всю ночь. В огромном океане льдам было тесно.

Дежурил Кренкель. Он то и дело выскакивал из палатки, чутко слушал. Откуда придет беда? В темноте ничего не понять. Посвечивая фонарем, всматривался, нет ли трещин.

Остальные, хотя и лежали в спальных мешках, тоже не спали. Трудно заснуть под непрерывный гул, когда рядом, казалось почти под ними, предательски скрежетал лед и льдина поминутно вздрагивала. Как ни привыкли ко всему, а при каждом толчке сердце начинало биться сильно и непослушно.

Качался под потолком фонарь, качались тени. Позванивали баночки и пробирки. Словно маятник, покачивался подвешенный на веревочке портфель Петра Петровича. Старый, потертый, но бесценный. В нем хранилось все то, ради чего они высадились на полюсе и уже больше четырех месяцев блуждают в ледовом океане: их наблюдения, открытия, результаты проделанной работы.

Днем лишь немного посветила заря. Когда пошли в обход льдины, увидели ее обломанные края, завалы раздробленного, сверкающего льда на месте старых заснеженных торосов. Разводье заметно приблизилось к лагерю. Соседние поля тоже обломаны, все в трещинах.

И все же их льдина выстояла! Какая удача, что летчики выбрали для научной станции именно ее!

«Мы живем в напряженном состоянии, – писал Иван Дмитриевич, – но ни у кого нет страха, боязни несчастья…

…Условились, что будем больше писать в газеты. Следует учитывать возможные неприятности с нами, тогда хоть предварительные научные выводы дойдут до Большой советской земли и труд наш не пропадет даром».

ПОД ХОЛОДНЫМИ ЗВЕЗДАМИ

На небе бесконечное множество ярких, никуда не убегающих звезд. Они медленно кружат, как на карусели, и не прячутся за горизонт. В самом центре, как раз над головой, путеводная звезда всех моряков – Полярная. Только Женин теодолит замечает, что и она делает крошечный круг.

Тихий отсвет звезд чуть колеблется на снежных, застывших волнах, на обточенных ветрами застругах. В темноте маячным огоньком горит лампочка на ветряке. Хрустальным фонариком светится ледяной домик Федорова. Неотрывно «колдует» в нем над своими приборами Женя.

От слабого ветра позванивает молодой лед разводья.

Из палатки доносится стук молотка. Иван Дмитриевич слесарничает. Керосиновая лампа, сколько ни выкручивай фитиль, горит слабо – в палатке не хватает кислорода. Иван Дмитриевич примостился к ней поближе.

Еще неделю назад у Петра Петровича стряслась беда – сорвалась с тросика и ушла на дно коробочка вертушки. У них есть еще одна вертушка, измерять течение можно ею, но контрольные замеры нужно делать двумя. Одну опускают на глубину примерно тысячи метров, где нулевое течение и где вертушка показывает лишь скорость и направление дрейфа льдины, а другую – на нужную глубину. Разница их показаний и определяет скорость и направление течений. В общем, потеря была большая и невозвратимая. Все были очень расстроены.

– Попробую сделать новую, – сказал Иван Дмитриевич, разглядывая вторую коробочку.

Никто не поверил.

– Что ты, Дмитрич, голыми-то руками?!

– Попробую.

Он собрал все, что у них было медного, отвернул от запасных приборов болтики, лишние части. И засел за работу. Гнул, клепал, паял, подгонял. Тисками служили крепкие папанинские колени.

«Не верят, чудаки!..»

Он на своем веку столько всего переделал!.. Еще мальчишкой, на морзаводе, так, для потехи, знатные зажигалки мастерил из винтовочных патронов. С колпачками из оболочек пуль и тоненькими цепочками. Срабатывали безотказно! А в девятнадцатом чинил разбитые бронепоезда, давал новую жизнь списанным на морское кладбище катерам и потом сам ходил на них в тыл к белым.

Было и такое, когда лишь умение вырывало его из беды, спасало жизнь.

…В двадцатом посадили его однажды в мучной мешок, взвалили на спину и перетащили в трюм турецкой лайбы. Турки контрабандой муку из Крыма вывозили. За подкладкой шинели донесение партизанской повстанческой армии – в штаб Южного фронта. Путь через Турцию – самый долгий, но и самый верный. Берега Крыма беляки крепко охраняли.

Утром, когда были уже в море, хозяин лайбы кричит:

– Давай сюда большевика, хочу на него посмотреть!

Вытащили мешок на палубу, развязали. Вылез он, весь в муке, чихает, надышаться свежим воздухом не может.

Хозяин глянул и за живот схватился.

– Говорили: большевик, а ты, оказывается, маленький. Давай деньги, тысячу рублей обещали.

Отдал тысячу рублей, а они заметили, что у него еще осталось.

Потом слышит: хозяин сговаривается с командой – выбросить его ночью за борт и забрать остальные деньги. На его счастье, понимал он по-татарски, а турецкий на татарский похож.

Ночью не заснул. Были два револьвера – держал наготове.

Не спал и весь следующий день, глаз с бандитов не сводил.

А тут на лайбе вдруг отказал мотор. Моторист возился, возился, а мотор молчит. «Нет худа без добра», – подумал Иван Дмитриевич. Подошел к хозяину.

– Давай исправлю.

Хозяин сначала не поверил. Потом говорит:

– Иди исправляй.

Возится он с мотором. Турки стоят, смотрят. Часа через два мотор зашумел.

– Чок якши, кардаш, – обрадовался хозяин. И даже предложил: – Хочешь быть контрабандистом?

Иван Дмитриевич мог уже спокойно пойти отоспаться.

Через два дня пришли в Синоп. А оттуда через Трапезунд добрался до Новороссийска, к своим…

Скрипела под напильником жесть. Слышалось негромкое дыхание отсыпающегося после ночного дежурства Эрнста.

В углу неровно запищала морзянка. Подошел срок передачи метеосводки. Стоя на коленях у передатчика, Женя старательно отстукивал точки-тире. Быстро у него еще не получается, и он волнуется от мысли, что на Рудольфе его костят за нерасторопность.

Тускло светившая лампа вдруг засияла вовсю. Палатка стала изрядно вентилироваться, она уже вся дрожала. Затишье кончилось, налетел норд-ост.

На койке заворочался и поднял голову, прислушиваясь, Эрнст.

– Спи, – сказал Иван Дмитриевич, – мне все равно надо пойти наколоть льда для чая.

Пробиваться пришлось сквозь стену сбивавшего с ног ветра и бешено мчащегося снега. Свет нагрудного фонаря сразу тонул в этой летящей неразберихе. В трех шагах можно было потерять палатку.

Иван Дмитриевич вслушивался – не раздается ли в неистовом вое пурги еще и треск ломающегося льда.

Перед глазами вдруг мелькнуло что-то тонкое, извивающееся. Свет фонаря вскинулся кверху. Среди вихря снежинок прыгал на ветру конец провода. Оборвало антенну!

Обледенелые, заснеженные Иван Дмитриевич и Эрнст уже три часа остервенело откапывали мачту антенны. Ветер не давал дышать, валил с ног, вырывал лопату. А они упрямо рубили снег, отбрасывали его в сторону. Чтобы устранить обрыв, антенну надо было повалить. Но снег моментально засыпал все, что они успевали раскопать.

Пришел Женя. Теперь они втроем работали наперегонки с ветром. Пешни звенели. Могучий арктический лед не поддавался. Эрнст принес ножовку и под корень перепилил мачту. На том же сумасшедшем ветру им надо было потом поднимать и закреплять ее. Другого выхода не было.

Только утром Эрнсту удалось связаться с Рудольфом. Впервые за все время дрейфа их станция восемнадцать часов молчала. Впервые они были отрезаны от мира.

На Рудольфе облегченно вздохнули. Эти восемнадцать часов там тоже никто не спал.

Еще двое суток бушевала пурга. Накручивала вокруг палатки двухметровой высоты сугробы. Под вой ветра и хлопанье брезентовой крыши Иван Дмитриевич кропотливо возился с прибором. Когда пурга затихла, коробочка вертушки была готова. Она была точной копией первой. Все тщательно осмотрели, проверили. И развели руками.

– Ну, Дмитрич, тут ничего не скажешь!

А Петр Петрович, всегда такой сдержанный, вдруг обхватил Ивана Дмитриевича и расцеловал.

– Ну-ну, Пэ-Пэ, потише, – смущенно затормошился Иван Дмитриевич, – я не красная девица и к тому же месяц не умывался!

В СНЕЖНОЙ СУМЯТИЦЕ

«…Пройдя по восточному берегу Гренландии, сверните с одного из северо-восточных мысов на лед и пройдите около двухсот километров – здесь вы найдете нас…»

Предлагая своим читателям хотя бы мысленно разыскать в ледовом океане их маленький лагерь, Кренкель никак не предполагал, что через несколько дней сам, выбиваясь из сил и коченея от леденящего ветра, будет тщательно искать в непроглядной мгле на своей льдине свою палатку.

Опять шло сжатие.

Льдину отчаянно толкало, сотрясало, поворачивало. Сказывалась близость Гренландии, огромное скопление льдов.

Ночью никому не спалось. Лежали и слушали, как скрипит и трещит лед, разламываясь, ухает пушечными залпами.

– Ну, давай заснем, – потихоньку уговаривали друг друга.

Но заснуть так никто и не смог.

Наконец Иван Дмитриевич не выдержал.

– Теодорыч, пойдем посмотрим, что там делается.

Надели малицы, туго подпоясались, чтобы снег не забивало под одежду, и вышли в темноту. Надо было осмотреть льдину до самого края.

Эрнст включил ветряк, чтобы маячная лампочка провожала и встречала их. Но на таком ветру крылья ветряка сразу сложились, и лампочка погасла.

Зажгли нагрудные фонари. Обгоняя их, стремительно неслись куда-то мириады снежинок. Они лишь на миг попадали в луч света и тут же исчезали.

Ветер хлестал сзади. Напирал. Они шли, сопротивляясь ему и крепко ступая, чтобы по своим следам найти обратную дорогу.

До края добрались быстро. Там все двигалось. Словно живые, наползали, с грохотом опрокидывались, подминали друг друга поблескивающие в темноте силуэты льдин. Край их льдины дробился, отваливался огромными глыбами. Из трещин хлестала вода.

Ветер то уносил грохот ломающегося льда, и тогда слышался один лишь его завывающий свист, то вдруг с новой силой бросал на них весь хаос звуков.

Страшное, но уже привычное зрелище! Шло не раз виденное ими торошение. Пока еще вдали от лагеря.

Они пошли дальше, всматриваясь, не покажется ли где предательская трещина. Пока ее не было. Пока.

Повернули назад. Но своих следов так и не увидели. Должно быть, слизала, занесла снегом пурга. Оставался один ориентир – ветер. Раньше он дул им в спину, теперь повернули навстречу ему. Он ударил в лицо, стегнул снегом. Они отворачивались, чтобы немного отдышаться, и опять шли навстречу его ударам.

По времени их палатка должна уже быть. Но ее не было. Везде лишь несущийся со свистом снег.

Неожиданно натолкнулись на большой заснеженный торос. Застывшими руками торопливо ощупали угловатую поверхность, корявые обломы. Показались знакомыми. Тогда палатка должна быть близко.

Опять двинулись, сгибаясь, навстречу неистово бьющему ветру. Палатки все не было. Может, они прошли ее и сейчас уходят неизвестно куда, в этот бесконечный снежный круговорот?

Эрнсту было особенно обидно. Совсем недавно он уже блуждал по своей льдине. И не в черную пургу, а тихим, еще солнечным утром.

После ночного дежурства, прежде чем лечь спать, ему захотелось немного прогуляться. Он встал на лыжи и побежал. Морозец весело подгонял.

Он съезжал с сугробов, огибал торосы, и все время опушенные инеем тростинки антенн виднелись слева. И вдруг они исчезли. Только что были видны – и нет их!

Он взбежал на сугроб. Со всех сторон, до самого горизонта, одни лишь торосы.

Ему стало нестерпимо жутко. Куда же идти? Где лагерь? Неужели он не заметил, как переехал на другую льдину? Неужели белым днем заблудился в дремучем лесу торосов?

Высмотрел холм повыше и, когда взобрался, увидел наконец чуть заметные в снегах родные антенны… справа!

Может, и сейчас лагерь совсем не там, где они его ищут?

Повернули назад. Ни единой вехи! Хоть бы намек на знакомые очертания.

Опять пошли навстречу ветру. Беспощадный, он сквозь меховую одежду пробирал до косточек, леденил все тело, забивал под малицу колючий снег. Спотыкались о ледяные глыбы, о снежные заструги, падали и снова шли.

В непрерывной борьбе со штормовым ветром быстро убывали силы.

Как там Петр Петрович, Женя? Ждут их? Или спят в теплых, пушистых мешках и не подозревают, что тут с ними?

Позже Иван Дмитриевич признавался: от мысли, что они никогда не найдут палатку, ему стало «скучновато».

Неожиданно под ноги попало что-то плоское. Быстро разгребли снег. Доска! Настоящая деревянная доска! Пытаясь перекрыть свист ветра, Иван Дмитриевич закричал:

– Эрнст, в этих широтах уже побывал человек!

Покружив еще немного, натолкнулись на метео-будку.

Вскоре они уже сидели в палатке на оленьих шкурах, и Женя отогревал их горячим чаем.

– Вот что, братки, – устало вздохнув, сказал Иван Дмитриевич, – больше никто не должен отходить от лагеря, когда лампочка на ветряке не горит. Если же кто уйдет и через полчаса не вернется, надо пускать ракеты.

«Ох как нужно быть здесь осторожным! – записал в дневнике Кренкель. – Можно заблудиться и замерзнуть в десяти метрах от дома».

А лебедка Петра Петровича находится теперь у края льдины, вдали от лагеря. (Старая лунка окончательно замерзла, и ее пришлось бросить.) В любую погоду Петр Петрович уходит к своему гидрологическому «хутору» ставить научные станции.

Наутро Иван Дмитриевич собрал все имеющиеся у них веревки, шелковые шнуры, палки, доски и пошел тянуть километровый канат от их палатки до лебедки – «троллейбусную линию», как прозвали они его з шутку. И сколько раз потом в пургу, в черноте ночи он безошибочно приводил их к дому!

К БЕРЕГАМ ГРЕНЛАНДИИ

Последнее время, стоит ли полный штиль или дуют ветры, льдину упрямо гонит на юго-запад, к скалистым берегам Гренландии. Гонит все быстрее. Опасный, далеко выдвинувшийся в море северо-восточный мыс где-то совсем рядом. В темноте иногда даже кажется, что видны его суровые очертания, и в привычном шуме перемещающихся льдов слышится отдаленный грохот ледового прибоя.

Определиться невозможно, и от этого еще тревожнее. Уже несколько дней небо черно, закрыто облаками. Один лишь раз показалась звездочка, но, как ни спешил Женя «схватить» ее теодолитом, не успел – скрылась.

Заторможенные близким берегом, огромные скопления льда совсем затеснились. Льдины давят друг на друга, налезают на их льдину, толкают, крутят ее, обламывают… Треск не смолкает даже в тихую погоду.

«Берег близко, и мы все насторожены, как зайцы, – записал Иван Дмитриевич. – Мы уверены в благополучном исходе нашей экспедиции. Впрочем, если останется хотя бы один из нас, то он сумеет доставить на материк результаты наших трудов.

Об этом я думал, но с товарищами не делился. Подобная беседа в тревожные часы не приносит пользы…»

Бессменный дежурный в ночи Кренкель, самозабвенно паря в своем эфире или читая книгу, непрестанно слушает и льдину – навык старого полярника. Едва уловив непонятный звук, выбегает в темноту проверить. А Веселый опережает его. Как только начинается торошение, пес уже на ногах и недовольно лает. Бедняга уже охрип! Вместе обходят они лагерь, осматривая, сторожа опасность.

До жути пустынна стала их льдина. Весь лагерь под снегом.

Сугробы, сугробы да снежные языки. Веселый даже не замечает, что ходит по крыше палатки. На воле только ветряк да мачты радиоантенн – то одетые в лохматый иней, то снова оголенные. Гудит, скулит на все лады в них ветер. На сотни километров они здесь одни во тьме белых снегов.

Продовольственные базы, нарты с аварийным запасом, клипербот все время откапывают из-под снега. А пурга снова заносит. Они снова откапывают. Это изнурительная и бесконечная работа. Но они знают, как близка сейчас опасность и как все должно быть наготове.

Выход, вернее, «вылаз» из занесенной по самую крышу палатки раскапывают каждый час заново. Случись беда – надо будет быстро выскочить и вытащить самое необходимое. Передатчик и приемник давно уже стоят в ящике, готовые к эвакуации. Тут же на столе кусачки на случай, если некогда будет отсоединять провода.

«К нашей радиоаппаратуре мы относимся как любящая мать к ребенку, – отметил Иван Дмитриевич. – Трудно даже представить себе, как бы мы обходились без связи».

Эрнст внимательно, следит, чтобы аккумуляторы были всегда заряжены. Но ветряк – хитрая штука: без ветра он не работает и при слишком сильном ветре складывает крылья, чтобы не сломаться.

Тогда приходится садиться на голодный радиопаек. Передаются только метеосводки. Это никого не устраивает. Сейчас особенно крепко надо держать связь с Большой землей.

Эрнст мрачный. Впрочем, он быстро находит выход.

– Орлы, – взывает он, – кто хочет послать корреспонденцию, должен сам выкручивать ее на «солдат-моторе».

«Солдат-мотором» они назвали ручную динамо-машину в одну человечью силу. Крутить ее можно не только руками, но и ногами, как на велосипеде. Три часа быстрой езды, не двигаясь с места, и статья в пятьсот слов улетает на Большую землю. Еще два часа, и все скопившиеся на Рудольфе телеграммы прилетают к ним.

Телеграммы из дому – несказанная радость для каждого. Их перечитывают по многу раз. Ложась спать, берут с собой, чтобы и во время сна добрая весточка была рядом.

Снаружи все поет морозная пурга. Значит, ни луны, ни даже звездочки Женя опять не сможет поймать… И стонет, гудит под напором сжатия льдина.

«Получил телеграмму от Наташи, – записал Эрнст в дневнике. – Дома все благополучно. И никто там не знает о всяких северо-восточных мысах…»

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

Разрывая ледяную тишину, гулко ударил выстрел. Еще. Это Петр Петрович, как всегда закончив гидрологическую станцию, палит из нагана. Палит просто так – от радости, что работа сделана, что хватило сил. Что тонкий лед разводья, на который он ставит теперь свою лебедку, не подвел.

Больше не нужно крутить тяжелый барабан, опускать на глубину и поднимать батометры, без конца греть на примусе воду и обдавать приборы, чтобы не прихватывал мороз. Студеная суточная станция закончена. А впереди Новый год!

Звонко, разлетаясь дробным эхом, хрустел под ногами снег. Покачиваясь от усталости, Петр Петрович шагал к дому. Опухшие, загрубелые от ледяной воды, мороза и ветра пальцы плохо держали наган. Но он все равно палил.

Притомленные штормами снега искрились, мерцали в торжествующем лунном свете. Все было каким-то сказочным, нереальным, как на чужой планете. Неузнаваемые, совсем другие торосы. Непроглядночерные провалы теней. Приблизившиеся, очень четкие дали. И тишина, какая-то невероятная, застывшая. Каждый звук, словно отскакивая от промороженной льдины, летел долго-долго.