Текст книги "На льдине — в неизвестность"

Автор книги: Виктор Бороздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Все заботы Иван Дмитриевич и Эрнст старались взять на себя, чтобы не отрывать Федорова и Ширшова от научной работы. Но Женя с Петром Петровичем вырывали каждую свободную минуту, хватались за пешню, лопату, метлу и тоже гнали, гнали воду как можно дальше.

Под жилой палаткой снег все время оседал, каждый день приходилось подтаскивать новый. Когда поблизости снег кончился, стали привозить издалека. На нарту клали листы фанеры, наваливали гору снега и волокли, хлюпая по воде. Вода была везде: под льдиной, на льдине, в воздухе. Все были мокры насквозь, не спасали даже брезентовые плащи.

Просушиться бы! Но где! Их жилая палатка походила на сталактитовую пещеру; с потолка свисали меховые чулки, штаны, рубахи, сапоги, и тяжелые капли непрерывно шлепали на пол. Могли ли они предположить, что в центре Арктики встретятся с таким обилием воды?!

– Удивляюсь, Дмитрич, – с трудом стягивая с себя раскисшую от воды меховую рубашку, говорил Кренкель, – как это ты променял свое теплое Черное море на Ледовитый океан?

– Так Черное ж меня и приучило! – Иван Дмитриевич подкачал примус и подставил под висевшую в проходе одежду. – Пацанами-то – с голодухи, бывало, животы подведет – берем мы с Яшей, братишкой, мешки – и к старой пристани, мидии драть. В ноябре вода огнем жжет, а мы ныряем до мурашей, до синевы. Выскочим, в теплом песке обваляемся и опять в воду. Надерем от старых свай мидий мешка два, а то и три, и бегом домой, к маме. Ведро мидий, стакан риса – вот тебе и плов, пальчики оближешь!

Иван Дмитриевич улыбнулся, вспоминая.

– Мама, бывало, ругает, а все же рада этим мидиям. Семья большая. Нас, ребят, целая куча. И всегда голодные. Мама такая ласковая, добрая была, никогда не обижала. И труженица. Целые дни в порту из парусины чехлы на орудия и на шлюпки шила. Из обрезков сшила мне сумку для книжек и тапочки. Я и зимой босой бегал. А в школу босиком не пускали. Прибегу – пятки аж горят от холода. Ополосну ноги в бочке с дождевой водой, натяну тапочки – и в класс. Крепок был, как бычок, не простужался.

Когда наконец проглянуло солнце, немного вздохнули. Мокрую одежду побросали на теплую крышу, сапоги натянули на стоявшие торчком лыжи. На улице два градуса тепла. Такого еще не было!

Иван Дмитриевич и Петр Петрович решили не терять хороший день. Спустили на воду клипербот и надувную лодку. Надо было осмотреть льдину – не грозит ли ей что? – а заодно и испытать их флотилию.

На снежном берегу, жалобно скуля, бегал Веселый. Пришлось и его взять.

– Только сиди смирно, не мешай, – приказал Иван Дмитриевич.

Петляя по извилистым протокам, переходили из одного озера в другое, мимо ледяных глыб, мокрых и сверкающих.

Голубые берега… Голубая вода… Она журчала под веслами. Журчала, ручейками стекая в озера. Где-то в ледовых завалах шумел настоящий водопад. С лодки было лишь видно, как в его мелких брызгах дрожал, переливался радужный ореол. Впереди – даль, окаймленная зубцами обнажившихся голубых торосов.

Лед, снег, вода…

Неужели здесь совсем недавно, скользя лыжами по твердому насту, бежали самолеты?!

Ну, а сейчас? Крепка ли их льдина? Насколько ее хватит? Ведь лето еще не кончается.

Ударяясь о борта лодок, шуршали мелкие льдинки. Веселый недовольно косился на них. Сквозь прозрачную, как воздух, воду на двухметровой глубине светилось голубизной ледяное дно. И совсем забывалось, что под этим ледяным дном – четыре километра океанской воды.

ПЕРВЫЙ ВЫХОДНОЙ

До чего же хороша вода, когда она горячая! Задубелая на полярных ветрах кожа сразу становится мягкой, гладкой. Конечно, полотняная кухня не баня. Хотя в ней нагнали температуру аж до десяти градусов тепла, но от ледяного пола, от двери, от стен тянет холодом, и все невольно жмутся к примусам, к ревущей огнем паяльной лампе.

Завтра двадцать первое июля – ровно два месяца со дня высадки на полюсе. Эту дату хочется отметить. На завтра решено отменить все работы, за исключением, конечно, передачи метеосводок. Это будет выходной, первый их выходной день!

К нему-то сейчас и готовились. Сбрили бороды, постригли друг друга и старательно намывали, терли не мытые с самого Рудольфа головы. Сбросили старое меховое белье, протерли тело спиртом и надели новое – еще каляное, остро пахнущее ш;:урой.

Отмытые и помолодевшие, с трудом узнавали друг друга. Оказывается, они даже загорели! Лица стали коричневыми. Вот тебе и арктическое солнышко!

Вокруг льдины по разводью. (П. П. Ширшов, И. Д. Папанин.)

Утром долго лежали в спальных мешках, просто так, разрешив себе отдых. Руки, спины еще гудели, ныли от холодной воды, от перетаскивания грузов, от работы с лебедкой, и так приятно было дать им покой!

Никто никуда не спешил. Это было удивительно и непривычно.

Ивану Дмитриевичу попался было на глаза сломанный ветром анемометр²⁰. Он покрутил его и уже достал отвертку, но вспомнил, что сегодня выходной, и отложил. Не надо показывать другим пример, пусть отдыхают.

Обед устроили праздничный, с кофейным ликером, изготовленным Эрнстом специально к этому дню.

После обеда, к радости всех, Женя распечатал заветную пачку с книгами. До сих пор они только поглядывали на нее – за все два месяца не было у них ни одной свободной минуты, чтобы хоть немного почитать.

– Ну, налетай, кому что? – сказал Женя. – Я беру «Петра Первого».

Книги расхватали, и, снова забравшись в уютные спальные мешки, все притихли, только слышно было, как перелистываются страницы. Джек Лондон. Гончаров. «Испытание» Вилли Бределя. Другие люди… Другая жизнь…

Вылезали из палатки в промозглую сырость лишь к метеосрокам да к обеду и ужину. И опять в тепло мешков. Друг другу ничего не говорили, но потихоньку каждый думал о своем, о доме. Плыли перед глазами родные, любимые лица – улыбающиеся, радостные, огорченные…

«Дорогой мой непромокаемый товарищ…» – обращалась к Эрнсту в последней телеграмме его Наташа.

Ответить бы! Но, к большому сожалению, ветряк, так же как и они, отдыхает. Правда, долго безветрие здесь длиться не может. Заработает и ветряк когда-нибудь. И Женя уже озабоченно строчит Ане инструкцию по воспитанию сына, своего тезки, ровесника их дрейфа:

«Сыну внуши основы нравственности. За девчонками бегать не допускай. Против курения не борись. Учи грамоте».

Вечером – уж отдыхать так отдыхать – достали патефон! И только тут увидели сделанную рукой Мазурука на крышке надпись: «…Тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!..»

С пластинки зазвучал знакомый, чуть с хрипотцой, берущий за сердце голос:

Капитан, капитан, улыбнитесь, Ведь улыбка – это флаг корабля!..

Здесь, на заброшенной среди океана льдине, полной невзгод и опасностей, лилась музыка. Люди сгрудились вокруг патефона, а Петр Петрович, хотя и знал, что его голос здесь не пользуется успехом, все же не удержался, стал подпевать.

Ильюша Мазурук, друг хороший, ты, наверно, по себе знал, как бывает нужна здесь песня!

Чудесный этот день. Можно сидеть на оленьих шкурах, слушать музыку и ничего, ничего не делать. Даже не думать. Нет, не думать – не получается. Эти два месяца, заваленные работой, они не могли окинуть взглядом, как-то охватить все проделанное. И только сейчас, впервые отдыхая, можно было оглянуться на пройденный путь. И помечтать.

Арктика уже немало рассказала им. О жизни, населяющей эту далекую и, как раньше думали, мертвую ледяную пустыню. О глубинах океана. О теплом течении, согревающем эти глубины. О неустанном движении могучих льдов. О ветрах и штилях, пребывающих в северных широтах. О не всегда спокойном магнитном поле Земли.

Им предстоит долгий путь. Они будут много раз проверять полученные результаты и, быть может, сделают еще не одно открытие.

Очень не хотелось расходиться по «домам» – по спальным мешкам. Звучала музыка. В проводах стал привычно посвистывать ветер.

ВОДОРОСЛИ ПОДО ЛЬДОМ

Торошение! Оно началось как будто ни с того ни с сего. Не было ни шторма с сумасшедшим ветром, ни даже просто ветра. Сжатия не чувствовалось, не было ни толчков, ни ударов. Просто молодой лед впереди них неожиданно затрещал, зашевелился и, сверкая мокрыми боками, напористо полез на их льдину. Чавкая и глухо ударяясь, ледяные глыбы метровой толщины высоко вздымались, громоздясь одна на другую, с грохотом разламывались, неохотно уступая место новым.

Где-то далеко впереди вся масса льда затормозилась. А их огромная, в миллионы тонн весом, льдина продолжала идти напролом, и ледяные громадины, которым некуда было деваться, наползали и наползали на нее…

Замерев, смотрели люди на эти вздыбленные, неумолимо надвигающиеся льды. Какая страшная, неукротимая сила! Впервые так ясно они ощутили: человек – все равно что комарик на этой хрустящей ледяной скорлупе.

«…Сердце наполнилось тревогой, но мы ничего не сказали друг другу», – записал тогда Иван Дмитриевич.

Срочно приняли все меры предосторожности. К каждой базе подтащили нарты. Подготовили на случай перевозки все основное. Трещин на льдине пока не было. Но ожидать можно всего.

…Грохот не смолкал весь день. Весь день на глазах у людей ледяные завалы меняли свой облик, то оседая, то снова вздыбливаясь. Огромные глыбы, словно пушинки, взлетали на восьмиметровый ледяной гребень. Скоро по всему южному краю льдины выросла сверкающая гряда высотою с трехэтажный дом.

Хочешь послать телеграмму домой – крути «солдат-мотор». (И. Д. Папанин.)

Среди этих хаотических нагромождений – таких нежно-голубых и таких грозных – они вдруг увидели перевернувшиеся льдины, нижняя сторона которых была облеплена бурыми, желтыми, зелеными водорослями.

Водоросли подо льдом! Это было настолько удивительно, что забылись даже все тревоги. Значит, лед хорошо пропускает солнечный свет, если водоросли могут там жить и развиваться; значит, солнечные лучи проникают в океан не только там, где вода чиста ото льда, но и на огромных пространствах, где океан сплошь покрыт льдом?! Тогда это еще одно, очень убедительное объяснение, почему есть жизнь в самом центре Арктики.

Петр Петрович кинулся к еще шевелящимся льдинам и стал быстро, пока они снова не перевернулись, соскребать водоросли. И тут же, очень довольный, отправился в свою лабораторию. А Иван Дмитриевич озабоченно поспешил к ледовым холодильникам. Если солнечные лучи так свободно проходят сквозь лед, что же будет с их запасами свежего мяса и рыбы, хранящимися во льду?

Опасения его оправдались. Едва он отвалил глыбу, как на него пахнуло неприятным душком… Да, оказывается, даже на Северном полюсе не так-то просто хранить свежее мясо!

Вздыхая и сокрушаясь, Иван Дмитриевич перебрал все куски. К счастью, испортилось не все. Плохое он тут же срезал и выбросил на радость Веселому. Умный пес, прежде чем съесть, долго тряс в зубах испорченный кусок, проветривал. Остальное Иван Дмитриевич поскоблил, подчистил. Душок стал меньше, но все же оставался. Пришлось оторвать от работы Петра Петровича – их «санитарного врача».

Петр Петрович понюхал, покривился и… разрешил пустить в котел. Все-таки свежее мясо! Пока оно есть, есть и уверенность, что они не заболеют цингой. А душок? Так от него можно избавиться – положить побольше всяких специй: лаврового листа, лука, чеснока и, главное, перца, да так, чтобы в горле драло!

Прихватив телячью ножку – раз можно, так надо братков подкормить, – Иван Дмитриевич направился к кухне.

КОРЕННОЕ НАСЕЛЕНИЕ

Ночью произошло событие, которое подняло на ноги всех. К ним в лагерь явились долгожданные и все же совсем неожиданные «гости», о встрече с которыми мечтали со дня высадки на льдине.

О том, что «гости» уже на подходе, им, конечно, никто не сообщил. Они спокойно сидели в палатке, слушали Москву, станцию имени Коминтерна. Слышимость была, как никогда, отличная, словно Москва где-то рядом, на соседней льдине. Пели ребята про какого-то забавного котенка. Это не для них. И все же наушников никто не снимал. Приятно было услышать детские голоса.

А ребята уже читали стихи, и так трогательно, от души.

И мы хотим на полюс,

Где стужа и мороз,

И мы хотим пощупать

Земную ось.

Голоса звонкие, немного вразнобой. Понятно, волнуются – эти стихи они сами сочинили.

Но вот покамест вырастем,

Все полюсы откроют,

Пройдет десяток лет —

И «белых пятен» нет, —

сокрушались ребята. И вдруг с таким искренним, таким горячим запалом:

Мы ставим вам условие:

Мы ждать согласны, но

Оставьте нам с Сережей

Хотя одно «пятно».

В наушниках стало тихо. В палатке тоже. Всех крепко зацепили эти славные мальчишки.

– Ну и молодцы! – не выдержал Петр Петрович.

– Кто знает, – заметил Женя, – может, лет через десять они тоже уедут на Север?.. Что бы им ответить?

– Ответим: «Учитесь на начальника аэровокзала «Северный полюс», – улыбнулся Иван Дмитриевич.

Лежа в спальных мешках, еще долго говорили о ребятах и о «белых пятнах», которых действительно становится все меньше.

…На ночное дежурство, как всегда, остался Эрнст. Он передал на Рудольф последнюю метеосводку (метеопоказания в это «сонное» время он теперь снимает сам), передал большую статью Жени Федорова для «Комсомольской правды» и перешел на свои любимые короткие волны, стал слушать «земной шарик».

На улице свистел ветер, и ветряк бесперебойно гнал энергию. Почему-то лаял Веселый. Эрнст не обратил на него внимания – уж больно часто Веселый лает просто так, от скуки, особенно в ночные часы, когда все спят, страшно устав за день. Его за это отчитывали, а он виновато опускал голову, вилял хвостом, словно хотел сказать: «Ну разве я знал, что сейчас ночь – солнце-то вон где!..»

В эфир вышел старый знакомый – мистер Тро-лез из Гонолулу. Он сообщил Эрнсту, что все знает о научной станции, знает, что их затопило на льдине и что снег они возят чуть ли не с самого полюса! Эрнст успокоил мистера Тролеза, сказав, что у них все в порядке, и, отстучав: «Четверка Вас приветствует. Спокойной ночи», выключил приемник.

Веселый заливался еще сильнее. Нахлобучив поглубже шапку – весь вечер шел мокрый снег, – Эрнст вышел из палатки. Снега уже не было, но были… медведи! Три: медведица и два медвежонка. Они возились у продовольственного склада, словно этот склад был их собственным. Покрышку медведица разодрала и принюхивалась – чем бы повкуснее угостить своих нетерпеливых малышей.

– Медведи! Вставайте, медведи пришли!!! – отчаянно закричал Эрнст.

Он влетел в палатку, схватил винтовку и тут же выскочил наружу.

Медведица, а за нею и два малыша улепетывали, только пятки сверкали. Эрнст выстрелил раз, другой, третий… И не попал!

Все выбежали с винтовками, вскочили на лыжи и – без разбора – по запорошенным лужам, по обмелевшим озерам побежали вдогонку.

Медведи были уже далеко. Где-то там, пытаясь их задержать, ярился Веселый.

Пошли было по следам – на мокрой пороше они были отлично видны: большие – медведицы и маленькие, семенящие – медвежат. Следы завели в дебри торосов, где медведей и днем с огнем не найдешь. Пришлось повернуть назад.

– Не везет нам с охотой, – посматривая на Эрнста, сказал Петр Петрович, – вот и ушли от нас отбивные!

– Для нас самое главное, что медведи объявились, – отпарировал Эрнст. – Шутка ли – на восемьдесят восьмом градусе, всего в двухстах километрах от полюса! Поэтому да здравствует наука, долой охоту!

– А медвежата появились на свет где-нибудь здесь, на дрейфующих льдинах, – задумчиво сказал Женя.

– Наверное, – подтвердил Петр Петрович, – до ближайшей земли слишком далеко…

– Петя, ружье!

Иван Дмитриевич быстро сбросил с плеча лямку, на которой тащил клипербот. Но голова огромного лахтака – морского зайца – уже скрылась под водой. А был всего в каких-нибудь десяти-пятнадцати шагах, у края льдины! Живой лахтак! Недаром здесь разгуливают медведи.

Застыв, Иван Дмитриевич всматривался в темную воду. Ну, покажись, покажись хоть разок!

Когда-то, еще парнишкой, он так высматривал перепелов. На Сапун-rope, под Севастополем. Обманутая птица сама бежала на зов манка. И стоило в густой траве мелькнуть бурой головке…

Лахтака не подманишь. Осторожная зверюга! И, подождав еще немного, Иван Дмитриевич опустил ружье.

Клипербот подтащили к краю льдины и опустили на воду. Пользуясь редким хорошим днем, когда прекратился нудный дождь и рассеялся туман, они отправились в очередной обход своей льдины – теперь снаружи. Петр Петрович сел на весла. Иван Дмитриевич, положив ружье на колени, все еще высматривал лахтака. Может, повезет!

Им так нужно сейчас свежее мясо! Петр Петрович каждый день дает всем противоцинготные таблетки, и все же Эрнст, кажется, заболевает. Не мудрено – перед этой экспедицией Эрнст провел тяжелую зимовку на Северной Земле и не успел еще после нее оправиться.

Они медленно плыли по разводью, этому необыкновенному каналу между льдин, – то совсем узкому, то вдруг расширявшемуся до семидесяти метров. Отвесно срезанные зеркальные берега поблескивали глубоким изумрудным цветом. Слева и справа высились сверкающие нагромождения льда. Неистовая синь выплескивалась из глубины этих завалов, и от этого прозрачные сосульки и уцелевший во впадинах снег делались голубыми. Сверху сыпались в воду хрустальные капли и разбивали уходящие далеко в бездонную черноту отражения торосов.

Плыли молча, тихонько шевеля веслами, захваченные этой удивительной, холодной и тревожной красотой.

…Лахтак вынырнул позади, но так далеко, что стрелять было бесполезно.

Впереди, на соседней льдине, каким-то странным красным цветом отсвечивал лед. Будто кто-то невидимый огромной кистью окропил ее. И яркие эти пятна казались какими-то необыкновенными цветами.

Они подплыли ближе. Переливы красного цвета заливали всю льдину. Льдина цвела! Весь снег на ней был пронизан мельчайшими пурпурными растениями. Они цвели прямо на льду. Жизнь побеждала. Она пробивалась там, где, казалось, для нее нет никаких условий. Здесь, в центре Ледовитого океана, сейчас была в разгаре биологическая весна!

– Живучее племя!

Петр Петрович аккуратно собрал в пергаментный кулек этот невиданный цветущий снег.

Сверкающие грани их плавучего острова оказались крепкими и не тронутыми трещинами.

Путешествие уже заканчивалось, когда невдалеке из воды высунулась блестящая темная голова и два круглых глаза уставились на них. На этот раз нерпа.

Ударил выстрел, и нерпа, всплеснув, закачалась на легкой волне. Наконец-то! Первая добыча!

Ветер быстро относил убитого зверя. Петр Петрович развернул клипербот и налег на весла. Неожиданно туша стала погружаться в воду.

– Эх, пропадет!.. Петя, греби!

С ходу клипербот ткнулся носом в льдину. Петр Петрович вонзил весло в воду, стараясь поддеть тушу, и не достал. Нерпу затянуло под лед. Но Иваном Дмитриевичем уже овладел охотничий зуд. После обеда он снова взялся за ружье.

– Дмитрич, опять на канал? – удивился Женя.

– Да, попробую подкараулить «зайчишку» пудов на двадцать.

И, перекинув ружье через плечо, Иван Дмитриевич зашагал к торосам.

Женя записал в дневнике:

«Легенда о безжизненности полюса опровергнута. Постепенно знакомимся с коренным населением».

ПУТЬ ЛЬДИНЫ

Штормовой ветер бесновался. Сорвал с привязи и унес куда-то в снежную муть клипербот. Повалил кухонную палатку. Разодрал палатку Жени Федорова.

– Приборы!

Женя схватил стоявшую дыбом нарту и, повалившись вместе с нею, придазил хлещущие рваные края. Ветер вырывал, пузырил шелк, но сорвать его уже не мог. Приборы были спасены.

Досталось и продовольственной базе. В одно мгновение разметало бидоны, ящики, тюки.

Люди сбились с ног. Увязая в снежной каше, вырывали у ветра разбросанное имущество, укрепляли палатки, заклеивали перкалем²¹ порванные места.

Клипербот отыскали в торосах соседней льдины.

Ветер упрямо рвал его из рук. Все же его приволокли и опять посадили на привязь. Кухонную палатку укрепили новыми растяжками. Но от ветра не было спасения. Он продувал насквозь, гасил примус.

А обед все равно надо готовить. И Иван Дмитриевич превратился в своеобразный заслон. Широкий в своих нанизанных одна на другую одеждах, он сидел на бачке, а в ногах у него гудел, захлебывался так называемый бесшумный примус, на котором в объемистой кастрюле клокотал флотский борщ.

Подсаливая, подбрасывая разных специй, помешивая поварешкой – не подгорел бы, – Иван Дмитриевич доводил борщ до нужной кондиции. Скоро придут все, усталые, продрогшие. Надо, чтобы обед был горяч и вкусен.

Снаружи завыло яростнее. Примус, словно проглотив порцию ветра, загудел, зафыркал еще злее.

– Вой, зверюга, вой, – добродушно говорил Иван Дмитриевич не то ветру, не то примусу.

Он довольно улыбался. Из-под нахлобученной по самые брови ушанки на черном от копоти, обросшем лице светлели белки глаз да зубы.

Сегодня он получил телеграмму от своей Володечки из Ессентуков. Ох и развеселила же она всех! Галина Кирилловна писала, что местный телеграф, сколько она ни уговаривала, так и не принял телеграмму с адресом «на полюс». Такой адрес у них не числится. Пришлось посылать через Москву.

– А что вы смеетесь? – сказал тогда Женя. – Вы думаете, нас легко найти? Мы же каждый день меняем адрес.

Он пододвинул карту, на которой делал отметки. Путь их льдины шел извилистой линией с севера на юг. А недавно, словно чувствуя, что на юге льды встречают недружелюбно и спешить туда незачем, льдина вдруг сделала крутую петлю, и они снова очутились на том месте, где были десять дней назад – тридцатого июля.

Какие силы движут льдину? Что влияет на ее путь? Над этим они много работали. И Женя написал об этом статью в «Комсомольскую правду».

«…Мы, пожалуй, самые неспокойные жители Советского Союза, мы – непоседы. Наше странствование называется дрейфом. И хотя наш дом – черная палатка – все время как будто бы на месте, мы на самом деле беспрерывно меняем наше место под солнцем. Каким же законам подчиняется дрейф? Ответить на эти вопросы – одна из основных задач нашей зимовки.

В первые дни и даже недели казалось, что мы движемся исключительно по воле ветра. Мы даже считали себя авторами простого, но очень важного для нас открытия: определенным скоростям ветра соответствовали определенные скорости дрейфа. Мы не забыли учесть и отклоняющее действие вращения Земли.

Но вскоре мы были разочарованы. Это случилось тогда, когда накопилось достаточно наблюдений. Мы начертили на карте путь нашей льдины. Потом рядышком начертили тот путь, который сделала бы льдина, если бы слушалась только ветра.

Перед нами лежало два пути. Они были петлисты, зигзагообразны, но резко отличались друг от друга. Это говорит о существовании других причин движения льда. Оказалось, что, помимо ветра, лед увлекается постоянным течением на юго-восток со скоростью полторы мили в сутки.

…Счетчиком, отмечающим все детали нашего движения, служат гидрологические вертушки, опущенные в глубь моря. Они позволят нам проследить взаимное перемещение слоев воды относительно друг друга, точно установить направление и скорость океанских течений и движения льда. В результате длительного изучения всех этих элементов мы надеемся распутать сложную схему дрейфа льдов в центре Ледовитого океана.

Пожелайте нам удачи!»

– Дмитрич! Иван Дмитриевич! – Край наполовину зашнурованной двери палатки отогнулся, и ветер, разом обскакав все углы, загасил примус. В просвете показалось залепленное снегом, встревоженное лицо Петра Петровича. – Трос заело!

Под напором штормового ветра льдина бежала с большой скоростью. Двухкилометровый трос с четырьмя батометрами был спущен в океан и волочился, накрепко прижатый к нижнему краю проруби.

На обледенелом помосте трудно было устоять. Упираясь коленом в лебедку, Иван Дмитриевич опустил в загустевшую от снега воду длинную алюминиевую трубу. Место, где держало трос, нашел быстро. Но труба скользила, срывалась. У них перехватывало дух – только бы не оборвать!

Ну вот, обсерватория и готова! (Е. К. Федоров.)

Смахнули с лица липучий снег, надвинули поглубже капюшоны – снег забивался за ворот, и ледяные струйки сползали по телу. Стали снова шарить в проруби.

Наконец удалось зацепить. Осторожно нажимая, Иван Дмитриевич удерживал трос на кончике трубы.

– Петя, выбирай! Только помаленьку.

Барабан пошел. Туго. Миллиметровый трос звенел, готовый вот-вот лопнуть. И на пронизывающем ветру им стало жарко! Ведь там четыре батометра!

Нет, уж лучше оставить, пока ветер уймется и льдина замедлит ход.

Ветер не затих и назавтра. Он только в клочья порвал низкие тучи, и Женя, «поймав» солнце, смог определиться. Он сделал на карте новую пометку и громогласно объявил:

– Можете радоваться; мы только что перевалили через Гринвичский меридиан и теперь уже находимся не «за границей», а в нашем родном восточном полушарии.

– Могу подтвердить, – без улыбки сказал Петр Петрович, – я только что слышал, как мои батометры зацепили за меридиан.

Словно подтверждая его слова, звякнули стеклянные баночки. Петр Петрович кропотливо сортировал заспиртованную живность.

«…Научных материалов у нас сейчас много. Мы едва успеваем их обрабатывать. Ограниченное количество посуды заставляет Ширшова работать круглые сутки, чтобы освободить ее для следующей гидрологической станции. В числе прочего нам, например, удалось установить, что даже на глубине трех километров есть биологическая жизнь. Не сохранить ее образцы было бы преступлением».

(И. Д. Папанин)

Дрейф льдины стал невиданно быстрым. Если за июнь они по прямой прошли на юг тридцать шесть миль, а за июль – сорок, то за последние одни сутки промчали шестнадцать миль. Когда об этом узнали на Рудольфе, там ахнули:

– Так, пожалуй, вам и океана не хватит!

Снег перестал, но задувало с прежней силой. Гнулись, скрипели верхушки мачт, хлопали и качались палатки, готовые снова разодраться. Барометр не радовал. К вечеру на горизонте показалась властная, жутко красивая сизая туча – вестник надвигающейся непогоды. Ничего не поделаешь – наступала пора осенних штормов.

НА ПОИСКИ САМОЛЕТА

Опять Кренкель неотрывно сидит с наушниками. Крутит в заскорузлых пальцах карандаш. Из Москвы через полюс в Америку вылетел Сигизмунд Леваневский. Это уже третий перелет по самой короткой, но совсем не легкой воздушной трассе: Советский Союз – Северная Америка. Вторым после Чкалова месяц назад пролетел Михаил Громов. Для этих перелетов они, помимо метеосводок, которые передавали каждые три часа, могли передать и карту магнитных склонений в районе полюса. Женя был рад, что результаты его трудов уже понадобились.

С волнением ждали. Радиограммы говорили: самолет идет в тяжелых условиях.

В тринадцать сорок пять самолет пролетел полюс.

«…Достался он нам трудно, – сообщил Леваневский, – начиная с середины Баренцева моря все время мощная облачность… Температура минус тридцать пять. Стекла кабины покрыты изморозью. Встречный ветер…»

Они хорошо понимали, что такое мощная облачность надо льдами…

Скоро пришла тревожная телеграмма: отказал правый мотор.

«Идем на трех, очень тяжело. Идем в сплошных облаках…»

Страшной болью ударило всех это сообщение. Идти на трех моторах – это значит Леваневскому уже не удастся подняться выше облаков. А если обледенение?

Напряженно ждали новой радиограммы. Но ее не было. Леваневского слушали все радиостанции Севера. Самолет молчал.

Эрнст уже тридцать часов не снимал наушников. Чтобы не заснуть, работал стоя, прислонившись плечом к алюминиевой подпорке. Иван Дмитриевич то и дело поил его черным кофе. И всякий раз спрашивал: «Ну что?..» В ответ Эрнст только хмурился.

«Мы теперь стараемся еще больше работать, – записал Иван Дмитриевич в дневнике. – Но как только наступает минута отдыха, начинаем говорить о Леваневском, нервничаем. (А это на льдине совсем не полезно!) Пусть лучше не будет у нас ни одной свободной минуты, но зато во время работы состояние братков не ухудшится».

Леваневский не отозвался и на следующий день. И все-таки хотелось верить: самолет еще где-то летит. Может, просто вышел из зоны слышимости? Нет. Его уже ищут и все американские радиостанции.

Вечером ветер стих. Показалось голубое небо. И совсем уже низкое солнце. Засверкали небесной чистотой торосы. Но ничто не радовало. Перед глазами, словно в мираже, всплывал покореженный самолет на льдине, цепочка измученных, бредущих через пустынные ледовые завалы людей…

Вскоре пришло сообщение из Москвы от правительственной комиссии: на поиски самолета Леваневского к мысу Барроу на Аляске выходит ледокол «Красин» с тремя самолетами на борту. Из Москвы вылетают Водопьянов, Молоков и Алексеев. С американской стороны – летчики Уилкинс²² и Маттерн. Папанинцам было предложено подготовить посадочную площадку.

Они тут же пошли осматривать льдину. С трудом наметили подходящую полосу метров в семьсот. После бурного летнего таяния она была в буграх, глубоких, уже покрытых тонким льдом лужах. Все это им предстояло выравнивать, скалывать, оттаскивать. Это была непосильная работа для четырех человек. Но они взялись за нее немедля.

ВЫЗЫВАЕТ МОСКВА

Уже в который раз мерили глубину океана, брали пробу грунта. Опять выбирали бесконечный трос. Счетчик показал четыре тысячи триста пятьдесят четыре метра.

Было сыро и знобко. С низких облаков густо моросил дождь. Капли его сразу замерзали, покрывая все кругом прозрачной ледяной коркой.

Ноги неуклюже разъезжались. Обледенелые плащи связывали, мешали работать. При каждом рывке с них с хрустом сыпались льдинки.

Барабан крутили быстро, чтобы согреться, скорее кончить работу. Только усталые руки не слушались. Дрожали. Болела поясница. Болело все тело. Они здорово измотаны. Ежедневно расчищают аэродром, скалывают тяжелыми пешнями ледяные бугры, торосы. Ждут самолеты. Эрнст все еще продолжает искать в эфире голос Леваневского.

Ивану Дмитриевичу сегодня особенно скверно. Ломит суставы, разламывается голова. Противная до тошноты слабость. И опять защемило сердце. Скорее бы выбрать триста метров, а там передышка. О ней подумал впервые. Значит, совсем расклеился. Только бы братки не заметили! Из-под ушанки выползли капли пота, а ему все еще холодно.

Петр Петрович, разминаясь, как бы ненароком заслонил на минуту счетчик. Быстро перевел стрелку на сто метров вперед. И тут же заявил:

– Стоп. Теперь наш черед.

– Уже? – удивился Иван Дмитриевич. – Что-то скоро.

Пальцы с трудом разжались. Его нестерпимо трясло. Сейчас увидят! И он крепко тряхнул плечами: нет, нет, все в порядке.

Эрнст и Петр Петрович тоже расправляли еще не успевшие отдохнуть плечи. Собрав силы, взялись за рукоятку.

– Дмитрич, хорошо бы чайку, – как бы между делом бросил Кренкель. – Будь другом, вскипяти, а?

– Мы и втроем управимся, – подхватил Женя.

Иван Дмитриевич недоверчиво поглядел – не хитрят?

– Ну что ж, чайку так чайку.

И, смешно балансируя, заскользил обледенелыми сапогами по гололеду.