Текст книги "На льдине — в неизвестность"

Автор книги: Виктор Бороздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

А потом захотелось поехать туда, куда не протянуты железные дороги, куда пароходы приходят не каждый год и где единственная связь с миром – радио.

Метеостанций на Крайнем Севере в то время было еще очень мало: на всем протяжении Северного морского пути всего четыре. Эта пятая – в проливе Маточкин Шар – была открыта в двадцать третьем, за год до его приезда. Сюда он привез коротковолновый передатчик, первый на Крайнем Севере. Над ним посмеивались – ну разве можно такой «кастрюлькой» держать связь с Большой землей?! А он доказал, что можно, и скоро у него появились знакомые не только в своей стране, но и в Англии, Франции, Скандинавии. Позже он даже побил рекорд дальности, связавшись с Антарктидой, со знаменитым полярным исследователем адмиралом Ричардом Бэрдом.

…Вылет назначен на утро. Короткая ночь прошла незаметно. Погода не изменилась, и механики засуетились у самолетов. Горючее давно уже было залито, и ненец-каюр грузил на нарты пустые бочки. Время от времени он посматривал на небо, на самолеты, неодобрительно качал головой. Потом, прикрикнув на поднявших драку собак, подошел к механикам.

– Зачем лететь? Пурга будет. Беда какой пурга будет!

И он показал на небольшое облачко, которое появилось над горами. Облачко было продолговатое, светлое и очень даже симпатичное. А кругом голубое небо. Не хотелось верить, что погода возьмет вдруг и опять испортится. И механики продолжали работу. А каюр смотрел на них и повторял:

– Нельзя лететь. Ай какой пурга будет!

…Ветер налетел сразу. Он взметнул тучи снега, закрутил, завертел, швырнул в лицо. За первым порывом налетел второй, третий… Скоро уже в пяти шагах ничего не было видно. А наверху все еще голубело чистое небо. Какая обида!

Ветер крепчал, и самолеты дрожали, раскачиваясь. На помощь механикам бежали летчики, зимовщики. Людей валило с ног, но они спешили укрепить самолеты, пока их не унесло. Застучали топоры, вырубая во льду глубокие лунки. В них бросали куски бревен с растяжками от самолета, засыпали битым льдом, заливали водой. Мороз крепче цемента схватывал ледяные якоря.

Ветер словно обезумел. Он скатывался с гор, неистово свистел в проводах, гнул высокие мачты, хватал с разгона все, что мог ухватить, и уносил в непроглядное месиво. Земля, небо – все перемешалось. Разыгрался настоящий двенадцатибалльный шторм.

У самолетов пришлось установить дежурства. Натянув малицы⁸, люди выходили в эту гудящую муть и, держась за канат, протянутый от дома к аэродрому, ползком пробивались сквозь пургу к самолетам.

Да, это уже Арктика! А Маточкин Шар даже в Арктике – особое место. Только тут, в скалистой щели пролива, дуют такие сумасшедшие ветры, как их тут называют, – стоки. Массы холодного воздуха ледяного Карского моря врываются в пролив, эту лазейку в горах, и стремительно мчат, как по трубе, к согретому теплым течением Гольфстрима Баренцеву морю. На море ветер всего три балла, а здесь, в проливе, бушует ураган.

Ураган бесновался четыре дня. А на пятый небо стало проясняться.

Первым, как всегда, улетел Головин. А потом и четыре тяжелые машины покинули неприветливый Маточкин Шар.

КРАЙ ЗЕМЛИ

Уже подлетали к Земле Франца-Иосифа, когда впереди показалось солнце. Самолеты влетели в долгий полярный день. Но еще не верилось, что ночь осталась позади и что сюда ей на все лето путь заказан.

Розоватым отблеском засияла впереди ледовая шапка острова Сальм. Земля Вильчека… Остров Греэм-Белл… Дальние вершины уходили в туманную дымку и казались заледенелыми облаками. А в проливах причудливо застыли айсберги.

Удивительна судьба архипелага. Прежде чем он был открыт, его существование предсказал выдающийся русский геолог и революционер П. А. Кропоткин ⁹. Подметив спокойное поведение льдов между островами Новая Земля и Шпицберген, он высказал предположение, что севернее должна быть еще какая-то не открытая пока земля, которая и сдерживает напор льдов. Через три года это предположение подтвердилось. В 1873 году затертую льдами австро-венгерскую экспедицию на судне «Тегетгоф» прибило к неизвестным островам. Руководители экспедиции Вейпрехт и Пайер назвали архипелаг Землей Франца-Иосифа в честь австрийского императора.

…Медленно проплывают словно изваянные изо льда и снега громады островов. Вот, наконец, и самый северный – остров Рудольфа. Это уже край земли. Дальше – до самого полюса – океан.

Аэродром на ледяном куполе Рудольфа. Гладкий и твердый. Рядом домик для механиков. А база – внизу, в трех километрах.

Встречать вышли все двадцать зимовщиков. Как только разгрузили самолеты, уселись в большущие сани, сбитые из бревен и застланные толстыми досками, и юркий вездеход помчал их вниз, по краю скалистого берега. Огромные, светящиеся зеленовато-голубым цветом ледяные языки – глетчеры свисали с крутых берегов. А внизу виднелись навалы льда, вмерзшие в ледяной припай громады айсбергов.

Вездеход лихо подкатил к жилому дому. У входа, стоя на задних лапах, их встречал огромный белый медведь! Совсем как живой. На шее у мишки был повязан пионерский галстук, а в лапах он держал большущий ключ с надписью: «Ключ от Северного полюса».

Все разом обступили мишку.

– Ну, теперь-то полюс наш!

Папанин ласково похлопал по загривку:

– Спасибо, миша, спасибо!

Народу много, но все разместились в просторном доме. Эту базу строил Папанин прошлым летом, когда было решено лететь на полюс. Он сам выбрал этот далекий северный остров, от которого ближе всего до цели.

Ох и тяжело же он им достался! Долго и трудно пробивались они на ледокольном пароходе «Русанов» сквозь тяжелые паковые ¹⁰ льды. К самому берегу подойти так и не удалось. Мешал ледяной припай. «Русанов» пришвартовался ко льду в четырех километрах. Очистили дорожку от ледяных глыб, на трещины положили мостки из досок, и вездеходы перетащили на берег весь огромный груз – стройматериалы, горючее для самолетов, уголь, продовольствие.

Всего за шестнадцать дней были построены два больших жилых дома, склады, ангар, радиостанция, радиомаяк, гараж, баня.

…Иван Дмитриевич обошел все, заглянул в каждый уголок. А за ним, отталкивая друг друга, бежали большие, лохматые собаки. Их на базе было больше трех десятков. Всех Иван Дмитриевич привез тогда же, на «Русанове». И еще тогда ему особенно полюбился один пес – непоседливый, с быстрыми и хитрыми глазами. Иван Дмитриевич сразу решил, что именно его возьмет на полюс.

Погода хорошая, настроение тоже. Можно лететь! (Командир флагманского корабля М. В. Водопьянов и флагштурман Спирин.)

– Веселый! – тихонько позвал он.

Собака сразу бросилась к нему, завизжала от радости.

– Узнал, дружище!

…От Рудольфа до полюса девятьсот километров. Последний перегон! Механики проверяют моторы, заливают в баки горючее. В каждый самолет надо залить по тридцать пять бочек, чтобы хватило и на обратную дорогу.

А на базе пока что идет своя жизнь.

– Братки, кто в баньку? – предложил Иван Дмитриевич. – Учтите: это последняя банька, на полюсе еще не построили.

– А парилка есть?

– Конечно! Как в Сандунах. И венички!

Любителей попариться набралось много. А баня уже жарко натоплена. Банщик, старый боцман, постарался. Возле него все время вертятся два белых пушистых медвежонка. Они тащат с лавок одежду, с грохотом опрокидывают шайки.

Парились долго, всласть. Особенно старалась четверка будущих полюсных жителей. Конечно, там, на льдине, о бане и горячей воде можно будет только мечтать! Мытье придется отложить на год. И они жгуче хлестали друг друга вениками, от которых шел вкусный дух березы.

…Уже нетерпеливо гудят моторы. А небо опять заволакивают облака! И скоро на аэродром опустился непроглядный туман. Вот так всю дорогу, от самой Москвы! То слякоть, то мокрый снег, то ураган… А теперь еще и туман.

Опять потянулись скучные, однообразные дни ожидания. Туманы сменялись снегопадами, снегопады ветрами. Одна надежда была на «всемогущего»

Дзердзеевского – главного синоптика, главного предсказателя погоды. Все убеждены, что загвоздка именно в нем: захочет – даст погоду, не захочет… Вот они и сидят! И молят Дзердзеевского как бога: «Ну, дай «добро», дай! Что тебе стоит?!»

Дать «добро»! Дзердзеевский сам мрачнее тучи. Он получает сводки со всех метеостанций Севера. Везде циклоны.

А может, там, у полюса, и хорошая погода? Кто знает? Первая метеостанция будет, только когда они туда прилетят.

Так с надеждой смотрели, наверно, на север и те, кто был здесь до них. Кто отсюда пытался добраться до полюса. Никому это так и не удалось. Здесь, на Рудольфе, остались только памятки: каркас палатки итальянской экспедиции герцога Абруццкого ^и… Заледенелый домик американской экспедиции Циглера ¹²… И кресты… Где-то на южной оконечности острова матросы Линник и Пустошный похоронили в ледяной могиле своего командира, замечательного полярного исследователя капитана Георгия Седова ¹³.

«Самолетам-то льды не помеха!» – вспомнились слова поморов. Это верно. Но самолетам нужна погода!

Дважды легкий самолет вылетал на разведку. Всюду сплошная низкая облачность.

На пятнадцатый день ожидания погода наконец стала разгуливаться, облака поредели, выглянуло солнце.

Самолет Головина быстро освободили из-под снега, и он тут же вылетел в сторону полюса.

– Смотри, привези нам «добро»! – напутствовали Головина летчики.

С нетерпением ждали: что-то он сообщит? Вскоре Головин передал:

«Пересекаю восемьдесят пятый градус. Погода ясная. Видимость хорошая. Иду дальше».

Водопьянов тут же распорядился: механикам готовить самолеты к вылету.

Новая радиограмма:

«Иду над сплошной облачностью высотой две тысячи метров. До полюса осталось сто километров. Иду дальше».

– Как дальше? У него же горючего не хватит, – заволновался Спирин. – Надо его вернуть!

– Горючего хватит, – успокоил Водопьянов, – он взял запасные бидоны.

Да, пожалуй, и не вернешь! – улыбнулся Отто Юльевич.

Все понимали, что это просто невозможно – вернуться, не долетев до полюса, когда он совсем рядом! С нетерпением ждали новой радиограммы. И она пришла:

«Летим над Северным полюсом. Горды тем, что достигли крыши мира. Но, к великому разочарованию, полюс закрыт. Пробиться вниз не удастся. Возвращаюсь обратно».

Все окружили радиста. Первый советский самолет над полюсом!

Головину тут же отстучали приветственную радиограмму.

И как же было обидно, что вылет опять пришлось отложить! Если Головин на легком самолете не решился пробиваться сквозь облака, боясь обледенения, то на тяжелых тем более невозможно.

Значит, опять ждать. И утешаться любимой поговоркой знаменитого норвежского полярного исследователя Фритьофа Нансена: «Лучшей полярной добродетелью является терпение».

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕГОН

Целый месяц ветры, пурга, туманы не давали самолетам взлететь. Непогода словно охраняла Северный полюс от вторжения людей. А терпение уже было на исходе. Сколько можно ждать, когда до полюса остался последний перегон?!

– Ничего, – утешал Кренкеля Водопьянов, – я тебя снял со льдины, я тебя и посажу…

И как же всем легко вздохнулось, когда туман вдруг стал рассеиваться и показалось чистое небо. Размахивая листком, густо исписанным столбцами цифр, Дзердзеевский радостно говорил каждому встречному:

– «Добро»! Есть «добро»!

Уже гудят моторы – там, наверху, на аэродроме. Решено лететь пока одному флагманскому самолету. Остальные три вылетят, как только выяснится обстановка на полюсе.

К жилому дому подъехали сани, и все торопливо уселись в них. Карманы четырех папанинцев подозрительно оттопыривались. Из них выпирали какие-то кулечки, пакетики – последняя «контрабанда». Хотелось прихватить лишнюю пачку папирос, горсть гвоздей на всякий случай и даже килограммчик селедок…

Предотлетная суматоха взбудоражила и собак, они подняли разноголосый лай.

Иван Дмитриевич потрепал Веселого.

– Ну, друг, на полюсе свидимся. Ты здесь не очень-то задерживайся!

Сани тронулись и начали взбираться вверх по склону.

Занесенный снегом самолет пришлось очищать скребками, лопатами. Прибитый ветром снег плохо поддавался. Тогда подвезли водогрейку. От горячей воды самолет сразу стал чистым, словно умытым. К лыжам прорубили в снегу траншеи, и два тягача, зацепив тросом, с трудом оторвали примерзшую машину.

Наперекор всем приметам в самолет село тринадцать человек: летчики, механики, флагштурман, радист, Отто Юльевич Шмидт, четыре папанинца и кинооператор. Чтобы облегчить перегруженную машину, с нее сняли все, что было можно: крепления и подставки для приборов, даже сиденья. Пассажиры расположились на тюках, ящиках.

Провожающие что-то кричали, наверно что-то хорошее, но из-за гула моторов слов не было слышно.

Водопьянов дал газ. Тяжело груженная машина долго бежала по снежному склону, не желая взлетать. Уже на самом краю обрыва, когда казалось, вот-вот – катастрофа, невероятным усилием Водопьянову удалось поднять самолет. Попрощавшись с Рудольфом, со всеми видневшимися вдали островами, Н-170 пошел на север. Наконец-то к самому полюсу! Это уже последний рывок! Пять-шесть часов лета…

Видимость хорошая. Эх, так бы и дальше!.. Куда ни глянешь, ослепительно белеют льды – бескрайние, безбрежные, неровными полосками темнеют трещины, разводья, зеленоватым светом искрятся торосы. И опять – льды, льды, льды… Поля небольшие, лишь иногда попадаются такие, на которые можно было бы попробовать сесть.

Изредка самолет пронизывает легкие облака. Скоро их стало больше. Погода начала портиться. Только бы не налетел еще и ветер на их перегруженную сверх меры машину!

Почему-то засуетились механики; один за другим стали «нырять» в левое крыло. В кабину летчиков быстро прошел старший механик. Когда через минуту он возвращался, Папанин, придержав его, крикнул на ухо:

– Что случилось? Может, помочь?

Тот удивленно посмотрел:

– Ничего не случилось.

Механики продолжали хлопотать в крыле. Только они да командир корабля Водопьянов знали, какая опасность грозит самолету. Из радиатора одного мотора почему-то стала вытекать охлаждающая жидкость – антифриз. Когда вся вытечет, мотор задохнется от собственного жара. Тогда – вынужденная посадка. Выход был только один. Механики прорезали в крыле окошко и, вися вниз головой, обжигая на морозе мокрые руки, стали собирать тряпкой вытекающий антифриз, отжимать в ведро и снова заливать в радиатор.

…Сплошная серая муть окутывала самолет. Шли по приборам, по радиомаяку, напряженно ловя его позывные – точка-тире… тире-точка… – держась за них, как за путеводные нити.

Они летят уже больше пяти часов. Полюс где-то близко. Чтобы Спирин и Федоров могли по солнцу определять местонахождение самолета, Водопьянов поднял машину над облаками. Высота почти две тысячи метров. В самолете холод. Мороз находит крошечные щелки и прохватывает со всех сторон. Никто уже не сидит, все переминаются с ноги на ногу, стараются согреться… Нетерпеливо, с ожиданием смотрят на Спирина и Федорова. А те уже несколько раз проходили в хвост самолета, открывали верхний люк и, воюя с ветром, направляли на солнце секстан ¹⁴.

Они еще не сказали ни слова, но по выражению лица, по блеску глаз все вдруг поняли: самолет над полюсом! Все прильнули к окошкам. Хотелось увидеть: какой он? Но, как и в день полета Головина, полюс был плотно закрыт облаками.

Отто Юльевич что-то быстро писал. Закончив, подал листок Симе Иванову. Как ждал этот листок радист! Он тут же включил передатчик и быстро заработал ключом:

«Говорит Н-170. Мы над полюсом. Идем на…»

Вдруг что-то предательски треснуло в передатчике. Иванов машинально отстучал еще: «…посадку». Но передатчик уже не работал. Что-то в нем оборвалось. До того живой и послушный в руках радиста, он сразу замер. Ядовитый запах горелой резины пополз по самолету. От досады у Симы Иванова даже дух перехватило. Надо же! В такую минуту, когда на Рудольфе ждут не дождутся этой радиограммы!

Самолет уже резко пошел вниз. Солнце сразу скрылось, за окном заклубилась, заметалась белая гуща. На миг внизу мелькнул лед. Снова скрылся. Самолет продолжал идти все ниже. Наконец он пробил облака, туман. Внизу открылись белоснежные ледяные поля, по краям беспорядочно заваленные торосами. Сверху торосы казались небольшими ледышками. Но самолет снижался, и эти ледышки вырастали в огромные, светящиеся холодным голубым светом глыбы.

Быстро бежали ледяные поля, трещины. Водопьянов и Бабушкин ¹⁵ выбрали одно – самое большое поле. Выдержит ли оно! До сих пор им приходилось сажать на лед только легкие машины.

Цепко всматриваясь, они дважды облетели льдину. Торосы округлые, обтаявшие, наверно, еще прошлым летом – льдина должна быть старой, крепкой. И все же, кто знает, что там, под снегом… Может, трещины?

Уже сброшена дымовая шашка, и черные клубы, разматываясь, поползли, указывая направление ветра. Самолет стремительно несся над самыми торосами. Только бы не зацепить!

Водопьянов сделал разворот и повел машину на посадку.

Неожиданно самолет сделал невероятный крен.

Ты полетишь с нами на полюс. (И. Д. Папанин и пес Веселый, о. Рудольф.)

Людей швырнуло в сторону. Под крылом совсем близко промелькнул огромный зубчатый торос. Машина выровнялась, лыжи с силой толкнулись о лед. Еще… Бабушкин дернул трос, позади раскрылся тормозной парашют.

Самолет катился тише. Несколько раз его встряхнуло, под лыжи попадали осколки льда. Наконец, вздрогнув в последний раз, Н-170 замер. Водопьянов выключил моторы.

11 часов 35 минут. 21 мая 1937 года.

Первый самолет на полюсе! Советский самолет.

Тишина. Томительная, еще не осознанная. Но это лишь мгновение. Словно очнувшись, люди закричали:

– Ура-а! Полюс!!

Дверь самолета настежь. Скорее наружу!

Первым на лед выскочил кинооператор. Надо было запечатлеть все на пленку! За ним высыпали и все остальные, шумно, весело толкаясь, не замечая нахального ветра. Хотелось топнуть по этому необыкновенному месту Земли, ощутить под ногами полюс! Попробовать – крепка ли льдина? А может, это от избытка радости? Просто хотелось пойти впляс!

Летели вверх шапки. Громкое «ура-а-а!» катилось над пустынными льдами. Люди обнимали друг друга.

НА ПОЛЮСЕ

Так вот он – Северный полюс! Самая «верхушка» Земли!

Здесь нет ни востока, ни запада, ни севера… Куда ни повернешься, ты смотришь на юг. И все ветры, даже самые лютые, дуют с юга. Сразу все это трудно себе представить…

Здесь сходятся границы шести государств. И ты стоишь одной ногой, быть может, в Канаде или Дании, а другой в Советском Союзе или Норвегии… Никаких погранзнаков, конечно, нет, кругом лишь слепящий своей невероятной белизной снег да лед до самого горизонта. Да нагромождения вздыбленных пронзительно голубых торосов – следы жестоких ледовых схваток. Значит, не всегда здесь бывает тихо!

И никак не верится, что эти огромные ледяные поля непрерывно куда-то движутся.

Куда понесет их льдину? По каким недоступным широтам будет она дрейфовать?

Едва улеглись первые восторги, начали разгружать самолет. Папанин был уже как дома. Перетаскивая тяжелый груз, по-хозяйски показывал, куда что положить, какой тюк открыть. Заботливо прибирал каждую веревочку. Здесь, на льдине, ей цены нет!

Если американский президент, получив телеграмму Пири: «Подношу Вам подарок – Северный полюс!», ответил: «Благодарю за щедрый подарок, но не знаю, что с ним делать!», – то они знали, что делать с Северным полюсом. Они будут его обживать. Изучать. Ведь впервые в центре Ледовитого океана организуется научная станция, которая сможет длительное время проводить исследования в этой недоступной части Земли.

Скоро на снегу, словно цветы, распустились оранжевая, земляничная, розовая и зеленая палатки. Их тут же стали обкладывать снегом. Температура минус пятнадцать. И если от мороза в них не скроешься, пусть хоть будет защита от ветра и снега.

Зеленой палаткой сразу же завладел Кренкель и стал спешно устанавливать в ней свою аппаратуру. После того как у Симы Иванова перегорел умформер, связаться с Рудольфом мог только Эрнст. Ему помогали все. Там – на Рудольфе, на Большой Земле – так ждут их сообщения, так волнуются, ничего не зная о них. Спирин и Бабушкин ставили антенны, натягивали провода. Папанин запускал мотор с динамо-машиной – надо было подзарядить севшие аккумуляторы. От больших оборотов мотор скакал по льду, никакие растяжки не могли его удержать. Пришлось стать на раму и удерживать своим весом. Вибрация пронизывала все тело, но надо было терпеть.

Пока все возились с радиоустановкой, Женя Федоров, поставив теодолит ¹⁶ на треногу, стал ловить солнце. В воздухе они со Спириным делали определение, но здесь, на твердом льду, надо было еще уточнить. И выдать «паспорт», удостоверяющий, что они находятся на самой северной точке Земли – на полюсе! Этот «паспорт» все ждут с великим волнением. Женя и сам волнуется. Пальцы, поворачивая валики теодолита, дрожат.

А солнце, как назло, все время закрыто. Пришлось долго ждать, пока наконец в разрывы облаков прорвались слабые лучи. Женя быстро направил трубу теодолита. Определил высоту солнца над горизонтом. Вычисления были необычные – ведь на полюсе нет долготы, здесь все меридианы сходятся…

Да, они не ошиблись – они на полюсе! Об этом можно передать на Рудольф. А связи все еще нет! Аккумуляторы подзаряжены, но все равно их не слышат. Передатчик у Кренкеля маломощный, запасной. Их основная станция пока еще там, на Рудольфе.

Эрнст лежит на меховой куртке. Вокруг нагромождение приборов, проводов. Весь он в палатке не помещается, ноги торчат снаружи. Ему страшно неудобно, холодно, болит застуженная поясница. Он вызывает, вызывает. Переходит на прием и опять вызывает.

Надо удостовериться, что они на самой северной точке Земли. (Е. К. Федоров у теодолита.)

В наушниках лишь надоедливо бубнят радиомаяки. Сейчас они не нужны, сейчас они только мешают.

Снова запускается двигатель, заряжаются аккумуляторы.

Может, зря не прихватили они с собой десяток-другой почтовых голубей? Достали бы сейчас парочку, привязали к лапкам записки, и понеслись бы быстрокрылые почтари над ледовыми просторами! Так когда-то голуби принесли первые весточки от экспедиции отважного датчанина Соломона Андре ¹⁷, улетевшего к далекому полюсу на воздушном шаре. У Андре вся надежда была только на голубей. Но у них-то есть радио! И их должны, обязательно должны услышать, если не на Рудольфе, то где-нибудь на других островах, на Большой земле.

…Уже почти двенадцать часов Эрнст лежит у своего передатчика. Он совсем закоченел. Всеми силами старается унять бьющую его дрожь.

«Трудно привыкнуть к мысли, что погреться негде, – записал он потом в дневнике, – все кажется, что вот куда-то забежишь и обогреешься…»

Голая рука совсем одеревенела, сколько Эрнст ни оттирает ее. Но он все равно стучит. Одним пальцем. Когда от мороза палец теряет ощущение даже боли, подгибает его и стучит другим. И слушает.

В эфире вдруг наступила тишина. Всем радиостанциям предложили замолчать и только слушать, слушать полюс на всех волнах.

«Ukb ukb de upol pse КК» («Остров Рудольфа, здесь Северный полюс, прошу отвечать»), – уже в какой раз выстукивает Кренкель.

И вдруг в наушниках стремительно помчались точки, тире… Сбивчивые, с ошибками. Понятно – радист волнуется: «Ну и радость тут… Где вы? Давай сюда сообщение». Это Рудольф, Стромилов! Их услышали!

Пока Отто Юльевич пишет телеграмму – рапорт партии и правительству о том, что первая часть задания, посадка самолета на Северном полюсе, выполнена, – Кренкель отстукивает:

«Я – upol. Вас ясно слышу. 88. (На жаргоне коротковолновиков «88» означает: «Любовь, поцелуй».) Все живы. Самолет цел… Лед мировой…»

И тут же получает ответ с Рудольфа:

«Северный полюс. Шмидту, Водопьянову, Папанину, всему экипажу и зимовщикам. Поздравляем, обнимаем, целуем. Гордимся вами… Ждем от вас путевку на вылет. По поручению коллектива Шевелев, Молоков».

Жизнь на льдине снова закипела. Все с легкой душой принялись за строительство: возводить снежный дом для радиостанции и машинного отделения. Из плотного снега выпиливали метровые кирпичи и подтаскивали к месту стройки. Петр Петрович с ходу подхватывал и безошибочно, ровно укладывал их. Его ловкость в этом деле поразила даже умелого на все руки Папанина.

– Ну, Петя, я и не знал, что ты окончил еще и строительный институт.

– Только практику прохожу, – смеялся Петр Петрович, потирая рукавицей замерзший на ветру нос.

Когда стены были готовы, вместо крыши натянули шелковый парашют, сквозь который проходил мягкий свет. Радиодворец необычной архитектуры был готов.

А пока Кренкель продолжал переговариваться с Рудольфом из палатки:

«Кренкель, давай метео!»

«Приборы еще не установлены, могу только дать погоду описательно».

«Надо скорее, сейчас!»

«Подождете. Тысяча девятьсот тридцать семь лет с рождества Христова никто не знал погоды полюса, потерпите еще полчаса!»

ПЕРВЫЕ ОТКРЫТИЯ

«Северный полюс. 22 мая. Давление 761. Температура минус двенадцать. Ветер восемь метров, порывистый. Туман. Солнце просвечивает. Видимость один километр. Слабый снег».

Первая метеосводка с Северного полюса!

С этого дня синоптические центры на Большой земле будут регулярно, четыре раза в сутки, получать от них сводки погоды. И совершенно неизвестная до сих пор людям картина погоды на огромной территории Северного Ледовитого океана станет намного яснее.

Лагерь поднимался рано. С шести утра уже шла работа. Распаковывались коробки с приборами, доставались колбочки, пробирки, бутылочки. Петр Петрович оборудовал гидрохимическую лабораторию.

К первому обеду. (О. Ю. Шмидт и И. Д. Папанин.)

Женя Федоров – магнитный павильон. Эту палатку Женя поставил поодаль от других, чтобы работе приборов ничто не мешало.

С шести утра… А по какому времени? Ведь здесь нет ни московского, ни гринвичского, ни нью-йоркского времени. У полюса все меридианы сходятся, а значит, и время здесь – никакое. Но часы у всех идут по московскому времени, значит, и жить они будут по московскому.

В полдень, когда все, сидя вокруг положенного прямо на снег фанерного листа, с аппетитом – наперегонки с морозом – поглощали горячий обед, подбежал Эрнст, размахивая только что полученной телеграммой.

– Женя, пляши!

Выскочив из-за «стола», Женя схватил листок. Из дому сообщали, что у него родился сын.

Женя убежал от шумных поздравлений. Задохнувшись от радости, он вскочил на лыжи и покатил мерить ледяное поле. Ослепительно белые снежные волны летели ему навстречу.

Сын! Какой он? Когда они вернутся, наверно, будет уже ходить… Как там сейчас Аня – одна, так далеко от него…

Когда они познакомились, она казалась ему робкой, нерешительной. Никак не верилось, что она согласится уехать с ним на далекий Север. А она согласилась. Там, на мысе Челюскин, быстро освоилась и, не боясь лютой пурги, черной полярной ночи, возможной встречи с медведем, уходила в магнитный павильон снимать показания приборов. Значит, не робкая…

…Из глубины словно присыпанных сахарной пудрой ледяных глыб на Женю полыхнул необычайно чистый и нежный голубой свет. Лыжи уткнулись в высокий заснеженный торос. Дальше – трещина, и за ней новое ледяное поле.

Размер их льдины оказался внушительным – четыре километра на два. Ну, а толщина? Это ведь тоже имеет немалое значение! Об этом как раз и шел в лагере спор, когда Женя вернулся.

Петр Петрович предполагал, что толщина льдины не больше двух метров, а Папанин категорически утверждал – не меньше трех! Дошло до пари. Ударили по рукам. Петр Петрович, в азарте скинув меховую куртку, тут же принялся долбить лед.

– Проиграешь, Петрович, как пить дать проиграешь, – подтрунивал Папанин, тоже орудуя пешней.

Все, увлеченные спором, стали помогать. Нелегкая это была работа. Спрессованный могучими сжатиями, закаленный морозами, лед поддавался с трудом. Под ударами тяжелых пешен брызгами разлетались ледяные осколки. Посиневшие лица краснели, шапки сдвигались на затылок. А сменщики уже оттесняли:

– Дайте и нам погреться.

Долбили допоздна. Прошли уже больше двух метров, лед сильно потемнел, а конца льдины все не видно.

– Братцы, только долбите поровнее, – уговаривал Папанин, – и по краешку, а в середке пусть пробка остается. А то и до греха недалеко!

Ну, а толщина льдины? (Э. Т. Кренкель, И. Д. Папанин, П. П. Ширшов долбят лунку.)

Но «грех» все же случился. В пробитое отверстие хлынула вода и сразу затопила всю лунку. Ледяную пробку пришлось еще целый час выбивать, тыча в воду длинной пешней.

Зато результат оказался превосходным – три метра десять сантиметров! Папанин торжествовал. Впрочем, и Ширшов не очень огорчался. Пусть он проиграл пари, зато льдина оказалась толще, а значит, и крепче. А ведь им на ней жить!.. Кроме того – лунка пробита, и он может сразу же приступить к исследованиям: брать пробы воды, измерять глубину океана. Только бы лебедку скорее привезли!

Но полюс для самолетов пока закрыт – туман, видимости почти никакой, и беспрерывно пуржит.

…Только на пятый день стало проясняться. И самолеты тут же вылетели. Когда Кренкель сказал, что они уже на подлете, все высыпали из палаток, взобрались на торосы, на крылья самолета. Напряженно всматривались в даль. Знали, как трудно летчикам среди ледяных полей и нагромождений торосов увидеть их крошечный лагерь.

Красные флажки давно расставлены. Дымовые шашки наготове.

– Лети-и-т!! Это Молоков! – размахивая биноклем, закричал вдруг Водопьянов.

У горизонта низко, прижимаясь ко льдам, летел самолет.

Два других самолета прилететь в этот день не смогли. Не найдя лагеря, они сели где-то тут же, в районе полюса.

Алексеев прилетел на следующий день, а о Мазуруке ничего не было слышно. Связь с ним оборвалась в тот момент, когда он подлетал к полюсу. Кренкель, Иванов, Стромилов непрерывно шарили по эфиру, звали. Мазурук не отвечал.

Так прошел день, другой. Тревожно было у всех на душе. Что с ним? Может, при посадке повредил самолет? И рация отказала? Тогда он не сможет ни взлететь, ни сообщить о себе. Не зная точных координат их лагеря, Мазурук и его товарищи не смогут до них добраться даже пешком, если и сели где-то недалеко. А до ближайшей земли непроходимая тысяча километров. Скоро пурга забелит оранжевую окраску самолета, тогда попробуй найди его в бесконечных льдах!..

Водопьянов просил разрешения лететь на розыски.

Вдруг с острова Диксон радостно сообщили:

– Только что связались с Мазуруком. Все живы-здоровы, готовят взлетную площадку.

На Диксон тут же для Мазурука передали координаты лагеря.

Это было удивительно и непонятно. Диксон от полюса находится больше чем за полторы тысячи километров и прекрасно слышит и Мазурука, и их. И они слышат Диксон. А друг друга – тут, совсем рядом, на расстоянии пятидесяти километров – не слышат. Словно между ними стоит какая-то преграда. Может, радиоволны перескакивают? Но почему? Что в этом повинно? Солнце со своими вспышками, от которых на Земле, и больше всего в Арктике, бывают магнитные бури? Или что-то другое, еще совсем неизвестное? Это тоже одна из загадок, которую они постараются разгадать.