Текст книги "Обратная сторона обмана (Тайные операции Моссад)"

Автор книги: Виктор Островский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Глава 4

Четверг, 13 февраля 1986 года

Утром я снова был в Академии. Я бежал к зданию, натянув мое пальто на голову для защиты от дождя.

Дов, руководитель наших тренировок, сердито взглянул на меня, с редкой для его круглого лица гримасой. Он остановил меня, пока я не взял свою чашку кофе.

– Где, черт побери, ты был?

– У нас была договорена встреча? – сухо спросил я.

– Мне не нужно договариваться, чтобы всыпать тебе по заднице. Один – ноль в его пользу. Я стал слушать внимательнее. – Я говорю о прошедшей ночи.

Я посмотрел на потолок. – Ты скучал по мне? Я очень тронут.

– Тебя не было дома, когда я звонил тебе.

– Что это значит? Ты звонил мне домой? Что это тебе в голову взбрело? Что ты сказал Белле?

– Ничего, я только хотел поговорить с тобой.

– Что я теперь ей скажу?

– Если бы ты был дома, тебе ничего не пришлось бы ей говорить.

Этим поступком он нарушил одно из основных неписаных правил Моссад: он позвонил домой офицеру Моссад, хотя никакого «горящего» повода для этого не было, и все было похоже на то, что он даже не пытался прикрыть меня, когда выяснил, что меня не было дома. Я был взбешен. – Козел! Кто тебя назначил шерифом? Будь спокоен, Дов, когда-то это и тебя коснется.

Я налил себе чашку кофе. Теперь уже он взбесился не на шутку.

– Так, а теперь выкладывай, что ты действительно хочешь от меня. Я не собираюсь слушать тебя целый день. Все становилось сложнее, чем я думал.

– Что ты имел в виду ночью во время этой игры с этими полицейскими? – Дов пытался приглушить голос.

– Ничего. Они взяли меня с собой покататься, а потом вернули на место. Почему?

– Разве так обращаются с вражескими полицейскими? После многолетних тренировок ты не нашел ничего лучшего, чем повторять им: «Ты ко мне обращаешься»?

– Ты ко мне обращаешься?

– Не начинай этого со мной. Ты стоишь на краю пропасти и точно это знаешь. Так что не выводи меня!

Я взял его за плечи и притянул к себе. Я нагнулся к нему и тихо сказал:

– Послушай хорошенько, Дов. Моссад вытащил тебя из службы внутренней безопасности из-за твоего опыта работы по оперативной безопасности, не так ли?

Он кивнул.

– Я офицер Моссад. Через пару недель меня введут в строй, и даже если нет, то в любом случае я все равно останусь полковником. Я стою на десяток званий выше тебя, салага. Он попытался высвободиться, но я цепко держал его.

– Ты можешь мне рассказывать все, что хочешь, это твоя работа. Но если не хочешь, чтобы я сломал тебе шею, то относись ко мне с уважением. Я ясно выразился?

– Убери руки. Он попытался меня стряхнуть.

– Ты скоро получишь мой отчет, и если тебе не понравится, что в нем будет, ты можешь делать, что хочешь, но орать на меня я тебе не позволю. А теперь, извини, я выпью кофе, а ты можешь поцеловать меня в задницу. Я вернулся в главную комнату.

Мне надо было еще решить пару вопросов, и это было причиной моего прихода в Академию. Это было связано с конференцией, которая состоялась месяц назад в гостинице «Кантри-Клаб» напротив Академии, на шоссе на Хайфу. На конференцию были приглашены представители секты Муна с невообразимой свитой международного сброда. Состоялось несколько их встреч с правыми депутатами Кнессета и некоторыми военными. С нашей стороны были также представители спецслужб и другие важные люди, как, например, Йегуда Блюм, бывший представитель Израиля в ООН. Полковник южнокорейской разведки (KCIA, Корейское Центральное Разведывательное Управление) в отставке и многие американские отставные генералы тоже посетили эти встречи. Француз Пьер Сейлак, член правоэкстремистской, фашистской партии, меня тогда просто достал. Этот тип все время хотел, чтобы я для него что-то устроил, чем-то помог. Он думал, что офицера связи можно запросто использовать как слугу. Он потребовал от Моссад компьютерную программу для улучшенного запоминания, хранения и передачи данных. Сейлак хотел защищать данные от французской секретной службы. Я должен был достать для него программу, разработанную фирмой «Sitex», которая подходила ему, и переслать ее по диппочте в нашу резидентуру в Париже. Оттуда программа должна была быть передана ему в руки.

В первый раз я не понял, зачем мы связываемся с такими подонками. Но Давид Биран, который был приглашен на конференцию, считал, что выгоды будет больше, чем вони, которой несло от всей этой истории. В мое задание не входило задавать вопросы. Я должен был слушать и выполнять, что я и делал.

Пятница, 14 февраля 1986 года

– Эй, Виктор, – обратился ко мне, когда я проходил контроль на входе в бюро, Йегуда Гил, старый «катса»[8]8
  «Катса» – оператор, оперативный «полевой» офицер разведки, ведущий агент Моссад.


[Закрыть], который еще при жизни стал легендой. Я повернулся к нему, и он подмигнул мне, кивнув в сторону коридора, ведущего к фотоотделу. Этот старик был задействован почти во всех операциях, которые требовали особо тщательного планирования. Но, несмотря на это, он был одним из самых скромных сотрудников нашей организации.

Я засмеялся и подошел к нему. Он положил мне руку на плечо. – Пойдем со мной. Я хочу сфотографировать свою страшную рожу для нового американского паспорта. Я должен поговорить с тобой.

Мы вошли в пустую фотостудию. – Фотограф будет через пару минут, – сказал он.

– Что это за американский паспорт? Такое случалось очень редко. Моссад старался, как можно реже использовать американские паспорта.

– Я буду в Штатах работать для отдела «Аль»[9]9
  «Al» – тайное подразделение опытных «катса», которое в США действует против американских и арабских целей.


[Закрыть]. Мы должны там провести большую чистку.

– Я никогда не слышал об осложнениях. Что нужно там чистить?

– Дело Полларда.

– Я думал, это задача «ЛАКАМ»[10]10
  «ЛАКАМ» (LAKAM) – «Лишка Ле Кишреи Мада» – подразделение , занимающееся научными контактами и научным, технологическим, промышленным и т.п. шпионажем в США. «ЛАКАМ» подчиняется напрямую премьер-министру и не является частью Моссад.


[Закрыть].

– Они запутали все это дело, а теперь мы должны привести его в порядок. Я должен войти в контакт со знаменитым «мистером Икс» и позаботиться о том, чтобы они его не схватили.

Я немного знал об этой истории. «ЛАКАМ» завербовал некоего Джонатана Полларда, американского еврея, который работал в военно-морской разведке американского флота, и использовал его в качестве шпиона. В 1986 году его арестовало ФБР, после того, как израильское посольство в Вашингтоне отказалось предоставить ему убежище. Этот отказ был прямым результатом вмешательства Моссад, хотя само дело и не касалось Моссад. Ходили слухи, что был некий связник между Джонатаном Поллардом и Моссад, знаменитый «мистер Икс». Полностью эту историю мы так никогда и не узнали, а то, что просачивалось, было погребено под толстыми кипами бумаг.

– Значит «мистер Икс» существует? – спросил я.

–»Только его имя. «Мистер Икс» это не человек. Эйтан[11]11
  Рефаэль Эйтан, бывший офицер Моссад, шеф «ЛАКАМ».


[Закрыть] взял у нас списки «сайаним»[12]12
  «Сайан», во мн. числе: «сайаним», «сайаны». Добровольные помощники Моссад – евреи, проживающие за пределами Израиля. Ради их защиты они не получают денег, чтобы не быть обвиненными в том, что они являются платными агентами. Есть различные директивы относительно использования «сайанов». Например, «сайан» не может использоваться в арабской стране.


[Закрыть] перед тем, как уйти от нас, и использовал этих людей в качестве источников. Они говорили ему, где он может найти определенные вещи, а потом Поллард должен был там их доставать.

– И они соглашались? Как только я сказал это, понял, что задал глупый вопрос.

– Соглашались? «Сайан» обязан слушаться и не задавать вопросов. Если мы не поторопимся, то за Поллардом в тюрьму последуют и другие. Так что, я должен ехать туда и позаботиться, чтобы этого не произошло. Скольких евреев в Америке ты знаешь, которые готовы к тому, что их заклеймят как предателей и во славу Израиля отправят за решетку?

Я кивнул в знак согласия. – А что я могу сделать для тебя?

– Ничего. Я просто хотел поговорить с тобой о тебе самом.

– Обо мне? А чего обо мне говорить?

– Я кое-что услышал о тебе и думаю, что ты должен знать об этом.

– Что же?

– Во-первых, есть такой Майк Харари[13]13
  Майк Харари, бывший офицер Моссад, который был замешан в темные дела по всему миру. Известно, что он был партнером Мануэля Норьеги, президента Панамы. Во время моей учебы в Академии я должен был в качестве тренировки установить контакт с почетным консулом Панамы в Израиле, чтобы завербовать его для проведения сомнительных сделок. Выяснилось, что почетным консулом был этот самый Майк Харари. Так как я втянул его в сомнительные операции, не зная, кто он на самом деле, то этим поставил его в довольно трудное положение.


[Закрыть], которого ты сделал полным идиотом. Он все еще жаждет твоей головы. Этот парень распространяет всякие истории о тебе. И еще есть люди, которым не нравятся твои политические взгляды. Йегуда взглянул на меня так, как учитель на мальчишку-сорванца.

– Ты имеешь право на свои чертовы убеждения. Но так как ты стоишь на неправильной стороне, то должен их держать при себе.

Я был сторонником права палестинского народа на собственное государство в Западной Иордании и в секторе Газа. Я был убежден в том, что мы из-за оккупации этих территорий, которая якобы должна была служить благу нашего народа, теряем свое человеческое, гуманное лицо. Я не только так думал, я говорил об этом при каждой возможности, за что меня и обозвали левым. В Израиле вообще, и в Моссад в особенности, граница между левыми и правыми четко определяется вопросом об оккупированных территориях. Правые хотят удержать эти территории и полностью включить их в состав Израиля в качестве его неотъемлемой части, прогнав оттуда большинство живущих там палестинцев. Левые понимают палестинцев как народ, обладающий правами, в том числе и правом на самоопределение. Во всех остальных областях политики и экономики это разделение совсем иное. Крайне левый в вопросе об оккупированных территориях вполне может быть правоэкстремистом во всех других вопросах.

Я знал, что это миф, что такая организация как Моссад смогла бы существовать, не став в какой-то мере фашистской. Но я следовал этому мифу.

– Что же ты мне предлагаешь? Заткнуться и молчать? Разве Израиль не демократическая страна?

– Да, демократическая. Но ты находишься не просто в Израиле, а в Моссад. Перед тем, как мы получим шанс рассчитаться, все станет хуже, а не лучше. Я советую тебе, мой мальчик, смирись, пригнись, подожди, пока пройдет буря.

– А если нет?

– Тогда ты вылетишь быстрее, чем ты думаешь. Если не случится кое-что похуже.

– Что это значит?

– А ты как думаешь, что это может значить? Мы ежедневно заняты смертью и обманом. Подумай об этом. Он печально улыбнулся. Я хотел задать ему еще тысячу вопросов, но тут как раз вошел фотограф.

– Спасибо, что ты пришел попрощаться со мной, – сказал он и повернулся лицом к фотографу. Я понял, что наша короткая беседа закончена.

Воскресенье, 16 февраля 1986 года

Меня прикомандировали к «Кантри»[14]14
  «Country» – подразделение отдела офицеров связи «Liaison»


[Закрыть], датскому подразделению штаба Моссад. По утрам я должен был первым являться для доклада. После ритуала распития кофе и болтовни в коридорах мне давалось задание на день. В качестве первого дела в подразделении мне дали пачку датских визовых анкет, которые мы в фотокопиях получили по дипломатической почте. Они относились к так называемой услуге, которую мы оказывали датчанам. Все податели анкет были арабского происхождения, и мы должны были сравнить их фамилии с фамилиями в нашей картотеке. Несколько месяцев назад нам установили новую систему, которая очень ускорила процедуру обратной проверки. В памяти компьютера хранилось более полутора миллионов фамилий. С помощью упомянутой системы, которую мы украли у одного из наших союзников, можно было за несколько секунд отыскать и сравнить данные о любом человеке.

Через несколько дней Бенни С., заместитель шефа «Кантри» сказал мне, что мне нужно позвонить Хомбре – это был агентурный псевдоним нашего человека в Дании. Хомбре должен был установить новое подслушивающее устройство у Гаммельтофта Хансена, одного из ведущих датских адвокатов. Он был пропалестинским адвокатом и профессором в каком-то университете. Датская полиция или контрразведка установила несколько лет назад по нашей просьбе «жучки» в его бюро. – Посмотри в досье, – сказал Бенни, – и скажи, что нужно сделать. Мы думаем, Хансен подозревает, что его бюро прослушивается, это чувствуется по тому, как он ведет беседы с посетителями. Если мы поставим «жучки» в его квартире, то точно получим лучшие результаты.

Понедельник, 17 февраля 1986 года

Как я понял из досье датской тайной полиции, у нас в Дании был «хороший друг», который значительно охотнее сотрудничал с нами и был более к нам доброжелателен, чем наш родной израильский «Шабак».

Датская секретная служба маленькая, но она тоже хотела бы играть в высшей лиге, хотя для этого ей не хватало ни денег, ни «ноу-хау». С другой стороны, она могла в Дании собирать такую информацию и делать определенные дела, о которых мы могли только мечтать, не будучи пойманной. В обмен на то, что они делали это для нас, мы создавали у датчан чувство их первостепенной важности.

Ответ Хомбре на мой запрос по установке нового подслушивающего устройства пришел в тот же день. Оно уже работало. Первый «жучок» в бюро датского профессора появился еще в 1984 году. Это поручение выполнил агент, который работал на нас в датской спецслужбе. Его звали Шмидт, агентурный псевдоним «Картина, написанная маслом». Он послал полицейскую бригаду для установки «жучка» к человеку, который якобы просил оградить себя от телефонных оскорблений. Из-за «ошибочного» определения телефона «жучок» был «случайно» подсоединен к аппарату профессора. Никто, кроме Хомбре и «Картины», конечно, не знал об этом. Никем не тронутые пленки аккуратно каждые две недели поступали к Хомбре и все были довольны.

Следующее поручение, которое я дал Хомбре, касалось деятельности южнокорейских диссидентов в Дании. Это было желание «Liaison», отдела офицеров связи с другими разведслужбами, с целью выполнить обещание, данное секте Муна.

Такое же требование уже предъявлялось в 1982 году, но тогда датчане нам ничего не дали. Сейчас они были уже в значительно большей степени готовы помочь нам. Они согласились, но тут же дали понять, что такие данные очень «чувствительны». Они собирали бы их только для ЦРУ и ни в коем случае не хотели бы оказаться меж двух стульев.

Я поговорил с Амноном Пелегом, нашим офицером связи с ЦРУ. Он сказал, что ЦРУ всех нас перестреляет, если узнает, что мы копаемся в данных о секте Муна.

Пелег потребовал от меня отсрочить передачу этих данных. К вечеру эта история переросла в кризис. Шеф отдела связи настаивал на передаче данных секте Муна. Он сказал, что данные были обещаны ему Шабтаем, шефом «Мелухи». Шабтай не был в Израиле, и поймать его было невозможно. В качестве гостя итальянской спецслужбы он был сейчас в Риме. Шабтай взял с собой Менахема Дорфа, начальника «Сайфаним»[15]15
  «Saifanim» – отдел Моссад, работающий исключительно против ООП; часть «исследовательской секции» (кодовое обозначение Мангинот).


[Закрыть]. Они обладали информацией, согласно которой Сабри Аль-Банна (более известный как Абу Нидаль) был связан с терактом в римском аэропорту 27 декабря 1985 г.

Информация была серьезной, хотя некоторые «дыры» в ней, которые искуcственно связывали Абу Нидаля с другими терактами в Италии, были, очевидно, штопаны белыми нитками. Из Рима Шабтай должен был ехать во Францию, чтобы там заняться подобными же вещами.

В конце концов, решение было принято в пользу секты Муна. Шеф «Кантри» решил, что Хомбре должен активизировать Шмидта, чтобы выкрасть материалы, пока они еще нужны.

Среда, 19 февраля 1986 года

Данные для секты Муна пришли до обеда и были переданы прямо в «Траксин» (подразделение «Машов»[16]16
  «Mashov» – отдел коммуникаций и связи


[Закрыть] для переписывания информации). Целью переписывания было скрыть источник информации. Далее я передал их в отдел «Liaison», который переправил материалы в Японию. Там наш офицер по связи на Дальнем Востоке – из секции «Дардасим»[17]17
  «Dardasim» – ответственное за Дальний Восток подразделение Кайсарут, офицеров связи («Liaison») в легальных резидентурах при израильских посольствах


[Закрыть] – лично передал их связнику т.н. Объединенной Церкви д-ра Муна.

В тот же день по защищенной линии связи Хомбре передал факс в израильское посольство в Копенгагене. Он сообщил мне, что антиреррористическое спецподразделение «Purples-A»[18]18
  «Пурпурные-А» – принятое в Моссад кодовое обозначение датской политической (не армейской – эту называют «Purples-B») спецслужбы ПЭТ.


[Закрыть] установило «стаканчик»[19]19
  Принятое в Моссад название инсталируемого в телефон устройства для «фонового прослушивания», с помощью которого даже при лежащей трубке можно слушать все, что говорится в комнате.


[Закрыть] в бюро профессора. В факсе говорилось также, что некий офицер подразделения по имени Дельсгард протестовал против этой операции, но больше ничего не предпринял.

Пятница, 21 февраля 1986 года

Датские визовые анкеты, казавшиеся проблематичными, вернулись на мой стол. В некоторых из них имена были идентичны тем, что хранились в памяти нашего компьютера, что означало, что они представляли для нас некий интерес. Теперь их дважды нужно было перепроверить, потому что имена у арабов чрезвычайно запутанные. Нужно еще перепроверить, совпадают ли другие данные, например, дата и место рождения. После этого примерно 80 процентов т.н. «горячих данных» просто отбрасывалось. Женщины в секретариате не могли сами открывать базы данных, с которыми работали. Они могли только вносить в них данные, но не наоборот.

Если однажды имя считалось «горячим», подозрительным, и было перепроверено, то оно вносилось в регистр важных данных. Этот регистр потом каждые два дня переправлялся в информационный центр. Там новые имена анализировались с целью решения по их вербовке или оставлению в резерве. Если было решено в пользу вербовки, то датчане не получали по поводу этого человека никакой информации. Они должны были думать, что все в порядке и что они могут выдать визу. Если запрашивающий визу уже хоть раз был в Дании и был под нашим наблюдением, мы информировали датчан, что этот человек опасен. Они автоматически начинали процедуру задержания и арестовывали его для допроса. Тогда офицер Моссад пытался завербовать его для датского пула. Если вербовка была успешной, то араба выпускали, и он начинал работать на Моссад в палестинской общине в Европе или где-нибудь еще. Если вербовка не удавалась, ему угрожали, а потом отпускали; обычно такие люди переезжали в другую скандинавскую страну, с которой у Моссад было подобное же соглашение. Там все опять начиналось сначала.

– Таким путем мы в прошлом году завербовали более 80 палестинцев, – хвастался наш босс. – Это слишком просто, чтобы быть законным.

Но это и не было законным, однако, когда я спросил, не сможет ли это по нам ударить бумерангом, я услышал ответ, который всегда получаешь в Моссад на подобные вопросы: – Ну и что?

В последующие дни работа стала совсем непосильной. Я работал круглые сутки для подготовки моей поездки в Шри-Ланку. Я должен был сопровождать большой груз мин для «Тамильских Тигров» и получить за это деньги. Я выучил свою легенду и был проэкзаменован руководителем моей секции.

Затем внезапно все в нашей лавочке пошло вверх дном. Все начали искать данные, которыми можно было бы остановить мирную инициативу иорданского короля Хусейна. Она ошеломила Моссад; месяц назад из американских источников мы узнали, что инициатива короля – мертворожденный ребенок, просто фарс. Но она внезапно ожила и, хотя Ясир Арафат не хотел признавать Израиль, он все же согласился встретиться с королем Хусейном. Это показывало хитрость Хусейна. Вначале он хотел, чтобы американцы выполнили его просьбу о поставке вооружений на два миллиарда долларов. Мы дали нашему премьер-министру гарантию, что этого не произойдет. Все еврейское лобби в США было мобилизовано. Ответственным был назначен Цви Габай, шеф разведки в Министерстве иностранных дел. Ему были переданы списки «сайанов» и просионистских организаций, которые он смог бы мобилизовать.

Это не было простым заданием. Иорданцы имели право покупать оружие, где хотели. Они не выпрашивали его в кредит, а хотели заплатить американцам деньги, причем наличные деньги. Мы знали, что в случае успеха они получат доступ к американскому рынку, а американцы всегда охотно продадут что угодно. Поэтому мы не должны были оставить этой сделке никаких шансов.

Еврейская община в США, в которой действовали группы на нашей стороне, была разделена на три ступени. Сначала это отдельные помощники – «сайаны»: Если бы они как американцы делали бы то же самое в Израиле, то при провале их рассматривали бы как шпионов. Затем шло большое произраильское лобби. Оно должно было мобилизовать всю еврейскую общину для выполнения поставленных Моссад задач. Затем следовали «Б'най Брит» («Сыны завета»). Они должны были вступать в дружеские отношения с не евреями и всех тех из них, кого не удавалось перетащить на сторону Израиля скопом клеймить антисемитами. С такой простой трехступенчатой тактикой все должно было пройти как по маслу.

Глава 5

Четверг, 27 марта 1986 года

Со времени «кипрского фиаско» прошло два месяца. В системе ломали себе голову, что же делать со мной. С одной стороны они слишком много вложили в меня, в мою подготовку. И это окупилось, то есть я был хорошим продуктом их учебно-тренировочного процесса. Но были офицеры, которые рассматривали меня как нарушителя спокойствия. Один из них, Эфраим, которого я едва знал, вел против меня настоящий личный крестовый поход, чтобы выкинуть меня из «самой первой семьи Государства», как он выражался.

Каким то образом, он стал экспертом моей деятельности и отнюдь не обрадовался тому, что нашел в моем личном деле. Он сказал, что я бунтарь и что мои политические высказывания угрожают морали. Он согласился, что из меня мог бы получится хороший агент, но так как я по своим убеждениям склоняюсь влево, я буду опасен для системы.

Моссад это маленькая организация, где во внешней службе работают только 30–40 агентов, каждый из них является важным членом «семьи». Все, что случается с одним из них, тут же становится известным всем остальным. О моей ситуации знали все и при всех встречах, на которых я не присутствовал, я был предметом споров. Я слушал об этом от друзей, но у меня не было «лапы», человека наверху, который мог бы заступиться за меня, потому что я не входил ни в какую клику.

К этому времени мне уже стало ясно, что мне придется уйти. Я стоял перед большими деревянными воротами Академии, на краю автостоянки для руководства. Я смотрел на Солнце, которое медленно опускалось в Средиземное море. Начинался дождь, и очень быстро темнело.

– Виктор! – позвали меня из холла на входе. Я обернулся. Это был Динур, которого я всегда считал своим другом, и он на самом деле был им, в этом я был уверен.

– Что?

– Они должны поговорить с тобой. Он кивнул в сторону бюро.

– Босс там? Как агент, которого увольняют, я имел право напрямую поговорить с шефом Моссад. Если мне в этом отказывали, я мог воспользоваться своей второй привилегией и попросить аудиенции у самого премьер-министра.

– Нет, босса нет. Но Давид Арбель..

– Я имею право говорить с Ромом. Я использовал агентурный псевдоним шефа Моссад.

– Почему бы тебе не послушать, что тебе хотят сказать Арбель и Гидеон Нафтали?

– Нафтали? А при чем здесь Нафтали? Нафтали был начальником психиатрического отдела, и я его не любил. В кадетском училище один кадет, психолог, устраивал настоящий цирк, дурача этого типа.

– Послушай, Виктор. Не задавай мне всех этих вопросов. Зайди к ним и спроси их самих.

Я кивнул и вошел в зал. Потом я выпил чашку кофе и взял пару салфеток, чтобы просушить волосы, намокшие на улице под моросящим дождем. Динур пошел за мной. Я чувствовал себя человеком, которого ведут на казнь.

Гидеон высунулся из двери. – Виктор, мы ждем тебя. Пожалуйста, заходи.

– Ну, заходи же, – сказал Динур и подтолкнул меня в сторону бюро.

Я кивнул и вошел в бюро. – Вы звали меня?

– Да, – сказал Арбель тяжелым, самоуверенным голосом. – Мы хотим поговорить с тобой об окончании твоего контракта с Моссад.

– Когда я смогу поговорить с шефом?

– Вообще никогда, – сказал он так небрежно, как будто просил свою секретаршу позвать кого-то к телефону. – Это твой последний разговор.

Внезапно во мне вспыхнула ярость. Я заметил, что они хотят, как можно быстрее убрать меня. Я прекратил быть одним из них, и они больше не хотели меня здесь видеть. Они обманывали меня ради родины и моей веры в правоту нашего дела. Я хватался за каждую соломинку.

– О чем ты толкуешь? Ты не босс, а этому клоуну здесь вообще нечего делать.

– Прикуси язык, Виктор. Я не один из твоих вшивых друзей.

– Ты им никогда и не будешь, ты...

– Достаточно. Глаза Арбеля сверкнули, я заметил, как он все более терял самообладание. – Я хотел поговорить с тобой до твоего ухода. Если даже ты не собираешься мне отвечать, мне все равно. Я тебе даже буду за это благодарен. Итак, слушай меня и никогда не забывай то, что я тебе сказал.

Я откинулся на спинку стула. Меня обижала его манера, но здесь преимущества были у него.

– Когда ты окажешься вне системы, ты должен все забыть, что изучал, что делал, что видел, что слышал или еще каким-то образом узнал.

– Я думал, у меня будет шанс сказать боссу, что, по моему мнению, у нас происходит неправильно, – ответил я. – Я знаю, что то, что я могу сказать, видимо, не имеет большой ценности, но он мог бы хотя бы сделать вид, что слушает меня.

Нафтали покачал головой, но ничего не сказал.

Абель продолжал: – Как ты видишь, это не тот случай. Почему ты сейчас не выдашь то, что ты всегда хочешь сказать. Я передам это ему.

– А что, если я поговорю с премьер-министром, если шеф не хочет встретиться со мной...

– Ты будешь говорить со мной или вообще ни с кем. Он уже терял терпение.

– В моем контракте написано, что в случае недобровольного увольнения я имею право на встречу с шефом Моссад и / или с премьер-министром. Там еще стоит, что эта встреча должна состояться до полного окончания моей работы в Моссад. Я приблизился к нему, как будто я хотел бросить вызов его неограниченной власти.

Он усмехнулся мне в лицо. – Срать я хотел на твой контракт. Кому ты пойдешь жаловаться? Он говорил тихо. – Как ты не понимаешь? Мы обещали тебе, и мы можем нарушить наше обещание. Мы можем делать все, что захотим. Я могу посадить тебя в тюрьму и выбросить ключ. Ты знаешь, что это иногда бывает. Ты только комар у меня на лбу. Ты начинаешь надоедать, и я уже готов раздавить тебя. Послушай, Виктор, вали отсюда, пока у тебя есть время.

– Итак, это значит: нет? Я знал, что окончательно вывожу его.

– Ты что, глухой? Я уже сказал, что ты ни с кем не будешь встречаться. Ты выбыл из игры, и если ты не успокоишься, то тебя самого успокоят.

– Как ты сказал? Я почти перешел на шепот. – Ты хочешь убить меня, если я не буду участвовать в твоей игре? Если ты это имел в виду, то это действительно здорово. Я, наверное, завалил какую-то тренировку, может быть, даже, если довериться всяким слухам, провалил одну операцию. Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что я один из лучших агентов, которые у вас есть, и я, кроме того, еще и патриот, нравится это тебе или нет. А ты, похоже, нет. Ты, возможно, отвечаешь за безопасность страны, но ведь тебя никто не сажал на трон.

Я встал и подошел к двери.

– Это тебе так просто не пройдет! – подпрыгнув, прорычал Арбель мне в спину.

– Срал я на всех вас, – ответил я, не оборачиваясь.

Когда я уже был у двери, неожиданно рядом со мной встал Нафтали. Я взглянул на него. – В чем дело?

– Есть кое-что, что я должен тебе сказать, хотя бы в силу служебной обязанности.

– Я слушаю, но говори быстрей. Я должен начать новую жизнь.

– Когда я увидел тебя во время твоих завершающих тестов, я хотел тебя исключить. Я знал, что с тобой хлопот не оберешься, но меня переубедили. Они видели в тебе большой оперативный потенциал, как они это называли.

– Ну, все, теперь я изгнан. Это должно тебя обрадовать.

Он покраснел. – К сожалению, это не моя заслуга. Есть парочка очень высокопоставленных людей, которых ты сам сделал своими врагами.

– Что же ты хочешь?

– Я очень хорошо знаю твой психический облик. В конце концов, я наблюдал за тобой уже несколько лет. Я знаю, что ты многому научился на этих курсах и за то короткое время, когда ты работал во внешней службе. Ты эксперт по убийствам, кражам, изготовлению фальшивок, вербовке и взлому. После того, как ты этому всему научился, тебя выпускают в мир, где тебе нет применения.

– Ты боишься этого? Тебя беспокоит, что я однажды захочу расправиться с тобой или что?

– Не будь дураком. Я хочу только сказать, что у тебя есть одна основная проблема. Ты должен позаботиться об этом, иначе это тебя убьет. Он остановился, а затем продолжил: – У тебя есть то, что я, совсем непрофессионально, называю нехваткой чувства страха.

– Что?

Ни один мускул не дрогнул на его обрюзгшем лице. – Я не шучу. В начале это было одной из главных причин, по которой они тебя взяли. Здесь у многих людей та же проблема, но у них есть система, которая заботится о них. У тебя этой системы больше нет. До того, как ты научился всем этим штукам, это не играло роли. Он прервался. – Теперь ты влип и заработаешь еще большие неприятности, потому что не боишься последствий. Ты должен подумать о том, что страх это наш защитный механизм, и если он отсутствует, то это недостаток. Ты должен привыкнуть заранее анализировать все, что ты собираешься сделать. У тебя нет природного страха, который защитил бы тебя.

– Значит, ты хочешь мне сказать, что я должен подобрать себе работу, которая бы не требовала от меня того, чему я здесь научился?

– Да, это было бы лучше всего. Он наклонил голову и уставился на носки моих ботинок.

– Скажи своему боссу, что твоя попытка не удалась. Ты, наверное, прав. Меня, похоже, действительно ничего не пугает.

– Это убьет тебя. Если ты не будешь осторожен, Виктор.

– Приятного тебе дня. Я вышел к моей машине. Я весь кипел от ярости.

Когда я забрался в мою маленькую синюю тачку, ярость просто захлестнула меня. Значит, это все. Когда я заведу машину и проеду сто метров до ворот, тогда все будет позади. Каждый, кого я знал в Моссад, становится с этого момента для меня чужаком. Доступ к информации и связанная с этим власть будут закрыты для меня раз и навсегда.

Я не мог этого понять. Жизнь после Моссад – это звучало полнейшей нелепицей. Я ощущал себя персонажем сюрреалистической картины Дали, пересаженным в реальную жизнь, в мир, где все люди таковы, какими они родились, которые делают только то, что им позволено, в место, где правила существуют для того, чтобы их безоговорочно выполняли, а не нарушали.

Меня охватила тошнота, и в то же время мне хотелось кого-либо избить. Я завел машину и поехал к воротам. Я вспоминал, как я впервые попал сюда, счастливым и воодушевленным человеком, любопытным и боязливым, как ребенок, который может попасть в пещеру Аладдина. Теперь я шел в противоположном направлении, огорченный, обозленный, побитый и обманутый.

Я остановился у ворот, чтобы меня пропустили. Я тупо уставился вперед, пока не хлопнуло открывающееся окошко. Это был охранник. Я опустил стекло двери, не глядя на него.

– В чем дело?

– Мне сказали, что я должен забрать твой пропуск, дай его мне, пожалуйста.

Я хотел сказать что-то обидное, но его лицо выглядело так, будто бы он хотел попросить у меня прощения. Он не был уверен, что он должен делать и говорить. Я вытащил из карману белую идентификационную карточку и дал ему.

– И когда же вы, наконец, откроете эти проклятые ворота и выпустите меня из этой задницы?

Ворота открылись. Я не ждал, пока они откроются полностью, и дал полный газ. Колеса провернулись, и я вырвался наружу, в ночь.

Я знал, что должен ехать домой, но я еще не мог этого сделать. Мне было ясно, что это только тогда станет действительно правдой, когда я скажу обо всем Белле.

Дождь не прекращался. Я медленно проезжал по улицам Тель-Авива. Все казалось мне серым и мрачным. Раньше я во всем видел вызов, теперь этого больше не было. Никто не висел у меня «на хвосте» и никому я больше не должен был давать отчет. Я был снова обычный смертный, сброшенный с небес. Пришло время ехать домой и попытаться начать новую жизнь.