Текст книги "Стихи"

Автор книги: Виктор Гончаров

Виктор Гончаров. Стихи

О себе

Первые стихи, которые я прочитал в своей жизни, – это татуировка на груди моего батьки:

 
Ах, зачем эта ночь
Так была хороша!..
 

Он работал линейным слесарем на Северо-кавказской железной дороге. Отца я очень любил и очень побаивался. Натура у него была романтическая, а внешность удивительно соответствовала внутренней сути: нос набок, голова в шрамах. Печатное слово казалось ему делом ума и рук не человеческих. Поэтому мою склонность к литературе и рисованию он не одобрял: «Что художник, что сапожник – пьяницы. Художником ты не будешь!»

Первые стихи я напечатал в 1934 году, когда мне сравнялось четырнадцать лет, в Краснодарской газете «Красное знамя»:

 
В нашей хате очень весело,
Света, зелени полно.
Ночь пришла и занавесила
Потемневшее окно.
 

Воевал. Три раза ранен.

Окончил Литературный институт имени М. Горького.

Первая книга стихов вышла в 1951 году в издательстве «Молодая гвардия». Последняя книга «След человеческий» (издательство «Советский писатель», 1966 г.) написана в жанре лад. Посвящена она душевной сути изобразительного искусства.

Скульптурой начал заниматься с большим опозданием. Мне было уже тридцать девять лет, когда впервые я взял нож и попробовал резать дерево.

Последние годы в Москве у меня, как у скульптора и художника, состоялось несколько персональных выставок.

Отец мой погиб давно, во время Отечественной войны, при обороне Севастополя, но несбыточное желание встретить его живым, показать ему свои книги, поводить его по залам своей выставки не покидает меня. Это, очевидно, потому, что я ослушался его в детстве и мне хочется оправдаться перед ним, перед человеком, романтическая натура которого сделала меня художником и стихотворцем.

Виктор Гончаров

Москва

Октябрь 1967 г.

Стихи

«Мне ворон черный смерти не пророчил…»

 
Мне ворон черный смерти не пророчил,
Но ночь была,
И я упал в бою…
Свинцовых пуль трассирующий росчерк
Окончил биографию мою.
Сквозь грудь прошли
Расплавленные пули.
Последний стон зажав тисками скул,
Я чувствовал, как веки затянули
Открытую солдатскую тоску,
И как закат, отброшенный за хаты,
Швырнул в глаза кровавые круги,
И как с меня угрюмые солдаты
Неосторожно сняли сапоги…
Но я друзей не оскорбил упреком.
Мне все равно. Мне не топтать дорог.
А им – вперед. А им в бою жестоком
Не обойтись без кирзовых сапог.
 

1944

«Больной, как будто бы гранату…»

 
Больной, как будто бы гранату,
Бутылку бромную берет,
И снова сонную палату
Корежит хриплое: «Вперед!»
Он все идет в свою атаку,
Он все зовет друзей с собой…
Наверно, был хороший бой!
Хирург и тот чуть-чуть не плакал
И, чтоб избавиться от слез,
Какой-то бред о бреде нес.
Когда же вечер языкатый
Оближет пыльную панель,
Внесут кого-то к нам в палату
На ту же самую постель!
 

1944

«Когда тебя бессонной ночью…»

 
Когда тебя бессонной ночью
Снарядный визг в окоп швырнет,
И ты поймешь, что жизнь короче,
Чем южной звездочки полет, —
Пусть, славя жизнь, и ночь, и осень,
Отбой горнисты протрубят, —
Глотая кровь, ты сам попросишь
Своих друзей добить тебя.
Но не добьют… Внесут в палату,
Дадут железных капель пить,
Наложат гипс, и в белых латах,
Как памятник, ты станешь жить.
И выходят!.. Как из пеленок,
Ты в жизнь шагнешь из простыней, —
Нетерпеливый, как ребенок,
Спешащий к матери своей.
 

1945

«Скоро, скоро я домой поеду…»

 
Скоро, скоро я домой поеду,
И земля закружится в окне.
И в купе какой-то непоседа
Заведет беседу о войне.
 
 
Будет любоваться им девчонка,
Восхищаясь радугой наград.
Мимо окон будет литься тонкий,
Слабо обозначенный закат.
 
 
Я не стану прерывать беседу,
Но и разговор не поддержу.
Я своей соседке и соседу
За победу выпить предложу
 
 
И за то, что скоро я увижу
Небольшую мельничную гать,
Бурей покореженную крышу,
Бедами обиженную мать.
 
 
Низенькая, щуплая, без силы,
Жизнь свою высчитывает в днях.
Ей война, как сдачу, возвратила
Пулями побитого меня.
 

1945

Возвращение

 
А все случилось очень просто…
Открылась дверь, и мне навстречу
Девчурка маленького роста,
Девчурка, остренькие плечи!
 
 
И котелок упал на камни.
Четыре с лишним дома не был…
А дочка, разведя руками,
Сказала: «Дядя, нету хлеба!»
 
 
А я ее схватил – и к звездам!
И целовал в кусочки неба.
Ведь это я такую создал.
Четыре с лишним дома не был…
 

1945

Мать

 
Мама, мать, родившая поэта
В самую веселую весну,
Каждый день до солнца, до рассвета,
Ты встаешь, как надо не уснув.
Осень…
Листья улетают скопом,
В темноте не разобрать ни зги.
Ты идешь по одичалым тропам
К авиаремонтным мастерским,
Далеко за городом, у скачек…
Тяжело и муторно одной!
Прежде чем войти, ты слезы прячешь
У дверей продрогшей проходной…
Целый день в грязи,
В помоях, в мыле,
На столе – посудная гора…
Пусть ругают,
Лишь бы покормили
Рыхлые, как жабы, повара.
Осень, осень —
Листьев золотуха…
Тонет в плащ-палатке часовой.
Тряпками прикрытая старуха
Приплетется кое-как домой.
И когда луною многолицей
Рухнет ночь на дождевой брезент,
Снится ей далекая столица,
Снится ей забывший мать студент.
Это я студент!
Но чем помочь ей?!
Мама, милая, но чем помочь тебе?
Я не сплю…
И тарабанят ночи
Ливнями по цинковой трубе.
Трудно, очень трудно мне учиться.
Только ты пока не унывай!
Я не сплю…
Осенняя столица
И последний, кажется, трамвай.
 

1945

«Утром в запахах самана…»

 
Утром в запахах самана,
Тишину не покалечив,
Я уйду дружить с туманом,
Шарф зари швырнув за плечи.
И над уличным монистом
Фонарей,
Над криком странным,
И над этим гулким свистом
Переулков ресторанных,
И над шепотом поэтов,
И над скрежетом железа —
Я пройду, как ливень летом,
Небо радугой разрезав!
 

1945

Кубань

 
Ты был на Кубани?
А ты побывай.
Отличные люди,
Прославленный край!
Там вечер просторный
И песня простая,
У клуба парнишек
И девушек стая.
Там примут тебя,
Как хорошего друга,
Покажут, как землю
Ворочают плугом,
Как хлеб убирают,
Как стол накрывают,
Как в горнице гостя
У нас угощают.
Кубанцы на зависть
Умеют трудиться.
Там где-то саманный
Курень мой дымится,
Увитый густой
Виноградной лозою,
Мой бойкий домишко
С антенной косою.
Веселые окна,
Открытые ставни,
Дымок над трубою,
Как выстрел недавний.
Люблю тебя, край мой,
Простор краснодарский,
И труд хлебороба,
И песни, и пляски,
И пыль под копытами
На ипподроме,
И яркую лампочку
В маленьком доме,
Улыбку и радость
На лицах казачьих —
Суровых и смуглых,
Простых, но горячих!
Ты был на Кубани?
А ты побывай.
Отличные люди,
Прославленный край!
 

1946

«Меняются цифры, стираются даты…»

 
Меняются цифры, стираются даты,
Но в памяти вечно шагают солдаты.
Стучат и стучат в голове батальоны
И сон выбивают из глаз воспаленных.
И снова и снова – разъезды, заставы,
Составы, и рельсы, и стрелок суставы.
Зудят провода, провожая депеши,
Леса, да болота, да топи, да леший —
На ветке закрученный домик улитки,
Да ветер осенний, продрогший до нитки.
Там липкое небо стекает за ворот,
Там город рукою ракеты распорот,
Там корчатся в судоргах танки и люди,
И, кажется, нет им конца и не будет…
Разрывы то сбоку, то дальше, то ближе!
Там рухнул отец мой в дорожную жижу.
Дома догорают, и плавятся крыши…
Там младший братишка упал и не дышит
 
 
Дым, дым, дым…
На этой земле, где сгинул брат,
Где кости сложил отец, —
Меня на испуг не возьмет снаряд,
Ни бомба и ни свинец!
 

1946

Рассказ партизана

 
Лучше сгинуть,
Чем вечно чахнуть!
Горя
Горы
Достигли хмар,
И нерусским бензином пахнет
Город юности – Краснодар.
Над станицами ветер злится,
Хаты брошенные горят.
Мой отряд
Среди гор гнездился —
Сотни две боевых ребят.
Кони были…
Какие кони!
Нынче, видно, таких уж нет…
Мой, бывало,
Земли не тронет,
Не оставит подкованный след,
Под седлом,
Только мне покорный,
Вытанцовывает звеня.
Он, как ястреб,
Как ястреб горный,
По Кубани носил меня.
Разве славы нам было надо?
Жизнью слишком не дорожил.
Мы взрывали мосты и склады,
Жгли машины и гаражи.
Я в годах был…
Два взрослых сына
Партизанили у меня.
Только стебель цветущий сгинул,
И стоит под дождем стерня…
Той стерне
Вспоминать осталось
Шум весенний
Да звон копыт,
Да смотреть, как подходит старость,
Брови черные серебрит.
Часто-часто
Стоят заставы.
Режет уши колесный визг,
И тоннели глотают составы
Краснодар – Новороссийск.
Но не всем проходить составам,
Двадцать пятый не должен пройти!
Смерть ползет, шелестя по травам,
И заставам состав не спасти.
Все
По правилам рассчитали.
Партизанский – короткий бой.
Только
Вниз покатился гравий!
Только
Ахнул и сел
Часовой!
А потом —
Заложили мины.
Тает прямо в реку луна.
Где-то мост
Выгибает спину,
Мост —
Чугунная сатана!
Где-то поезд считает стыки.
Столько
   стыков —
     считать
       до слез!
И единственный глаз
Навыкат
Держит
Бешеный
Паровоз!
Не успели вложить запалы,
Но не должен состав пройти!
И взлетают,
Как спички,
Шпалы
С перекошенного пути!
Подорвали себя ребята…
Мне не слушать,
А им не петь.
Это я им вручил гранаты,
Это я их послал на смерть…
Налетел,
На дыбы с испуга
Встал чудовище-паровоз!
Как быки, вагоны —
Друг на друга.
Все смешалось —
И под откос
Грохалось
И взрывалось.
А потом горели вагоны…
Утро бледное начиналось,
Утро падало на затоны,
Утро трогало солнцем зябким
Неостывшее место боя.
Двое было их.
На полянке
Хоронили мы их обоих.
После боя
Не им цигарки
Заворачивать козьей ножкой.
После мира
В зеленом парке
Не гулять им тенистой стежкой.
Мне теперь
Никуда не спрятать
Ужас
Смертью открытых глаз —
Всюду ходят за мной ребята,
Просят новый отдать приказ.
Вот они!
Два погибших сына…
Тает прямо в реку луна.
Где-то мост
Выгибает спину,
Мост —
Чугунная сатана!
 

1946

Дождь

 
Я сегодня – дождь.
Пойду бродить по крышам,
Буйствовать, панели полоскать,
В трубах тарахтеть
И никого не слышать,
Никому ни в чем не уступать.
Я сегодня буду самым смелым,
Самым робким —
Буду сам собой!
Разноцветным —
Синим,
Рыжим,
Белым,
Радугу открывшим над рекой!
И никто меня держать не будет,
Разве что, штанишки засучив,
Детвора курносая запрудит
Ржавых крыш упругие ручьи.
Я сегодня – дождь,
И я тебя поймаю!
Зацелую золотую прядь.
Захочу – до самого трамвая
Буду платье плотно прижимать.
Буду биться, падать на ресницы,
Молниями сам себя терзать!
Буду литься на чужие лица,
Буду злиться на твои глаза!
Я сегодня – дождь…
Обиженный и жалкий,
Перестану, стану высыхать…
 
 
А наутро свежие фиалки
Кто-то ей положит на кровать.
 

1946

Тебе, любимая

 
Летящим листьям вперерез
Любовь свою – тебе несу.
Давай уйдем с тобою в лес,
Давай заблудимся в лесу!
Пусть мрак шагнет со всех сторон,
Пусть ночь пугает пнями нас,
И сквозь навес дырявых крон
Глядит луны совиный глаз.
Я долго шел,
Пока нашел
Твой шелк волос,
Покорность плеч…
От всяких бед,
От всяких зол
Я сам хочу тебя сберечь.
Давай уйдем скорей с тобой
Вдвоем в шуршащий листопад
Такой запутанной тропой,
Чтоб не найти пути назад.
Я приведу тебя туда,
Где врассыпную брызнет лес,
Где беспокойная вода
Глотает глубину небес.
Там чудный порт увидишь ты,
Маяк на штормовом посту.
Там чайка, часть твоей мечты,
Уходит резко в высоту.
Там хищно горбится волна,
Замыслив барсовый бросок.
К твоим ногам плеснет она
Живое солнце на песок.
Тугую радугу чудес
Я там тебе вплету в косу.
Давай уйдем с тобою в лес,
Давай заблудимся в лесу!
 

1947

«Ноги… Ноги…»

 
Ноги… Ноги…
Мне приснились ноги!
Те, которые мне подарила мать.
Будто я мальчишкой
По дороге
Вышел в лес
Ожинку собирать…
Я иду —
Все хорошо и просто…
Тянется, не выспавшись, туман.
Вот березка – щупленький подросток,
Вот он дуб – прокуренный шаман.
Мне ничто…
А я свернул – и к лесу!
Я босой, и ноги пьют росу.
Мне казался мир таким чудесным,
Мне грустить казалось недосуг…
А проснулся – я опять мужчина,
Шитый, перешитый инвалид…
По морщинам теплая ожина,
Спелая-преспелая бежит.
 

1947

«Брось, Расул, не гни угрюмо бровь…»

 
Брось, Расул, не гни угрюмо бровь,
Грустью гор из глаз твоих подуло.
Где-то там растет твоя любовь
В скромной сакле сонного аула.
Ты – поэт, но, как это ни странно,
В институте говорят ребята,
Что тебя со строгостью Корана
Твой отец на девушке просватал…
Длиннокосой, смуглой, теплоглазой,
Как поэт, без всяких колебаний,
По законам гор, ты ей ни разу
Писем не писал, не назначал свиданий.
В общежитье длинными ночами
Ты в своих стихах скучал о маме.
Признаю твои стихи и славу,
Свист клинка над гривой кобылицы,
Но законы ваши не по нраву —
Не люблю незыблемых традиций!
И тогда, когда с улыбкой тонкой
Ты глядишь на девушку иную,
Я, как брат, как друг, тебя ревную
За твою далекую девчонку.
Брось, Расул, не гни угрюмо бровь,
Напиши ей песню про любовь!
 

1948

«Я долго зорь лучи сличал…»

 
Я долго зорь лучи сличал
И фраз породу рвал,
Я, как старатель, у ручья
Слова перемывал.
Рассвет из хвойной темноты
Пластами свет бросал…
Приподнял веки я – и ты
Вошла в мои глаза.
Хорошая, покой забудь,
Пожитки увяжи!
Тяжелый и таежный путь
В моих зрачках лежит.
Там пенье пил, топорный спор,
Леса и кирпичи,
Там моря синь, и сумрак гор,
И крик совы в ночи.
Но ты вошла, ну что ж, иди —
Не спи, недоедай,
Мечтой о том, что впереди,
Себе надоедай.
Ты станешь шорохом в лесах
И говором страниц.
Прозрачной каплей на глазах
И тяжестью страниц…
Ты станешь…
 

1949

Я твой, Весна!

 
Уже Весна в панель стучит!
Уже капель,
Уже ручьи!
«Апрель, наддай!» – Весна зовет.
Апрель работу знает.
Трещит по швам могучий лед,
И снег чумазый тает.
Уже картавые грачи
Раскатывают «э-р-р-р».
Уже скакалки и мячи
Переполняют сквер.
Ворочается в лужах дом,
Большой и неуклюжий,
И солнце врезалось винтом
В расплесканные лужи.
Возьми меня, Весна!
Вдвоем
Пойдем навстречу жизни.
Шагать и землю сечь дождем,
Пока трава не брызнет!
И сочным солнцем пичкать лес,
Пока не лопнут почки!
Я твой Весна!
Я вот он – весь —
От точки и до точки!
 

1949

«И вот зима сползает с крыш…»

 
И вот зима сползает с крыш
И прячется под мостовой.
И первый прилетевший стриж
Разрезал небо надо мной!
Я слышу в сердце птичий стук.
Я сам над крышами кружу,
Я распростал упругость рук
На зависть быстрому стрижу.
В ушах весенний свист застыл.
Мне крылья подарила мать,
Чтоб можно было с высоты
Весну по-птичьи ощущать.
И я лечу над мостовой,
Где мы сейчас стоим с тобой…
 

1949

«Я тобой обижен крепко…»

 
Я тобой обижен крепко,
Знал бы, лучше не дружил.
Вышел я, надвинув кепку,
Руки в брюки заложил.
 
 
Дождик бил по скулам хлестко.
Дрянь – осенняя вода!
Еле тлела папироска
У меня в зубах тогда.
 
 
Эй, приятель, наши койки
Борт к борту давно стоят.
Дружбой крепкой, дружбой стойко
Удивляли мы ребят.
 
 
А теперь… из-за девчонки
Та ли дружба наша? Та ль?
Злит меня твоей коронки
Нержавеющая сталь.
 
 
Но не бойся, бить не стану.
Я далек, мой друг, от драк.
Только мне немного странно:
Все не то и все не так…
 
 
Мы ее любили мало,
А любила ль нас она?
Но зато так ясно стало:
Прежней дружбе – грош цена!
 
 
Эй, приятель, день печальный,
День наивно голубой.
Из-за девушки случайной
Мы поссорились с тобой.
 

1949

Абрау-Дюрсо

 
Четыре реки сползлись
В один бездонный провал.
Здесь сам Дионис
Не раз пировал.
 
 
Горят голубым светом
Звезды…
Озеро.
Гор ряд.
Чудесное озеро это
Черкешенка наплакала, говорят.
Дин…
Дон…
Дин…
Слезам не вернуть аул.
 
 
Плачет девушка…
Не один
Абрек в слезах ее утонул.
Звезд молодых ораву
Не выгонишь вон из вод.
Абрау-Дюрсо, Абрау —
Классических вин завод.
Там каменные тоннели
Запасы вин берегут.
В Абрау мы пили
И пели
В полночь на берегу.
И я, захмелев, услышал:
Дин…
Дон…
Дин…
И я из тоннеля вышел
И в горы ушел один.
Ветви тянули руки,
Тени сплелись вокруг,
Но странные эти звуки
Тревожили мой слух.
И слышал, глаза закрыв, я
Далекий протяжный гул.
 
 
И видел большие крылья,
И рухнувший вниз аул.
Ветер рычал сердито,
Стоял над Абрау стон,
И капали слезы чьи-то…
Дон…
Дин…
Дон…
 

1949

Шофер

 
Над нашим аулом созрела луна,
Закат в кукурузе погас…
Мы грузим трехтонки сухого зерна,
И влажные спины у нас.
А зерна – как звезды,
Одно к одному…
Пусть пробу на ссыпке возьмут,
И стыдно не будет из нас никому
За наш добросовестный труд.
Я вырос в колхозе, к работе привык,
Мне труд хлебороба с руки.
И вот, задыхаясь, ползет грузовик
Над кручей угрюмой реки.
С шофером в кабине я рядом сижу.
И, руки откинув за спину,
С шофером я рядом сижу и слежу,
Как звезды влетают в кабину.
«Послушайте малость, товарищ шофер:
Глаза, как черешни, у вас,
И если вести от души разговор,
Таких я не видывал глаз!»
Умело сосед мой машину ведет —
Шофер неприступный,
Спокойный, как лед.
Но вот и амбары… Навес и весы.
Дежурный с берданкой. Папаха, усы;
Старик адыгеец, отвергший Коран;
Джигит,
Той и этой войны ветеран.
С улыбкой к нему подошла Нефисет,
Дочь старого горца, шофер, – мой сосед.
Сгрузили.
«Дорогу, дорогу, браток!»
И снова сквозь тени и ветер на ток.
И снова молчит мой красивый сосед,
Дочь старого горца – шофер Нефисет.
 

1949

Славгородский

 
Жора, Жорик Славгородский,
Помнишь май в казачьем крае!
Славный город, ветер хлесткий,
На заре зурна играет.
Как любили мы с тобою
Бронзой мускулов похвастать,
Как водили к водопою
Табуны коней гривастых.
Как однажды между балок
Мы блуждали трое суток,
Как дробили из централок
В сонных плавнях диких уток.
Помнишь сборы в вечных спорах,
Море, лагерь, сон в палатках?
Помнишь, Жорик, помнишь, Жора,
Детство в тренерских перчатках?
Как зимой по Краснодару
Шли дожди дождям вдогонку?
Как влюбились мы на пару
В белокосую девчонку?
Как ее, – не помнишь, – Аней,
Анечкой, Анюткой звали?
Как мы вместе на Кубани
В плоскодонках пировали?
Мы ушли – не долюбили —
В край далекий с ветром новым.
Поседелые от пыли,
Шли в атаку под Ростовом.
Мы терять друзей устали.
Жестко спали, скупо жили.
Но еще упруже стали
Струны наших сухожилий!
 

1949

Казачья песня

 
За спиною бурка бьется,
Только ветер
В лица
Хлопцам!
У моста ли,
На мосту ли,
Но достали парня пули.
У пустого полустанка
Упала
В Кубань
Кубанка…
Тихо,
Тихо —
Без следа
Понесла ее вода.
Подплывет она к станице,
Где родной курень дымится.
Выйдет мама спозаранку,
Зачерпнет ведром кубанку.
Где была червона зирка,
От свинца чернеет дырка…
И на круче,
У осины,
Плачет старая о сыне.
Солнце ей в седые косы
Утренней зарей вплелося.
Мимо
Берегом отлогим
Скачут сотни строем строгим.
На корточки
Приседая,
Гопакует
Пыль седая.
 

1949

«Жидкая стеклянная бородка…»

 
Жидкая стеклянная бородка…
Высох весь – одни глаза да нос.
Он лежит.
Он видит: вечер… лодка…
Над рекой дымок от папирос…
На корме она листает книжку,
Веслами закат черпает он.
Молодой, совсем еще парнишка,
Он в нее восторженно влюблен.
Сила в мышцах, теплота во взгляде.
Песня,
Песня!
Как он петь умел!..
…Дед, в бреду поднявшись на кровати,
Задыхаясь что-то прохрипел…
Тишина.
Ни шелохнет.
Ни свистнет.
Парень в ноги девушке упал…
Человек,
У ног прошедшей жизни,
На казенной койке умирал.
Он хрипит, покрытый одеялом…
Парень в лодке песенку поет.
Было все… а вспомнил лишь о малом…
Юность, юность – птичий перелет…
 

1949

Песня

 
Люблю водопады,
Обрывы и кручи,
Летучие гривы,
Колючие сучья,
Кавун богатырский
Кубанской бахчи
И песню,
Спокойную песню в ночи…
Пусть песня начнется
Гудком паровоза
И вспыхнет в степи
Или в клубе колхоза.
Поймает ее
На басы баянист,
Подхватит девчонка
В наборе монист.
Пусть звуки живут,
Тишине вопреки,
Кочуют тропинкой
У русла реки.
Услышит ее
Перевозчик на лодке,
Безногий товарищ
В солдатской пилотке,
Мой друг по походам,
По злобе,
По мести!
Мы вместе входили
В хибары предместий,
По-братски делились
Краюхой ржаного,
Мне друга, товарищ,
Не нужно иного.
Мой старый приятель
В годину невзгоды,
Мы сядем и вспомним
Былые походы,
Друзей,
Комиссаров,
Начальников части.
И чокнемся чаркой
И выльем за счастье,
За счастье того,
Кто умеет бороться,
За смех и за слезы
Под всплесками солнца!
За крепкие крылья
Задуманных птиц,
За новые карты
Свободных границ!
Все отдал, что мог,
Мой суровый ровесник
Рождению мира
И радостной песне!
 

1949

«Я скажу, мы не напрасно жили…»

 
Я скажу, мы не напрасно жили,
В пене стружек, в пыли кирпича,
Наспех стеганки и бескозырки шили,
Из консервных банок пили чай.
Кто скрывает, было очень туго,
Но мечтами каждый был богат.
Мы умели понимать друг друга,
С полувзгляда узнавать врага.
Свист осколков, волчий вой метели,
Амбразур холодные зрачки…
Время! Вместе с нами бронзовели
Наши комсомольские значки.
Да, когда нас встретит новый ветер
Поколений выросших, других, —
Я скажу, что мы на этом свете
Не напрасно били сапоги!
 

1949

Голубиная балка (Поэма)

 
Враг явно шел в тот год на риск,
Бросая силы все…
Еще горел Новороссийск,
Дымился Туапсе.
В станицах пусто.
Псиный лай.
Огонь, петля и плеть.
Гранатой мой крылатый край
Встречал в ущельях смерть.
И не один в тот год отряд
Ютился между скал.
Никто не требовал наград
И славы не искал.
Но Родине был рад отдать
Любой из нас что мог.
Благословляла дочку мать
Шагать в огонь дорог.
И рядом с сыном батько сам
К бессмертию шагал.
И вторил вражьим голосам
В ночи лесной шакал.
 

* * *

 
Солнце тонет в тополях,
В грубых кронах граба.
Ты увидишь топь полян,
Лес, тропинку к штабу,
И дорогу,
И лощину,
И усталых конников,
Худощавого мужчину
В чине подполковника,
Партизана,
Командира Горного отряда.
Вместе с сыном молодым
Мнет ковыль конем гнедым
Александр Отрада.
Сыну девятнадцать лет:
Жить – так жить,
А нет – так нет!
Погибать, так сразу!
На виске кровавый след
Марлей перевязан.
Скачут кони…
Кто догонит?
Кони скачут…
Кто-то плачет!
Тает пыль…
Растает пыль —
Обрастает сказкой быль.
 

* * *

 
Бросает на паром река
Волну с песком и глиной.
Степаном звали парубка,
А девушку – Галиной.
Ловили в детстве карасей,
Играли вместе в конницу,
На пáру лапчатых гусей
Гоняли за околицу…
Война вломилась миной в класс —
Сожгла десятилетку.
 

* * *

 
В горах.
Отряд.
Вечерний час.
Друзья идут в разведку.
– Вот карта…
Эти полустанки
Дня через три
Мы будем брать.
Чтоб немец не подбросил танки,
Вам нужно полотно взорвать. —
Отрада положил на стол
Брезент,
Бикфордов шнур
И тол.
А свет свечи бросало в дрожь,
И о стекло стучался дождь,
И капельки, стекая вниз,
Клевали каменный карниз.
– Не вас учить
Без скидок жить.
Взорвать!
Вернуться!
Доложить! —
В коридор толкнул Отрада
Взглядом сына в спину.
В темноту через ограду
Конь подковы кинул.
 

* * *

 
Ловили в детстве карасей,
Играли вместе в конницу,
На пáру лапчатых гусей
Гоняли за околицу…
Ушли они – в руке рука —
Осеннею долиной.
Степаном звали парубка,
А девушку – Галиной.
Ветер гнал за хмарой хмару
По дороге к Краснодару.
Дождик ветхий, вечер куцый.
Гнутся ветки, листья рвутся.
Ветром сбило, сбило градом
Ивовую ветку…
До рассвета ждал Отрада
В эту ночь разведку…
Но…
За кордоном псы рычали,
Сапоги месили слякоть.
Выходите, станичане,
Кто еще умеет плакать!
Топоры с собачьим лаем
Подогнали бревна ловко.
И на поперечной свае
Извивается веревка.
Виселица…
Виселица,
Кто из мира выселится?..
Люди врозь, поодиночке
Тишину несут на суд.
Галю, девочку в сорочке,
Через улицу ведут.
Рыжий унтер режет плетью
По лицу и по плечу.
Дымом дышит день и смертью
Между ребрами лачуг.
 

* * *

 
Воздух нюхает немецкий автомат.
Ветер справа – тень вперед.
Ветер слева – тень назад, тень назад.
Часовой, немой свидетель, часовой.
Ветер крутит бритый месяц над рекой.
Вербы, кручи – настороженный покой!
Часовой, немой свидетель, часовой.
Ночь.
За рекой горбатые
Шуршат патрули осокою.
Стоят тополя над хатами,
Красивые и высокие.
И тени такие длинные
Усталые тянут ноги,
И – от теней тигриная —
Шкура ночной дороги.
Ставнями
И железными
Болтами
Играет ветер.
Под касками бесполезными
Лежат черепа в кювете…
 

* * *

 
«Я врагам на радость никогда не плачу,
Враг нам платит смертью —
Время вычтет сдачу.
От тоски, от песни ли сердце бьется звонко,
В эту ночь повесили у меня девчонку.
Возле ивы тоненькой, около криницы,
Чтоб богам да звездам
На нее молиться!
Как посмотрят древние – и совсем состарятся
И криницу страшную обойти стараются…»
Порванная в клочья
Песня плачет звонко.
Этой ночью темной
Из петли девчонку Снял Степан…
Любимую
Схоронил,
Хорошую
В балке Голубиной,
Лебедой поросшей.
Где лопух развесил губы,
Где кустарник хилый,
Выкопал Степан под дубом
Кинжалом могилу.
Завтра снова выйдет солнце —
Утро будет…
Будет вечер…
Только больше не вернется
К жизни голос человечий…
 

* * *

 
День хмурый был,
А ночь пришла такая,
Что пса паршивого не выгонишь во двор.
И молния рвалась, как тетива тугая,
И гаркал гром над пропастями гор,
И ливень разворачивал развилку,
И оползни сползали на поля,
И ветер бил наотмашь
По затылку
Скрипевшие от боли тополя.
А через сутки
Ворвался в населенный пункт отряд.
На полустанке,
У разбитой будки,
Лежал
Полуобугленный солдат.
А рядом
Рельс закрученные бивни,
Платформы,
Танки,
Трупы,
Паровоз, —
Смешалось все!
И только полночь ливнем
Летела и ложилась под откос.
Все, как приказано!
Лежал солдат…
Над ним стоял Отрада.
Насупив брови, затянув башлык,
И на глазах у своего отряда
Три дня, как тень, бродил седой старик.
А в голове все:
«Сынку, сыну,
Это я тебя покинул.
Ты со мною был и не был,
Только небо!
Только пепел!
Только в поле ветер свежий!
Жил ты, парень,
Или не жил?
Твоему отцу на старость
Одиночество досталось.
Мне в седле под высвист плети
Тосковать до самой смерти!
Степа, Степа,
Сынку, сыну,
Это я тебя покинул!..»
Молчал.
Угрюмый он ходил
И снова
Ходил
И мял в руках ременный кнут
Три дня, как тень.
Он не сказал ни слова,
Когда о гроб
Ударил
Грубый грунт.
Не хлипким был Отрада
И не слабым, —
Он только челюсти сжимал до желваков.
И от могилы по дороге к штабу
Уверенно звенела сталь подков.
 

* * *

 
…У нефтескважин под рукою
Русло грыз «Стройгэс».
А с гор
Вприпрыжку к водопою
Бросался лес.
И там, где берег сделал стойку,
Над водопадом
Стоял и всматривался в стройку
Седой Отрада.
Шел вечер.
Над изрытой балкой
Был сумрак крут,
И чавкала землечерпалка,
Вгрызаясь в грунт.
И на костре у перевоза,
Где стружек вспышки,
Там чайник пар пускал из носа
И ерзал крышкой.
Цеплялись за дорогу фары
Цепного ЗИСа.
С носилками сновали пары,
И трактор злился.
У переправы куски металла
Глотала лодка,
И черным лебедем летала
Над ней лебедка.
И тучи буйволиным стадом
Гнал ветер крепкий.
Начальник стройки над водопадом
Стоял
Без кепки.
Бросалась Белая со стоном
Камням за спины,
Боялась, бедная, бетонных
Зубов плотины.
И вдруг откуда-то оттуда,
Из тьмы и гула,
С горящим факелом девчонка
К реке шагнула,
И с этой девушкой
Какой-то
Парнишка рядом.
Отрада вглядывался в сумрак
Тревожным взглядом…
А когда тесемкой длинной
Затянул узлы рассвет,
Он по балке Голубиной
Оставлял тяжелый след.
Оставлял…
Шуршали грубо
Два армейских сапога.
Подошел…
И возле дуба
Перепелок испугал.
Перепелки, перепелки
Сразу брызнули в разлет!
Скоро солнце слоем тонким
Позолоту разольет
На узорных листьях дуба
И на грубых желудях.
Где-то паровоз затрубит
На отстроенных путях.
От трубы трава проснется,
Ветер бросится в бурьян.
Зашумит листвой под солнцем
Дуб – колдун лесных полян.
Зашумит о тех, которых
Не увидит больше мать.
Зашумит о тех, которым
Под густой травой лежать.
 
 
«Перепелки, перепелки
Сразу брызнули в разлет…»
Он сидит, и дым махорки
Петли медленные вьет.
И вдруг откуда-то оттуда,
Из тьмы и гула,
С горящим факелом девчонка
К реке шагнула,
А с этой девушкой
Какой-то
Парнишка рядом.
Отрада вглядывался в чудо
Тревожным взглядом…
 

1950