Текст книги "Дневник путника"

Автор книги: Виктор Лихачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Бегите скорее, бегите, а то сухой нитки не останется! Уж какая там сухая нитка, я чувствовал, как вода добираетсядо моей святая святых

– середины рюкзака, где лежат мои книги. И вот я стою на маленьком, неказистом крылечке. Хозяйка несколько раз торопливо крестится. Слава тебе, Господи! Послал дождичек. Глядишь, зимой с картошкой будем: на час дождь не меньше. И сильный какой!

А впереди на краю неба уже блеснула лазурь. Пока робко, будто ненароком. Но через час я действительно сошел с крылечка в умытый, словно заново рожденный мир.

В Венев я входил поздно вечером. Так поздно, что на улице не было ни одного человека. Венев – совсем маленький город, пусть не такой древний, как Козельск или Дедилово, но его четыре с лишним века вызывают уважение гостя, входящего или въезжающего со стороны Тулы, Венев встречает микрорайоном однотипных панельных пятиэтажек. Как я понял, основное население города живет именно здесь. Все административные и культурные учреждения находятся в старой части. Вот об этом Веневе мне хочется написать несколько слов. И дело не в том, что тихие пустынные улочки, дома начала века, колокольня, освещенная луной, луна, придающая всему какой-то фантастический вид, гулкие шаги редкого прохожего, – как-то незаметно и сразу очаровали мое сердце. Венев подтвердил две мои недавние догадки, причем подтвердил так убедительно, что я теперь абсолютно убежден в следующем: можно посетить десятки, сотни городов, обходить все их музеи, улицы памятные места, однако, город все равно "пойдет" мимо вас. И чтобы этого не случилось, желательно приезжать (приходить) в город поздно вечером, когда суета, толкотня, посторонние шумы и прочие приметы дня покинут город до следующего утра; когда только редкие прохожие, чаще влюбленные или наоборот, очень одинокие люди повстречаются вам на пути. Тогда никто и ничтоне отвлечет вас от домов, мостовых, деревьев, всего того, что зовется собственно городом. Поверьте мне, любой дом может так много рассказать, и рассказ этот пройдет через вашу душу, в подсознание, неся такой поток информации, какой не может дать ни один справочник. И чем старше дом, чем больше таланта и сердца вложили в него создатели, тем интереснее будет рассказ. Но это еще не все. Очень важно входить в город с мыслью, что это ваш родной город, просто вы очень долго находились в отсутствии, так долго, что многое кажется незнакомым. Входите в город так, как путник возвращается в родной дом. И случится чудо. Вы действительно почувствуете себя здесь как дома.

Так вошел я в Венев, – маленький, неприметный на первый взгляд городок на северо-западе Тульской области. И он подарил мне несколько сказочных часов. Я знал, что завтра днем город будет другим, но это не страшило меня: теперь я знаю его таким, какой он есть.

Время близилось к полуночи. После того, как из раскрытых окон донесся знакомый голос известного артиста, мне стало ясно, что на улицах города остались только двое: я и еще луна, светившая мне там, где фонари на окнах не горели. И мне стало отчего-то жаль веневцев. Так и захотелось крикнуть: "Люди дорогие! Да ведь сегодня купальская ночь, неужели вам не надоело сидеть у своих телевизоров?" Но, боюсь, это бы был глас "вопиющего в пустыне". Незаметно для себя я оказался за речкой, в поле. Искать папоротник, как велит древний обычай, не входило в мои планы, да и прыгать через костер охоты не было. Я всего-навсего сорвал березовый листок и бросил его в воду. Но утонул ли он или поплыл дальше, я так и не узнал: в тот момент луна скрылась в облаках.

7 июля. В гостях у артельщиков.

Как я и предполагал, утром передо мной предстал совсем другой город. Центральная улица, примыкавшая к рынку, шумела, пела, хлопала дверьми. Пахло хлебом и соленой рыбой. Судя по всему, все взрослое население района приехало или пришло на рынок, в местные ларьки и магазинчики. Но уже совсем скоро, перейдя знакомый мостик, я бодро шагал по пустынному в этот воскресный день шоссе. Придорожный указатель любезно сообщил, что до Серебряных прудов 33 километра. Но не прошел я из них и четырех, как меня заставило остановиться большое бурое пятно на асфальте. Если вспомнить, что вчера днем прошел сильный дождь, то можно сделать вывод, что кровь свежая. А в том, что это кровь, я не сомневался. Перекресток буквально давил тишиной и безлюдьем, но вскоре я заметил приближающегося из-за посадки человека. Он оказался местным жителем, от него я и услыхал о трагедии, произошедшей прошлой ночью.

Трое молодых людей, два парня и девушка стояли поздно вечером у обочины дороги. Мимо проезжал "КАМАЗ". Все трое остались лежать на асфальте. "КАМАЗ" развернулся и умчался. У одного из парней, добавил прохожий, в прошлом месяце умер отец. Каково будет его матери?

Человек ушел, и вновь над перекрестком опустилась тишина. И сразу же как-то померк этот солнечный день, одиночеством повеяло от серой ленты шоссе. Одна секунда – и уходят из жизни три совсем юных человека. Уходят в тот момент, когда на их родной город легла тихая летняя ночь. Никто не узнает, на каком слове оборвался разговор, о чем подумалось каждому из них, когда грузовик вынырнул из темноты…

Из грустных мыслей меня вывела моя старая знакомая. Трясогузка сидела на ветке придорожного куста и бодро покачивала хвостиком, словно приветствуя меня. Впрочем, я написал "словно" только из-за боязни оказаться смешным в чьих-то глазах. Сам же был уверен, что она действительно приветствует меня, что это она разделили со мной 357 жарких, трудных и счастливых километров. Как обычно, птичка проводила меня, пролетев от куста к кусту метров двести, а затем так же незаметно, как и появилась, исчезла. Но я уже шел приободренный. Не знаю. Телепатия то или нет, но она мне прошептала: "Не горюй, странник. То, что случилось, страшно, но это жизнь. Никто не знает свой последний день, час, мгновенье. Никому не дано знать, когда придет Ангел смерти и перережет нить, связывающую душу человека с его телом. У каждого своя судьба. Твой час еще не настал. Но идти тебе предстоит еще немало. Так не медли. Иди с Богом". Переночевать я думал в деревне Александровка, находящейся на самой границе Тульской и Московской областей. Маленькая и опрятная деревенька, но до вечера было еще далеко, и я пошел дальше. Пока в конце концов не оказался в Шеметове, центральной усадьбе большого совхоза. В местном общежитии, кирпичном одноэтажном строении, жили семь или восемь человек шабашников. Мне повезло, поскольку сегодняшняя ночевка была для них последней, общежитие завтра закрывалось. Шабашники, а так они величали себя сами, считали, что их обманули в этом совхозе, и как люди вольные, в мыслях находились уже в другом хозяйстве. Как я понял, очень многого мужики не просили, требовали всего двух вещей: постоянной работы и выполнения дирекцией взятых на себя обязательств. Встретили меня очень дружелюбно. Посетовали, что я не успел к ужину, но пообещали что-нибудь "сварганить". Отказываться было бесполезно и скоро мы уже сидели на кухоньке, на столе картошка, квашеная капуста, молоко. Послеужина, далеко за полночь, продолжается разговор. Ребята, как оказывается, в основном с Украины. Насколько успеваю заметить, старший среди них Женя, он же и самый молодой. Говорит рассудительно, тщательно обдумывая слова. Так же и слушает. В его землянке Леше не трудно определить человека, не понаслышке знакомого с "зоной". Выдает и речь, и внешность. Я встречал многих таких людей, и всех их роднил какой-то общий для всех отпечаток, наложенный годами, проведенными за колючей проволокой. Авот что у всех очень индивидуально, так это глаза. У Алексея оказались очень живые и добрые глаза. Впрочем, когда познакомишься с человеком, а через несколько часов прощаешься с ним навсегда, в душу стучаться не очень удобно. Но то ли им уже поднадоело общество друг друга, то ли грядущий переездвзбудоражил, но мои гостеприимные хозяева оказались прекрасными собеседниками. Изнаете, я немножечко по-другому поглядел на шабашников, о которых с юных лет имел стойкое представление, не очень лестное для них. Они не скрывали, что их цель заработать деньги, много денег, но они согласны были работать, много работать. Эти мужики умели почти все: класть кирпичи, плотничать, крыть крыши, прокладывать дороги. Мне вспомнилось, что в приснопамятные времена ходили по России артельщики. Степенные, уважающие себя люди. Вся Русь с уважением говорили о ярославских иконописцах, владимирских плотниках, тверских сапожниках. У нас само понятие шабашник стало олицетворяться со словом "рвач". Пришли, урвали деньгу и дальше пошли. Неужто никто не хотел замечать, что трудятся шабашники с раннего утра до позднего вечера; разве их вина, что в нашей стране каждый получал не по способностям или по потребностям, а сколько положено. Язнавал прекрасного станочника, делавшего сложнейшие детали, и причем, удивительно быстро. Но стахановцем, как я замечал, он становиться не стремился. "Ради чего? Если б я от этого что имел. А то пересмотрят расценки и только и добьюсь, что буду получать на десятку поболе напарника своего Васи, который особливо на работе не потеет".

Во втором часу ночи кто-то вспомнил, что завтра рано вставать. Мне показали мою кровать. Скоро я уже мог услышать похрапывание моих соседей. Перед сном успел подумать, что "артельщик" все-таки звучит куда лучше, чем "шабашник".

8 июля. Человек под дождем.

Когда же проснулся, в общежитии уже никого не было. На тумбочке лежала записка, в которой Женя сообщал, что они решили не будить меня в такую рань, что завтрак на кухне и что с ключом нужно поступить так-то и так. В самом конце приписка: " По дороге в Пруды сверните в деревню Курбатово. Там живет Владимир Васильевич Кулагин, очень интересный человек. Вам с ним будет интересно поговорить. Онс самим Павловым из зоны бежал. Мы с ним утром увидимся и расскажем о вас". Как я понял, "интересный человек" Владимир Васильевич уже меня ждет. Надо идти. Но кто такой Павлов? Среди Павловых, о которых я что-то слыхал, былиученый, герой Сталинграда и премьер-министр, теперь уже бывший. Но вроде никто из них на зоне не сидел. Впрочем, нет. Память подсказала мне, где я еще встречался с этой фамилией. Один мой знакомый, человек с солидным уголовным прошлым, рассказывал, что во время этапа ему попадались надписи такого содержания: "Помним Павлова". Может быть, это тот самый Павлов?

Деревушка Курбатово притулилась у огромного карьера. Домик Кулагина я нашел очень быстро. Он действительно уже ждал меня, причем ждал с полной папкой своих статей, стихов и фельетонов. Уже через несколько минут я убедился, что новый мой знакомый – действительно очень интересный человек. Весь словно пропитанный энергией, он каким-то чудодейственным образом избежал суетливости, свойственной таким "заводным" людям. В детские годы он лишился кисти на одной руке и трех пальцев на другой. И вот этими двумя пальцами Кулагин не только построил себе дом, не только умудряется держать пчел, ухаживать за огородом, но и писать стихи, отправлять письма в ООН и лично президенту Бушу. К нему у Владимира Васильевича особая симпатия. У меня сложилось впечатление, этому неугомонному человеку до всего в мире есть дело. И весь мир для него умещается в его маленьком доме. А может быть, весь мир – его дом? Он переживает, когда идет война в Ираке, и когда в Серебряных Прудах, на его взгляд, плохо промышленность готовится к грядущему рынку. Но ему мало волноваться, негодовать. Кулагин обязан сделать так, чтобы его услышали другие. Неважно, кто это будет: читатели местной районки или мировое сообщество. Самое главное, и Владимир Васильевич глубоко в этом убежден, наш мир губят равнодушные люди. А потому – от них все беды.

– Вы представляете… – И Кулагин начинает рассказывать очередной случай, как он приходит к человеку, занимающему высокий пост, говорит ему о проблеме, не своей, разумеется, а общественной, а тот отвечает, что проблема для него не новость, и добавляет: – "А вам-то до этого какое дело?" Когда бюрократа ничем не прошибешь, Владимир Васильевич прибегает к своему главному оружию – сатире. Он мне с гордостью показывает свои стихотворные творения – басни, эпиграммы, стихи на политические темы. Надо честно сказать, что графоман Кулагин – преизрядный.

Время от времени пытаюсь увести наш разговор от животрепещущих событий современности к дням юности Владимира Васильевича, к Павлову, но мой новый знакомый ловко уходит в сторону. Уже и чаю с медом попили, и все стихи мне хозяин прочитал, и с внучкой познакомил. И вдруг резко поднялся, будто что-то окончательно решил.

– Пойдемте, я провожу вас. В Пруды есть дорожка живописная, да и короче немного той, что вы шли. Родничок заветный свой покажу. Ну что ж, проводить, так проводить. А дорога действительно живописная. Узенькая тропка ведет нас вдоль Осетра, пожалуй, самой чистой реки в центральной России. Мой спутник рассказывает:

– Здесь в старину осетр из Оки нереститься ходил. Ругаем прошлое, а люди тогда не в пример нам были. Хозяева. Когда осетр шел, батюшка в церкви нашей, как старички мне говорили, в эти дни в колокола запрещал звонить. Вот как природу берегли.

Вдруг он неожиданно замолчал. Часть дороги шли молча. Откуда-то снизу раздалось тихое журчание. В пяти шагах от реки из-под корней старых пробивался родник.

– Дальше я не пойду, – Кулагин сел на придорожный валун и рукой пригласил меня сделать то же самое, – а вот водички этой испить советую. А если фляжка какая есть, налейте, прекрасная вода.

Он закурил. По всему чувствовалось, что во Владимире Васильевиче шла внутренняя борьба.

– Ну да ладно, – видимо, решившись, после длительного молчания заговорил мой спутник. – Не люблю, правда, о себе рассказывать. Но раз вы специально ради этого заходили… Расскажу, а вы уж хотите верьте, хотите нет. Обратили внимание на мои руки? У нас в деревне во время войны бои приличные были. Соответственно и железок осталось. Одна такая штука в моих руках и рванула. Говорили, что легко отделался. Но жизнь моя с тех пор пошла совсем не так, как у большинства моих сверстников. В конце сороковых меня, совсем тогда еще пацана, посадили. За стихотворение. По нашим временам совсем обычное. А по тем… Осторожности во мне и сейчас нет, а тогда и в помине не было. У знакомых почитал стихи, те попросили им переписать, а через три дня за мной пришли. Осудили быстро, я даже не успел понять, что со мной произошло. Так я оказался на берегах Камы, в Услаге. Вы, наверное, много уже читали о сталинских лагерях. Сейчас об этом много пишут, поэтому чего-нибудь нового добавить вряд ли удастся. Хреново, одним словом, было… Лучше расскажу о самом побеге.

Где-то год я уже в лагере пробыл, когда Павлов, а с ним я в одном отряде был, предложил всем бежать, все согласились: все равно в этих комариных болотах погибать. А на работу нас водили в лес. Павлов план разработал, говорил, что все берет на себя. Он ведь в разведке воевал, до майора дослужился. Его в самом конце войны в Венгрии арестовали. За что я, честно говоря, особо не вникал. Да и он не из разговорчивых был. Так вот, во время работы Павлов скомандовал: "Ложись!" и мы, как условились, бросились на землю: По-моему, никто еще не успел ничего сообразить, а Павлов уже повалил охранника, разоружил его и приказал всем остальным поднять руки. Я даже немного разочарован был: все произошло как-то буднично, что ли. Уже после, присмотревшись к Павлову, я понял, что он все делал так – спокойно, четко, без эффекта, но результат всегда был стопроцентный. Тогда, на лесоповале, он спросил нас: "Кто со мной?" И еще вчера все готовые к побегу, сегодня стояли, понурив головы. Только два человека присоединились к нему, оба совсем еще зеленые юнцы. Мне кажется сейчас, что согласились только из понятий юношеского романтического кодекса чести: ведь мы же обещали: Один из двух тех юнцов перед вами, а второго звали Валера. Насколько помню, его отец работал одно время вторым секретарем обкома или крайкома на Дальнем Востоке. Тихо журчал родник, неспешно вел свой рассказ Владимир Васильевич. Признаюсь, вначале меня охватило очень сильное скептическое чувство. Урезониваю себя: ну какое ты имеешь право не верить человеку? Но вскоре я забыл не только о своих сомнениях, настолько увлекательным был его рассказ. И вот уже я сам с беглецами бреду по болотистой тайге северного Урала. Словно кто-то невидимый показывает мне кинокартину, и я не только слышу, но и вижу. Вижу погоню, многодневную, упорную, вижу, как беглецы вопреки всякой логике выбирают самый гибельный путь, избегая дорог. Им везло: на складе лесоматериалов они находят оставленные кем-то комбинезоны, пропитанные живицей. Но погибает Валерка. Владимир Васильевич помнит только сухой выстрел, и как почти одновременно с ним неловко опрокинулся на бок их товарищ. Но взять Павлова ни живым, ни мертвым, так и не удалось. Погоня же потеряла трех человек.

А они, после долгих недель блуждания, оказались в Ленинграде. Павлов и там, казалось, предусмотрел все. В Швецию везли оборудование. Вместе с оборудованием поплыл на корабле и ВасилийИванович Павлов. Поплыл один, без товарища, который на все уговоры ответил одно: "Что я буду там, за границей, делать?" Через некоторое время его взяли. По иронии судьбы досиживал Владимир Васильевич в том лагере, откуда бежал. Правда, могло все кончится хуже, но на суде, в ответ на вопрос, стрелял ли он в своих преследователей, беглец чистосердечно показал свои руки: чем стрелять-то?

Сомнения пришли ко мне опять, когда я подходил к Серебряным. Уже больше часа прошло, как я попрощался с Кулагиным. Он пожелал мне доброй дороги, просил при случае наведываться к нему. Но по всей вероятности, мы вряд ли еще раз увидимся. Не знаю, как он, я же вынес из этой короткой встречи самые добрые впечатления. Может быть, когда-нибудь поподробнее узнаю о легендарном человеке Василии Ивановиче Павлове. А пока я запишу и забуду эту историю: негоже обижать недоверием человека, который отнесся к тебе с доверием. А Серебряные Пруды помогли мне сделать это гораздо быстрее. Весь остаток дня я ходил по улицам этого большого поселка. Достопримечательностей немного. Памятник маршалу В.И. Чуйкову, уроженцу здешних мест, да развалины церкви. Между прочим, это самый далекий район в Московской области. Он располагается клином между Тульской и Рязанской областями. Даже бросив беглый взгляд на карту, видишь, что ему гораздо сподручнее относиться к одной из этих двух территориальных единиц. Но по словам местных жителей: "Земля вокруг нас богатая, вот нас Москва к себе присоединила". Неподалеку от гостиницы – уютный стадиончик. Вечер. В воздухе душно: приближается гроза. Хотел лечь пораньше, но с улицы услышал крики, звон мяча, такой знакомый и волнующий, и вот я уже на стадионе. Группа людей самого разного возраста увлеченно гоняет мяч. Но это не совсем обычный поединок. Мне сразу вспомнилось детство. Знакомая игра, мы называли ее "жопки". Одна команда, человека три-четыре, становится в ворота, соперники поочередно бьют по воротам. Затем роли меняются. Нужно забить больше голов. Проигравшие опять становятся в ворота, но уже не лицом к соперникам. Победители должны, как это ни сурово, тем же мячом бить в те же ворота, но не с целью забить гол, а попасть в проигравших. Отсюда и название игры. Проигравшим остается рассчитывать только на промах или великодушие победителей. Но какое тут великодушие: полчаса назад ты самбыл победителем. Сколько лет прошло, а до сих пор помню это ощущение, когда, тесно прижавшись друг к другу, мы вслушивались в разбег. Мяч сырой, тяжелый, таким мячом быков убивать. Удар! Кожаное ядро со свистом пролетает над нашими спинами. Вздох облегчения: пронесло! Сколько там ударов осталось? Все это припомнилось мгновенно, буквально в секунду. Но "насладиться" зрелищем не удалось. Ко мне подсел молодой человек. Пьян он был весьма. Видимо, для полного счастья ему не хватало общения. К сожалению, такое общество интересно, когда ты сам находишься в подобном состоянии. Если же нет… Он очень вежливо попросил разрешения подсесть… Поскольку я не умею, разговаривая с человеком, смотреть в другую сторону, то финала поединка на поле не увидел. Слышны были только радостные вопли болельщиков и бьющих, когда мяч попадал в кого-то из проигравших. А я никогда не думал, что человек может так надоесть через пять минут. Через десять я уже хотел бежать, но меня попросили не обижать и пойти в гости "распить бутылочку". Еще через десять минут меня выручил дождь. Под аккомпанемент грозы он стеной обрушился на поле. Все бросились бежать. Их примеру последовал и я. Мой новый "друг" попробовал догнать меня, но это ему было трудно сделать. Он остановился, развел руками, словно сетуя на что-то, а потом понуро поплелся по беговой дорожке. Порой его заносило в сторону, но он вновь возвращался на дорожку и словно одинокий марафонец брел к финишу. Я остановился. Возникло желание вернуться к человеку и пригласить его к себе в номер. Но желание так же быстро погасло, стоило только вспомнить двадцать минут нашего общения. Больше я вряд ли выдержу. Да к тому же еще немного и на мне сухой нитки не останется. Так оправдав себя, я открыл двери гостиницы. А человек все брел по кругу. Одинокий человек под дождем.

Придя в номер, в дневник я записал только одну фразу: "В маленьком городе одиночество в сто крат страшнее, чем в большом. 8 июля 1991 года. Серебряные Пруды".

9 июля. Журналист из "Правды".

Сколько ни живи человек на земле, а не привыкнуть ему к красоте восхода. Лазурью сияли небеса. Изумрудными россыпями сверкали росы на стеблях травы. Даже грязные лужи, в которых отражались высокие облака, потеряли свою обычную унылость. Что говорить тогда о больших прудах, которые тянулись слева от меня длинной серебряной лентой. Это они дали название поселку. Я был бы не прочь подойти к ним поближе, но тропинка упорно уводила меня в сторону. А быть внимательным просто необходимо: граница областей, бездорожье. Почти не останавливаюсь в небольших деревнях, смотрю в карту и спрашиваю встречных прохожих, как дойти до следующей деревни. Но вот пройдена последняя деревня. Поле. Холмистое, бескрайнее. Маленькая речушка. Мостик. Неуверенно перехожу его. Куда идти дальше? Где-то впереди рязанская деревня Студенец, но какая из трех дорожек ведет туда. Ошибешься, считай, весь день потеряешь. И, как назло, ни одного прохожего. Озираюсь по сторонам: пусто. Единственный, кто видит меня, так это жаворонок; высоко в небе звенит его голос. Решаюсь делать то, что делал всегда в этом походе. Молюсь. Тихо, сосредоточенно. Прошу помощи. Сразу вспоминается дом в Оптиной, та волна, что охватила меня, когда припал к раке с мощами Преподобного. То чувство защищенности, уверенности, покоя не покидало меня с той поры ни на миг. Вот и сейчас, стою в этом бескрайнем поле, но нет ощущения беззащитности, одиночества. Откуда-то из-за кустов ивняка вышел человек. Я даже вздрогнул от неожиданности: почему я его раньше не видел? Брезентовый плащ, кепка, кирзовые сапоги. А лица почему-то не разглядел.

– Что стоишь, мил человек? Заблудился?

– В Студенец направляюсь, а дороги не знаю.

– В Студенец? Видишь, впереди несколько деревьев? Да не там, правее. А от них по телеграфным столбам.

Благодарю его. Мы прощаемся. Минуты через две оглядываюсь. Что за чудеса! Безлюдное поле, жаворонок звенит в вышине. Никого. В Студенец мы пришли одновременно, – большая черная туча и я. Бегу к первому попавшемуся дому. Старенькая терраска, за столом играют в карты пожилая женщина и две совсем еще юные девушки. Играют в самую популярную русскую карточную игру

– в "дурака". Судя по всему, играют не первый час. Все ясно, приехали из города. Хорошо, конечно, молочка у бабули попить, да скучновато.

– Четвертым не будете? – после приветствия обращается ко мне женщина. Девушки с интересом рассматривают нежданного гостя, но молчат. Включаюсь в игру. Говорит женщина, мы молчим. Особого азарта нет, хотя вроде бы нам с партнершей везет. Но дождь не утихает. Наконец, женщина тоже устает рассказывать о том, какая это дыра – Захаровский район, как трудно даже до райцентра добраться, до Прудов в три раза ближе, но зато бездорожье… Эх! Опять проиграла! Успокаиваю ее, обещая, что по приметам, кому не везет в картах, повезет в любви. Кратковременное оживление на лицах девушек – и опять сосредоточенное молчание. Будто не в подкидного играем, а в шахматы.

Но всему приходит конец. Ушли в сторону юга тучи. С сочувствием смотрю на девушек: сколько партий им еще предстоит сыграть? Стоило ради этого ехать из Москвы?

В Коровино, большую, хаотично застроенную деревню я пришел поздно вечером. Переночевать решил в местном общежитии. На мой стук открыл дверь чернявый мужчина средних лет, очень пьяный. За его спиной виден другой, повыше, рыжеволосый. Тоже пьяный. В комнате дым коромыслом. Пытаюсь объяснить, кто я и зачем пришел сюда. Говорю, а сам заранее чувствую, что мне скажет этот человек. К сожалению, типаж очень распространенный. До него каким-то образом все же доходит, что я прошусь на ночлег. На лице появляется выражение собственной значимости, в глазах почти презрение.

– А почему я тебе, собственно, должен верить? Ты мне документы свои покажи, паспорт или удостоверение какое. Посмотрю, может, и пущу. "Пущу" было произнесено просто замечательно. В нем так и слышалось основательное, хозяйское. Правда, внешность человека никак не соответствовала важности тона: майка, выпущенная из-под брюк, босой, в руках самокрутка. Все ясно. Поворачиваюсь, чтобы уйти. Но тут из-за спины чернявого вырывается его друг.

– Мишка, кончай хреновину пороть. Вечно не поймешь, кого из себя строишь. Парень, не слушай его, проходи. Койка у нас свободная есть, переночуешь. Мы вот пьем. Может, и ты с нами сообразишь? Да не бойся, проходи. – Все это он проговорил почти без пауз. – Меня Андрюхой зовут, а это Мишка. Сидим здесь без толку, вот и пьем.

Так я познакомился с двумя рязанцами, приехавшими помогать подшефному колхозу. Как я мог понять, они готовили к уборке свои комбайны, но нужных запчастей не было, и большей частью им приходилось сидеть без дела.

– Представляешь, парень, – Андрюха завелся, – приходится друг у друга из комбайнов детали таскать! А что прикажешь делать? И к председателю ходили, и к начальнику мастерских, а толку никакого. Говорят…. – он вдруг осекся, в глазах мелькнула мысль. При мне они одолели еще одну бутылку. Миша сидел на кровати, время от времени протягивая мне руку: "Паспорт покажи". "Иди ты", – говорил ему Андрей и пристально смотрел на улицу, что-то соображая. Так повторилось несколько раз, но Андрей, что-то обдумывая, забыл о нас. Я грыз сухарь и в ответ на протянутую Мишкину руку отвечал: "Иди ты", он тупо смотрел и соглашался: "Ну ладно, оставайся".

– Послушай, парень, – вдруг заговорил Андрей, а у тебя есть документы, что ты в газете работаешь?

– В журнале. Есть.

– Ты мне должен помочь. Ну нельзя мне без запчастей, понимаешь?

– Понимаю. А как могу помочь?

– Я все придумал. Завтра пойдем на планерку. Представишься, скажешь, что ты мой двоюродный брат, работаешь в "Правде", и так, будто ненароком, спросишь: "А как у вас дела с запчастями?"

– Прости, а почему из "Правды"?

– Ну хоть откуда. "Правда" же главная газета.

– "Труд" еще есть, – с кровати подал голос Михаил.

– Неважно. Главное, из Москвы. А наши только Москвы и боятся.

– Хорошо, я спрашиваю про запчасти. Дальше что?

– Как что? Сдрейфит, как пить дать. И будем мы с Мишкой при запчастях. Я вначале пытался было отговорить Андрея от такой авантюры. Но чем более приводил доводов против, тем сильней распалялся Андрей.

– Увидишь, парень, все пройдет, как по маслу. Ты только помоги. Поможешь? Что оставалось делать? Я согласился. Радостный Андрей умчался куда-то, и вскоре с улицы я услышал его возбужденный голос:

– Я завтра ему покажу. Я завтра корреспондента из "Правды" приведу.

– Откуда?

– Из "Правды".

– А что он здесь делает?

– Брательник мой. Двоюродный. В "Труде" работает. Завтра посмотрим, как председатель вертеться будет.

Время подходило к двум часам ночи. Я не без улыбки представил завтрашнюю планерку. Может быть, встать пораньше и уйти, пока мои соседи будут спать? Стыдно. Обещал все-таки. Рядом бормотал что-то спящий Мишка. Я прислушался: "А почему я должен верить, что ты журналист?.. Паспорт покажи…"

– Иди ты! – сказал я как можно громче и погрузился в туман сна.

10 июля. День добрых встреч.

К моему огромному удивлению, встав утром, Андрей упорно прятал от меня глаза. Я все понял. Он был трезв. Сегодня парень вернулся к обычной жизни. А это значит, что ничего-то всесильному "преду" не покажет. Но попрощались мы тепло. Андрей был рад, что я не заговариваю про вчерашнее. А Михаил даже охотно объяснил, как быстро добраться до большака на Рыбное.

А минут через двадцать я уже проходил мимо местной школы. Место, кстати, было на удивление живописное. По всей видимости, раньше здесь находилась помещичья усадьба. Старые сосны, следы старых построек, старый человек, косивший траву, все это как-то умиротворяюще подействовало на меня. Я не заметил, как вышел на асфальт. На указателе была написана цифра 44. Столько километров мне предстоит идти до Рыбного.

Асфальт был плохонький, пейзаж довольно однообразный: поля, с кусочками леса, деревеньки на обочине дороги. Движения на шоссе почти не было. Короче, ничто не отвлекало от мыслей. Я так задумался, что чуть было не наступил на что-то лежащее на дороге. Еж. Задавили его ночью. Сколько встречаю на дороге раздавленных ежиков, а всегда до слез жалко. Жалко этих удивительных зверьков. Пыхтящие, вечно сердитые, с каким удовольствием они сворачиваются в клубок, выставляя вперед спасательные колючки! А на самом деле добрейшие существа. Приручить их очень легко, нужно только немного терпения. И когда у вас это получится, вы вдосталь налюбуетесь их острыми мордочками со смышлеными глазками, поразитесь их ловкости, смелости, сообразительности. Очень люблю ежей. Представляю, как ночью он перебегает асфальтовую серую ленту дороги, навстречу мчит что-то ревущее, слепящее глаза. Ежик не убегает, он сворачивается в клубок, выставляет иголки и с бешено стучащим сердечком ждет неожиданную опасность. Ему бы сделать несколько шагов, а он ждет приближения машины… Машина промчится дальше, а он так и останется лежать на асфальте, добрый ежик с колючим характером.