Текст книги "Серебряные стрелы"

Автор книги: Виктор Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Виток спирали

«Ты сейчас нежишься на Амурском заливе, слушаешь море и рядом любимая, а у меня здесь все солнце… в спирали рефлектора.

Но ты бы мне позавидовал!»

(Из письма к другу).

Этот аэродром был у летчиков на особом счету: условия Севера, вокруг на сотни километров глухая тайга, но, главное – взлетная полоса лежала между сопками. Высились в безмолвии белые мертвые вершины, задвигаясь друг за друга, как шламы богатырской дружины.

Весь гарнизон – около десятка кирпичных домов (включая сюда и Дом офицеров, где очередь за билетами в кино занимали еще с обеда), и единственная улица, но зато Театральная и с неоновым освещением. Ночью эта горстка голубых огней среди сплошной темени вокруг видна была с высоты полета за целый разворот штурманской – карты, но летчики, увидев ее, считали себя уже дома.

Сложное название гарнизона с языка аборигенов переводили по-разному. Одни – Долиной ветров. А ветра здесь были жестокими. Зимой только северные, с морозом за тридцать, гудели вдоль распадка, как в аэродинамической трубе. На ветру сводило скулы, и загар получался чистого орехового тона, изысканнее южного.

И держался до следующей зимы. Женщины переводили: «Долина скорби. Мы хороним здесь свою молодость!» Кто знает, может, их перевод и был более точным.

– За что сюда, капитан? – Этот вопрос задали Волкову еще в автобусе, курсировавшем раз в сутки специально к поезду. Спрашивали потом не раз и однополчане, но Волков не мог ответить на него по существу. Служил в теплых краях, летал там не хуже других. А бывший командир части, вызвав к себе, много не разговаривал:

– Еще не женился?

– Нет.

– Нужен по замене командир корабля. Поедешь? Тебе собраться легче других.

Капитана оскорбило это предложение, вроде оказался крайним, – и поэтому согласился сразу, может, даже отчасти с вызовом:

– Поеду.

– Ждем назад комэской, – улыбнулся командир, подавая руку.

Волков молча вышел.

Он много слышал об этом гарнизоне, знал, как некоторые запасаются справками о болезнях своих домочадцев, всеми силами цепляются за любую возможность остаться на месте.

А чего бояться ему? Потерять этот уютик? Театры, оперы, оперетки? Ему и без этого не скучно.

Возможно, тогда это было бодрячеством. Позже он поймет, как это непросто уезжать от друзей. Будет он подолгу сидеть в одинокой квартире и, не включая света, выставив ладони над рефлектором, думать, что обошлись с ним более, чем немилосердно. Живьем оторвали от всего родного, одним махом покончили с бесконечным переплетением привязанностей, и оказался он сейчас вроде в другом мире. Бывшему своему врагу был бы здесь рад. Здесь он понял, что все осталось там уже навсегда. Ничего не вернется, даже если он когда-нибудь окажется в краях своей юности. Все будет по-другому, изменятся даже друзья. Осталась ему здесь работа, осталось только небо. Но и оно здесь другое: Большая Медведица загоралась на нем не протянутым за подаянием ковшом, а вставала над мирозданием вопросительным знаком, а внизу, на земле, была не худосочная рощица, а настороженная тайга, и штурманы тянули маршруты не до райцентра, а в Тихий океан.

Он садился за штурвал самолета, будто отгораживаясь от всего мира знакомой до последнего винтика приборной доской, и здесь начиналась его жизнь.

У него был свой экипаж, не один раз уже летали вместе, но все равно подчиненных он держал на расстоянии. Не хотелось новых знакомств, новых дружб. Даже отказался под каким-то предлогом зайти к штурману отметить рождение его сына. Более того, в первом же полете он сразу же предупредил:

– В полете могут быть только команды и доклады. Лишнее слово я расцениваю как отсутствие внутренней дисциплины.

«Ого, куда хватил, – вспоминали потом за рюмкой штурман и «правак». – Этот далеко пойдет!»

С тех пор в экипаже не слышно было живого слова. «Органчики!» – они были или слишком исполнительны, или затеяли сговор. Все разговоры как обрезало. Даже в этом полете на заправку топливом в воздухе они упрямо молчали, докладывали строго по регламенту.

«Нет, так нельзя, – начал сомневаться в своей категоричности Волков. – Не на телеге ездим».

– Капралов, как идем? – спросил он правого летчика после того, как лихо пристроился к ведущему.

– Нормально, – лаконично отозвался тот.

А в первом совместном полете Капралов был куда разговорчивее. Опоздал Кашкин, штурман, на секунду дать команду на разворот, он тут как тут:

– Ты что, Слав, не выспался? Опять до двенадцати ночи в кабинете старшего штурмана полы мыл?

Кашкин еще мог стать штурманом отряда, мог на склоне лет получить повышение до капитана, и эта перспектива забавляла Капралова. Они пролетали вместе лет десять, но Капралов никогда не упускал случая напомнить другу о возможной карьере.

– За такие вольности буду вписывать взыскания, – решительно пресек тогда Волков посягательство на авторитет штурмана. После полета они как ни в чем не бывало ушли вместе, явно избегая общества командира. Позже Волков поймет этих людей, оторванных от большой земли, поймет их вызов, их готовность прийти всегда на помощь. Здесь не церемонились, как не церемонятся в большой семье, а жили честно и искренне. Здесь от человека требовались качества высшей пробы. Фальшь, подделка, лицемерие пресекались в зародыше, потому что могли обернуться бедой для всех.

…Они шли в плотном строю, крыло в крыло, шли так близко, что на переднем самолете видны были шляпки заклепок, потеки масла за дренажными трубками. Волков был ведомым, стоял в правом пеленге, но на этот раз – старшим группы. Заправка в воздухе – тот единственный случай, когда ведущий подчинен ведомому.

– Приготовиться к работе! – Голос Волкова прозвучал в эфире раскатисто, весомо.

– Выпускаю! – Заправщику проще: выпустил шланг, держи самолет «по нолям» и смотри за погодкой, чтобы не запороться в облака. Пусть там заправляемый потеет, ловит шланг на лету. Ему надо быть «б-а-а-а-льшим мастаком». В руках махина за полсотню тонн, каждый миг остаются сзади сотни метров вспоротого потока, а он должен выбирать микроны и не шарахаться в сторону. Нервы, главное нервы, да техника пилотирования.

Волков сидел в кабине чуть вперед, и во всей его худой долговязой фигуре с расслабленными широкими ладонями на штурвале было заметно равнодушие к этим бушующим за крылом вихрям. Полуобернувшись влево, он, не отрываясь, смотрел за передним самолетом.

Из конца крыла заправщика белой ромашкой показался вытяжной парашютик, заметался в потоке, закружил, вытаскивая гибкий шланг. Тяжелый стальной набалдашник его, подхваченный спутной струей, начал описывать круги, и чем больше выпускался шланг, тем яростней становилось вращение. Сорвись этот набалдашник – насквозь прошьет самолет Волкова, вдребезги расколет лобовое стекло.

Капитан шел в нескольких метрах, ожидая, когда шланг выпустится полностью, шестом ляжет на поток. Казалось, такие полеты для него – дело привычное. Солнце светило ему в глаза, он смотрел, сощурившись, сведя вместе выгоревшие, будто запыленные брови; в кабине было жарко, и на его худощавом смуглом лице обозначился румянец. Он был молод еще для таких полетов, раньше только первоклассных летчиков учили этой заправке, а Волков только недавно из училища выпустился, но уже берет бога за бороду. Не рановато ли? Командир даже в своем экипаже был моложе всех. И сейчас они смотрели его в работе. А у него о них сложилось мнение раньше…

«Кого подсунули?» – невольно подумал Волков при первом знакомстве с экипажем.

Правый летчик Капралов явно собирался на пенсию. Лицо землистое, нос заострился, вытянулся. Только этот нос и торчит. Не мужик, а бекас…

– Какой срок? – Тогда, при первом знакомстве, обратил внимание Волков на сапоги Капралова.

– Третий! – ответил «правак».

– А вторая пара?

– Дембельная.

Все правильно. Летное обмундирование при увольнении в запас предписано сдавать, а Капралов недоумевает: «Неужто за пятнадцать лет не вылетал новых сапог!» – И выкраивает себе обутки. Капралов все уже выбрал, выслуги достаточно, теперь и кабинет начальника может ногой открывать. К новому командиру отнесся с полным безразличием. Сколько их у него перебыло! А сам так и остался в правых летчиках. Всю жизнь ходил в «профессорах», лучше других знал технику, документы, и это оказалось больше бедой его, чем достоинством. Любил он молодых командиров в их ошибки носом потыкать, а те потом не оставались в долгу.

Штурман Кашкин проявил к Волкову больший интерес. Среднего роста, плечистый был он шустрее «правака», внимательно следил за каждым движением командира, и, когда они встречались взглядами, Волкову в голубых расширенных глазах Кашкина всегда виделось смятение, как будто тот испуганно спрашивал: «Прыгать? Пора прыгать?» «Как же он будет водить меня в океане?» – сомневался командир. Но чтобы требовать от них, он должен был сначала сам показать, что умеет делать…

– Шланг спокоен, занимайте исходное, – доложил стрелок.

– Понял, Титов, занимаю.

Волков не видит выпущенного шланга, не видит крыла своего самолета. Под этим крылом крюк захвата, и им надо подцепить гуляющий в потоке шланг. Командир смотрит только та передний самолет, между ними метры, и оглядываться назад нельзя. После заправщика остается спутная струя – мощные невидимые вихри; они проходят рядом, и не дай бог попадет в их зону задний самолет: девятый вал не так страшен – там некуда падать. А здесь будешь мотаться до земли кленовым листом. Волков выполняет команды стрелка и при этом должен представлять все, что происходит за плечами. В этом вся сложность заправки. Перед глазами заправщик, а видеть должен крыло своего самолета, шланг, опасные зоны.

А если ошибется прапорщик?

– На самолете есть два командира: командир корабля и командир огневых установок, – говорил перед полетом Волков прапорщику Титову. – Ты мои глаза и уши. Поэтому требую от тебя грамотной оценки обстановки.

– Понял вас, понял. – Упитанный розовощекий прапорщик механически кивал за каждым словом.

«Ни хрена ты не понял!» – Волкову не понравилась его манера слушать; кроме того вспомнилось предупреждение командира отряда:

– Титов парень хороший, но молодой еще, недавно на заправке. Будь внимателен.

В этом и сам Волков скоро убедился.

– Левее. Левее. – Титов командует обстоятельно, тянет каждое слово, будто сам изобретает слова.

«Ну пошли!» – Волков осторожно подал штурвал влево. Теперь самолет смещается еще, и боком-крылом вперед. Тут должна быть тонкая работа, легко загреметь под фанфары: ошибешься на метры, и самолет перевернет как щепку.

– Левее…

Как неохотно летчики выполняют эту команду. Десятки раз повторяет ее стрелок, прежде чем «затянет командира на шланг».

Бывает, займет исходное, повиснет серединой крыла над шлангом, и не успеет стрелок глазом моргнуть, а командир уже ушел вправо, и опять начинай все сначала, тащи корову на баню.

А Волков легко пошел. Казалось, завел крыло над шлангом одним движением. Расчетливым, осторожным, изящным. Как на скрипке играет. И при этом полнейшее хладнокровие.

Кашкин, отодвинув шторку своей кабины, показал Капралову большой палец: «Зубр, оказывается, у нас командир!»

Правый летчик реагировал более сдержанно: «Главное еще впереди…»

– Командир, исходное заняли. Немного отстаем, – доложил Титов.

Это значит крыло над шлангом. Осталось чуть отдать штурвал от себя, положить крыло на шланг, завести шланг в захват и ждать сцепки. И все трудности позади. Самолеты будут продолжать полет в «связке», но то уже будут семечки по сравнению с этим моментом контакта.

– Еще отстаем, командир! – повторил Титов.

Волков решительней двинул вперед сектора газа.

– Отлично, командир! Скорости уравнены!

– Иду на сцепку! – Волков отдал штурвал вниз.

Пока все шло обычным порядком. Продавленный крылом шланг был похож на горизонтальный зигзаг молнии: нижний луч под крылом, изгиб – на кромке, верхний луч тянулся к заправщику. Но Волков при отставании добавил обороты, и самолет шел уже с обгоном… Верхний уступ пополз на крыло.

Титов видел, как поднималась над обшивкой вертикальная петля, и в первый момент посчитал, что она уберется, когда с заправщика начнут подтяг.

Он ошибался. Петля горбатилась змеей на верхней обшивке, ползла поперек крыла к задней кромке.

– Командир, вертикальная петля! Отставайте!

Титов опоздал с докладом. Волков прекрасно знал, что следует ожидать после вертикальной петли, и рывком прибрал обороты до защелки. Но было уже поздно. Изгиб шланга достиг задней кромки, провалился через конец крыла. Плоскость оказалась в узле: один конец затягивал заправщик, другой – вытяжной парашютик.

Было еще спокойно, а Титов сидел, вобрав голову в плечи, будто ожидая удара. Отрешенно смотрел он перед собой и видел далеко внизу ребристые, с заслеженными гранями хребты молодых гор.

– Как шланг, оператор?

Молчание Титова затягивалось, и Волков уже не сомневался, что случилось самое страшное.

– Крыло завязалось, – нашарил, наконец, кнопку связи прапорщик. Волков еще не успел перенести руку с секторов газа на штурвал. Самолет резко застопорило, будто врезался он со всего маху в стену, рывком развернуло по курсу. Штурвал вырвало из рук, крутануло влево, и самолет, накренившись, с поднятым вверх правым крылом, сверкающим, как обнаженный клинок, метнулся на заправщик.

«Все, конец!» – мелькнула мысль. Вдруг самолет провалился вниз, Волков оказался в невесомости; ощутил, как натянулись на плечах привязные ремни. Только теперь он увидел, что пошла вниз штурвальная колонка – это Капралов в последний момент отжал ее коленом…

Заправщик тенью метнулся над головой и под его фюзеляжем мелькнули штыри антенн. «Спас Капралов, не столкнулись!» Это он в последний момент воспользовался ничтожным шансом, не предусмотренным никакими инструкциями. Всего одно движение. И как он в этом перевороте успел сообразить, оттолкнуть штурвал…

В кабине стоял грохот, будто обшивку крошили отбойными молотками – самолет оказался в зоне спутной струи. Машина падала, завалившись набок, падала тяжелой неуправляемой моделью. Но все-таки не остался без внимания командира едва заметный рывок, когда они нырнули под заправщик. Волков снова взял в руки штурвал – рули свободно отклонялись в любую сторону. Самолет продолжало трясти, приборы смешались в одну сплошную панель, пестрившую стрелками.

«Крыло завязалось! – стоял в ушах последний доклад Титова. – Тогда катапультироваться!»

Волков резко полуобернулся влево. Крыло матово поблескивало ровной как струна передней кромкой. Оборванный шланг давно соскользнул вниз.

– Что там, командир? – негромко спросил Кашкин.

Ему ответил Капралов:

– Не видишь, что ли? В струю попали!

Тряска прекратилась, и самолет медленно, а затем все с нарастающей угловой скоростью стал выходить из крена. Волков почти не прилагал усилий, считая, что это Капралов взялся за управление. Машина вышла в нейтральное положение, но не задержалась в нем, а, напротив, еще быстрее стала валиться в обратный крен. Волков вцепился в штурвал, крикнул Капралову:

– Брось управление!

Он был уверен, что правый летчик потерял ориентировку. Тот развел руки в стороны, и нагрузка неожиданно стала значительно большей. Это было уже страшно.

– Помогай, – сдавленным от напряжения голосом выдохнул Волков. – Триммер, Валера! – Впервые он назвал своего помощника по имени.

– Отрабатываю!

Нагрузка заметно уменьшилась, но все равно, непонятно почему, самолет продолжало валить вправо.

– Там, наверное, шлангом элерон загнуло, командир. Вот он и тянет, – предположил Капралов.

– Похоже, – согласился Волков. А про себя отметил: «Молодец, Валера! Так оно, наверное, и есть. Действительно, профессор!»

– Что случилось, командир? – второй раз спросил Кашкин.

– Ничего, Слав, ничего. Выводим из крена, – успокоил его Капралов.

Волков оценил такт своего помощника: скажи вот сейчас, что самолет неуправляем – все начнут волноваться.

– Даю отсчет высоты, – деловито сообщил штурман. – Шесть тысяч.

А в эфире их запрашивали:

– 383, на связь! 383, на связь!

Испуганным чибисом кружился вверху затравщик.

– В сложном положении, результат доложу, – отозвался Волков таким тоном, будто речь шла о погоде.

Самолет продолжал медленно, градус за градусом, увеличивать крен. Оба летчика уже висели на штурвале, но машина зарывалась в глубокую спираль, падала вниз. Они не могли вытянуть ее из снижения. Все силы уходили на тю, чтобы остановить крен. Только бы не допустить переворота на спину. Двигатели давно были переведены на малый газ, работали бесшумно, и летчики слышали только посвист потока за крыльями. Они скользили к земле, к сверкающим белизной, будто застывшим в ожидании сопкам. Сопки, казалось, приготовились к встрече, вырядились по этому случаю в белые саваны.

– Пять тысяч! – отчетливо доложил штурман.

Это был последний рубеж. Ниже этой высоты полагалось покидать самолет, если его не удавалось вывести из сложного положения. Это знали все. Но они не были перед неизвестностью. У них только не хватало сил вывести машину в горизонт, уменьшить скорость, и тогда бы все могло закончиться благополучно. И тем не менее, все уже приготовились выполнить последнюю команду.

– Четыре пятьсот, – констатировал Кашкин.

– Слава, кончай высоту считать! Не видишь, помочь нам надо? – Это Капралов, несостоявшийся первоклассный летчик, бесперспективный «правак».

Что он предлагал своему другу? Оставить катапультное сиденье, снять парашют и пройти к ним в кабину, когда все готовы покинуть самолет? Предлагал отказаться от последнего шанса на спасение?

– Разреши, командир? – Кашкин, отодвинув шторку, смотрел снизу, и его глаза от падавшего сверху света казались совсем васильковыми.

«Разрешить? Как же разрешить?» Но в конечном итоге за все отвечает он, командир. Если вывести не удастся, то ему, только ему, придется ждать за штурвалом, когда штурман снова наденет парашют и покинет самолет. Ждать, если даже он не успеет катапультироваться.

– Только поторопись.

– Минуту, командир! – Проворно сбрасывал Кашкин парашютные лямки.

В следующее мгновение он, уже крепко ухватив штурвал обеими руками, тянул его на себя. Самолет прекратил кренение, а затем неохотно, как в воде, пошел в нейтральное положение. «Неужели получилось? Неужели?» – не верил своим глазам Волков. Но радоваться было пока еще рано.

«Высота, падает высота!»

Волков смог свободно вздохнуть, когда перевел самолет в набор высоты, уменьшил скорость. Теперь летчики могли держать самолет и без помощи штурмана.

– Все, Слава, выгребли. Спасибо тебе.

Кашкин стоял рядом, улыбался и, казалось, ждал еще работы. Как будто спрашивал, что делать дальше.

– Спасибо, Слав, – еще раз кивнул Волков. – Давай курс домой.

– Понял, командир. – Он оглянулся на Капралова и полез на четвереньках в свою кабину. Через минуту дал команду: – Разворот на сто восемьдесят!

– Спираль получилась?

– Полный виток, – подтвердил штурман.

– Ну, пошли. – Волков осторожно начал разворот, будто самолет держался на верхушке шара и мог свалиться вниз в любую минуту. – Передайте, что возвращаемся, – вызвал он на связь ведущего.

– Понял вас. А мы уже думали… – Он не договорил, что там думали, спохватился на полуслове. – Понял вас! Передаю.

– Не рановато ли, командир? Попробуй! – Капралов легонько подвинул вперед-назад штурвальную колонку: что-то явно мешало свободному ходу руля высоты.

Для одного полета это было слишком много.

– Титов, осмотри хвостовое оперение, – устало распорядился Волков. Стрелок отозвался сразу, ответил с каким-то странным подъемом, словно сообщал радостную весть:

– Командир, тросик антенны попал между рулем высоты и стабилизатором.

Теперь стало понятно, почему был тот рывок, когда они нырнули под заправщик. Все-таки зацепились.

– Хоть пешком иди, – заметил Капралов.

Если бы они могли вылезти из самолета, оставить его посреди дороги… Тросик оборванной антенны скользил между рулем высоты и стабилизатором, как иголка в ножницах. Но когда-нибудь он должен был зацепиться и заклинить управление в самый неподходящий момент. А что делать? Не бросать же самолет после всего, что было, из-за какой-то проволоки.

– Будем садиться, – решил Волков.

Капралов мельком взглянул на него и отметил, как осунулось лицо командира. Еще резче выступили скулы, глубже пролегли морщины к уголкам поблекших губ. «Молодой-то еще парень…» Согласился с видимой бодростью:

– Вытянем!

Им повезло. Они благополучно приземлились. Но как брали на посадке штурвальную колонку, так она и осталась в крайнем положении.

– Руль высоты вверху, – доложил в конце пробега прапорщик Титов.

– Да, заело, – ответил ему Капралов. Он выполнял свою обычную работу: убирал закрылки, выключал один за другим ненужные приборы. Но все-таки разъяснил:

– Скорость упала, и тросик повис, зажал там все.

– Надо же, профессор! – мотнул головой Кашкин. Склонившись над бортжурналом, он «доделывал» свой маршрут, чтобы не ругался потом старший штурман.

Волков не вмешивался в их разговор. «Ну вот и успели… успели… успели…» – стучало у него в висках. Его распирало от ликования; возможно, это же испытывали и все в экипаже, но они молчали, занятые своим привычным делом.

– Приготовься, командир, идти «на ковер». Распинать тебя будут, – не отрываясь от бумаг, предупредил Кашкин.

– Это уже не важно.

Волков сейчас думал о другом. Какая разница, хвалить будут или ругать? Он думал о том, как ставил подчиненных на свои места, как утверждал свое командирское начало, и ему сейчас было стыдно. А еще он вспомнил, как мечтал вернуться назад, откуда приехал, командиром эскадрильи. Все это было ничтожным и мелким теперь, после их общего витка спирали.

– Домой пойдем все вместе, – объявил Волков, когда затихли выключенные двигатели.

– Само собой, – сказал за всех штурман. – Кто-то из нас в рубашке родился.

– Наверное, Слав, сын твой, – кряхтя потянулся в своем кресле Капралов. Он ждал, когда спустится вниз по стремянке Волков.

На земле командиру положено выходить из самолета первым.