Текст книги "Вторая ударная в битве за Ленинград (Воспоминания, документы)"

Автор книги: Виктор Кузнецов

В конце февраля мы сосредоточились в лесу возле небольшой деревушки Огорели, в полусотне километров на северо-запад от Мясного Бора. Там находился вспомогательный пункт управления (ВПУ) армии, куда к тому времени прибыли командарм генерал-лейтенант Н. К. Клыков и командующий войсками фронта генерал армии К А. Мерецков. Я немедленно был вызван к ним. Со мной согласились, что дивизии необходимо дать хотя бы три дня отдыха, чтобы подтянуть тылы, распределить по ротам пополнение – около 700 человек, которое мы получили буквально на ходу.

Не успел я доехать до своего штаба (ехал верхом), как меня догнал на машине адъютант командарма и приказал вернуться. Генерал Мерецков сообщил мне, что обстоятельства вынуждают изменить только что принятое решение: дивизии предстоит сегодня же в ночь выступить в направлении Красной Горки и поступить в распоряжение командира 13-го кавкорпуса генерала Н. И. Гусева. Этим войскам предстояло с ходу овладеть Красной Горкой, в дальнейшем наступать на Любань.

Марш километров 20–25, десять из них целиной, лесом. Правда, по карте там значилась лесная дорожка, но зимой ее не существовало. Для дивизии это был тяжелейший переход: скорость не более двух километров в час. Но, как говорится, нет худа без добра: на этом маршруте, даже когда рассвело, нас не беспокоила авиация противника.

Оперативно-тактическая обстановка в районе Красной Горки была весьма туманной. О противнике лишь приблизительно знали, где он. До нашего подхода две стрелковые бригады уже пытались наступать в направлении Красной Горки, но безрезультатно. 13-й кавкорпус и танковая бригада (кажется, 7-я гвардейская) неполного состава располагались в лесу, в 5–6 километрах от Красной Горки, ожидая нашу дивизию. Как только подошел наш первый эшелон – 1100-й полк, – было решено создать передовой отряд в составе 80-й кавалерийской дивизии, 1100-го полка и одной или двух рот танков под общим командованием командира 80-й кавдивизии. Его задачей было прорвать оборону противника на рубеже Красная Горка и, не задерживаясь, наступать на Любань.

Передовой отряд взломал оборону противника и устремился, как было приказано, на Любань. Но тут случилось неожиданное: по нашим главным силам противник обрушил непрерывные атаки с воздуха. Сразу же погибло много конского состава, особенно в кавкорпусе. Да и у нас пострадали обозные и артиллерийские лошади. Тянуть орудия и повозки было нечем. Это привело к задержке главных сил на несколько часов, а тем временем противник контратакой восстановил положение у Красной Горки. Наши попытки прорваться за передовым отрядом оказались безуспешными. Дело в том, что у противника в районе Красной Горки (как я сам потом убедился) в лесу были сделаны рокадные дороги со специальным настилом фабричного изготовления. По ним враг быстро перебрасывал резервы из других районов.

В силу изложенных обстоятельств наш 1100-й полк и 80-я кавдивизия оказались отрезанными от главных сил. На второй день с ними была потеряна радиосвязь – выработалось питание. Все это сказалось на положении отряда, оставшегося к тому же без продовольствия. Он дошел почти до Любани, но там был остановлен сильным огнем противника и атакой танков отброшен в лес, где находился в окружении около десяти суток. Уничтожив всю военную технику, отряд с винтовками и автоматами ночью с 8 на 9 марта пробился к своим.

Так закончилась первая попытка взять Красную Горку и овладеть Любанью. Вскоре после этого 13-й кавкорпус был отведен в тыл, а позже переподчинен другой армии. А 327-я дивизия перешла к обороне на фронте около восьми километров. Лишь в середине марта нам удалось овладеть Красной Горкой. При этом было подбито и захвачено около десятка вражеских танков, разгромлен 2-й батальон 474-го пехотного полка.

Во второй половине марта вся 2-я ударная армия перешла к обороне. Противник основные усилия перенес к горловине нашего прорыва – в район Спасской Полисти и Мясного Бора. На участке фронта дивизии было относительно спокойно. В каждом батальоне быстро соорудили баню. Люди впервые за три с лишним месяца смогли помыться и постирать белье.

Но со снабжением боеприпасами, фуражом и продовольствием было по-прежнему из рук вон плохо. Единственная армейская дорога через горловину не могла обеспечить потребности армии. Она начиная с февраля то и дело перехватывалась противником, и тогда по ней на несколько дней вообще прекращалось всякое движение. Части, на которые была возложена задача по расширению горловины прорыва, не сумели решить ее. Они не смогли даже надежно удержать коридор в первоначальных размерах. А у нас день за днем урезался суточный рацион. Усилился падеж конского состава. К середине апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других продуктов не было совсем. Но люди не падали духом. Мы стойко обороняли занятые рубежи, неутомимо трудились: рубили лес, строили дзоты, прокладывали дороги. Наступавшая весна торопила нас – ведь мы находились в болотах. Меня и сейчас поражает тот высокий боевой дух, который не покидал советских воинов ни на минуту несмотря на невзгоды.

Май был на исходе, когда из армии поступил сигнал начать отход. С наступлением сумерек части дивизии оставили оборонительные позиции у Красной Горки. И в этот момент мы еще раз убедились, до какой степени бойцы ослаблены систематическим недоеданием. Они едва переставляли ноги.

От противника мы оторвались незамеченными. Только перед рассветом, когда уже были в 8—10 километрах от Красной Горки, враг открыл ураганный огонь из всех видов оружия по оставленным нами позициям. Затем он двинулся преследовать нас. Но бездорожье, леса и болота на этот раз стали нашими союзниками. Свою единственную фашинную дорогу, которую мы сделали и по которой теперь отходили, старались взрывать или просто разбирать. На первых порах гитлеровцы не могли использовать танки для преследования. А обойти нас стороной без танков вражеской пехоте было тоже не просто. Это позволило нам благополучно добраться до первого оборонительного рубежа и закрепиться на нем.

На первом оборонительном рубеже дивизия должна была задержать противника на сутки. Но от руководства поступил новый приказ: задержаться на этом рубеже как можно дольше, так как главные силы армии еще не были подготовлены к прорыву. Четверо суток дивизия сдерживала противника. Она отбила несколько ожесточенных его атак, даже захватила несколько пленных, в том числе двух пилотов с подбитых самолетов.

Спустя некоторое время гитлеровцам все же удалось выйти на фланги дивизии. По нашей обороне они сосредоточили сильный огонь артиллерии и минометов, на который нам, к сожалению, нечем было отвечать. Мы вынуждены были оставить этот рубеж.

Следующий оборонительный рубеж проходил в районе Финева Луга. Тут нам пришлось вести бои до середины нюня, так как попытка прорвать оборону противника главными силами армии в направлении Спасской Полисти потерпела неудачу. Теперь войска армии готовились ко второму удару, изменив его направление – на Мясной Бор. В районе его каким-то чудом среди болот сохранилась узенькая полоска земли, по которой ночью могли пробираться пешеходы. Через эту «щель», кстати сказать, прошли наши женщины медсанбата и часть раненых.

Обстановка на занятом дивизией рубеже обороны складывалась явно не в нашу пользу. Лесные дороги уже подсохли, и противник подтянул сюда танки и самоходные орудия. Он также использовал массированный минометный огонь. И все же около двух недель дивизия билась на этом рубеже. Противник не раз врывался в нашу оборону, но контратаками мы восстанавливали положение. Финев Луг переходил из рук в руки несколько раз. Просто надо было удивляться упорству наших людей. Откуда только брались у них физическая сила и энергия! Даже врага поражала такая неслыханная стойкость. В разбрасываемых над нами листовках он то рисовал наше безвыходное положение, то называл наших бойцов фанатиками.

В конце концов и на этом рубеже наступил критический момент. Левее нас, юго-западнее Финева Луга, между озер оборонялся местный партизанский отряд, который был оттеснен врагом. Начался обход нашего левого фланга. Чтобы не оказаться окончательно окруженными, мы вынуждены были отходить. На сей раз нам пришлось расстаться почти со всем тяжелым вооружением. Впрочем, у нас уже не было ни снарядов, ни мин, ни капли горючего. Орудия и минометы частью были подорваны, а частью потоплены в болотах. Автомашины сжигали. Тяжело и больно вспоминать об этом даже сейчас. А тогда сердце кровью обливалось при виде мужественных, голодных, измученных людей, которые со слезами на глазах уничтожали свою боевую технику.

В дальнейшем вся тяжесть борьбы с преследовавшим нас противником легла на плечи специальных частей и подразделений: артиллеристов, оставшихся без орудий, саперный батальон, разведывательную роту, батальон связи, комендантский взвод и др. В стрелковых полках к этому времени насчитывалось не более 200–300 человек в каждом. Они уже не способны были ни к какому маневру. На месте они еще дрались, буквально вцепившись зубами в землю, но движение для них было невыносимо трудным.

На этом этапе боя наш отход совершался, можно сказать, без заранее подготовленных рубежей. Просто мы цеплялись за каждый ручей, лесную поляну, задерживали противника из последней возможности.

Военный совет армии принял решение в ночь с 24 на 25 июня 1942 года оставшимися силами прорвать оборону противника и выйти из окружения. С Большой земли к атакующим должны были идти навстречу танки. Задача дивизии состояла в том, чтобы, сдерживая противника, отходить в направлении Мясного Бора, а как только прорвутся главные силы армии, – двинуться вслед за ними в проделанную брешь. Но замыслу не суждено было осуществиться. Правда, несколько танков, как потом мне говорили, прорвались к главным силам армии, но это не изменило общей ситуации.

Войска армии, в том числе и 327-я стрелковая дивизия, зажатые в тиски на небольшом клочке территории у Мясного Бора, подверглись уничтожающему огню буквально из всех видов оружия и со всех сторон, в том числе из шестиствольных минометов. В течение многих часов 24 июня территория в районе Мясного Бора представляла собой огнедышащий кратер.

Оценив обстановку и видя явную неудачу с прорывом, Военный совет армии через офицеров штаба отдал распоряжение: выходить из окружения мелкими группами, самостоятельно. Люди начали искать выход из этого кипящего котла. Спастись удалось немногим. Сопротивляясь до последнего, многие погибли или попали в плен. Этой участи не избежал и я, пишущий эти строки, но об этом надо рассказывать отдельно.

Катастрофа у Мясного Бора не привела к гибели армии. Не погибла и наша дивизия. После переформирования она вновь продолжала сражаться с врагом. Уже через полгода, точнее, 13 января 1943 года в центральных газетах был опубликован приказ народного комиссара обороны, в котором сообщалось, что за проявленную отвагу в боях по прорыву блокады Ленинграда, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 327-я стрелковая дивизия преобразована в 64-ю гвардейскую стрелковую дивизию. При присвоении ей почетного наименования были учтены и те ратные дела, которые выпали на ее долю в первой половине 1942 года.

Павел Шубин
На северной реке

 
Туда, где перешел откос
В обрыв береговой,
Где полк немецкий в мерзлый лёсс
Зарылся с головой,
По руслу ледяной реки,
Глубокому, как ров,
Повел бойцов своих в штыки
Полковник Комаров[1]1
  Полковник П. Я. Комаров – командир 1098-го стрелкового полка 327-й стрелковой дивизии.


[Закрыть].
На их пути любой вершок
Открытый, словно ток,
Прошил крест-накрест и прожег
Свинцовый кипяток.
Мои друзья легли на лед,
На снеговой покров;
И шел с героями вперед
Полковник Комаров.
Бойцы, встречая смерть в упор,
Не дрогнув, шли за ним,
И выбили врага из нор
Ударом штыковым.
Но на войне как на войне, —
Померкло солнце днем:
Сто новых дзотов в глубине
Закашляло огнем.
И гибель встала на пути,
И все вокруг зажглось.
И стало некуда идти,
И залегать пришлось.
И тут, сраженный наповал,
По-воински суров,
Упал на снег, на черный пал
Полковник Комаров.
И замолчали все на миг,
До боли зубы сжав…
Тогда Агеев напрямик
Пополз из блиндажа
Опять на лед,
В разрывы мин,
Под бешеный свинец.
Как друг полковника,
Как сын
И как его боец.
Пусть не дойдет он до конца,
Весь полк – одна семья,
Не отдадут врагу отца
Другие сыновья…
Но он – дошел.
Слепой от слез,
Средь вихрей огневых,
Он дорогое тело нес
До блиндажей своих.
А рядом, в снеговой пыли,
Прямой дороги сбочь,
Зиновьев с Лариным ползли,
Готовые помочь.
А мы стреляли, как могли.
И орудийный шквал,
Стеной восстав из-под земли,
Героев прикрывал.
И пушки выкатив вперед,
В порядки первых рот,
Врагов мы грели в свой черед,
Гася за дзотом дзот.
Взлетали в небо глыбы льда,
Фашисты вслед за ним.
Они не встанут никогда —
Огня хватило им!
…И так простились мы тогда
С полковником своим.
 

«Фронтовая правда», 28.03,42 г.

М. П. Таут
Комдив Афанасий Лапшов

М. П. ТАУТ,

полковник, в отставке,

в 1942 году майор, командир

саперного батальона 259-й

стрелковой дивизии

Писать о событиях более чем тридцатилетней давности, да еще в почтенном возрасте, очень и очень трудно. Взяться за этот труд меня побудили не столько обращенные ко мне просьбы, сколько та память и глубочайшее уважение, которое я навсегда сохранил к моему первому в Великой Отечественной войне боевому начальнику – комдиву 259-й стрелковой Афанасию Васильевичу Лапшову.

Поскольку разные события этого периода зафиксировались в моей памяти с неодинаковой отчетливостью, а иные и вовсе в ней не удержались, дать их описание в виде непрерывной цепи я не мог. Получилась лишь отрывочная картина пережитого мною за пять месяцев пребывания в дивизии.

Считаю необходимым сказать несколько слов и о себе. Родился в 1896 году на Дальнем Востоке в семье офицера. Воспитывался и учился в кадетском корпусе и военно-инженерном училище. С февраля 1915 ро сентябрь 1917 года служил офицером в строю, на фронтах империалистической войны (субалтерн-офицером, командиром саперной роты).

С марта 1918 года – в Красной Армии. В 1923 году окончил Военно-электротехническую академию и получил диплом инженера. До октября 1928 года нес службу на строевых и технических должностях в РККА. Затем был определен в резерв начсостава и на работу в промышленности в качестве инженера.

22 июня 1941 года застало меня на должности главного инженера по капитальному строительству одного из заводов оборонного значения. 8 июля 1941 года был призван и армию и в сентябре того же года убыл в распоряжение штаба Северо-Западного фронта. В начале октября 1941 года получил назначение командовать саперным батальоном 259-й стрелковой дивизии.

После тяжелых оборонительных боев в районе Старой Руссы дивизия была выведена в резерв фронта и находилась в районе Ивантеево – Бол. Уклейно (недалеко от Валдая). Командира дивизии полковника А. В. Лапшова и ее комиссара полкового комиссара Майзеля я нашел на КП, где в это время проводился сбор командиров частей и начальников служб.

Командир дивизии произвел на меня более чем благоприятное впечатление. Выше среднего роста, стройный и подтянутый, с быстрыми и четкими движениями, он являл собой образец строевого командира. Тонкие черты смуглого лица, орлиный профиль и живые быстрые глаза подчеркивали в нем человека недюжинной воли, энергичного и решительного.

Я представился полковнику, как того требовал устав. Он оглядел меня с заметным любопытством. Видимо, его внимание привлек мой неказистый вид: неперешитое, едва пригнанное обмундирование, кирзовые сапоги. К тому же мое нестроевое звание «военинженер 3-го ранга»…

– Из запаса? – спросил меня полковник.

– Так точно!

– Чем занимались до призыва?

– Работал инженером на заводе.

– Сколько вам лет?

– Сорок пять!

– Значит, и в старой армии служили?

– Так точно! Служил.

– Последний чин?

– Поручик!

Затем, довольный своей догадкой, он обратился к комиссару:

– Я ведь их брата по ухваткам узнаю, издалека!

Полковник представил меня собранию командиров и пригласил к ужину, за которым состоялось наше дальнейшее знакомство.

Меня сразу расположили к Лапшову его прямолинейность и откровенность в суждениях, доверчивость и непредвзятое отношение к собеседнику. С таким характером легко жить и вести людей за собой, подумалось мне тогда. Впоследствии, наблюдая за Афанасием Васильевичем в боевой обстановке, я не раз убеждался в этом.

В первой же беседе со мной Афанасий Васильевич рассказал немного о себе. Он происходил из крестьян. В старой армии окончил учебную команду и носил нашивки старшего унтер-офицера. В империалистическую войну сражался в пехоте. Имел несколько Георгиевских крестов и медалей. Воевал и в гражданскую.

Тогда же, как и не один раз впоследствии, Лапшов посетовал на недостаточность своего образования: «Мне бы поучиться!» Свое уважительное отношение к науке, к знаниям он проявлял постоянно, требовал от подчиненных неустанно учиться и самим учить своих подчиненных. Всегда с удовольствием и интересом слушал он в часы досуга или совместного нашего скитания по частям дивизии мои рассказы о Петре I, Суворове, Кутузове, Наполеоне и других военных деятелях и полководцах.

Впоследствии я узнал, что Лапшов окончил курсы «Выстрел», воевал в Испании, где и женился. Войну в 1941 году начал на юге командиром стрелкового полка.

* * *

Осложнившаяся в среднем течении реки Волхов обстановка помешала дивизии закончить полностью свое доукомплектование и вооружение. В начале второй половины октября 1941 года она была переброшена в район Малой Вишеры, где вошла в состав 52-й армии.

Выгрузившиеся части дивизии, получив задачу на оборону города, с утра 23 октября приступили к ее организации. Строились огневые точки, на основных направлениях ставились противотанковые минные поля. Весь этот день обстановка для дивизии была тревожной.

Противник форсировал реку Волхов и развивал наступление в направлении Малой Вишеры. Прибывавшие части дивизии выгружались из эшелонов и спешили в назначенные им районы. В воздухе беспрепятственно два-три раза в день появлялся немецкий самолет-разведчик, а к вечеру противник открыл артиллерийский огонь по железнодорожному вокзалу и прилегавшим к нему путям.

Утром 24 октября противник начал наступление на город.

С запада город оборонял батальон стрелкового полка, усиленный тремя ротами вверенного мне саперного батальона. Командовал стрелковым батальоном капитан Закиров, казах, мужественный и энергичный человек.

Оборонявшиеся подразделения стрелков и саперов не поддерживались ни артиллерийским огнем (артполк дивизии, кажется, еще выгружался где-то на дальних подходах к городу), ни минометами, которых дивизия еще не получила. Саперные роты располагали только винтовками, часть которых к тому же не имела штыков. На весь батальон выдали лишь два автомата ППШ (с одним диском каждый) и 3–4 самозарядные винтовки СВТ. Пулеметов не было никаких.

Атаковали нас части 126-й пехотной дивизии врага. Неся большие потери, главным образом от минометного огня, мы не смогли долго продержаться. В тот же день к вечеру наши подразделения были расчленены и оттеснены с западной окраины города.

Продолжая вести уличный бой, одна из саперных рот попала в окружение и погибла почти полностью. Я же с двумя другими ротами и присоединившимися к нам группами стрелков оказался у железной дороги. Зацепившись за вокзальные здания и станционные сооружения, мы сдерживали противника до темноты. Ночью к нам подошел стрелковый полк подполковника Антропова, с которым мне был передан приказ комдива вывести саперный батальон из боя и поступить с ним в резерв дивизии. Утром 25-го остатки батальона, двигаясь вдоль железной дороги на юго-восток, присоединились к штабу дивизии на разъезде Сюйска.

С тяжелым сердцем шагал я во главе двух-трех сотен людей, обескураженных неудачей первого столкновения с врагом. Еще более расстроенным казался шагавший рядом комиссар батальона Кузнецов, культурный и честный человек, бескомпромиссный партиец и патриот. Педагог по профессии, он тоже недавно был призван в армию.

Что мы скажем своему начальству в дивизии? Все ли мы сделали, чтобы устоять там, где нас поставили? Чем объясним неудачу? Уже при входе в избу, где помещался КП дивизии, я неожиданно столкнулся с Лапшовым и Майзелем. Встреча, вопреки ожиданию, была совсем не драматичной. Командир дивизии искренне обрадовался нашему появлению. Он не только не стал ни в чем упрекать нас, а, напротив, с сочувствием и одобрением выслушал мой подробный доклад о событиях прошедшего дня. Мы выполнили, оказывается, свою задачу уже тем, что задержали противника на время, достаточное, чтобы части дивизии закончили выгрузку из эшелонов и сосредоточились в указанных для них пунктах.

Полковник сам выглядел бодро и, как всегда, был деятелен. Заметно его расстроило только сообщение о наших потерях. Выйдя к саперам, он в непродолжительной сердечной беседе сумел возвратить им бодрое расположение духа. Здесь он открылся мне и как незаурядный, вдумчивый воспитатель. Запомнилось, как он говорил о страхе («Ну как, товарищи, страшно было?»). Он развил эту тему на доступном для бойцов языке, но достаточно глубоко. Страх он представил как вполне естественное чувство, стыдиться которого вовсе не следует. Стыдно солдату должно быть не за испытываемый страх, а за неспособность подавить, преодолеть его в себе. Сам комдив казался совершен. по бесстрашным.

* * *

Заняв Малую Вишеру, противник перешел к обороне на рубеже, проходившем по правому берегу речки Малая Вишера.

Насколько помню, 259-я дивизия противостояла ему на участке деревни Пустая Вишерка, на южной окраине города. Ее КП располагался в деревне Красненка, а я со своим батальоном – в деревне Дора. В течение одной-двух недель стороны активных действий не предпринимали, ограничиваясь разведкой.

Примерно в середине ноября 52-я армия перешла в наступление, в котором 259-я дивизия должна была во взаимодействии с соседом слева, 267-й дивизией, овладеть Малой Вишерой. Противник упорно держался, используя тактические выгоды своего расположения: передний край его обороны проходил по обрывистому берегу речки и, кроме того, был усилен проволочными заграждениями и минными полями. Мы не располагали достаточными средствами подавления. Артиллерии и авиации у нас было мало, боеприпасов также.

Следует признать, что к тому времени мы не располагали и достаточным боевым опытом. Тактические приемы наших командиров были бедны и однообразны. Преобладала атака «в лоб», к маневру прибегали редко. Да и трудно было ожидать иного, когда среднее звено нашего командного состава (взвод, рота и батальон) в основном состояло (я здесь не имею в виду кадровые части РККА) из людей, призванных из запаса, то есть с недостаточной боевой подготовкой, а иногда и вовсе без нее. Но мы были сильны высоким политико-моральным состоянием своих людей, что и помогло нам противостоять противнику.

Атаки дивизией Малой Вишеры долго не приносили успеха. Наши стрелки лезли буквально напролом, несли большие потери, но сокрушить вражескую оборону не могли. Лапшов в эти дни почти совсем покинул свой КП и больше пребывал в полках, батальонах и ротах.

Однажды, будучи вызван к нему, я нашел его сосредоточенным и невеселым. Обратился он ко мне в форме, совсем не напоминавшей приказ:

– Слушай, товарищ Таут, помоги! Дай мне одну из твоих рот. Надо усилить правофланговый полк, а у меня больше ничего для этого нет.

Загадка столь нерешительной просьбы Лапшова открылась мне несколько позже, когда в одной из бесед Афанасий Васильевич признался, что ему однажды сильно попало за использование специальных войск не по назначению. В данном же случае использование саперной роты по замыслу комдива обошлось для дела как нельзя лучше. Стрелковый полк, на усиление которого поступила 1-я саперная рота, безуспешно атаковал деревню Пустая Вишерка – один из узлов сопротивления в системе обороны противника.

По свидетельству бывшего дивизионного инженера майора Ф. И. Марчака, находившегося в тот день в боевых порядках этого полка, саперная рота была использована для удара во фланг. Воспользовавшись тем, что противник отбивал яростные атаки наших стрелков с фронта, саперы перешли на правый берег речки Малая Вишера и, внезапно появившись на дороге Малая Вишера – Неболчи – Тихвин, стремительно ворвались в Пустую Вишерку с северной ее окраины. Остальное было, как говорится, уже делом техники: противника выбили из деревни, и вся его оборона от Малой Вишеры стала сматываться к югу. К исходу дня части Лапшова вышли на северную окраину города и вскоре заняли коттеджи железнодорожного поселка и стекольный завод.

Поучительный факт: в то время как стрелковые подразделения, атаковавшие Пустую Вишерку с фронта, несли серьезные потери, саперы, ударившие во фланг, отделались сущими пустяками. Бой за Пустую Вишерку был первым успехом дивизии после ее прибытия на Волхов. Здесь она взяла первые скромные трофеи: одну танкетку, две противотанковые пушки, несколько тяжелых и легких пулеметов, много автоматов и другого стрелкового оружия и боеприпасов.

А. В. Лапшов, понимая значение этого успеха для укрепления боевого духа и формирования традиций дивизии, не скрывал своей радости. Бодрый и веселый заехал он в освобожденную Пустую Вишерку к саперам, которые были снова возвращены в резерв командира дивизии. Поздравив воинов с первым успехом, Афанасий Васильевич спросил:

– Ну, а как вы думаете, можем ли мы немца колотить?

Ответом были дружные утвердительные возгласы.

А один пожилой и, видно, бывалый сапер, показывая свою трехлинейку, сказал:

– Нам бы, товарищ полковник, вот эти штуки заменить автоматами. Куда сподручнее было бы бить фашиста…

Лапшов согласился с солдатом, но предупредил, что пока автоматического оружия у нас не хватает. Надо бить врага всем, что есть под рукой. И закончил:

– А вы, товарищи, не ждите и сами вооружайтесь. Вон сколько уже собрали этого добра!

Саперам, вероятно, понравилась мысль комдива. Каждый раз, когда поле боя оставалось за дивизией, саперный батальон пополнялся разным вооружением, и немецким и нашим. Особенно привлекали бойцов, конечно, автоматы и легкие пулеметы – немецкие МГ-34 и наши ДП. Трудно сказать как, но, несмотря на наличие в дивизии специальных команд по сбору оружия, саперы ухитрялись опережать их в этом деле.

Прослышав о наших излишках оружия (по табели того времени саперам мало что было положено из автоматического оружия), Лапшов стал периодически отбирать их. Причем делал это в весьма деликатной для нас форме: «Слушай, не дашь ли мне штук десять „дегтярей“? Надо стрелкам помочь!» Или: «Нет ли у тебя патронов для немецких автоматов? Разведке надо срочно дать тысяч пять!»

Конечно, эти просьбы, если только имелась возможность, выполнялись незамедлительно и беспрекословно. Зато мы знали, что комдив нас в нужде не оставит.

* * *

Окружить и разгромить вражеский гарнизон в Малой Вишере не удалось. 259-я дивизия не смогла выйти на пути отхода противника, соединение ее с частями 267-й дивизии не состоялось. Остатки гитлеровского гарнизона успели выскользнуть из города. Город был занят нашими войсками. Здесь саперам пришлось поработать уже по специальности. Оккупанты оставили в домах и дворах много мин и мин-сюрпризов. Ворвавшиеся в город передовые подразделения стрелков, забывшие об осторожности и недостаточно инструктированные на этот счет, понесли неоправданные потери. Командир дивизии был вне себя, и штабу крепко досталось за непредусмотрительность.

Почти весь саперный батальон был брошен на проверку и разминирование города. В короткий срок Малая Вишера была полностью очищена от мин. Тогда же в дивизии установили на будущее порядок «освоения» населенных пунктов, освобождаемых от противника. Он неуклонно соблюдался, части в последующем потерь на минах-сюрпризах не имели.

После освобождения Малой Вишеры дивизия на некоторое время перешла к обороне. Ее штаб расположился в городе, но для КП Лапшова была начата постройка блиндажей, вынесенных вперед, за черту города. В это время в дивизию пробыл член Военного совета Волховского Фронта армейский комиссар 1-го ранга А. И. Запорожец. Ему очень понравились строившиеся убежища: «Такие, как надо!» Лапшов не преминул отметить мое участие в этом. Я был вызван к Запорожцу и получил от него «благодарность за службу», а через 2–3 недели Афанасий Васильевич весьма тепло поздравил меня с присвоением воинского звания «майор».

Вскоре, однако, произошла моя первая размолвка с комдивом, хотя и по пустяковому делу. Наступили зимние холода, а с ними и новые лишения для наших бойцов. Особенно тяжело было стрелкам, жившим в окопах и примитивных укрытиях на переднем крае. Поэтому, как только мы овладели Малой Вишерой, я, вспомнив первую мировую войну, организовал в батальоне мастерскую для изготовления печей-«буржуек» и труб к ним.

Жестянщики, кровельщики и кузнецы нашлись в батальоне. Инструмент изготовили сами, частью же собрали в городе – в железнодорожных мастерских и на стекольном заводе. Помещение, удобное для работы, присмотрели там же. Сбор материала организовали на пожарищах, которых было достаточно в городе и окружавших его деревнях.

Дело повернулось так, что скоро от требований на нашу продукцию из частей дивизии не стало отбоя. И вот кто-то пожаловался комдиву, что саперы-де отпустили ему печи, трубы и скобы в недостаточном количестве. Не поняв в чем дело, комдив вызвал меня. Выслушал доклад. Сначала пожурил за то, что я не держу его в курсе подобных мероприятий, потом, обратясь к комиссару Майзелю, принялся расхваливать «своих саперов». А в заключение, схватив меня за руку, выпалил: «Спасибо, господин поручик!»

Я оторопел. Заметив это, Лапшов рассмеялся и спросил: «Неужели обиделся? Я же пошутил!» Ответил я ему не совсем сдержанно (до сих пор жалею об этом), что считаю подобные шутки неуместными, что имею звание, присвоенное мне в Красной Армии, и что прошу в обращении со мной соблюдать уставные нормы. Мы, конечно, помирились, потрясли друг другу руки и больше никогда об этом случае не вспоминали.

* * *

Вскоре дивизия, наступая вдоль Октябрьской железной дороги, начала бои за Большую Вишеру. Как и прежде и по тем же причинам наши фронтальные атаки успеха не имели. Противник превосходил нас количеством автоматического оружия, минометов и артиллерии и оказывал сильное огневое сопротивление. Однако погасить боевой наступательный дух бойцов он не смог. И не в последнюю очередь мы были обязаны этим комдиву полковнику А. В. Лапшову. И днем и ночью, появляясь в боевых порядках частей, Афанасий Васильевич со свойственным ему редким умением поднимал у командиров и бойцов бодрое настроение и уверенность в успехе.