Текст книги "Леонид. Время исканий (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Никита Семин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Для Мельникова это стало откровением. Человек, привыкший вязнуть в ежедневных согласованиях, вдруг увидел Москву с высоты. В его взгляде недоумение сменилось восхищением.

– Леонид, – протянул он, разглядывая исчерченный лист. – Это… это здорово, что ты придумал. Только боюсь, – тут голос стал глухим, плечи опустились, – есть у нас товарищ, которому на все графики плевать. Он просто порвёт их и назовёт вредительской выдумкой.

– Так-так, дай-ка угадаю. Фамилия товарища не на «ха» начинается?

Мельников криво усмехнулся:

– Он самый. Хрущев Никита Сергеевич. С ним – не работа, Леонид, а сущее мучение. Формально я отвечаю за город, он – за область. Но Никита считает, что всё в области – песок, лес, кирпич, рабочие руки – его личная вотчина. И торгует этим, шантажирует, перекраивает.

Он резко затянулся, папироса затрещала.

– Для метро кровь из носу нужен гравий из Люберец. А он одним росчерком отсылает все составы на строительство коровников! Нужно переселить тысячи людей с будущего проспекта, а он режет квоты на жильё, заявляя, что «крестьяне важнее». И вечно лезет не в свои дела, вмешивается в каждую стройку, путается под ногами, раздаёт идиотские указания инженерам, а потом бежит к Кагановичу докладывать, что именно он обеспечил трудовой подвиг! Любая задержка превращается им в катастрофу вселенского масштаба.

Он подошёл ближе к столу, и голос упал до зловещего шёпота:

– Но это всё мелочи. Хуже другое – похоже, он под меня копает по-настоящему. Метит на моё место. Хочет и область, и всю Москву забрать под себя!

– Серьезно? – нарочито спокойным тоном спросил я, хотя внутри все напряглось.

– Да! Я точно знаю, минимум два доноса в ОГПУ – его рук дело. Пока им не дали ход, но… Но это «пока». Обвиняет меня во вредительстве, в срыве сроков реконструкции. Намекает на связи с «правым уклоном», с Бухариным, с которым я когда-то, в Харькове еще, и правда контактировал. Ты же понимаешь, чем это грозит!

Услышав это, я мрачно усмехнулся. Понимаю ли я? О да, я еще как понимаю! Это ты, Мельников, ничего не знаешь еще про 37-й год, а я-то знаю! ОГПУ, доносы, «правый уклон» – все это, мать твою, вопросы жизни и смерти! Арест Мельникова, моего прямого протеже, стал бы сокрушительным ударом. Но еще хуже другое: ведь если Петра Богдановича возьмут, то, вполне возможно, выбьют из него любые признания. В том числе и обо мне!

– И не знаю уже, что и делать. Уж больно хватка у него бульдожья, – закончил Мельников с горечью. – Он не отстанет. Если его как-то не остановить, он точно меня сожрёт. Знает ведь, гнида, что именно я его с Москвой обскакал! Мстить будет. Я уж грешным делом сам думаю на него настучать, только не умею в такие игры…

И Мельников замолчал, понуро уставившись в стол. Похоже, мой протеже совсем пал духом.

Смотрю я на него, а мысли мои в лихорадочном поиске решения несутся вскачь. Что я знаю про Хрущева? «И что, мол, выпить он любил, и что Насера наградил…» Нет, это не то. Так, а вот еще «волюнтаризьм». Это уже интереснее! Страшно любил сей товарищ разный пиарный движ – то ракеты на Кубе, то кукуруза, то космос, то целина. Так что, раз он роет под Мельникова, то наилучшийвариант – указать ему новую яму, да сунуть в руки лопату пошире. Кстати – целина… а пожалуй, это мысль!

И я, криво усмехнувшись, сказал расстроенному Мельникову:

– Ну, Петр Богданович, давай рассудим трезво. Прямая атака на этого деятеля невозможна – за ним стоит Каганович. Значит, надо исхитриться устроить так, чтобы он сам себя закопал!

На лице Мельникова проступило недоумение.

– Вот скажи – в чём его сила? – спросил я и тут же сам же ответил. – В неуемной энергии. А слабость? Слабость в том, что он – дебил. До жути энергичный болван, да еще и авантюрист до мозга костей! Значит, ему нужна такая авантюра, чтобы он вцепился в неё и сломал себе шею. Понимаешь? Надо перенаправить его энергию в другое русло! Подсунуть проект, который так его увлечет, что он побежит за ним как козлик за морковкой.

Во взгляде Петра Богдановича замешательство сменилось проблеском интереса. Он ещё не понимал, к чему я веду, но чувствовал: за словами скрывается план.

– И какой это может быть проект? – хрипло спросил он.

Я подался вперёд, понизив голос.

– Ну например – северный Казахстан. Там – миллионы гектаров чернозёма, веками не знавшего плуга. Если все это распахать – получим миллионы тонн хлеба для всей страны. Это будет подвиг, о котором будут писать газеты. Тот, кто все это организует – войдет в историю наравне с Лениным и Сталиным. Никита перед таким не устоит! Для человека с его амбициями это верный путь наверх. И если ему все это правильно преподнести – о, это такая наживка, которую он заглотит вместе с поплавком и удочкой!

– Но если у него получится… – неуверенно начал Мельников, но я его перебил, не дослушав.

– Во-первых – он отстанет от вас, Петр Богданович. Трудно плести интриги в Москве, находясь в Казахстане. А во-вторых – не получится! Освоение целины требует многолетней подготовки. Нужна техника, лесополосы, элеваторы. А он с его нахрапом наверняка все завалит. Погонит тысячи людей в степь, в палатки, распашет всё бездумно. Там косяков будет – мама не горюй. На три расстрела хватит!

Я замолчал. Лицо Мельникова прояснилось. Изумление в его взгляде боролось с восхищением простотой и коварством моего замысла.

– И виноватым окажется он один, – заключил я. – Тот, кто громче всех кричал, кто лично обещал товарищу Сталину. Он предстанет перед Хозяином как преступный авантюрист. Его карьера будет кончена. Навсегда.

Мельников шумно выдохнул, будто всё это время не дышал. В его глазах страх уступил место азартному блеску.

– Но как нам заставить его взяться за это?

– Это уж, Петр Богданович, моя забота. Тут главное устроить все так, чтобы самим не погореть. Так что сегодня вечером я подумаю, начну готовить докладную записку на имя товарища Сталина. «О скрытых резервах продовольственной безопасности и стратегическом значении восточных регионов». Ни слова о фамилии Хрущёв.

Домой вернулся поздно. В просторной квартире Дома на набережной царила тишина и новый, обжитой уют. Лида встретила тарелкой горячего ужина, мы перекинулись парой слов о мелочах – о полке в ванной, о крепдешине, который завтра «выбросят» в распределителе. Её мир, наполненный простыми заботами, был надёжной защитой от ледяной, смертельной игры, в которую я погружался днём. И это было очень и очень правильно.

Дождавшись, пока Лида уснёт, я прошёл в кабинет. Верхний свет не включал, лишь зелёный абажур настольной лампы отрезал островок тепла от ночной темноты. Несколько минут я стоял у окна, глядя на подсвеченные прожекторами зубчатые стены Кремля. Там, за этими стенами, сидел главный адресат будущего послания. Ещё раз прокрутил в голове весь план, взвесил каждое слово, и, убедившись, что всё рассчитано верно, сел за массивный письменный стол, достал плотную бумагу и карандаш.

На первом листе вывел заголовок: «О мерах по укреплению обороноспособности СССР в свете грядущей войны с Западом», и начал творить. Опираясь на знание будущего, как обычно, замаскированное под «глубокий военно-политический анализ», я рисовал перед Сталиным мрачную, но логичную картину: в грядущей войне главный удар придётся по европейской части страны. Украина, Белоруссия, Северный Кавказ – житницы Союза – с высокой вероятностью будут временно потеряны.

Затем перешёл к последствиям. Потеря продовольственной базы означала голод на Урале и в Сибири. А голодный тыл – это бунты, сломленная воля к сопротивлению, нож в спину армии. В доказательство я напомнил: крушение Российской империи началось с хлебных очередей в Петрограде.

Изложив угрозу как практически неотвратимую, я предложил очевидное решение: страна должна заранее создать вторую продовольственную базу в глубоком тылу, недосягаемом для врага. Идеальное место – целинные земли Северного Казахстана. Я приводил цифры: миллионы гектаров чернозёма, ждущего своего часа.

Чтобы предложение не выглядело прожектерством, подкрепил его инженерной логикой. Привязал задачу к своей сфере ответственности: новые гусеничные тракторы для вековой целины – работа для ЭНИМСа; новая агротехника – безотвальные плуги, специальные стерневые сеялки, способные сохранить влагу и защитить почву от ветра.

Именно в этой технической части я расставил ловушку, подробно, но как бы «между строк» перечислил сопутствующие условия: лесополосы против суховеев, капитальное жильё для переселенцев, сеть мощных элеваторов. Без этого любой урожай, собранный героическими усилиями, сгниёт под открытым небом. Все это следовало сделать заранее. Только вот я прекрасно осознавал– Хрущёв с его жаждой быстрой славы непременно пренебрежёт этими «скучными» деталями.

Работа завершилась под серый московский рассвет. Еще раз перечитал исписанные листы. Вроде бы ничего не упустил. Самому понравилось, как все написано. Ни лжи, ни вымысла – только забота о будущем страны. И вместе с тем это был безупречно сконструированный смертный приговор карьере Никиты Хрущёва. Забавно, черт побери, все складывается: в известной мне истории Хрущев послал Брежнева поднимать целину. А я собираюсь все сделать наоборот!

Наконец, я сложил бумаги в папку с тесьмой и убрал в портфель. Что же, утром я отдам бумагу в секретариат Сталина, и механизм будет запущен. Останется лишь аккуратно донести до Хрущева о существовании такого проекта и будущей блестящей карьере счастливчика, что возьмется за его реализацию.

В этот момент резко зазвонил телефон, причем не городской аппарат, а кремлёвская «вертушка». Я застыл с портфелем в руках. Звонки по этой линии посреди ночи никогда не сулили добра. Поднял тяжёлую эбонитовую трубку.

– Брежнев. Слушаю.

– Товарищ Брежнев? – раздался в трубке безликий «секретарский» голос. – С вами будет говорить заместитель председателя ОГПУ товарищ Ягода. Ждите!

Глава 5

Сознание обожгло ледяным шоком. В голове вихрем пронеслись худшие предположения: Хрущев, донос, провал… Тем временем, в трубке щелкнуло, и тишину заполнил мягкий, чуть тягучий, обволакивающий голос главы ОГПУ.

– Леонид Ильич? Доброй ночи. Это Ягода. Звоню по поручению товарища Сталина.

Доля секунды ушла на то, чтобы подавить дрожь и заставить себя молчать, давая ему самому раскрыть причину звонка. Понятно, что это не арест. Уже хорошо! Но осознание этого факта принесло лишь мимолетное облегчение, сменившееся еще большей тревогой. О чем он звонит мне? У меня крайне мало точек соприкосновения с ОГПУ!

– Речь идёт о вашем недавнем предложении, – так же вкрадчиво продолжил голос в трубке, – касательно привлечения Коминтерна к оперативной работе. Хозяин одобрил идею создания при Коминтерне специального отдела по научно-технической разведке, и поручил нашему ведомству оказать вам в этом деле всемерное содействие.

Оп-па! Шок сменился изумлением, которое тут же уступило место торопливому анализу ситуации. Значит, Сталин запомнил тот давний разговор об использовании аппарата и агентурной сети Коминтерна в интересах нашей военной промышленности, и теперь давал ему ход. И как быстро!

– Хозяин считает, – голос Ягоды из трубки буквально сочился медом, – что дело это государственной важности и требует самого надёжного кадрового обеспечения. Все возможности Объединенного государственного политического управления, Леонид Ильич, к вашим услугам!

Черт! А вот тут – ничего хорошего. Эта фраза, произнесенная почти ласково, с отеческой заботой, по сути – шелковый шнур, который он любезно предлагал накинуть на шею. Фразочка «наши силы» означает одно – его люди, а значит – его глаза и уши – будут везде. Полный и тотальный контроль ОГПУ над каждым шагом нового отдела.

И что делать? Отказаться было невозможно. Раз уж сам Хозяин сватает огэпэушников – придется брать. Но и согласиться – равносильно капитуляции. Дураку понятно – они будут работать на Ягоду, а при случае, пожалуй, подставят меня, рассказав «где следует» про какие-нибудь связи с белоэмигранами или троцкистами.

Нужно было как-то извернуться. Обозначить границы, выстроить оборону.

– Благодарю за доверие и помощь, Генрих Григорьевич, – мой ответ прозвучал спокойно и ровно, хоть сердце вовсю колотилось о ребра. – Без помощи Лубянки такая работа, безусловно, невозможна. Однако, – тут мною была сделана намеренная пауза, – специфика Коминтерна и особенности предстоящей работы будут некоторым препятствием. Там своя среда, своя легенда, свои внутренние течения. Потребуются люди, способные раствориться в этой политической толпе, выглядеть своими, что представляет собой, можно сказать, отдельное искусство. Не все сотрудники ОГПУ придутся тут ко двору!

– Не сомневайтесь, Леонид Ильич, – мягко отозвался он. – Подберём подходящих! Вопрос в другом: отдел должен быть управляемым. Хозяин ждёт от него конкретного, осязаемого результата, а не идеологических дискуссий. А Коминтерн, – в его голосе, доселе мягком, вдруг появились холодные, стальные нотки, – как вы, должно быть, знаете, настоящее змеиное гнездо, кишащее троцкистами и прочими уклонистами. Без жесткого контроля со стороны проверенных товарищей все начинание пойдет прахом!

Ну конечно, конечно. «Кругом враги и предатели» – классический чекистский аргумент.

– Управляемость будет обеспечена, – прозвучал мой ответ. – Но для этого потребуется создание живого, работающего механизма, способного действовать самостоятельно, а не в качестве придатка одной лишь конторы. Чтобы добиться результата, понадобятся разные кадры: и ваши специалисты по агентурной работе, и военные инженеры из Разведупра, и проверенные партийцы из самого Коминтерна. Только так мы сможем и информацию добывать, и правильно ее оценивать.

В трубке повисла плотная, звенящая тишина. Возникло почти физическое ощущение, что мой собеседник на другом конце провода, вперив тяжелый взгляд в аппарат, оценивает мой ответ.

– Хорошо, – наконец произнес он все тем же вкрадчивым голосом. – Ваше предложение разумно. Начнём с наших сотрудников: вы подготовьте структуру, а мы предложим кандидатуры. Я лично незамедлительно согласую вам списки. А насчёт военных – посмотрим.

Зажав трубку ладонью, я тихонько перевел дух. Уже хорошо. Это была тактическая ничья: Ягода согласился на смешанный состав, но оставил за собой право утверждать его ключевую часть.

– Главное, Леонид Ильич, чтобы вы помнили, – его голос снова стал почти отечески-добрым, – что Хозяин доверил нам общее, и очень важное дело!

В трубке раздались гудки, и я медленно опустил ее на рычаг. Рассвет уже заливал небо над Кремлем холодным светом. Усталости не ощущалось, ее полностью вытеснило звенящее напряжение от только что состоявшегося поединка.

Прошла пара часов, прежде чем удалось в полной мере осмыслить ночной разговор. Завуалированная угроза Ягоды, облеченная в форму любезного содействия, нисколько меня не обманула. Добрый и щедрый госбезопасник – это нонсенс: любой сотрудник, присланный с Лубянки, будет в первую очередь солдатом своего ведомства, а уже потом – моим подчиненным, и каждый документ, каждая шифровка из-за рубежа станет известна Ягоде раньше, чем ляжет на мой стол. Создаваемый спецотдел рисковал превратиться в умело замаскированный филиал ОГПУ, а моя роль в нем сводилась к функции ширмы для чужой игры.

В тишине кабинета на Старой площади, под мерный гул просыпающегося за окном города, в голове лихорадочно перебирались варианты. Необходимо было создать противовес, разбавить монолит чекистских кадров людьми из другой, конкурирующей структуры, чтобы посеять внутри отдела здоровую долю взаимного недоверия и замкнуть информационные потоки исключительно на себя.

Первым на ум приходил, конечно, сам Коминтерн, но эта мысль была отброшена почти сразу. Его аппарат был полон идейных, готовых на самопожертвование фанатиков, однако в тонкой работе научно-технической разведки они были бы лишь обузой. Их пламенная вера в мировую революцию становилась плохим подспорьем там, где требовались холодный анализ и глубокие инженерные знания.

Оставался единственный реальный противовес – это ГРУ. Четвертое управление Штаба РККА, военная разведка. Там ценили профессиональную компетенцию, возможно, даже выше идеологической безупречности. Прагматизм ведомства Берзина, нацеленного на конкретный, осязаемый результат, выгодно отличал его от ОГПУ, погрязшего в политических интригах и борьбе с внутренними врагами. Но прямой путь к Яну Карловичу Берзину был заказан. Обращение партийного функционера к главе военной разведки выглядело бы вызывающе, а осведомители Ягоды немедленно донесли бы о такой встрече, истолковав ее однозначно – как попытку создать личную агентурную сеть в обход всесильной Лубянки.

Требовался посредник, безупречный, могущественный и, что самое главное, чем-то мне обязанный. Перебирая в уме фигуры из Политбюро, сознание наткнулось на одну. Микоян. Хитроумный Анастас Иванович, с его недавней отеческой просьбой присмотреть за младшим братом – начинающим авиаконструктором. В этой системе координат такая просьба была векселем, который можно и нужно предъявить к оплате.

Мысли заработали с удвоенной скоростью, выстраивая логическую цепь. Пути Микояна с Берзиным не могли не пересечься самым тесным образом там, где большая политика граничила с тайными операциями: Китай. Анастас Микоян по линии Наркомвнешторга курировал тайные поставки оружия гоминьдановскому правительству Китая, в то время как главным военным советником там, фактически создававшим с нуля агентурную сеть, был Ян Берзин. В общем, один гнал туда самолеты и станки под видом торговых сделок, а другой принимал их и превращал в военную мощь, обучай китайских господ и товарищей обращаться с современнейшим оружием. Они не могли не работать рука об руку, решая общую, чрезвычайно деликатную задачу. Такое партнерство, замешанное на общем деле, да еще и вдали от Москвы, порождало связи куда более крепкие, чем любые формальные постановления…

Мгновенно в голове сложился план действий: уговорить Микояна попросить Берзинапосодействовать в подборе для работы за границей узких специалистов – радистов, шифровальщиков, инженеров – которых у ОГПУ по определению быть не могло. Это понятное, способное выдержать любую проверку решение. То, что надо!

Рука сама потянулась к тяжелому эбонитовому рычагу «вертушки». Тяжелый диск с сухим треском провернулся несколько раз, отмеряя номер приемной наркома снабжения.

– Приемная товарища Микояна, – ответил четкий, безликий голос секретаря.

– Заведующий сектором ЦК Брежнев. Анастас Иванович у себя?

– Да, Леонид Ильич, у себя в кабинете. Вас соединить?

– Нет, не обязательно, – было сказано ровным, спокойным тоном. – Передайте, пожалуйста, что мне необходимо срочно встретиться с ним по одному важному вопросу.

В трубке повисло молчание, наполненное не тишиной, а напряженным ожиданием. Было слышно, как на том конце провода секретарь прикрыл микрофон ладонью. Микоян, с его лисьим чутьем, должен был понять сигнал: раз я не хочу говорить даже по «вертушке», значит, дело особой деликатности.

– Леонид Ильич? – снова раздался голос секретаря. – Анастас Иванович будет ждать вас в обеденный перерыв.

Отлично! Похоже этот хитрый как лис армянин правильно уловил мое желание, назначив встречу не в час дня, не в «тринадцать ноль-ноль», а именно – «в обед». Это означало одно: разговор состоится не в кабинете, который, (как, впрочем, и мой), наверняка имел «уши». В обед мы можем встретиться «на ногах», во время короткой прогулки по территории Кремля, скажем, по пути в столовую ЦК, где в людском потоке можно было затеряться и сказать несколько ключевых фраз, не опасаясь чужих ушей. Отлично. Оставалось дождаться полудня и правильно разыграть свои карты.

Кабинет наркома встретил прохладной тишиной и запахом хорошего табака. На массивном столе царил образцовый порядок, на полированных ручках кресла блестели отблески настольной лампы. Микоян поднялся навстречу, китель сидел безукоризненно, улыбка казалась приветливой, но глаза оставались цепкими, внимательными. Человек торговли редко забывает о цене любой сделки.

– Рад видеть, Леонид Ильич, – произнёс он после обмена формальностями. – Артём заходил на днях. Горит весь, говорит, вы такие горизонты ему показали, что теперь ночами не спит, всё чертит чего-то. Спасибо за заботу о парне!

Ход был тонкий: напомнил о своей просьбе и о моём негласном обязательстве. Пришёл черёд отвечать.

– Талантам сейчас дорога особенно нужна, Анастас Иванович. Впрочем, и разговор у меня сегодня сродни этому – касается дела тонкого и важного. Но я отнимаю ваше обеденное время… Может, пойдем в столовую, а по дороге и поговорим?

Мы вышил за дверь и не торопясь отправились в сторону кремлевской столовой. Микоян, закурив заграничные сигареты «Честерфилд», склонил голову, давая понять, что готов слушать.

– Анастас Иванович, я, собственно, вот по какому поводу вас решил обеспокоить. Недавно принято решение создать при Коминтерне специальный отдел для сбора научно-технической информации за границей. Формально Генрих Григорьевич оказывает содействие, но… но там нужнылюди с другой школой: военные, инженеры, радисты, химики. Те, кто способен разговаривать на одном языке с иностранными учеными и военными специалистами. У Ягоды с таким людом, прямо скажем, не густо. А вот у военных – есть. Только прямой выход на Разведупр не по моей линии, да и лишние вопросы никому не нужны…

Слова повисли в воздухе. Микоян не дрогнул, лишь пальцы начали барабанить по сукну пиджака.

– Я подумал, что вы могли бы подсказать верный путь. Ведь с Яном Карловичем Берзиным вы знакомы не понаслышке. В Китае, кажется, работали бок о бок?

В глазах собеседника мелькнула живая искра, тонкая усмешка тронула губы: оценил, что осведомлён.

– Было дело, – ответил он с теплотой. – Я туда самолёты и моторы отправлял, он – людей. Работали рука об руку. Человек надёжный, только осторожный до крайности. И, пока нет прямой воли сверху, с места не сдвинется.

– Потому и пришёл, – заметил я, чуть подавшись вперёд. – Нужен неформальный, но крепкий канал.

Микоян помедлил, взгляд ушёл куда-то сквозь меня.

– Учтите, Леонид Ильич, у Ягоды нюх, как у ищейки. Попробуете напрямую – учует. И тогда проблем будет больше, чем пользы.

Он выдержал паузу и добавил уже с оттенком участия:

– Делать нужно иначе. Прямой запрос от вас только навредит. А если Коминтерн для своих нужд направит заявку в Наркомат обороны – скажем, о командировании за границу группы специалистов по радиотехнике и связи – то я могу оформить их через торгпредства. Для прикрытия. На бумаге выйдет обычная межведомственная процедура. Берзин получит формальное основание, а Ягода не усмотрит в этом вашего личного интереса.

Я задумался. Предложенная Микояном схема ложилась идеально: она не только решала задачу, но и делала Микояна полноправным участником комбинации.

– Мыслите вы, Анастас Иванович, как настоящий купец: и товар пройдёт, и пошлина будет уплачена, но ровно в нужной мере.

Он тихо рассмеялся, но глаза оставались холодными и прицельными.

– В нашем деле главное, Леонид Ильич, чтобы баланс сошёлся. И чтобы все, кто в деле, остались довольны!

* * *

Микоян сдержал слово. Через день в моем кабинете раздался звонок, и незнакомый голос сообщил адрес в районе Арбата и время. Никаких имен, никаких уточнений.

Встреча была назначена не в монументальном здании Наркомата обороны и уж тем более не в штаб-квартире Разведупра, а в обычном доходном доме, ничем не отличавшемся от сотен других. Адъютант в безупречно сидящем штатском костюме, с лицом, начисто лишенным эмоций, провел меня по гулким лестничным пролетам в небольшую комнату на последнем этаже. Обстановка была спартанской: простой канцелярский стол, пара жестких стульев да большая карта мира на стене, истыканная разноцветными флажками.

За столом сидел Ян Карлович Берзин. Сухощавый, подтянутый, с неподвижным, словно высеченным из камня лицом старого латышского стрелка. Он поднялся мне навстречу, протянул руку; его рукопожатие было коротким, крепким и сухим. Внимательные, выцветшие глаза смотрели не мигая, оценивающе, без тени подобострастия или враждебности. Это был взгляд профессионала, изучающего человека как инструмент для дальнейшей работы.

– Присаживайтесь, товарищ Брежнев, – его голос был таким же сухим и лишенным интонаций, как и его внешность.

Я начал с официальной версии, тщательно отработанной с Микояном, излагая ее как техническую задачу, а не политическую просьбу. Рассказал о создании Спецотдела при Коминтерне, о его целях в области научно-технической разведки, о содействии со стороны «соседей».

– Однако для полноценной работы, – говорил я, – нам требуются специалисты особого профиля, которых нет ни в аппарате Коминтерна, ни на Лубянке. Нужны инженеры с глубоким знанием немецкой и американской промышленности. Нужны радисты, способные работать со сложной трофейной аппаратурой. Нужны химики, которые могут на лету оценить новый технологический процесс.

Берзин слушал, не перебивая, его пальцы были неподвижно сцеплены на столешнице. Когда я закончил, он задал несколько коротких, точных вопросов, похожих на удары скальпеля.

– Приоритетные страны?

– На первом этапе – Германия. Затем – Англия, Франция и США.

– Профиль специалистов?

– Радиоэлектроника, авиационное моторостроение, химия взрывчатых веществ.

– Каналы связи?

– Будут создаваться автономные. Нужны ваши шифровальщики для обучения персонала.

Я отвечал так же четко и по-деловому, понимая, что прохожу проверку на профессиональную пригодность. Берзин сейчас явно оценивал, понимаю ли я, во что ввязываюсь. Наконец, почувствовав, что лед недоверия тронулся, я решил, что пора сделать главный ход и, чуть подавшись вперед и глядя ему прямо в глаза, произнес:

– Ян Карлович, есть и еще один аспект. Отдел должен работать как единый механизм. А для этого в нем не должно быть лишних деталей, вращающихся в другую сторону. Мне нужны люди, которые будут подчиняться только руководителю отдела и интересам дела. А не передавать каждый мой шаг и каждую полученную информацию на Лубянку. Надеюсь, вы меня понимаете.

Эта фраза, произнесенная ровным, почти бесстрастным тоном, повисла в стерильном воздухе кабинета. Берзин никак не прокомментировал прямой выпад в адрес «соседей». Его лицо осталось непроницаемым, но в уголках его тонких губ появилась едва заметная, холодная усмешка. Он все понял.

– «Соседи» работают в Германии… скверно, – наконец, глухо произнес он, вставая и подходя к карте. – Шумно, грубо. Теряют людей. Там нужны другие методы, особенно сейчас.

Он вернулся к столу.

– Люди будут, – коротко сказал он. – Я подберу вам несколько толковых специалистов из нашего резерва. С языками, с опытом работы за рубежом. Надежные товарищи. Они будут выполнять ваши задачи. И докладывать о результатах только вам.

Берзин сделал короткую паузу, и его выцветшие глаза впились в мои.

– И обо всем необычном, что происходит внутри отдела, они тоже будут докладывать вам, товарищ Брежнев. И только вам.

Смысл последней фразы был абсолютно ясен. Он давал мне не просто специалистов. Он давал мне внутреннюю контрразведку, которая будет присматривать за людьми Ягоды.

– Именно это мне и нужно, Ян Карлович. Благодарю.

Мы снова обменялись коротким, крепким рукопожатием. Но на этот раз оно было иным. Это был безмолвный договор, скрепляющий союз в невидимой войне против всесильного хозяина Лубянки.

Прошло несколько недель, наполненных тихой, невидимой постороннему глазу лихорадочной деятельностью. Небольшой, ничем не примечательный особняк в одном из тихих переулков Арбата, ранее числившийся за одной из секций Коминтерна, преобразился в штаб-квартиру нового Спецотдела. Внутри, за плотно зашторенными окнами, уже кипела работа. Стук пишущих машинок, шелест бумаг, тихие разговоры на смеси русского, немецкого и английского, сухое потрескивание морзянки из радиорубки в подвале – все это сливалось в единый гул запущенного в ход сложного механизма.

Прогулка по коридорам позволяла наблюдать, как притираются друг к другу разнородные его детали. В аналитическом отделе над стопками свежих немецких технических журналов склонились инженеры в штатском, присланные Берзиным, и их сосредоточенные лица выдавали людей, привыкших работать с фактами, а не с лозунгами. Рядом, в отделе кадров, несколько корректных, но замкнутых молодых людей с цепким, оценивающим взглядом – люди Ягоды – составляли подробные досье на потенциальных кандидатов для вербовки. Задуманный «баланс сил», похоже, сработал: отдел представлял из себя тот самый «террариум единомышленников», где представители конкурирующих ведомств уравновешивали и одновременно присматривали друг за другом. Вся информация стекалась ко мне, единственному обладателю полной картины.

Возвращение в собственный кабинет позволило отвлечься от текущей организации и мысленно перейти к будущим операциям. С чего начать? Ответ лежал на поверхности политической карты Европы. Германия. Приход Гитлера к власти, будучи трагедией и угрозой, одновременно открывал и уникальную, невиданную возможность. Ослепленный расовой идеологией, Третий Рейх сам, своими руками, выбрасывал за борт свои лучшие научные умы. Начавшиеся гонения на евреев открывали окно возможностей, которое грех было не использовать. Ученые, профессора, инженеры еврейского происхождения, которых вчера еще носили на руках, а сегодня увольняли из университетов, были идеальной мишенью для вербовки. Они оказались унижены, лишены будущего на родине, озлоблены на новый режим. Предложение безопасности, достойной работы и, что самое главное, возможности отомстить, продолжив свои исследования на благо главного врага нацизма – от такого многие не смогут отказаться. Кому-то нужны деньги на переезд в Англию или Америку. Кому-то – постоянная работа в хорошей лаборатории. А кто-то вообще недолюбливает наци, но с теплотой относится к СССР.

Мы возьмем всех.

Мысли мои потекли дальше, выстраивая многоходовую комбинацию. Германия представлялась лишь ключом, которым можно было открыть и другие, куда более потаенные двери. Многие немецкие ученые, спасаясь от нацистов, бежали за океан или в Англию, находя приют в лабораториях Кембриджа, в частности – у Резерфорда. Завербовав кого-то из них еще на немецкой земле, можно было внедрить своих людей в самое сердце британской физики, где уже зарождались идеи будущего атомного проекта. Другой поток эмигрантов неизбежно устремится за океан, в Соединенные Штаты, неся с собой бесценные знания, а через них – доступ к американским университетам и, в конечном счете, к тому, что в моей прошлой жизни назовут Манхэттенским проектом. Таким образом, гонимые нацистами ученые превращались из простых целей для вербовки в «троянских коней», которые сами, спасая свои жизни, откроют ворота в самые охраняемые научные цитадели мира.