Текст книги "Пугачев"

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Вдоль Сибирского тракта наступали отряды Белобородова и Минеева. Шли они под прикрытием возов с соломой, между ними везли пушки. Заняли рощу Неёловой, домики вдоль тракта. Ветер дул в сторону города, гнал туда дым. Потемкин выслал навстречу повстанцам авангард подполковника Неклюдова, но его окружили с трех сторон. Прийти к нему на помощь Потемкин не отважился, отошел за рогатки, увидев, что «злодеи» охватывают его фланги.

Минеев с отрядом, заняв губернаторский дом, сбил гимназистов с батареи, которую они защищали, и появился в тылу у защитников рогаток.

По левому флангу наступления, где им руководил Пугачев, повстанцы обрушили на защитников Суконной слободы картечный огонь из пушек. На ее пылающие улицы ворвались повстанцы. А защитники слободы «с одной робости, оставив неприятелю пушки и весь снаряд, без всякого порядка, опрометью в крепость побежали»; многие солдаты и жители перешли к Пугачеву. В крепость скрылись и другие – Потемкин с теми, кто у него остался (конные чуваши тоже перебежали к повстанцам), гимназисты и пр. При отступлении по приказу того же Потемкина в городской тюрьме и частных домах перебили немало колодников. Но большинство их восставшие освободили. В их числе оказались жена Пугачева Софья и дети – сын Трофим, дочери Аграфена и Христина. Их отправили в повстанческий лагерь. По дороге туда Трофим, одиннадцатилетний мальчик, заметил отца, проезжавшего неподалеку, и крикнул матери:

– Матушка! Смотри-ка батюшка меж казаков ездит!

– Экой собака, неверный супостат!

Пугачев услышал возглас жены. Подъехал с казаками. К ним и обратился:

– Вот какое злодейство! Сказывают, что это жена моя. Это неправда! Она подлинно жена друга моего Емельяна Пугачева, который замучен за меня в тюрьме под розыском. Помня мужа ее мне одолжение, я не оставлю ее!

Пугачев и в этой кутерьме продолжающегося боя не растерялся, продолжая выступать в роли «государя». Софья же онемела от такого оборота, ни слова не могла сказать. Дети тоже молчали, подавленные… Их отец приказал:

– Подвезите вот этой бабе телегу и посадите ее с ребятами.

Семью увезли в лагерь. Пугачев же поскакал к крепости. Туда спешил и Минеев. Но оба опоздали – крепостные ворота оказались запертыми. От гостиного двора и Девичьего монастыря восставшие открыли пушечный огонь по кремлю. Город пылал, огонь подступал к крепости. Многие казанские жители – работные люди, ремесленники, дворовые, вольнонаемные – присоединялись к восставшим. Все они вместе чинили расправы с представителями администрации, казанской знати.

Пожар и известие о приближении Михельсона заставили Пугачева отвести свои силы в лагерь. Он находился у села Царицына, в семи верстах к востоку от города. Туда через Арское поле и вернулись повстанцы. Пугачев отложил штурм крепости – единственной части города, оставшейся в руках властей. Казань была взята в результате штурма войска Пугачева, и это стало самым большим успехом восставших на всем протяжении Крестьянской войны.

От Казани до Царицына

Пугачев, возвращаясь из горевшей Казани, объявил прощение всем пленным, которые в большом числе, стоя на коленях, ждали его на Арском поле. Приехал в лагерь. Для Софьи и детей приказал поставить особую палатку. Некоторые из «ближних» любопытствовали:

– Что это за женщина?

– Это друга моего, донского казака Емельяна Ивановича, жена.

Сидя в кресле, принял дары от депутации казанских татар. Потом ездил по стану и всех благодарил. Всюду горели огни, повстанцы отмечали победу, пели песни; из города привезли 15 бочек вина. Лишь канониры, не принимая участия в общем веселье, лежали под пушками. Так на случай тревоги велели командиры.

Михельсон приближался к Казани. Густой дым, выстрелы с запада дали ему знать о том, что там происходит. Доложили, что большая толпа пугачевцев, численностью до 12 тысяч человек, расположилась у села Царицына. У Михельсона было 800 солдат. Он ударил в центр позиции Пугачева, одновременно послал два отряда против его левого и правого флангов. Бой длился пять часов. «Злодеи, – как писал Михельсон в рапорте 13 июля, – меня с великим криком и с такою пушечного и ружейною стрельбою картечами встретили, какой я, будучи против разных неприятелей, редко видывал и от сих варваров не ожидал».

Удар в центр, где находилась самая лучшая и сильная батарея Пугачева, разрезал его силы на две части, которые продолжали борьбу. Повстанцев разбили, и они отступили за реку Казанку. По данным Михельсона, на поле боя осталось 800 убитых повстанцев, 737 попали в плен; у карателей – 23 убитых, 37 раненых.

На следующий день утром Пугачев атаковал отряд Михельсона на Арском поле, куда он пришел, двигаясь к Казани. Из города вышел отряд П.С. Потемкина, ударивший с тыла. С двух сторон каратели снова разбили повстанцев, и они отошли за реку Казанку, остановились перстах в 20 от города.

К 15 июля, то есть на второй день после сражения на Арском поле, у Пугачева снова было до 15 тысяч человек, и он перешел в наступление. Противники встретились снова у села Царицына. Два часа повстанцы обстреливали солдат Михельсона из пушек и ружей, потом перешли в атаку, кололи штыками и копьями. Левый фланг Михельсоиа смешался. Он бросил туда подкрепления. «Злодеи, – по его словам, – на меня наступали с такою пушечною и ружейною стрельбою и с таким отчаянием, коего только в лучших войсках найтить надеялся».

Превосходство в организации и вооружении опять склонило успех на сторону карателей. Повстанцы бежали, их преследовали. В плен чуть было не попал Пугачев. До двух тысяч убитых, 5 тысяч пленных, потеря всей артиллерии – таков итог этого поражения. Михельсон потерял 35 убитых, 121 раненого. Здесь Пугачев лишился Белобородова и Минеева, попавших в плен.

Пугачев бежал на север, в сторону Кокшайска. За ним тянулись остатки его разбитого войска. В ночь на 17 июля он переправился здесь через Волгу.

За эту победу императрица произвела Михельсона в полковники, пожаловала ему тысячу душ крестьян в Витебской губернии, большую сумму денег, орден святого Георгия 3-й степени. Более 3,5 тысячи душ крестьян получили офицеры его отряда. Со всех сторон сыпались похвалы и подарки от дворян.

Между тем восставшие, собираясь партиями, громили имения, вешали помещиков, приказчиков, чиновников в Казанской и Нижегородской губерниях. Нижегородский губернатор Ступишин в письме Вяземскому сообщал, что «рассыпанные злодеи, где они касались, все селения возмутили и уже без Пугачева делают разорения, ловят и грабят своих помещиков». Он закрыл Макарьевскую ярмарку, а купцам приказал выехать; волновали его и настроения раскольников на Керженце.

Пугачев после переправы через Волгу двигался на запад, по направлению к Нижнему Новгороду и Москве. Но верстах в 15 от Волги повстречавшиеся ему чуваши сказали, что в Нижнем много войск, в Цивильск из Свияжска идет правительственный отряд. И Пугачев меняет свое решение. Правда, яицкие казаки уговаривают его идти дальше на запад:

– Ваше величество, помилуйте! Долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь! Время Вам идти в Москву и принять престол!

– Нет, детушки, потерпите, не пришло еще мое время! А когда будет, то я и сам без вашего зова пойду. Теперь же я намерен идти на Дон, там меня некоторые знают и примут с радостию.

Непосредственно при Пугачеве во время переправы было всего 400 человек. В иных местах переправились другие повстанцы. Вдогонку спешил майор граф Меллин с 850 солдатами. Михельсон остался в Казани, ввиду того, что, по его словам, «весь народ в великом колебании». О ненадежности местного населения сообщает и Потемкин: «Неможно представить себе, до какой крайности весь народ в здешнем краю бунтует, так что вероятия приложить, не видев оное, невозможно. Источником оного крайнее мздоимство, которое народ разорило и ожесточило».

К Казани двигались карательные отряды – Муфеля, Голицына, Гагрина, Жолобова. Но они по пути вынуждены были вступать в борьбу со многими повстанческими отрядами. На правобережье Волги войск было мало. Брандт, Потемкин, Щербатов пытались исправить положение. В первую очередь выслали за Пугачевым того же Михельсона. Он по дороге к Свияжску и Чебоксарам узнал, что Пугачев пошел на юг, к Алатырю. Полковник приказал Меллину следовать за восставшими, оставляя их все время слева от себя, загораживая им пути на Москву.

В поволжских губерниях, где действовали повстанцы, проживало несколько миллионов человек всякого люда – крепостных, государственных, экономических крестьян, «иноверцев», работных людей, казаков, однодворцев, ремесленников и купцов, всяких наемных людей, солдат, и пр. На них и рассчитывал Пугачев, когда вошел в районы правобережья Волги. Он развернул энергичную и успешную деятельность по сбору новых людей в свою армию. Ему во всем помогала местная беднота. Росла главная армия, во многих местах возникали и боролись с местными властями, карателями отряды повстанцев из русских, татар, мордвы, чувашей и др. Этому способствовала рассылка знаменитых июльских манифестов – провозглашенные ими лозунги освобождения крестьян от власти помещиков, от податей и рекрутчины, наделения землями и угодьями, истребления дворян подняли огромные массы угнетенных. Во многих уездах они поголовно или почти поголовно включались в борьбу – пополняли армию Пугачева, отряды его атаманов, ловили и вешали помещиков, приводили их в стан Пугачева для суда и расправы.

Карательные отряды не успевали справиться с повстанцами в одних местах, как нужно было спешить в другие. Весной 1774 года П.М. Голицын отметил это для Оренбургской губернии: «Во всей здешней околичности подлый народ столько к мятежникам и злодействам поползновенным зделался, что укрощающия оной воинские партии не успевают восстановить тишину в одном месте, тотчас должны стремиться для того же самого в другое, еще лютейшими варварствами дышащее; так что где сегодня, по-видимому, кажется уже быть спокойно, там на другой день начинается и нечаянный бунт». Несколько позднее, летом того же года, Ступишин, нижегородский губернатор, тоже удивлялся тому, что окрестные крестьяне «делали» Пугачеву «во всем вспомоществование и безопасное следование, куды ему было надобно».

Пугачев и его сподвижники не раз обсуждали планы дальнейших действий. Поход на Москву и Петербург, а они были главной, конечной целью движения, в той обстановке, которая сложилась в июле, становился нереальным. Он сам и его окружение решили идти на юг, поднимать Дон и другие места, а уже потом, опираясь на них, повернуть на север, к обеим столицам.

Начиная поход на юг, Пугачев 17 июля взял село Сундырь, потом город Цивильск, где повстанцы повесили воеводу и его помощников; здесь же 18 июля роздали жителям казенные деньги и соль. В эти и последующие дни в восстание включились массы жителей Свияжского, Цивильского, Чебоксарского, Кузьмодемьянского уездов. По мере продвижения «крестьянского царя» на юг к нему присоединялись жители многих других уездов.

20 июля Пугачев вступил в Курмыш, жители которого торжественно встречали его. Повстанческие отряды осаждали в эти дни Кузьмодемьянск, сражались во многих других местах с карателями. Отовсюду власти сообщали о «возмущениях и дерзости» жителей.

Правительству после взятия Пугачевым Казани стало известно о всеобщем восстании в губерниях Казанской, Нижегородской, Воронежской, сочувствии к нему крестьян соседних губерний, в том числе и Московской, а также ремесленников Москвы, оружейников Тулы. Екатерина II, ее помощники в дополнение к тем войскам, которые уже действовали против пугачевцев, направляют к Поволжью новые боевые части и генералов, в их числе – А.В. Суворова. 29 июля назначают нового главнокомандующего – графа Панина, который наделяется полномочиями военного диктатора. Ему были подчинены все гражданские, военные, духовные власти в названных выше и Оренбургской губерниях. За несколько дней до этого, 23 июля, императрица писала П.С. Потемкину: «В таком жестоком сострадании о печальной сюдибины города Казани… моя единственная упражнения была и клонилась к тому, чтоб закрыть злодеям путь к дальным предприятиям за Волгою, или ясьнее сказать, заградить путь к Москве. Для чего тот же чась напряжено войск, откуда только можно было».

В письме к П.И. Панину от 30 июля она же отмечала: «Итак, кажется, противу воров столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия и соседям была». Действительно, силы против повстанцев власти собрали весьма внушительные – 7 полков, 3 роты пехоты, 9 легких полевых команд, 18 гарнизонных батальонов; 7 полков и 11 эскадронов регулярной кавалерии, 4 донских полка, одна тысяча украинских казаков, казанский и пензенский дворянские корпусы; войска, высланные генерал-аншефом князем Долгоруковым; отряд генерала Деколонга. И впрямь это была целая армия.

Особые заботы властей, нового главнокомандующего вызывала необходимость обезопасить Москву, внутренние губернии от возможных нападений повстанцев. Панин просил даже императрицу вывести часть полков из Крыма и с театра военных действий против Турции и расставить их внутри России для того, чтобы усмирять «чернь» и предупредить возможное появление одновременно нескольких Пугачевых.

Повстанцы боролись по всей юго-восточной окраине Нижегородской губернии, в том числе в окрестностях губернского центра. Более трети населения губернии (по меньшей мере 455 селений) приняли участие в восстании. Прежде всего это были помещичьи крестьяне (241 селение), потом государственные, дворцовые. Было убито около 350 дворян, представителей администрации (всего в губернии проживало 1425 дворян). Сохранились известия о восстании крестьян села Болдина, деревни Кистеневки, принадлежавших деду А.С. Пушкина – подполковнику Л.А. Пушкину.

Пугачев, подходя 23 июля к Алатырю, имел до 2 тысяч человек. Население города встретило его с хлебом и солью, стоя на коленях. Он приказал освободить колодников, раздать соль и деньги. Под городом повстанцы два дня отдыхали. К ним со всех сторон шли крестьяне, вели своих помещиков. По приказу Пугачева к нему в стан доставили прапорщика местной инвалидной команды Сулдешева (воевода и дворяне загодя бежали из города).

– Ты нанялся, что ли, за воеводу остаться в городе? – грозно обратился к нему Пугачев. – Я первого тебя велю казнить!

– Никак нет! – Прапорщик упал на колени. – Ваше величество, я человек маленький, как можно мне за воеводу наниматься?

– Давно ли ты в службе?

– Двадцать пять лет.

– Как же ты служишь так давно, а имеешь чин такой маленький? Если ты мне верою и правдою послужишь, я тебя пожалую полковником и воеводою здешнего города.

– Служить не могу за болезнями и ранами.

– Ничего, будь ты отныне полковником и в городе главным смотрителем!

Новый воевода выслал в стан к Пугачеву по его приказу до 200 местных жителей, годных к службе, и 20 гарнизонных солдат. На следующий день привели двух серебряников, тоже по запросу «государя». Пугачев, показав им рубли Петра I, спросил:

– Можете ли вы делать такие рублевики с ушками?

– Можем.

– А такой портрет, как я, можете сделать?

– У нас штемпелей нет, и сделать такого, как вы, не можем.

Поскольку время торопило, Пугачев приказал приделывать «ушки» к петровским рублям. Серебряники сделали до двух десятков, и они исполняли роль медалей, которыми Пугачев наградил своих сподвижников, активных деятелей движения.

26 июля Пугачев подошел к Саранску. Манифест, который привез в город Чумаков с 30 казаками, сообщал, что «его императорское величество всемилостивейший государь Петр Федорович с победоносною армиею шествовать изволит через город Саранск для принятия всероссийского престола в царствующий град Москву». «К прибытию его величества» повелевалось приготовить 12 пар лошадей для артиллерии, продовольствие и фураж. Воевода, чиновники, дворяне и купцы накануне покинули город; «в Саранске, – по донесению Михельсона, – ни один дворянин не думал о своей обороне, а все, как овцы, разбежались по лесам».

Под Саранском при Пугачеве было до тысячи более или менее боеспособных повстанцев; остальные же (всего до 7 тысяч) составляли, по существу, плохо вооруженную и организованную толпу. Премьер-майор Рунич, очевидец событий, ехавший с правительственным отрядом по тракту в Саранск, встречал по пути почти пустые селения: кроме стариков и женщин, никого не было видно; «а прочие все, кто только мог сесть на коня и идти добрыми шагами пешком, с косами, пиками и всякого рода дубинами присоединялись к пугачевской армии».

Пугачев и его сподвижники на правобережье Волги создали новую большую армию. Пополнялась она и организованно, путем мобилизации по указам и манифестам, и прежде всего стихийно. По боевым качествам она далеко уступала той главной армии, которая осаждала Оренбург и Яицкий городок. Состав ее был непостоянным, часто менялся. Одни партии восставших вступали в нее, другие – по мере ее удаления к югу – покидали Пугачева, оставались в родных местах, продолжали здесь борьбу. Яицких казаков в армии было теперь мало. Отсутствовала башкирская и калмыцкая конница. Не было важной опорной базы, как уральские заводы. Крепостные крестьяне, составлявшие основную массу главной армии и местных отрядов, военное дело не знали.

В Саранск Пугачев вступил 27 июля. Повторились церемония встречи, раздача денег и соли из казны, расправы с помещиками и чиновниками (62 человека); в том числе от рук повстанцев погиб предводитель дворянства отставной генерал-майор Сипягин.

Между тем по пятам Пугачева спешили каратели – отряды Меллина и за ним Михельсона. Граф Меллин, преследуя Пугачева, проходил по опустевшим, разоренным селениям. «Какое это наказание божие, – писал он в рапорте Щербатову, – которое я вижу: бедные дворяне – по дорогам который повешен, у которого голова отрублена, у которого ноги и руки отрублены, и разными другими муками, которые себе представить неможно, неисчисленно много истреблено». Граф, сообщая об этом, не мог, конечно, как представитель дворянства, оставаться равнодушным, не мог понять, что описанные им расправы представляли собой справедливые акты классовой мести угнетенных по отношению к угнетателям. Аналогичные сообщения власти получали из всех районов Крестьянской войны. Михельсон, действовавший в районе Арзамаса, затем Саранска, писал, что «окрестность здешняя генерально в возмущении, и всякий старается из здешних богомерзких обывателей брать друг у друга преимущества своими богомерзкими поступками»; около Саранска «немалое число дворян с женами и детьми лишены жизни, то же самое и прикащики. Многих мне удавалось освобождать, только везде поспеть нет способов, потому что нет почти той деревни, в которой бы обыватели не бунтовали и крестьяне не старались бы сыскивать своих господ или других помещиков или прикащиков к лишению их бесчеловечным образом жизни». Каратели на каждом шагу сталкивались с «шайками» восставших, вели с ними бои, что их задерживало. Это же давало возможность Пугачеву ускользать от них. Он быстро продвигался на юг; по словам А.С. Пушкина, Пугачев бежал, но это бегство «казалось нашествием».

Помимо направления больших сил в район восстания, власти предпринимали и другие меры против Пугачева и его дела. Они использовали очередной трюк, который предложил купец-авантюрист Долгополов. Его появление у Пугачева не принесло ему большие выгоды, на которые он надеялся. Находясь при нем, наблюдая за действиями повстанцев, купец быстро понял, что ждет их самих и главного предводителя. Его хитрый, изворотливый ум ищет выход из сложного положения. Оно облегчалось тем, что, как он, несомненно, убедился, многие из окружения Пугачева испытывали те же чувства неуверенности, страха, хотели что-то предпринять.

К одному из приближенных «государя», Перфильеву, и обратился как-то Долгополов:

– Государь-то в бороде и, кажется, не похож на того, которого я видел в Ранбове (Ораниенбауме. – В. Б.).

– Ну, брат, у всякого человека лицо переменится, когда обрастет бородою.

Оба помолчали. Перфильев понял, что купец неспроста затеял опасный разговор:

– Ты, конечно, еще что-то хотел говорить. У тебя, видно, есть еще что-нибудь на уме. Говори, не опасайся. Все, что скажешь, все будет тайна; я не обнесу.

– Ведь это не государь?

– Мы и сами видим, что не государь. Да уж так быть, коли в дело вступили. Домой показаться нельзя; всяк узнает, что мы были у него в команде. Я сам был в Петербурге, и меня граф Орлов просил, чтобы связать и привезти живого Пугачева, и денег мне больше ста рублей дал.

– Буде вы согласны это сделать, то напишите письмо князю Орлову, а я отвезу.

Перфильев отмолчался. Разговор последствий не имел, но Долгополов по-прежнему не оставлял свои намерения – уехать от Пугачева, выдать его властям и тем самым сделать себе выгоду немалую. Подстегивало его то, что среди казаков, оставшихся у самозванца, большинство не скрывало недовольства. Среди них открыто велись разговоры о тяготах похода с Пугачевым:

– Долго ли нам волочиться с места на место?! Дома свои мы оставили, и всякий день нас убавляется: иного убьют, другой потонет, иных казнят. И так нас переведут, что и на Яике никого не останется.

Чтобы уйти от восставших, нужен хороший предлог. И купец, придумав его, явился к Пугачеву:

– Я, батюшка, и порох к тебе вез, пудов с 60, да на судне оставил под Нижним.

– Где ты его взял?

– Порох этот послан вам от Павла же Петровича. – Как ты его провезти мог?

– Я положил его в бочку; а чтобы прочие не видали, то засыпал его сверху сахаром. Отпусти мы меня, батюшка, так я и порох-то пришлю, да и Павла Петровича привезу.

– А как же ты Павла Петровича привезешь?

– Привезу. Это не твое дело.

Пугачев разрешил отъезд – нужны были и порох, и еще более разговоры о Павле Петровиче в присутствии повстанцев. Долгополов распрощался с «государем»:

– Что, батюшка, прикажешь сказать Павлу Петровичу?

– Поклонись ему от меня и скажи, ежели можно ему, чтобы меня встретил.

– Одному ли ему тебя встретить или с великою княгинею?

– Хорошо бы было, чтобы и она была там, где и он.

Купец уехал. По пути в Петербург, находясь в Чебоксарах, сочинил он письмо от имени Перфильева и 324 других яицких казаков к Г.Г. Орлову. Они якобы сообщали, что готовы сковать Пугачева и доставить его в Петербург. Просили за это пожаловать яицких казаков «по-прежнему» – рыбными ловлями, а им – выдать денежную награду (по 100 рублей на человека). С тем письмом Долгополов явился 8 августа к Орлову. Выдавая себя за яицкого казака Астафия Трифонова, он вручил ему письмо. Вскоре тот приехал с ним в Царское Село к императрице. Та расспросила его обо всем. Купец сочинял напропалую, но ему верили. Для приема схваченного Пугачева выделили капитана гвардии Преображенского полка Галахова с конвоем; ему вручили и деньги (33,4 тысячи рублей). Галахов 13 августа в сопровождении 10 солдат, взяв с собой отставного секунд-майора Рунича, направился из Москвы в Муром, чтобы ехать туда, где находился Пугачев.

Повстанческая главная армия 30 июля «по полуночи в 6 часу» вышла из Саранска к Пензе. Там имелись большие запасы пороха, свинца, ядер, немалая денежная казна. Как и в других местах, воевода, дворяне и чиновники покинули город. Пензенский бургомистр Б. Елизаров собрал купцов на совет:

– Будем противиться мятежникам или нет?

Купцы молчали. Елизаров продолжал:

– Ну, чем мы станем ему (Пугачеву. – В. Б.) противиться? У нас нет никакого оружия. Так не лучше ли встретить его и тем спасти город от пожогу, а людей от смерти?

Купцы зашумели:

– Да, нам нечем противиться!

– Хотя бы и было чем, так где нам против его силы устоять, когда и крепости не в силах были!

– Ничего нам больше делать не остается, как встретить его с хлебом-солью!

1 августа население Пензы встречало около города Пугачева. Остававшимся в городе немногим начальникам, чиновникам, духовенству ничего не оставалось, как покориться. Не входя в город, Пугачев сделал свою ставку верстах в 12 от него. Пугачевцы освободили в Пензе арестантов, разрешили брать соль безденежно. На следующий день купцы дали «императору» торжественный обед. Пугачев откушал две глубоких тарелки чесноку толченого, посоленного и политого уксусом. Провозглашали здравицы за императора Петра III и императрицу Устинью Петровну. Пугачев и здесь сказал о своих пожалованиях:

– Ну, господа купцы, теперь вы и все городские жители называйтесь моими казаками. Я ни подушных денег, ни рекрут с вас брать не буду. И соль казенную приказал я раздать безденежно по три фунта на человека. А впредь торгуй ею кто хочет и промышляй всякий про себя.

Пугачевцы ездили по городу, чинили «дворянским фамилиям и другим всякого звания людям… смертные убивства». Но в ночь с 2 на 3 августа Пугачев покидает Пензу, так как приближались каратели – уже 4 августа в нее вступили отряды Меллина и Муфеля, дворянский корпус Чемесова.

Из Пензы Пугачев забрал шесть пушек, много ядер, пороху, свинцу, денег. В ближних и дальних окрестностях Пензы бушевало пламя восстания. От рук его участников пострадали до 600 дворян и членов их семей (всего 150 семей), а также многие попы, старосты, приказчики и др. Каратели отвечали повстанцам тем же. Один из местных помещиков, Линев, в письме от 16 августа сообщал, что восставшие крестьяне возили помещиков для казни в Пензу к Пугачеву, но, не застав там, пытались его догнать. Пугачевцы, встреченные на пути, велели им возвращаться в Пензу или самим, на месте, расправиться с дворянами. «Но, – продолжает Линев, – как одне лошади трудятся под нами уже пятеро суток, а нас никто не вешает, то, скучав таким путешествием, положили сами сделаться Пугачевыми. Остановясь в лесу, велели (крестьяне. – В. Б.) всем выходить из повозок и вынимали рогатины. Но в самый тот час посланный за нами из прибывшей под командою графа Меллина конвой чугуевских казаков спас нам жизнь; и всех переловили, из коих шестеро пятерили[28]28
  Пятерить – казнить, рассекая тело на пять частей.


[Закрыть], четыре повешены; прочие, человек 20, кнутом пересечены».

Каратели преследовали не только главную армию Пугачева, которая непрерывно увеличивалась, но и многие отряды, действовавшие в Пензенско-Воронежском крае. Здесь разгорелось всеобщее народное восстание. Отряды повстанцев захватили ряд городов – Верхний и Нижний Ломов, Инсар, Троицк, Краснослободск, Темников, осаждали город Керенск. Простой люд с нетерпением ждал «Петра III» с его пожалованиями вольности и земли. Воронежский губернатор Шетнев доносил Сенату, что «на чернь… никакой надежды полагать неможно, а колико извесно, – они его (крестьяне и прочая „чернь“ Пугачева. – В. Б.) с радостию ожидают».

Повсюду действовали повстанческие отряды. Значительная часть Воронежской губернии, Пензенская провинция были охвачены пламенем Крестьянской войны. В этих местах от рук повстанцев погибли 445 дворян, офицеров. Они нападали на дворянские имения, заводы, фабрики, подвергая их «всеконечному разорению». Пензенский помещик князь И.М. Долгоруков признавался: «…Страх владел всеми, у каждого помещика смерть висела над головой ежеминутно».

Но, как правило, многочисленные отряды, действовавшие в крае, боролись изолированно друг от друга и от главной армии Пугачева. Со всех сторон на правобережье Волги прибывали новые каратели – с запада, откуда их направлял сам Панин, и с востока, из тех мест, где действовали ранее многие правительственные отряды против Пугачева и его атаманов по Яику, в Башкирии, на Урале.

Стихийное, плохо организованное движение восставших в Пензенско-Воронежском крае под ударами карателей Панина, Древица и др. терпело одно поражение за другим. Везде стояли виселицы, глаголи и колеса, на которых висели казненные повстанцы или лежали их истерзанные тела. Казни, пытки, наказания повсюду отмечали путь карательных отрядов.

4 августа Пугачев вступил в Петровск. Сюда из Саратова подошел отряд из 60 донских казаков есаула Фомина. С ними ехал и Г. Р. Державин, по инициативе которого и направили отряд в Петровск, чтобы забрать в нем деньги, пушки, порох, узнать о силах Пугачева. Поэт хотел также подать саратовским властям пример решимости. Подъехав к городу, выслали в него четырех казаков. Повстанцы схватили их и привели к Пугачеву. Тот учинил им допрос:

– Что вы за люди?

– Мы донские казаки, служим всемилостивейшей государыне.

– Зачем пришли?

– Присланы от командира осмотреть, какие люди в город вошли.

– Пришел государь. Служили вы государыне, а теперь будете служить мне. Велика ли ваша сила?

– Нас 60 человек.

– Кто ваш командир?

– Есаул Фомин и еще два офицера.

Пугачев послал одного из донцов обратно в отряд к Фомину с приказом, чтобы он «преклонился» к нему. Потом организовал погоню, и казаки перешли на его сторону. Пугачев сам с ними разговаривал:

– Вы какие?

– Донские, были в Саратове.

– Детушки! Бог и государь вас во всех винах прощает! Ступайте ко мне в лагерь!

Только три офицера ускакали к Саратову, по дороге к ним присоединился ожидавший их Державин, так и не решившийся подать «пример решимости».

Вечером всех донцов привели в пугачевский лагерь. Зачислили в полк Перфильева. Пугачев велел позвать к себе в палатку сотника Мелехова, хорунжих Малахова, Попова, Колобродова. Сели ужинать, выпили по две чарки водки.

– Пейте, детушки, при мне, – обратился к ним Пугачев, – и служите верно.

Те выпили. Пугачев продолжал:

– Какое вы получаете жалованье от государыни?

– Мы от всемилостивейшей нашей государыни жалованьем довольны.

– Хотя бы и довольны, но этого мало и на седло, а не токмо на лошадь. Послужите вы у меня, – не так будете довольны и будете в золоте ходить. А у вас господа съедают жалованье. Слушайте, други мои, был я в Египте три года, в Цареграде три года, да в третьем, не упомню где месте, два года; я все примеры чужестранные узнал; там не так, как у нас. Я знаю, как с господами поступлю.

Отпустил казаков, приказал выдать старшинам по 20 рублей, остальным – по 12 рублей. Но они вскоре, один за одним, бежали от него по дороге. Попав неволей к Пугачеву, донцы, очевидно, не очень-то верили его рассказам, может быть, даже знали, кто на самом деле их расспрашивал, угощал в палатке. Сотник, хорунжие и казаки во время разговоров с Пугачевым не раз говорили, что служат «всемилостивейшей государыне», именовать же его «великим государем» не спешили. Они явно ему не верили и при первом удобном случае покинули войско самозванца.

Пугачев, на которого с севера наседали Меллин и Муфель, приближался к Саратову. Город, один из значительных в Поволжье, насчитывал до 7 тысяч жителей. Гарнизон (780 человек), возглавлявшийся комендантом полковником Бошпяком, имел 15 разных орудий. Известие о взятии Пугачевым Петровска, привезенное Державиным и другими офицерами, породило в городе замешательство. К тому же начались несогласия между Бошня-ком, с одной стороны, и М.М. Ладыженским, управляющим конторой опекунства иностранных поселенцев (в этих местах было немало немецких колонистов), и Г.Р. Державиным – с другой.