Текст книги "Пугачев"

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

«Подлинно государь Петр III император восходит по-прежнему на царство, – так говорил один из подобных агитаторов, Данила Котельников, среди своих односельчан в селе Троицком. – Был он по всему государству и разведывал тайно обиды и отягощения крестьян от бояр. Хотел он три года о себе не давать знать, что жив, но не мог претерпеть народного разорения и тягости. Взяв в свое владение Оренбург, Уфу, Ново-Троицкую и Чебаркульскую крепости, он отправил в Москву для покорения сто полков. А под Кунгур идет с полковником Белобородовым двадцать полков. Построил государь в степи пороховые и пушечные заводы, делает белый и черный порох. Белый порох сильно палит, а огоньку не дает. Пушек у государя великое множество, и поставлены оне в Ново-Троицкой крепости в шесть ярусов. Ту Ново-Троицкую крепость наименовал он Петербургом, а Чебаркуль– Москвою. Его высочество цесаревич Павел Петрович с великою княгинею Натальею Алексеевною и граф Чернышев приехали в Оренбург. Его высокопревосходительство генерал-аншеф Бибиков съехался с государем и, увидя точную его персону, весьма устрашился, принял из пуговицы крепкое зелье и умер. Полковник Белоборо-дов прислал в Кунгур к воеводе Миллеру указ, чтобы отнюдь не воевал, почему воевода и отозвался, что более воевать не будет, за что его государыня от воеводства отрешила. Казенный Уткинский завод и город Екатеринбург не воюют, а только мутит всею здешнею стороною асессор Башмаков, называя государя злодеем, за что государь приказал поймать и в мелкие части изрубить.

– От кого ты, – спросил его канцелярист Степан Трубников (впоследствии он и рассказал обо всем), – все это слышал?

– К степановскому мельнику писал служитель Юговского завода Гаврило Ситников, находящийся ныне при армии государя атаманом. Да и потому каждому разуметь можно, что если бы это был подлинно не государь, то давно бы полки были присланы. Теперь хотя две роты с майором и были присланы, но и те пропали без вести. Мы с часу на час ждем, чтобы быть за государем; и хотя за государыню другую присягу принимали, но не от чистосердечного своего желания, а по принуждению. Государь обещает во многих указах, что подушные деньги будут собираемы только по 70 копеек с души, как и при прежних государях было.

В рассуждениях Котельникова правда перемешана с вымыслом, фантазиями. Жители села Троицкого, слушая его, присутствовали при рождении легенды о Пугачеве, одной из многих, которые уже тогда и позднее в большом числе появлялись в народной среде. Его образ, сильно, конечно, идеализированный, поразил простых людей, благодарных ему за то, что он выступил против «обид и отягощений крестьян от бояр».

Пугачев приближался к Каме. На пути его лежали Красноуфимск, Кунгур и Оса, где ранее уже воевали повстанческие отряды, да и теперь начался новый подъем движения местных жителей. Но активизировали усилия и противники восставших. На Юговских казенных заводах, между Куягуром и Осой, асессор Башмаков, «мутивший», по словам Котельникова, «здешнею стороною», сформировал отряд. Возглавил его унтер-шихтмейстер Яковлев; в нем собралось более 1,2 тысячи человек. На Аннинском заводе собрал отряд управитель Берглин (около 1,4 тысячи человек), на Ижевском заводе – управитель Алымов и т. д.

Отряд восставших, действовавший в районе Осы, насчитывал не более 800 человек. Это были осииские и сарапульские крестьяне, башкиры; в том числе имелись старики и малолетки – их вооружение составляли только луки и копья; ружей и турок[21]21
  Турка – короткий дробовик с широким дулом.


[Закрыть] было не более 70.

Берглин 6 апреля вступил в Осу. Около нее его отряд и отряд Яковлева несколько раз разбили повстанческие отряды, сожгли немало деревень. В районе Тулвы среди башкир вел агитацию против восстания депутат Уложенной комиссии от Гайпинской волости Токтамыш Ижбулатов. Ряд старшин отстали от движения. Но активно выступать на Стороне правительства они не решались. «Рады бы мы, – говорили Адигут Тимисев и другие старшины, – к вам приклонитца, только другие, младшия, не согласны, а особливо кунгурские татары». 23 мая, когда Ижбулатов продолжал свою деятельность, повстанцы напали на карателей Яковлева. Бой, очень упорный и ожесточенный, вели «с полудни в третьем часу… до самой темной зари». Несмотря на отсутствие пушек, действовали повстанцы смело и решительно. На ночь «все дороги пресекли», расположились лагерем. На следующий день, когда они возобновили атаки, Яковлев вынужден был бежать. Восставшие преследовали отряд 15 верст; «забежав вперед», они «чрез речки в трех местах мосты поломали».

Под Осой активизировал свои действия отряд С. Кузнецова. В него собрались местные башкиры, русские крестьяне из окрестных селений и работники с Рождественского, Шермяитского, Аннинского, Пыскорского заводов. 14 июня под Осой произошел ожесточенный бой повстанцев с отрядом Яковлева. Он шел с 6 до 10 часов вечера. На. следующее утро Яковлев отступил в Осу. Его попытки выйти из города и перейти на Юговские заводы не увенчались успехом – восставшие блокировали город, переправу через Тулву. Башмаков сообщал в Казань, что «крестьяне все день ото дня ожидают нового себе государя…, а присягу (Екатерине II. – В. Б.), почитая за принудительную», не признают.

К Красноуфимску уже подходил Пугачев, который овладел им 10 июня. Туда собралось до трех тысяч повстанцев Белобородова. 11 июня войско Пугачева направилось к Кунгуру, против повстанцев вышел из Кунгура отряд подполковника Папова (810 человек, 4 орудия). 11 июня в восьми верстах от Красноуфимска повстанцы встретили его «сильною мелкого ружья стрельбою и держали до 6 часов». Окруженный со всех сторон, Панов построил солдат в каре[22]22
  Каре – боевое построение в виде четырехугольника.


[Закрыть] и под непрерывным огнем восставших отступал 20 верст. 13 июня вернулся в Кунгур и запросил подкрепления.

Повстанцы после этой победы стали хозяевами положения в южной части Кунгурского уезда. Главнокомандующий был сильно обеспокоен, торопил Михельсона, которому предписал «повсюду его (Пугачева. – В. Б.) преследовать и иметь только его одного своим предметом, не допуская не только внедриться в Кунгурский уезд или обратиться в Екатеринбургское ведомство, но и усиливать себя присоединением башкирцев». Выполнить это распоряжение Михельсон не успел, так как находился в Уфе на отдыхе и пополнении. На него возлагалась властями и командованием главная надежда. Другие отряды были рассеяны по обширным районам Оренбуржья, Башкирии, Урала. Многие начальники, напуганные действиями повстанцев, боялись выйти из своих укрытий, как из нор, опасаясь в каждом отряде башкир встретить Пугачева. Щербатов отсиживался в Оренбурге, перебираться поближе к местам сражений не спешил.

Пугачев, быстро проходя по разоренным селениям и заводам Башкирии, направлялся к Осе, чтобы потом, используя отсутствие в этих местах крупных карательных сил, идти к Казани. Правда, башкиры хотели, чтобы он взял Кунгур. Пугачев и сам сначала склонялся к этому, но потом передумал:

«Хотя я и имел намерение идти в Кунгур, но, получив известие, что в подкрепление ко мне пришло в Казань 20 тысяч войска, я должен идти к ним».

Эти слова являлись не более чем отговоркой, агитационным приемом. Он и другие предводители не раз к ним прибегали, как, впрочем, и представители администрации, чтобы добиться цели, преследуемой в данный момент. В этом плане характерен также эпизод с ржевским купцом Астафием Трифоновичем Долгополовым. Произошел он в один из дней похода к Осе. Этот 49-летний человек, выглядевший лет на 60, в свое время поставлял фураж для лошадей великого князя Петра Федоровича в Ораниенбауме. Не очень удачливый в делах, купец разорился. Прослышав о событиях под Оренбургом, он решил поправить свои дела. Выправил себе паспорт, занял у купцов под векселя более двух тысяч рублей и поехал. Жене сказал, что едет недалеко, собирается-де купить хлеб и пеньку[23]23
  Пенька – конопляное волокно.


[Закрыть]. Собратья же купцы услышали от него, что он собирается на Яик, чтобы закупить партию лисьего меха. Он точно знал о местонахождении Пугачева, да и «государь» услышал об его приближении за несколько дней до прихода к Осе. Сообщил ему об этом сын Кинзи Арсланова:

– Везут наши башкирцы по почте из Петербурга какого-то к Вашему величеству человека, который сказывается, что к вам послан от Павла Петровича.

Вскоре явился Долгополов. Одет был в коричневый купеческий зипун[24]24
  Зипун – кафтан без стоячего воротника, иначе азям, сермяга, чапай, шабур.


[Закрыть], на голове – черпая бархатная шапка «саратовским манером», с черным мерлушечьим[25]25
  Мерлушка – шкурка ягненка.


[Закрыть] околышем. Пугачев сидел на ковре в шелковом халате. Купец низко поклонился, встал на колени.

– Кто ты и откуда приехал?

– Я города Ржева-Володимерова купец, служил при Вашем величестве и ставил овес в Рамбове (Ораниенбауме. – В. Б.), когда Вы были еще великим князем, но денег за 500 четвертей до сих пор не получил.

Астафий, как видно, решил сразу объявить, зачем он приехал: в обмен на «признание» Пугачева «государем» хотел получить награду, ссылаясь для видимости на то, что с ним в свое время не расплатились служители Петра Федоровича. Пугачев, конечно, понял, что происходит, и продолжал игру, начатую Долгополовым:

– Знаю, знаю. Помню, что я тебе должен.

– Я теперь в несчастии – меня дорогою ограбили.

– Молись богу. Когда я буду счастлив, то все заплачу.

Купец вынул из кисы[26]26
  Киса – кожаный мешок с затяжкой.


[Закрыть] подарки – черную шляпу, обшитую золотым позументом, желтые сапоги из сафьяна[27]27
  Сафьян – выделанная козлиная кожа.


[Закрыть], перчатки, тоже шитые золотом. Преподнес их «государю»:

– Павел Петрович приказал кланяться Вашему величеству.

– Благодарствую.

Обрадованный такой неожиданной поддержкой, Пугачев открыл полы своей палатки. Около нее стояли сподвижники, «множество людей собралось в ставке, любопытствуя о причине приезда» гостя. «Император» пригласил войти Овчинникова, Перфильева, Творогова и других старшин. Они вошли, сели. Пугачев продолжил разговор при них:

– Ты зачем ко мне прислан?

– Меня, Ваше величество, прислал Павел Петрович посмотреть, подлинно ли Вы родитель его, и приказал возвратиться к себе с отповедью.

– Узнал ли ты меня?

– Как не узнать! Вы жаловали меня вот этим зипуном и шапкою! Вы, господа казаки, – Долгополов повернулся к Овчинникову и прочим, – не сомневайтесь! Он – подлинно государь Петр Федорович. Я точно его знаю.

Беседу Пугачев воспринимал с видимым удовольствием. Приказал подать вино. Пошли тосты:

– За великого государя!

– За государыню Устинью Петровну!

– За цесаревича Павла Петровича!

Пугачев, допивая последнюю чарку, спросил:

– Благополучен ли он?

– Слава богу, благополучен. Его высочество молодец и уже обручен.

– С кем?

– С Натальей Алексеевной. У меня и от нее есть Вашему величеству подарок – два камня. Я после принесу вам. Они у меня спрятаны в возу далеко.

– Вот, детушки, – Емельян обвел всех глазами, – этот человек прислан от Павла Петровича посмотреть: подлинно ли я отец его; и велено ему, несмотря, возвратиться назад.

Разговор с Долгополовым стал известен всем, и многие повстанцы верили, что купец действительно посланец цесаревича Павла. Яицкие казаки, бывшие с Пугачевым, снова уговаривают его идти к Москве:

– Там больше знакомых Вашему величеству, так скорее помогут на престол взойти.

– Теперь еще не время. А когда можно будет, то, конечно, пойдем.

Разумеется, и на этом этапе движения многие из окружения Пугачева прекрасно знали, что он не император. То же можно сказать и о многих повстанцах, боровшихся в разных местах. Башмаков, хорошо, очевидно, знавший обстановку в Пермском крае, писал Яковлеву: «…Из всех обстоятельств видится, что оные воры башкирцы точно знают, что Пугачев простой мужик и назвался ложно, и воюют они не для ево, а единственно по природной их к воровству и убивству злосклонности и для набогащения своего грабежа». Не понимая или не желая понимать истинные причины борьбы башкир на стороне Пугачева, асессор все же верно подметил их безразличие к тому – государь ли Пугачев или нет. Важно для всех них другое – цели борьбы, ее результаты в случае победы, на которую они надеялись. Даже и в случае отсутствия таких надежд они, и башкиры, и все другие угнетенные, вставая под стяги Пугачева, давали выход своей классовой ненависти, копившейся в народе столетиями, мстили своим обидчикам, эксплуататорам.

Войско Пугачева 13 июня вошло на Иргинский завод. Пугачев «того же часу приказал имеющуюся в действии домну остановить, которая и выдута». На следующий день повстанцы выпустили воду из пруда, сожгли лесопильную мельницу и ушли. Через день на Уинском заводе к ним присоединились 300 тулвинских башкир. Пугачев через Шермяитский завод направился на Тулву к Осе. При подходе к ней его войско насчитывало 9 тысяч человек. Сюда же шли отряды Салавата Юлаева, по пути овладевшего Бирском, Кузнецова и др.

Подошел Пугачев к Осе 18 июня. Яковлев и секунд-майор Скрипицын вывели свои силы из города и построили «фронтом перед Осой». Они открыли «жестокий огонь» по наступавшим пугачевцам. Но к ним начали перебегать крестьяне и мастеровые из яковлевского отряда. Пугачевцы им кричали:

– Бросайте ружья и падите вниз на землю!

Те так и делали – «ружья, луки и копья бросили и пали на землю всего человек до семидесяти. А как фронт отошел к городу, например, за сажен з двадцать, тогда их, лежащих…, взяли (пугачевцы. – В. Б.) к себе и орудие все обрали и повели в свои лагери». Защитники города отступили. Пугачевцы тоже отошли.

После полудня, в четвертом часу, Пугачев возобновил атаку. «С великою своею суровостию» повстанцы «стремились о разбитии того деташемента». Но значительные потери, пожары в предместьях заставили их снова отступить.

На следующий день, 19 июня, под стенами крепости, как и утром предыдущего дня, велись переговоры. Повстанцы уговаривали защитников покориться «императору Петру III», перейти в его подданство. Но власти отказались. Сам Пугачев ездил на Каму смотреть места для переправы.

Ночью 20 июня Пугачев начал третью атаку около Осы, где опять построились ее защитники. Лавиной повстанцы налетали на них. Пугачев, ободряя своих, ездил в рядах атакующих. Бой был «прежестоким»: «…как скоро кто будет пострелен, 10 человек на ево место ту минуту поставлено будет». Рядом с русскими сражались башкиры; большая их часть билась «в латах холщевых, в 30 или 22 рядов сшито холста, пересыпав пеплом». Повстанцы подступили к крепостным стенам, но здесь их встретил сильный огонь из пушки. На близком расстоянии артиллерист, стреляя в плотные массы пугачевцев, наносил им большие потери. Они снова отхлынули назад.

Через три часа началась четвертая атака. На этот раз осаждавшие шли под прикрытием возов с сеном и соломой. Это посоветовал сделать Пугачеву Белобородое:

– Я взял так Уткинский завод.

19 и 20 июня представители восставших приходили к городу с «увещанием». Говорили, что их «государь» – подлинный император. Среди жителей, многие из которых побывали в лагере Пугачева, передавали ему данные о правительственных силах, их намерениях, произошел раскол: одни выступали за то, чтобы сдаться, другие – за продолжение борьбы. Ко всему прибавилось еще одно обстоятельство, весьма своеобразное и любопытное. Представители повстанцев, склоняя жителей к покорности «императору», предлагали им прислать своих людей и посмотреть его. В городе же проживал отставной гвардии сержант Петр Треногий, которому, по его словам, случалось во время службы видеть Петра III. Жители, посоветовавшись, 19 июня решили послать его, чтобы «посмотреть» императора. Об этом сказали Пугачеву, и он, по словам Творогова, «переодевшись в простое казацкое платье и поставя в ряд казаков человек с двадцать, стал сам между ними и приказал привести посланца из крепости». Треногин явился. Его поставили перед шеренгой казаков, и он смотрел на каждого. Наконец, подошел к Пугачеву, «уставил глаза свои на злодея и смотрел пристально». Это продолжалось довольно долго. Емельян взял инициативу на себя:

– Что, старик, узнаешь ли ты меня?

– Бог знает, как теперь узнаешь! В то время был ты помоложе и без бороды, а теперь в бороде и постарее.

– Смотри, дедушка, хорошенько; узнавай, коли помнишь.

Треногий еще и еще смотрел на него:

– Мне кажется, что вы походите на государя.

– Ну, так поди, дедушка, и скажи своим, чтобы не противились мне, а то ведь я всех вас предам смерти.

Сержант возвратился в Осу. Военный командир Скрипицын и воевода Пироговский спрашивали его:

– Ну как? Похож он на государя?

– Волосами и глазами как государь. А лицом несколько не походит. Однако действительно уверить не могу.

Поскольку «государь», как сообщил сержант, грозил всех истребить, если не сдадут город, майор Скрипицын предложил пойти на это:

– У нас не осталось ни пороху, ни ружейных патронов; не лучше ли сдаться без сопротивления, ибо нам против столь многочисленной толпы защищаться уже невозможно?

– Сдаваться злодеям, – не согласился Пироговский, – не видя от них еще серьезной опасности, нет никакой надобности!

Скрипицын предложил послать еще раз сержанта к «государю». Треногин поехал; опять произошли смотрины, и он «признал» его, поклонился «императору»:

– Теперь я узнаю, что ты подлинно наш надежа-государь.

– Ну, так уговори своих офицеров, чтобы не проливали напрасно крови и встретили бы меня с честью.

Треногий вернулся в город. Он кричал, вступая в крепость:

– Господа офицеры! Полно, не противьтесь! Он – подлинный наш государь Петр Федорович!

В городе продолжались совещания и разногласия.

Между тем 20 июня повстанцы под прикрытием возов стали приближаться к Осе. По ним начали стрелять. Но, испугавшись, что осаждавшие зажгут сено и солому, а это неизбежно вызвало бы пожар в городе, его защитники закричали:

– Не подвигайте возов близко! Дайте нам сроку до завтра посоветоваться, мы сдадимся без драки!

Пугачевцы остановились. Согласились подождать до утра следующего дня. В Осе некоторые офицеры надеялись, что к тому времени придет помощь – отряд полковника Панова. Но он не появлялся. Скрипицын приказал готовиться к сдаче. У Пугачева появился его парламентер:

– Не будешь ли его, майора, и команду казнить за чинимое до того договору сопротивление?

– Не только не казню его, но оставлю командовать своими. Но только с условием – чтобы при сдаче команда оставила свои ружья, пушки и, выйдя из крепости, в открытое поле, ожидала моего прибытия.

В тот же день вечером, получив донесение о согласии «государя», Скрипицын снял в городе все караулы, выпустил из-под стражи пленных повстанцев, а убитых в форштадте приказал похоронить. Утром следующего дня, 21 июня, все жители и войско во главе со Скрипицыным и Пироговским под колокольный звон вышли из ворот со знаменем, иконами, с хлебом-солью. Все солдаты были безоружны; они, «распустив волосы по плечам, – по словам Верхоланцева, – уныло шли к нам». Подъехал Пугачев, и все встали на колени. Скрипицын дал знак, и перед «государем» преклонили знамя.

– Бог и государь тебя прощает, – Пугачев обратился к майору. – Если будешь служить верно, то получишь награду.

Он приказал не лишать Скрипицына шпаги. Весь отряд отвели в лагерь, привели к присяге, остригли и одели по-казацки. Назвали его «Казанским полком», командиром назначили того же майора, которого Пугачев произвел в полковники.

Осу Пугачев приказал сжечь. Забрав восемь пушек, ружья, он вывел войско из города и направился к Рождественскому заводу, стоявшему на правом берегу Камы. 23 июня переправился через реку. Вскоре повстанцы заняли Боткинский и Ижевский заводы, по пути разбив отряд, сформированный для их защиты коллежским асессором Венцелем. Пугачев не хотел задерживаться в этих краях; местные крестьяне говорили, что он собирался оттуда идти прямо на Казань с целью «приклонения в его… подданство, для чево весьма спешит». Силы его в это время насчитывали от 5 до 8 тысяч человек. Среди них были заводские люди, крестьяне, башкиры, татары.

Пугачев расправлялся с представителями заводской администрации, на которых жаловались работники, крестьяне. Местные жители встречали его с крестом и иконами, стоя на коленях. На своих сходках, еще до прихода повстанцев, они говорили:

– Теперь, кажись, скоро нашей неволюшке конец будет, потому что новый царь-батюшка бар да немцев не любит.

Крестьяне расправлялись с помещиками, надеясь, что крепостничеству скоро придет конец. Крестьяне деревни Катиевской Рождественской волости Казанского уезда в письме Пугачеву просили, «чтобы той их волости всем обывателям к Ижевскому заводу приписными не быть, а находиться с протчими ясашными наряду» – приписные крестьяне хотели стать ясашными, государственными. К тому же стремились и прочие крестьяне, прежде всего помещичьи. В рапорте Оренбургской секретной комиссии (21 мая 1774 г.) верно отмечалось, что крестьяне преданы Пугачеву, «потому что им от него также вольность обещана и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят в рассуждении тягости работ и дальности переездов».

Пугачев, шедший с войском по краю, отправлял впереди себя своих полковников с манифестами, призывая всех простых людей вливаться в ряды восставших, послужить «государю Петру Федоровичу». Крестьяне охотно откликались на призывы. Быстро формировались новые полки.

Брандт, узнав о приближении Пугачева, собрал все наличные силы. На нескольких судах, поставленных в устье реки Камы, устроили плавучую батарею. По Волге, в разных местах, расставили заставы. К Михельсону и другим командирам срочно поскакали гонцы с просьбой поспешить к Казани. Главнокомандующего Щербатова губернатор просил переехать из Оренбурга поближе к театру действий, например в Бугульму. «Башкирские замешательства, – писал он ему, – не столь важны, сколько здесь ныне предстоит опасность». По словам Брандта, если Пугачев успеет переправиться через Каму, «то совсем может произвести худые следствия» – сильно увеличить свою «толпу» за счет удмуртов (вотяков), заводских рабочих, помещичьих крестьян, прервать сообщение между Москвой и Казанью, поднять на восстание жителей приволжских губерний.

Губернатор правильно оценивал обстановку. В Казанском крае крестьяне повсюду поднимались против помещиков – убивали их, жгли имения.

Не только русские, но и башкиры, удмурты, татары, чуваши, мари, мордва считали Пугачева «своим» царем. Пугачевский полковник Бахтияр Канкаев рассказывал своим землякам, что Петр Федорович после долгих скитаний возвратился и намерен истребить всех дворян; он идет на Казань, потом на Москву, чтобы вернуть престол; жалует крестьянам вольность и землю. У Канкаева появлялись добровольные помощники. Все они набирали людей в его отряд. В нем довольно скоро собралось до 500 человек, имелись 4 пушки. Как и другие отряды, он расправлялся с помещиками и чиновниками, разорял имения и заводы. Рапортуя в Военную коллегию о своих действиях, Канкаев сообщал: «При походе моем по сю сторону рек Камы и Вятки в Казанском уезде всякого звания люди вседушно весьма охотно Вашему императорскому величеству желают в службу, стари и маловозрастни спешно ко мне текут, каждое жило русское и татарское встречают за версту и более хлебосольно».

Удмурт Чупаш (или Козьма Иванов, поскольку он был новокрещеным) воевал в отряде Абзелила Сулейманова. Но каратели 14 мая разбили повстанцев. Чупаш бежал в свою деревню. При себе имел копию указа Пугачева. Своих односельчан он уверял, что к Казани идет не самозванец, а настоящий государь. От его имени призывал их не слушать представителей власти, не платить подати, не давать рекрутов. Сам же собрал отряд и присоединился к Пугачеву, участвовал в боях за Казань.

Повстанцы Пугачева действовали по обоим берегам Камы. Сам он быстро продвигался к Казани. Население всюду с готовностью содействовало главной армии и другим повстанческим отрядам. Каратели же наталкивались на сопротивление многочисленных партий восставших, на противодействие жителей. С большими затруднениями они встречались, когда нужно было налаживать переправы. Лодки и паромы, как правило, отсутствовали, мосты сожжены. Поэтому продвигались каратели довольно медленно. Но тем не менее постепенно подтягивались к Каме. Сюда двигались Михельсон, на которого возложил главные свои надежды главнокомандующий, Голицын, Кожин, Обернибесов и другие командиры с отрядами. Михельсон, самый деятельный и энергичный, при всем старании не смог выйти наперерез Пугачеву. В ночь со 2 на 3 июля он переправился, притом с большими трудностями, через Каму. Несколько дней спустя подошел к Вятке, но догнать повстанцев не смог.

Войско Пугачева стремительно двигалось на запад. 29 июня Пугачев под колокольный звон вошел в село Агрызы. Здесь «Петр III» торжественно отпраздновал свой день тезоименитства и день именин цесаревича Павла Петровича; приказал выдать по два рубля каждому, кто в этот момент числился в его войске. Двинулся дальше – через села и деревни; со всех сторон вливались в его армию крестьяне – помещичьи, приписные, государственные, русские и нерусские. Многие шли без всякого оружия, без лошадей – так велико было желание включиться в борьбу за общее дело. Тот же Канкаев в рапорте от 14 июля писал, что все местные жители повстанцев «встречают хлебом да солью, со слезами плачут, радуются, милостивейшему тебе императору на многа лет здравствовать все от бога желают».

В селе Мамадыш, на правом берегу Вятки, к Пугачеву явились три ходока из села Котловки. Среди них был Карп Степанович Карасев, знавший Пугачева по встрече с ним в июне 1773 года, когда после побега из казанского острога Емельян побывал в Котловке и останавливался в доме у Карпа. Теперь, летней порой 1774 года, они встретились вновь. Семенов и другие ходоки подошли к Пугачеву, встали на колени, подали хлеб и несколько огурцов. Пугачев принял дар, обратился к Семенову:

– Знаешь ли ты меня? А я тебя знаю.

– Не знаю, а признаю, как прочие, истинным государем, и в Вашей власти быть должен. Пожалуй, государь, нас, рабов своих!

Карп Карасев прекрасно видел, перед кем они стоят на коленях. Но помалкивал. В его глазах этот донской казак как защитник интересов всего подневольного люда был «государем». На беседе присутствовал пугачевский полковник Дементий Загуменнов. Он хорошо знал Карасева по событиям 1761—1762 годов. Поэтому дал ему хорошую рекомендацию в разговоре с Пугачевым, и тот назначил Карасева полковником в Котловскую волость, где он должен был организовать «справедливую управу», не разорять людей и служить ему, «государю», верно. Что тот и исполнял. Однажды помещичьи крестьяне из деревни Мурзихи привели к нему своего приказчика М. Гаврилова с жалобой – «он их понапрасну бьет и разоряет». Карасев «тово приказчика во удовольствие их наказывал плетьми».

Пугачев с главной армией шел к Казани по Сибирскому тракту. По сторонам от него действовали отряды его полковников, подполковников, которых «государь» именовал иногда и «генералами». Они заготавливали провиант и фураж, набирали людей, разоряли дворянские имения, расправлялись с их владельцами, приказчиками.

По всему краю, в том числе и в самой Казани, среди дворян царила паника. Потемкин, начальник Секретной комиссии, прибывший в город 8 июля, поспешил сообщить императрице: «В приезд мой в Казань нашел я город в столь сильном унынии и ужасе, что весьма трудно было мне удостоверить о безопасности города. Ложные по большей части известия о приближении к самой Казани злодея Пугачева привели в неописуемую робость начиная от начальника (Брандта. – В. Б.) почти всех жителей так, что почти все уже вывозили свои имения, а фамилиям дворян приказано было спасаться».

Подошел Пугачев к Казани 11 июля. С ним было более 20 тысяч человек. Город, располагавшийся при слиянии реки Булак с рекой Казанкой, впадавшей в Волгу, был по преимуществу деревянным. В западной его части помещалась крепость (кремль) со Спасским монастырем в юго-восточном ее углу. К востоку от нее – собственно город с гостиным двором и Девичьим монастырем, стоявшими поблизости от крепости; еще дальше на восток – предместья города: в юго-восточной части – Архангельская и Суконная слободы; здесь шла дорога на Оренбург; севернее их находилось Арское поле, здесь тоже находились слободы, а также загородный губернаторский дом, кирпичные заводы, роща помещицы Неёловой; между рощей и заводами пролегал Сибирский тракт. Вокруг крепости и города были сделаны земляные батареи. Между ними поставили рогатки.

Войск в Казани было мало – большинство военных частей разослали в места военных действий с повстанцами. К обороне города, помимо наличных регулярных частей (до 2 тысяч человек), привлекли всех, кого сыскали: гимназистов, городских обывателей. Распределили начальников по участкам обороны. Потемкин утверждал в том же донесении императрице, «что город совершенно безопасен». Он заверил ее, что скорее погибнет, чем допустит мятежников атаковать город, выступит с деташементом «навстречу злодею».

Пугачев при подходе к Казани 10 июля разбил отряд полковника Толстого (200 человек с одним орудием), высланный Брандтом. Командир и часть солдат погибла в стычке, 53 человека перешли к повстанцам, остальные разбежались. Подойдя к городу, Пугачев приказал Дубровскому написать три указа (к администрации, русскому населению города, татарам) – жителей Казани призывали в нем к покорности «государю», сдаче города. Овчинников поехал с ним к городу, но его отказались принять.

Более чем 20-тысячное войско Пугачева делилось на полки по 500 примерно человек в каждом. Вооружены были плохо – ружей мало, в основном дубины, колья, заостренные шесты, луки со стрелами. Но Емельян получил из Казани известия, что сил для ее защиты там мало, а многие жители ему сочувствуют.

Полки восставших расположились тремя большими частями у восточных окраин Казани. У Суконной слободы стоял отряд самого Пугачева; севернее, на Арском поле, – отряды Белобородова и Минеева; еще севернее, у реки Казанки, – отряд Овчинникова.

11 июля Пугачев со свитой в 50 человек яицких казаков осматривал укрепления города, намечал план штурма. Вечером по его приказу Белобородов сделал вторую рекогносцировку. Когда он подъехал к городу, Потемкин, стоявший с отрядом (450 пехоты, 250 конных) на своем месте, вышел из-за рогаток. Белобородов отступил. Ни одного выстрела не прозвучало, но генерал на следующий день писал своему всесильному брату: «Вчера неприятель (всего-то небольшая группа Белобородова, ходившая в разведку! – В. Б.) атаковал Казань, и мы его отогнали».

12 июля, рано утром, Пугачев вызвал к себе полковников и советников, яицких казаков Я. Давилина, И. Творогова, Ф. Чумакова, А. Овчинникова, Идыра Баймекова и др. Обсудили план предстоящего наступления. Совещание приняло решение, и Пугачев приказал с четырех сторон, четырьмя колоннами, идти на штурм. В нем должны были участвовать все повстанцы, даже те, у кого не было никакого оружия (они помогали криками).