Текст книги "Пугачев"

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

На следующий день отряд Творогова, посланный Пугачевым, взял Пречистенскую крепость. Некоторые офицеры, попавшие здесь в плен (Астренев и Попои), были помилованы и даже стали атаманами у Пугачева в войске. Сержанта Плешивцева оставили в крепости «у приходу и расходу казенного провианта».

Заняв слободу, городок и крепость, Пугачев как бы отрезал Оренбург от центра России, имея возможность следить за присылкой подкреплений оттуда, из Сибири, Верхне-Яицкой линии. Рейнсдорп сознавал, насколько сложным стало положение города и его самого как губернатора. Он принимает дополнительные лихорадочные меры. В его распоряжении для обороны было примерно

3 тысячи солдат, казаков, татар, городских обывателей, 70 орудий. Губернатор приказал собирать людей из крепостей и форпостов вверх по Яику и посылать в Оренбург. Но не всегда можно было это сделать. Например, калмыки самовольно покидали форпосты. О появлении Пугачева, его действиях Рейнсдорп сообщил губернаторам – сибирскому Д.И. Чичерину, казанскому Я.Л. Брандту, астраханскому П.Н. Кречетникову.

В городе не хватало продовольствия. Среди жителей толковали о Пугачеве, что он не простой казак, а «другого состояния»; Петр III жив-де, куда-то скрылся из Петербурга.

По указанию Рейнсдорпа в губернской канцелярии написали воззвание. 30 сентября его читали во всех церквах после службы. Пугачева изобличали как беглого преступника, «который за его злодейства наказан кнутом с доставлением на лице его знаков; но, чтоб он в том познан не был, для того перед предводительствуемыми им никогда шапки не снимает». Затем воззвание объявили и военным чинам, которых еще раз ооязали исполнять «присяжную свою должность». Но оно не до конца убеждало жителей. Людей же, окружавших Пугачева, оно немало позабавило – никаких «знаков» наказания на лице его не было (имелись в виду, вероятно, вырванные ноздри или выжженные на лбу буквы, как тогда делали). Более того, как потом говорил Пугачев на допросе, «сие не только в толпе моей разврату (то есть сомнения, разногласия. – В. Б.) не причинило, но еще уверение вселяло, ибо у меня ноздри целы; и потому еще больше верили, что я государь».

Губернатор допустил еще один промах. По совету Тимашева и Мясоедова он вызвал к себе в дом ссыльнокаторжного Хлопушу (Афанасия Тимофеевича Соколова), человека трудной, сложной судьбы, перенесшего много испытаний на своем веку. Тверской крестьянин села Машковичи, вотчины тверского архиерея Митрофана, он жил в Москве, работал извозчиком. За соучастие в краже серебряных вещей его арестовали и, поскольку он назвался беглым солдатом Черниговского полка, прогнали сквозь строй через тысячу человек шесть раз. Затем отослали в военную команду. Бежал оттуда и года три жил дома. Здесь его несправедливо обвинили (он выменял лошадь, оказавшуюся краденой) и после наказания кнутом сослали в Оренбургскую губернию на жительство. Поселившись в Бердской слободе, недалеко от Оренбурга, он женился. У него появился сын. Работал много лет у Тимашева, затем на Ашкадарском руднике при Покровском медеплавильном заводе графа А.И. Шувалова. Затем снова арест (за дорожный грабеж), наказание кнутом с вырыванием ноздрей, постановлением знаков на лице, ссылка на каторжные работы в Тобольск. Бегство оттуда, поимка а Сакмаре, снова битье кнутом. Орская крепость – бегство – битье кнутом – заключение в Оренбургскую крепость в кандалах на руках и ногах. В них и привели его к Рейнсдорпу. Тот вручил ему несколько бумаг:

– Я посылаю тебя, Хлопуша, на службу. Возьми ты четыре указа и поезжай в толпу Пугачева. Один отдай яицким казакам, другой – илецким, третий – оренбургским, а четвертый – самому Пугачеву. Рассказывай всем, что он не государь; и если подберешь партию, то постарайся увезти Пугачева в Оренбург.

Губернатор, прельщая каторжника свободой, хотел, как видно, быстро и легко разделаться с самозванцем. Что говорить, поймать и привезти Пугачева в Оренбург было бы эффектным концом этой «невероятной», как он вначале считал, истории. Такой хитрый ход и тем более удачный финал замешательства, начавшегося в подведомственной ему губернии, могли бы получить одобрение в столичных сферах и, может быть, самой всемилостивейшей государыни.

Рейнсдорпа радовало, что Хлопуша охотно согласился выполнить поручение – взял указы, точнее, увещевательные послания оренбургского начальства – и направился к лагерю восставших. Письма, чтобы их не перепутать, разложил но разным карманам. Вышел из города ночью, направляясь в Берду. По дороге встретил знакомого кузнеца Сидора, спросил у него:

– Не знаешь ли, где стоит Пугачев?

– Он стоит на старице[12]12
  Старица – старое, высохшее русло реки.


[Закрыть] реки Сакмары, на самом берегу. А чтобы тебе приметно было, то увидишь повешенных трех человек.

Хлопуша, только что освободившийся от тюремных кандалов, направился вверх по Сакмаре. Вскоре он действительно увидел виселицу – накануне на ней повесили трех пойманных лазутчиков, посланных из Оренбурга в пугачевский лагерь. Пришел в него утром 5 октября и вскоре увидел Шигаева, с которым однажды сидел вместе в оренбургском остроге, и Пугачева. Понял, кто перед ним, подошел. Пугачев внимательно смотрел на него:

– Ты что за человек и откуда?

– Это, Ваше величество, – Шигаев тронул его за локоть, – самый бедный человек.

«Государь» взял из рук Хлопуши четыре пакета, приказал положить на стол в своей кибитке, а Хлопушу – накормить. Ему было недосуг с ним разговаривать – отправлялся в степь с молодыми казаками на скачки, джигитовку, в чем был большим мастером. По возвращении оттуда к нему снова привели Хлопушу. Последовал тот же вопрос:

– Кто ты и откуда?

– Я оренбургский ссыльный, прислан к тебе от оренбургского губернатора с тем, чтобы в толпе Вашей людям отдать указ, коим поведено, чтоб от тебя народ отстал и пришел к ее величеству с повинностью; да и тебя бы изловили. Мне приказано также, чтоб у тебя сжечь порох и заклепать пушки. Но я этого делать не хочу, а желаю послужить Вам верою и правдой.

– Разве лучше тебя, – пошутил Пугачев, – некого было губернатору послать?

– Я, Ваше величество, этого не знаю.

– Знать, у губернатора только и дела, что людей бить кнутом да ноздри рвать.

Пугачев вызвал Почиталина с пакетами, развернул их, покрутил перед глазами, делая вид, что читает их, потом разорвал и бросил в огонь. Повернулся к прибывшему:

– Что же ты, Хлопуша, в Оренбург хочешь ехать обратно или у меня служить?

– Зачем мне, батюшка, в Оренбург ехать, я желаю Вашему величеству служить.

– Полно, ты подослан к нам, – подал голос Овчинников, – и, подметя все, уйдешь отсюда. Лучше скажи правду, а то повесим.

– Я всю правду сказал.

– Есть ли у тебя деньги?

– Четыре алтына только.

Пугачев дал ему семь рублей, велел купить платье.

– Как издержишь, приходи опять ко мне. Также скажи, когда не будет у тебя хлеба.

Хлопуша ушел. Овчинников никак не мог успокоиться, поверить тому, что он сказал. Советовал «государю» не верить (недавно ведь схватили трех губернаторских шпионов):

– Воля твоя, прикажи его повесить! Он – плут, уйдет и все, что здесь увидит, там перескажет, а притом и людей наших станет подговаривать.

– Пусть его бежит и скажет, в этом худого нет. Без одного человека армия пуста не будет.

Пугачев в отличие от происшествия с тремя лазутчиками, которых приказал немедля повесить, в случае с Хлопушей поступил иначе и не ошибся. Видно, почувствовал в нем человека, много пострадавшего и неспособного на предательство. Правда, он велел следить за ним, но скоро отменил распоряжение, убедившись, что оно ни к чему. Хлопуша действительно не за страх, а за совесть начал служить делу движения. Как и Овчинников, не доверявший ему поначалу, Чика-Зарубин и многие другие, он стал вместе с ними одним из ближайших сподвижников Пугачева.

В тот же день, когда в лагере появился Хлопуша, Пугачев направил свое войско к Оренбургу. За несколько дней до этого он послал туда два указа – один Рейнсдорпу, другой подполковнику Могутову – с приказом служить ему, «государю», обещанием наград, если их исполнят, и наказания в случае противном. В ответ оренбургские власти переслали в стан восставших свой указ с обличением самозванца и увещеванием к казакам, которые «отважились на такое злое и богомерзкое дело, о коем всяк, разум имеющий, без внутреннего содрогания пребыть не может, что вы, пристав к нему, как ослепленные, погружаете себя у бога и у целого света во глубину погибели». Их призывали отстать от восстания, «реченного самозванца постараться поймать и представить, через что можете удостоить себя в том вашем злодеянии здешняго у ея императорского величества предстательства, которое, конечно, учинить не оставлено будет. А ежели сердце ваше так ожесточилось, что сие увещевание не проникнет, то остается непременно погибать вам как в сем веке, так и в будущем».

Но восставшие не слушали подобных увещаний. Их сердца действительно ожесточились давно и сильно; они не верили тем, кто не раз их обманывал, обкрадывал, посылал на виселицы, под кнуты и розги, отдавал в руки палачей.

К вечеру 5 октября, растянувшись в одну шеренгу, чтобы показать свою силу, устрашить защитников города, Пугачев подвел войско к стенам Оренбурга. Началась его осада, долгая и упорная, наполненная многими событиями и делами, и важными, и мелкими, повседневными, всем тем, что составляет будни и героику народного восстания, тем более такого мощного и грозного, как Крестьянская война.

Осада Оренбурга

Почти полгода восставшие осаждали центр обширного края, который олицетворял здесь режим крепостнического гнета, произвола чиновников, военных командиров. Город подготовился к обороне. Его укрепления власти обновили, привели в порядок в суматошные дни конца сентября и начала октября. Крепость имела овальную форму, была окружена крепостным валом высотой более 3,5 метра (в низких местдх – выше, в высоких – пониже) и рвом такой же глубины, шириной более 10 метров. На валу имелось 10 бастионов и два полубастиона для пушек. По валу окружность города составляла более 5 верст, ширина – более километра (в самом просторном месте), длина – более 1,3 километра. Четверо ворот вели из города в разные стороны – Яицкие, Самарские (Чернореченские), Сакмарские, Орские.

Накануне прихода Пугачева в город 4 октября вошел отряд премьер-майора Наумова, посланный Симоновым на помощь Рейнсдорпу. Он состоял из 666 казаков и солдат, имел 3 пушки. Его прибытие сильно укрепило местный гарнизон. Рейнсдорп обрадовался: «Оренбургская крепость, в случае атаки, в состояние пришла».

Овладеть таким городом и трудно и почетно. Пугачев, приступая к решению важной, в данных обстоятельствах неотложной, задачи, понимал это. Он, конечно, желал овладеть городом, чтобы удовлетворить просьбы и требования всех, кто пошел за ним в начале восстания. Но не только поэтому. Здесь, в Оренбурге, в случае его захвата, можно было взять много пушек, другого вооружения, всяких припасов, пополнить войско живой силой. Затем, обеспечив тыл, Пугачев хотел идти в центр страны, к Москве и Петербургу. Еще на хуторе у Кожевниковых он говорил казакам, что, «взяв Оренбург, пойдет на Москву». Теперь его войско стояло под его стенами, и здесь он тоже не раз говорил о своих дальнейших планах: «пойдет со своими силами прямо к Москве»; «надо ж прежде взять Оренбург, а там будет другое дело. Пойду на Казань, оттуда на Москву, приму там царство»; «дай сроку, будет время, и к ним в Петербург заберемся».

Под Оренбургом войско Пугачева насчитывало уже около 3 тысяч человек при 20 орудиях, к которым имелось 10 бочек пороху. 5 октября штурма не было. Лишь некоторые смельчаки из повстанцев приближались к валам в предместье. Рейпсдорп приказал стрелять из орудий и зажечь предместье.

Восставшие разбили лагерь в Казачьих лугах, в пяти верстах от города. Казак Иван Солодовников подъехал к городскому валу и воткнул рядом с ним деревянный колышек с защемленным наверху указом «государя». В нем оренбургских солдат призывали не слушать командиров, переходить под знамена «императора».

Рейнсдорп привел войска в полную боевую готовность, распределил их по участкам крепостного вала и по городу в заранее намеченных местах. Однако, на вылазку не решился, ограничившись стрельбой из орудий («страшная и сильная пушечная пальба»). Повстанцы тоже не пошли на штурм, даже из пушек не стреляли.

На следующий день, 6 октября, произошла первая стычка. Пугачевцы стали жечь запасенные на зиму скирды сена, которые стояли около города. Из него вышел большой отряд Наумова в тысячу триста человек при 4 орудиях. Но действовал командир нерешительно, не атаковал, только приказал открыть огонь из пушек. Пугачевцы сделали то же самое, а их войско рассыпалось по степи и урона не потерпело. Артиллерийская дуэль продолжалась часа два. Наумов приметил в своих подчиненных «робость и страх», к тому же конница Пугачева наседала на левый фланг его отряда, и он поспешил «ретироваться в город».

Первый успех в стычке с крупной командой воодушевил восставших. Вечером, в 11 часов, «когда была великая ночная темнота», они подвинули к городскому валу настолько, насколько это было можно, две пушки. Их выстрелы были меткими – ядра падали посредине города. Другие стреляли из ружей по его защитникам. В ответ зазвучали орудия и ружья из крепости. Сила огня была неравной, и восставшие отступили. Но они остались довольны – горожане «были все в великом и неописанном страхе».

Однако через день, 8 октября, неожиданная вылазка из города отряда в 300 человек закончилась успехом – нападавшие выбили повстанцев из менового двора, где хранились купеческие товары, захватили пленных. Начальство решило на следующий день атаковать Пугачева силами в 2 тысячи человек с несколькими пушками. Выделили части в состав «корпуса». Но наутро все командиры частей заявили, что заметили среди подчиненных «роптание, изъявляющее великую робость и страх», и поэтому «отзываются невозможностью» идти против мятежников.

Обеспокоенный Рейнсдорп отложил вылазку и срочно в тот же день рапортовал в Петербург, в Военную коллегию, о плохом положении дел в Оренбурге, просил присылки войск и хороших командиров. В частном письме (того же 9 октября) к графу Чернышеву он делал примечательные признания: «Состояние Оренбургской губернии весьма жалкое и более опасное, чем я могу Вам описать. Регулярная армия силой в 10 тысяч человек не испугала бы меня, но один изменник с тремя тысячами бунтовщиков заставляет дрожать весь Оренбург».

Ситуация складывалась так, что губернатор не решался на активные действия, ограничиваясь обороной и лишь изредка отваживаясь на вылазки.

Повстанцы Пугачева продолжали расширять сферу своих действий. Они захватили Нежинский и Вязовский редуты. Командир же Красногорской крепости капитан Уланов сдал ее без боя и перешел к Пугачеву.

Вокруг лагеря предводители выставили разъезды казаков. Усиливали блокаду Оренбурга, отбивали вылазки. Сами делали атаки, державшие «денно и нощпо» в напряжении осажденных.

Рейнсдорп принял все меры к тому, чтобы организовать новую вылазку. Он сам ходил по укреплениям, уговаривал офицеров, которые «по довольном увещании одумались и к той атаке готовыми себя представили». Одновременно губернатор старался собрать побольше сил из подчиненных ему крепостей. Бригадир Корф, комендант Верхне-Озериой крепости и начальник Верхне-Яицкой дистанции, получил от него приказ собрать команды с артиллерией и боеприпасами из всех крепостей и постов и, оставив часть сил в крепости, идти с основными силами к нему на помощь. О помощи просил Рейнсдорп и казахского хана Айчувака. Правда, он не писал о том же сибирским губернатору Чичерину и военным командирам, например, генералу Деколонгу и полковнику Ступишину; более того, двух последних он уверял, что собственными силами разгромит мятежников, «над злодеем атаку учинит». Но Корф не спешил, так как не надеялся на верность солдат и казаков.

Пугачев заранее узнал о готовящейся вылазке и сделал приготовления – на высотах расставил свое войско, артиллерию расположил тоже в удобных местах. Когда премьер-майор Наумов вышел 12 октября из Оренбурга, повстанцы встретили его отряд огнем из пушек самых крупных калибров. Корпус Наумова остановился, среди ого солдат от «робости» началось «замешательство». Пугачев приказал своим частям рассеяться по степи, чтобы окружить противника. Они начали это делать, но Наумов, разгадав его маневр, построил свой корпус в каре и, скрыв в нем орудия, отступил в город. Эта стычка, продолжавшаяся часа четыре под непрерывную артиллерийскую дуэль, закончилась неудачно для осажденных. Они потеряли около 150 человек убитыми, ранеными, пленными и перешедшими на сторону восставших.

Рейнсдорп в рапорте Военной коллегии (16 октября 1773 года) писал: «Регулярные войска столь крепко наступали, что ежели бы нерегулярные им соответствовали и по предписанию моему учинили, то бы желаемого успеха весьма достигнуть было можно, а то последние по робости их против рассеянного неприятеля почти ничего не действовали, а стояли под защитой пушек». Безрезультатность «атаки» заставила оренбургские власти отказаться от активных действий. Они возложили надежды на прибытие подкреплений от Корфа или из центра страны.

Восставшие обстреливали Оренбург, готовили шанцы – укрытия для своих пушек. Пугачев рассылал во все стороны воззвания – крестьяне, работные люди, казахи, ногайцы и другие приглашаются в них присоединиться к повстанцам. Всех колодников и «у хозяев имеющихся в невольности людей» велено было освобождать. «Приказание от меня такое, – слушали окрестные жители, ближние и дальние, слова пугачевских манифестов. – Если будут оказываться противники, таковым головы рубить и кровь проливать, чтобы детям их было в предосторожность. И как ваши предки, отцы и деды, служили деду моему блаженному богатырю государю Петру Алексеевичу и как вы от него жалованье (получали), так и я ныне и впредь вас жаловать буду и пожаловал землею, водою, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем, за что должны вы служить до последней погибели. И буду вам за то отец и жалователь, и не будет от меня лжи много, будет милость, в чем я дал мою пред богом заповедь».

Подобные призывы быстро находили отклик среди тех, к кому они были адресованы. Получение земли, освобождение от крепостного ярма, свобода религиозных верований – все это не могло не волновать и не воодушевлять простых людей. Они массами переходили к Пугачеву и его атаманам, которые появлялись то там, то тут, собирали и возглавляли повстанческие отряды. К примеру, оренбургские власти затребовали себе на помощь отряд башкир, и 400 человек отправились к Оренбургу, но явились на службу не к Рейнсдорпу, а к Пугачеву. Вскоре туда же, в Башкирию, приехал сержант Белов из Таналыкской крепости по приказу Корфа. Ему предстояло собрать башкир для защиты Верхне-Яицкой линии. Сержант застал местные селения в состоянии сильного брожения – всюду читали пугачевский указ, привезенный из Каргалипской слободы. Многие были вооружены. В ответ на требования Белова жители отвечали, что идут не к Корфу, а к самому «государю». Действительно, вскоре в повстанческий лагерь явились Емансары Епаров (Еман-Сарай), 500 воинов и Кинзе Арсланов с таким же отрядом. Пугачев наградил всех башкир, приказав выдать им по рублю, и обоих командиров – башкирских старшин.

Указы Пугачева появлялись в крепостях и форпостах. Их читали в народе, и от этого происходило немало волнений. Многие казаки, башкиры не слушали командиров, бежали к восставшим, отказывались идти на соединение с назначенными против Пугачева отрядами. Даже Корф, получив указ Пугачева с требованием о подданстве, пришел в некоторое смущение – сообщая о нем коменданту Верхне-Яицкой линии Е.А. Ступишину, он писал: «а как штиль в оном (указе. – В. Б.) явствует на склад крестьянский, следовательно, потому и надобно думать: сие несправедливо». Интересно, что среди команд, прибывших к Корфу в Верхне-Озериую крепость, тоже появился указ Пугачева. Его привез Тимофей Красильников, казак из городка Табынска, сумевший съездить в стан к повстанцам. По дороге в Верхне-Озерную он ехал впереди всего казачьего отряда, показывал всему народу указ «императора». По прибытии в крепость его отобрал силой сам Корф, у которого Красильников потребовал прочитать указ всему народу. Собравшаяся толпа бросилась из крепости в лагерь, разбитый казаками под ее стенами. Табынцы кричали:

– Ступай на конь и бери ружья!

Корф послал вдогонку регулярный отряд, и тот атаковал казаков. Двух табынцев арестовали. Остальные ускакали в разные стороны – некоторые совсем не возвратились, других вернули «ласкательством» – с помощью уговоров и обещаний. Но, поскольку побеги продолжались, бригадир приказал всю иррегулярную команду ввести в крепость, перемешать ее с солдатами. Но и после этого беспокойство его не оставляло – в крепостном гарнизоне находилось около двух сотен польских конфедератов, на которых, естественно, положиться было трудно; начались набеги казахских отрядов, один из них даже штурмовал Губерлинскую крепость. Неспокойно было в других местах. Комендант Зелаирской крепости поручик Долгоносое сообщал Ступишину, что в его гарнизоне – всего одна рота Озерного гарнизонного батальона, более половины чинов ее составляют те же польские конфедераты, «на коих надежды верной к сохранению верноподданных уповать неможно, ибо они, как я разведал, не хотят за Россию стоять».

Представители Пугачева появлялись в крепостях, селениях, на заводах, население которых, отвечая на его призывы, поднималось на борьбу. Помещики и заводчики, приказчики и управители бежали, спасаясь от гнева восставших.

Уже к началу октября опустели помещичьи имения в окружности 100 и более верст от Оренбурга. Повстанческие отряды разоряли дворянские владения, призывали делать то же самое крепостных крестьян. Один из башкирских предводителей убеждал их не слушать помещиков и от имени Петра III обещал: «Ежели кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалованья 100 рублей. А кто десять дворянских домов разорит, тому тысяча рублей и чин генеральский».

Верстах в 250 от Оренбурга располагались селения Ляховка, Михайловна и другие – имения отставного капитана Ляхова, отставного майора Кудрявцева, капитана Карамзина, отца известного писателя и историка, прапорщика Куроедова. Как только они услышали о появлении Пугачева под Оренбургом, сразу же бежали и тем спасли свои жизни. Вскоре в их имения прибыл отряд яицких казаков. Впоследствии Сидор Колесников рассказал (на допросе 18 декабря 1773 года) о событиях в Михайловне:

– Дома помещик? – спросили прибывшие у крестьян, работавших у церкви.

– Нет дома…

– Мы посланы, – объявили казаки всем крестьянам, собранным на господском дворе, – из армии государя Петра Федоровича разорять помещичьи дома и давать крестьянам свободу. Смотрите же, мужики, отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите. А если мы вперед застанем вас на помещичьей работе, то всех переколем!

Казаки забрали господское имущество и уехали, пригласив на прощание приехать к ним в лагерь и посмотреть на «государя». Подобные же сцены происходили и во многих других местах – по инициативе пугачевских эмиссаров или самих местных жителей. Обещания воли, освобождения от власти помещика, которых в случае сопротивления полагалось казнить, конфискации их имущества, добытого с помощью труда тех же крестьян, мало кого оставляли равнодушным, не поднимали на борьбу.

Один из пугачевских отрядов появился на Воскресенском медеплавильном заводе, принадлежавшем Твердышеву. Управляющий был убит, его дом сожжен. Большинство заводских крестьян повстанцы поверстали в казаки, и они тем самым стали свободными людьми. Казну, пушки, всякие припасы (порох, снаряды) пугачевцы увезли под Оренбург. Происходило это около середины октября. Несколькими днями позже, 18 октября, другой отряд (пять яицких казаков, 50 калмыков) подошел к Сорочинской крепости, в 170 верстах восточнее Оренбурга. Тимофей Чернов, сорочипский казак, тайком пробрался к восставшим и, вернувшись в крепость, заявил, что с ними идет сам «император». Он призывал встретить их за городом с иконами и колокольным звоном. Его поддержал атаман Никифор Чулошников, приехавший из Тоцкой крепости за порохом. А Петр Бабаев, отставной сержант Измайловского полка, проживавший в Сорочинской, убеждал всех, что он был в стане у Оренбурга, видел предводителя, который-де по лицу и росту – точно «император» Петр Федорович. Это свидетельство уверило всех. Смутило оно даже капитана Брейтигама, командира гарнизона – по его приказу сняли с крепостных стен все пушки и свезли на склад. Утром 20 октября пугачевский отряд под белым знаменем вступил в крепость. Звонили церковные колокола. Все жители с иконами и хоругвями во главе с Брейтигамом встретили повстанцев, вручили хлеб-соль. По распоряжению полковника – командира отряда в церкви отслужили молебен за здравие государя-императора. В его честь дали салют. Затем всех привели к присяге. Большим успехом закончилась миссия Хлопуши, посланного на уральские заводы, которые он очень хорошо знал по своим прошлым скитаниям. По приказу Пугачева его сыскал Шигаев:

– Снаряжайся-ка в дорогу!

– У меня хлеба нет.

– О хлебе не пекись, а пойдем-ка к государю.

Они пришли к Пугачеву в кибитку, и самозванец тут же дал ему инструкции:

– Возьми ты двух казаков да провожатого с Авзяно-Петрозского завода, крестьянина Дмитрия Иванова, поезжай туда и объяви заводским крестьянам указ. И если будут согласны мне служить, то посмотри: есть ли мастера лить мортиры? И если есть, то прикажи лить.

Авзяно-Петровский завод (основан в 1753 году на реке Авзяне), принадлежавший Демидову, одному из представителей знаменитой семьи заводовладельцев, отстоял от Оренбурга в 330 верстах. На нем работало около 300 собственных крестьян Демидова, которых перевезли на Урал из его вотчин, и более 4,7 тысячи приписных крестьян, всего около 5 тысяч человек. Хлопуша, которому выдали деньги на дорогу, выехал на завод. За ним туда же направился Шигаев с указом Пугачева, титул которого выглядел очень пышно: «Всем армиям государь, Российскою землею владетель, государь и великая светлость, император российский, царь Петр Федорович, ото всех государей и государыни отменный…» и т. д. Заводских работников указ призывал: «Никогда и никого не бойтесь и моего неприятеля, яко сущаго злодея, не слушайте; кто меня не послушает, тому за то учинена будет казнь».

Вскоре от Хлопуши пришли в повстанческий лагерь 83 крестьянина с Преображенского (Зилаирского) завода. Они привезли пять пушек, порох, много денег. Еще 100 человек привел Шигаев. Затем силы Пугачева пополнили 100 казаков, бежавших из Яицкого городка. Они привезли с собой сотника Копеечкина, который во время восстания против Траубенберга держал сторону старшинской партии, а затем, после появления Пугачева, по указанию властей ездил с целью его поимки. Теперь он оказался в стане Пугачева, и тот по просьбе казаков приказал его казнить четвертованием. Несколькими днями позже пришли 500 человек во главе с черемисским старшиной Мендеем, башкирским старшиной Алибаем Мурзагуловым и 600 человек, калмыцкий старшина с 300 ставропольскими калмыками.

Люди шли к Пугачеву со всех сторон, с сочувствием встречали его эмиссаров, призывы его манифестов. Того же Хлопушу с воодушевлением принимали на заводах Урала, в которых он появлялся. На Авзяно-Петровском заводе прочитали манифест Пугачева, раздались крики:

– Рады ему, государю, служить!

Работные люди решили собрать отряд («партию»); в нем насчиталось до 500 человек. Они же сковали приказчика и шесть расходчиков, повезли с собой в пугачевский лагерь. Рабочие выделили человека, который должен был сопровождать отряд; в постановлении об этом говорилось: «И притом избрали мы от себя для препровождения оной нашей партии тебя, Степана Понкина, ехать дорогой до своих жительств и в проезде нашем никаких обид, ни налогов в жительствах не чинить. В том тебя и утверждаем». Собравшихся в поход работников Хлопуша спросил:

– Есть ли у вас на заводе пушки?

Из 40 орудий, имевшихся на заводе, годными оказались только шесть, и их взяли с собой. Захватили также заводские деньги – 7 тысяч рублей из конторы, 120 лошадей, некоторое количество скота. Хлопуша с отрядом направился к Оренбургу.

Между тем под Оренбургом начались морозы, выпал снег. Лишения испытывали обе стороны – и осажденные и осаждающие. Повстанцы прятались по кустам, многие терпели холод в открытой степи. «Император» жил в калмыцкой кибитке. Так долго продолжаться не могло, и 18 октября Пугачев распорядился, чтобы его войско отошло от Яика к Сакмаре. Верстах в пяти от города, между Маячной горой и Бердской слободой, и расположились пугачевцы – одни в домах и сараях, другие в отрытых тут же землянках.

Рейнсдорп бездействовал, Пугачев же рассылал во все стороны воззвания и эмиссаров. Его повстанцы постоянно обстреливали город. По ночам они подвозили тайно пушки, подтягивали стрелков, и начиналась канонада с обеих сторон. Осаждающие из казаков кричали защитникам города, среди которых были и их земляки:

– Господа яицкие казаки! Пора вам одуматься и служить государю Петру Федоровичу!

– У нашего батюшки вина много!

– Приезжайте-ка вы к нам, – отвечали им с городского вала, – со своим царем обедать! У нас в городе вина больше!

– Погодите, приедем!

У Пугачева насчитывалось до 4 тысяч человек, а с башкирами еще больше; но «дельных и оружейных людей» было среди них не более 2 тысяч человек, остальные имели не огнестрельное, а разное холодное оружие – сабли, пики, тесаки и прочее. В его войске находились приведенные Хлопушей «заводские многие служители, в том числе несколько довольно обученных пушечной пальбе»; с заводов получили «более трех тысяч зарядов с ядрами, самого лучшего пороху и немалое число ружей».

…22 октября над землей расстилался сильный туман. Воспользовавшись им, пугачевцы подтянули к валам четыре единорога и четыре медные пушки – лучшие свои орудия. Под прикрытием кирпичных сараев на расстоянии пушечного выстрела от города они расставили пушки и открыли сильный огонь. Сделали до тысячи выстрелов. Ядра падали в центре Оренбурга, но большой урон не приносили – в городе хорошо организовали борьбу с пожарами, многие ядра и гранаты не взрывались (артиллеристы из пленных забивали в них отверстия деревянными гвоздями). Действовали восставшие не очень умело и решительно.

За этой попыткой последовали другие. 27 октября Пугачев с войском подошел к городу, но, встретив отпор с валов, на штурм не решился: