Текст книги "Пугачев"

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

То же происходило в Пензенско-Воронежском крае, на правобережье Волги. Крестьяне охотно ловили слухи о «настоящем Петре III», который находится под Оренбургом, не слушали манифесты императрицы. Они направляли посланцев к Пугачеву «осведомиться» о льготах, освобождении от податей. Так поступили крестьяне села Каврес Кадомского уезда. То же пытались делать и другие горожане, казаки. Но, как правило, добраться до Пугачева им не удавалось.

В селе Каврес двое беглых крестьян сообщили его жителям:

– Есть ныне за городом Казанью называющейся царь Петр Федорович, и у помещиков крестьян отнимает, и дает волю, а помещикам головы рубит!

Кавресские крестьяне, которые принадлежали заводчику А. Баташеву, намучились от злоупотреблений его приказчика, были «в отягощении от работ», постановили на сходе послать к Пугачеву депутатов – Козьму Те-рентьева и Сергея Лаврентьева. Они отстранили от дел выборного Афанасьева и старосту Михайлова. Взамен избрали «миром» Семенова и Васильева. Их представители сделали новую раскладку денежных повинностей, более справедливую, чем раньше. Тех, кто сопротивлялся, наказывали. Крестьяне вооружились, ходили по селу, били в набат, стреляли.

События в селе Каврес обеспокоили власти в Шацке, Кадоме, Воронеже.

Известия о «государе» распространялись все дальше от центра движения. Крестьянин деревни Анциферовой Московского уезда Петр Емельянов вез товары из Москвы в Тамбов. По дороге встречным людям говорил;

– В Москве ныне большая помутка… Государь Петр Федорович явился в Оренбург, и пишет он, чтоб государыня, не дожидаясь его, шла в монастырь. А крестьян хочет от бояр отобрать и иметь их только за своим именем.

В Шацкой и Тамбовской провинциях крестьяне распространяют в селах и городах воззвания-прокламации. Одно из них начинается призывом: «Пришло время искоренить дворянское лихоимство». Заканчивалось библейским изречением, носившим весьма угрожающий характер по отношению к дворянам: «В ню же меру мерите, возмерится и вам» (что-то вроде: как аукнется, так и откликнется!).

Местное дворянство, как и в других местах, напуганное вестями о расправах восставших с их собратьями, принимало меры, сорганизовывалось для возможного отпора, защиты своих классовых интересов, привилегий.

В районе Нижнего Поволжья, Заволжья местные жители «Пугачеву приклонились» под влиянием слухов, рассказов, действий его отрядов и эмиссаров, например, яицкого казака Дмитрия Лысова, посланного сюда самим «государем». Помещик Ставропольской провинции Булгаков сообщал, что там «поднялась уже чернь», которая «дворян разоряет»; сам он «едва… убежать мог». То же происходило во многих уездах, жители которых, прежде всего крестьяне, жаждали получить «вольность от господ». В восстание включились ставропольские калмыки, которые, но донесению Ставропольской канцелярии в Военную коллегию, «деревни и селы дворянския все без остатку днем и ночью… грабят, как пажить и весь домашний припас, так скот отгоняют и птиц… и другие чинят ругательства». Делают они это потому, что Пугачев «им грабить всех приказывает» (не «всех», конечно, а дворян, богатых людей), у «Пугачева толпы во всем том имеется надобность». К «бунтовству» калмыков «чернь… согласилась» – их действия поддерживали все местные бедняки.

На сторону Пугачева перешли в начале ноября казаки, солдаты и другие жители Бузулука на Самарской линии. Сделали это с большой охотой – после того, как Иван Жилкин, отставной солдат, приехавший с отрядом из Бердской слободы, привез им указ «государя». В конце же месяца сюда прибыл атаман Илья Федорович Арапов, один из верных соратников Пугачева, с отрядом из 50 казаков. Он развернул энергичную работу по всей линии – освобождал на основании манифестов «Петра III» крестьян от крепостного ярма, расправлялся с помещиками и их прихвостнями. Его отряд, быстро выросший в численности, в конце декабря захватил Алексеевск, Самару. Население ему «показывало совершенное повиновение». Он бесплатно распределял соль среди самарских жителей, рассыпал по окрестностям агитаторов с копиями манифестов Пугачева, сборщиков продовольствия, поднимал на борьбу людей. 20 января 1774 года в руки восставших перешел и Ставрополь – им овладел калмыцкий отряд Федора Ивановича Дербетева, ставшего тоже одним из видных сподвижников Пугачева, предводителей Крестьянской войны. Восстание переходит на правобережье Волги.

Отряды восставших, правда небольшие, в октябре – ноябре появляются на среднем Дону, по реке Хопру. В других местах казаки, как доносили местные власти, «находятся в сумлений». «Народная молва» о Пугачеве распространялась по донским станицам. Власти опасались, что на донских казаков «генеральной „положиться нельзя“; „надобно думать, что часть из них присоединится“ к Пугачеву, если им представится подходящий случай. Но в целом донское казачество ни сейчас, ни позже активного участия в восстании не приняло. Власти бдительно следили за тем, чтобы на Дону все было тихо и спокойно.

Конец осени и зима 1773/74 года, как мы могли убедиться, отмечены быстрым распространением восстания от его первоначального очага – Яика и Оренбурга. Прячем, что очень характерно и важно, огромные массы людей, в него включавшиеся, делали это или по своей инициативе, или по призыву Пугачева, его атаманов, эмиссаров, агитаторов, под влиянием манифестов «третьего императора» и, наоборот, вопреки манифестам Екатерины II, распоряжениям правительства и местных властей. В ходе расширения «мятежа» имела место не только борьба с оружием в руках между двумя лагерями – повстанческим и правительственным, но и борьба идей, борьба за умы и души людей. И в этой борьбе двух противоположных представлений, идеологии народные низы недвусмысленно определяли свою позицию, вставали, безусловно, на сторону Пугачева и того общенародного дела, интересы которого он отстаивал. Источники сохранили многочисленные свидетельства того, как крестьяне, работные люди и другие угнетенные не хотели слушать правительственных указов, «увещевания», избивали тех, кто их читал, проповедовал, и с восторгом и надеждой слушали пугачевские воззвания, заключая, что они «правее» петербургских. Они ведь освобождают их от дворянского ярма, дают «всякую вольность», освобождение, хотя бы на время, от податей и рекрутских наборов в царскую армию. В перспективе ожидалось снижение их норм – в случае победы «батюшки-государя», который-де уменьшит все повинности, а главное, расправится с боярами, даст землю и волю. Подобные мысли и требования, затрагивавшие душу народную, отвечали интересам всех низших слоев населения, и неудивительно, что часто к повстанцам присоединялись и зажиточные, «первостатейные» крестьяне, заводские служащие, бедные сельские и городские священники, мелкие чиновники. Но имеющиеся данные источников говорят и о том, что нередко они выступали против восставших и те отвечали им подобным же образом.

Конечно, имя «законного государя», под знаменем которого началась и ширилась Крестьянская война, много значило в глазах всех людей, поднимавшихся на борьбу. Этот монархизм, царизм не должен вызывать удивления или смущения. Он был естественным для всех людей того времени. Монархистами были не только крестьяне, как правило, люди неграмотные, темные, но и дворяне, в том числе самые просвещенные из них, вплоть до Н.И. Новикова, Д.И. Фонвизина и многих других. Есть только существенная разница в монархизме крестьян и монархизме дворян. Последние были тоже, кстати говоря, в основной своей массе малообразованными или попросту безграмотными людьми, даже дикими в своем невежестве, отягощенном к тому же бесконтрольной, по существу, властью над «крещеной собственностью» – все эти Скотинины, Митрофанушки и многие, им подобные, являлись царистами-креностниками, кнутобойцами. Царизм эксплуатируемых крестьян и их собратьев по положению был, по существу, своему антидворянским, антикрепостническим, антифеодальным, поскольку крепостное право, дворянская собственность на землю, против которых они выступали, были сердцевиной, сутью феодализма. Не отвергая монарха как главу государственной системы, они надеялись получить (и считали, что получили) в лице «Петра III» – Пугачева такого «доброго царя», который, оставаясь верховным правителем, санкционирует такие порядки, при которых не будет крепостного права, крестьяне получат землю, отобранную у дворян, все бедные и обиженные – вольное устройство на манер казацкого круга или крестьянского «мира» с выборными атаманами и есаулами, старостами и смотрителями, с решением важных вопросов на общей сходке. Подобные идеалы, как можно убедиться по данным источников, они и воплощали в жизнь в районах, где устанавливалась власть повстанцев. Они не видели противоречия в том, что пугачевские манифесты обещали отмену подушной подати, повинностей и рекрутских наборов, а тем временем «батюшкины» атаманы собирали с населения хлеб и лошадей, мобилизовывали людей в его войско. Несомненно, манифесты имели в виду подати и поборы в том виде и объеме, в каких они были введены царскими властями, увеличены ими на памяти, на глазах жившего тогда поколения людей. И составители манифестов, Пугачев, его полковники, секретари и повытчики, все участники движения, сочувствующие ему, прекрасно понимали, что без повинностей в пользу казны «третьего императора», без пополнения его армии сделать ничего нельзя. И они, чаще всего добровольно, с охотой, жертвовали и имущество, и свои жизни на алтарь пугачевского дела, как дела всенародного. А на будущее имели расчет – какое-то количество лет не платить подати (несколько лет, а некоторые мечтали о 10—12 годах!), отдохнуть от истомы, «отягощения» несносного. И в этом предводители, Пугачев в первую очередь, шли навстречу их пожеланиям.

Но это все касалось будущего. Пока же ими властно распоряжались обстоятельства повседневные, насущные. Каждый день рождал новые задачи, проблемы. Пугачев и его помощники пытались, старались их решить, насколько у них хватало сил и умения, позволяли условия, их собственные натуры, очень своеобразные и противоречивые. Вкладывали в их решение всю свою страсть людей, истомившихся под гнетом жизненных неурядиц, гонений, обид, весь накопившийся за прошлые годы гнев против угнетателей, притеснителей – «бояр», чиновников, командиров. По всей территории разгоравшегося восстания огромные массы людей охотно отвечали на их призывы, шли за ними, свято веря в свое правое дело.

Правительство, его администрация на местах, военные силы, наконец, церковь убедились в осенние и зимние месяцы, во-первых, в грозной силе Пугачева и его повстанцев, их «мятежной» стихии; во-вторых, – в безуспешности своей агитации в их среде. Они явно проигрывали в сравнении с агитацией Пугачева, его атаманов и эмиссаров.

Но Пугачев, все повстанцы проигрывали с самого начала в другом – в организованности, боеспособности своих сил, их вооруженности. Несмотря на то что их войска, отряды превосходили в числе правительственные части подчас во много раз, все же за небольшими исключениями это были разрозненные, плохо спаянные дисциплиной, обучением, единой волей командиров массы людей, зачастую действительно скорее толпы людей, воодушевленных великой целью, но нестройных, рассыпавшихся нередко при первых же серьезных ударах регулярных команд. Последние тоже не раз терпели от них поражения, как это было с Каром и Чернышевым, Наумовым и Заевым, Валленштерном и Биловым. И, учитывая тот же уровень боеспособности повстанцев, это были для них очень серьезные и важные победы, поднимавшие дух их самих и тех тысяч и тысяч новых людей, которые становились под знамена Пугачева в Башкирии и Западной Сибири, на Урале и в Прикамье, в Среднем Поволжье и Заволжье. Но при этом подобные успехи нередко были связаны с тем, что на сторону повстанцев переходили из отрядов, с которыми они вели бой, их же собратья – казаки, крестьяне, работные люди, башкиры, калмыки, татары и прочие, как это было, например, с отрядом Чернышева, при взятии ряда крепостей и редутов, городов и селений. В тех случаях, когда велись настоящие военные действия, потери противника (например, при разгроме отряда Кара, в боях под Оренбургом) были не так уж велики (десятки, иногда сотня-другая солдат). Повстанцы же, несмотря на свое численное превосходство, теряли в ходе подобных сражений несравненно больше. Что и понятно – слишком неодинаково выглядели две борющиеся стороны в смысле обученности, боеспособности, вооруженности. И это оказалось решающим в дальнейшем ходе движения, которое с конца зимы и весны 1774 года вступает в полосу неудач.

И еще один важный момент – Пугачев, Зарубин и другие предводители, возглавившие несколько главных центров Крестьянской войны, принимали меры для ее распространения, посылали в разные места отряды, агитаторов, манифесты, поддерживали связь с местными предводителями, повстанческими органами власти. А эти последние держали по возможности связь с ведущими центрами. Они помогали друг другу всем, чем могли. Но и здесь в смысле организации сил восставших на той территории, где они действовали, наличия взаимопомощи повстанцы не смогли преодолеть стихийность, локальность движения. В отличие от правительственной стороны повстанческий лагерь при всех достижениях Пугачева, его Военной коллегии, повстанческих органов власти на местах выглядел слабо, плохо организованным.

Все это предопределило последующее развитие событий, которое стало складываться не в пользу Пугачева и пугачевцев.

Неудачи и поражения

В отличие от Кара, который, не зная толком обстановки, силы повстанцев, заранее торжествовал победу над ними, спешил к месту событий, надеясь быстро рассеять «толпу злодеев», Бибиков, человек умный и проницательный, понимал всю серьезность положения. Заявляя о своей решимости разбить Пугачева, он все же не очень торопился и по дороге в Казань, а с конца декабря и из Казани все чаще требовал новые полки. Войска подтягивались со всех сторон. Так прошло немалое время.

Екатерина II, испытывая немалое смущение и беспокойство, старалась убедить общественное мнение в стране и за рубежом в малозначительности событий под Оренбургом. При этом старалась как можно дольше сохранить сведения о них в тайне. «Это ужас XVIII столетия, – писала она новгородскому губернатору Сиверсу, – который не принесет России ни славы, ни чести, ни прибыли… Европа в своем мнении отодвинет нас ко времени царя Ивана Васильевича – вот та честь, которой мы должны ожидать для империи от этой жалкой вспышки». В письмах к Вольтеру предводителя она насмешливо именует «маркизом Пугачевым», его повстанцев – «грабителями», «бездельниками»; пытается уверить, что справится с «разбойником» одно казанское ополчение (4 тысячи человек). То же повторяет в письме прусскому королю Фридриху II: это «толпа разбойников… более негодная и достойная презрения, чем опасная… Если эта неприятная для меня шалость доставила удовольствие моим врагам, то я имею причину думать, что это ненадолго».

Одновременно императрица торопит Бибикова, и он, со своей стороны, принимает самые энергичные меры для мобилизации военных сил. С конца декабря к Волге подходят регулярные войска: в Симбирск, Сызрань, Саратов из Бахмута два гусарских эскадрона и две легкие полевые команды (22-я и 24-я); в январе – генерал-майор П. Мансуров и 23-я, 25-я легкие полевые команды. В Казани сосредоточиваются части полков Владимирского, 2-го гренадерского, Изюмского, Архангелогородского, Томского. Вместе с наличными частями это были внушительные силы, и главнокомандующий сразу же бросает их против восставших.

Правда, Бибикова обеспокоили известия о слухах, бродивших среди солдат. Они были недовольны тяготами службы. Некоторые говорили, что человек, появившийся под Оренбургом, не Пугачев, а настоящий император. Сержант Филипп Мухин из Владимирского полка передавал вести об императрице:

– …Государыня уже трусит, то в Раненбом (Ораниенбаум. – В. Б.), то туда, то сюда ездит; а графов Орловых и дух уже не помянется.

Солдаты заявляли даже, что сложат оружие перед «государем». Некоторых из них арестовали, над другими учинили надзор. В письме Фонвизину главнокомандующий признавался, что «дьявольски трусил за своих солдат, чтоб они не сделали так же, как гарнизонные: не сложили оружия перед мятежниками». Он даже послал в Симбирск и Самару поручика Г.Р. Державина, чтобы он сделал «примечание как на легкие обе полевые команды, так и на гусар: в каком состоянии они находятся и по всем ли исправны и какие недостатки? Каковых имеют офицеров и в каком состоянии строевые лошади?»

Наведя порядок во Владимирском полку, Бибиков отдал приказы, и части, ему подчиненные, направляются к центрам движения – в районе Самары и Ставрополя. Майор Муфель с 24-й командой из Сызрани идет на Самару, подполковник Гринев с 22-й командой – туда же на соединение с Муфелем; по пути он должен был присоединить бахмутских гусар. 28 декабря Муфель пришел к селу Рождествено, в пяти верстах от Самары. Ему донесли, что Арапов с повстанцами собирается атаковать его по фронту, а 300 ставропольских калмыков – с тыла. Рано утром 29 декабря каратели вышли из села и подошли к Самаре. Их встретил огонь шести орудий. Атака Муфеля встретила сильное сопротивление, но солдаты все же ворвались в город, многих восставших убили, захватили 200 пленных и все пушки. Команда потеряла трех убитых и 15 раненых. «Злодеев, – писал Муфель в донесении, – хотя и побито довольное число, однако за великим снегом и мятелью, которыми трупы заносило, никак исчислить было неможно, да и здешними обывателями многие трупы были покрадены». Захватив город, каратели встретили в нем со стороны жителей открытую враждебность. Тот же Муфель писал: «…все в Самаре жители более оказывают суровости, нежели ласки», а «самарское духовенство всемилостивейшую нашу государыню в поминовении из эктений исключило».

4 января в Самару прибыл Гринев с командой. Он, Муфель и Державин два дня наводили в городе порядок. Всех виновных во встрече повстанцев (в соответствии с предписанием Бибикова Державину от 29 декабря) велено было направлять в Казань, «а некоторых для страху жестоко на площади наказать плетьми при собрании народа, приговаривая, что они против злодеев должны пребыть в твердости и живота своего, как верные подданные, щадить не долженствуют». Жителей приводили к присяге, брали у них подписки о верности императрице, о том, что Пугачева и восставших будут почитать за злодеев, изменников и разбойников. Местных священников (девять человек), виновных в склонности к мятежникам, Державин арестовывать не стал, поскольку это остановило бы церковную службу. Он опасался, что арестом «не подложить бы в волнующийся народ, обольщенный разными коварствами, сильнейшего огня к зловредному разглашению, что мы, наказуя попов, стесняем веру». Главнокомандующий одобрил подобный шаг, и по его требованию Вениамин, архиепископ Казанский, послал в Самару новых священнослужителей. И только тогда самарских попов отослали в Казань.

В ночь на 7 января Гринев с отрядом двинулся к Алексеевску. Утром его встретили восставшие (2 тысячи человек) во главе с Араповым и Чулошниковым. Бой шел весь день 8 января. Повстанцы атаковали врага со всех сторон. И те и другие стреляли из пушек. Каратели, отбивая атаки, продвигались вперед. Нанеся немалые потери защитникам «пригорода», они в конце концов взяли Алексеевск, захватив три орудия. Последовали наказания плетьми, приведение к присяге.

9 января в три часа утра Гринев двинул свои части еще дальше к северу – на Черный Яр, где как будто собрались ставропольские калмыки. Но оказалось, что они вместе с ханшей Дербетевой, атаманами Араповым и Чулошниковым ушли вверх по реке Кинель.

Вскоре в Самару прибыл генерал-майор Мансуров, принявший общее командование над четырьмя полевыми командами (22, 23, 24, 25-й). По указанию главнокомандующего он направил увещание к калмыкам, написанное все тем же Державиным, способности и талант которого власти не раз использовали в борьбе с повстанцами. В подробном обращении, призывавшем калмыков прийти в раскаяние, их упрекали: «Стыдно вам… слушаться мужика, беглого с Дона казака, Емельяна Пугачева и почитать его за царя, который сам хуже вас всех, для того, что он разбойник, а вы люди честные. Стыдно вам повиноваться тому, который, может быть, от неприятелей наших турок подкуплен лить кровь нашу, стараться помрачить славу российскую, и после сам вас погубит своим злодейством». Точно так же старался Державин опорочить и Арапова: «Не хотите вы терпеть господ, то не стыдно ли вам в то же самое время почитать крестьянина Арапова за своего господина, атамана и во всем его слушаться? А особенно княгине вашей (ханше Дербетевой. – В. Б.) не стыдно ли иметь с ним дружбу?» Далее следуют угрозы наказания – «строгой казни», гибели жен, детей, имущества; «многочисленные полки ея (императрицы. – В. Б.), приблизясь, всех вас перебьют».

Но воззвание, несмотря на литературный талант составителя, не возымело действия. Калмыки продолжали поддерживать Пугачева. Более того, 20 января отряд Ф.И. Дербетева захватил Ставрополь. Коменданта бригадира фон Фегезака, местных чиновников повстанцы-калмыки взяли, уходя из города, с собой и вскоре расправились с ними. Около Красного Яра Дербетев встретил отряд Гринева, напал на него, но был разбит и отступил, потеряв 120 человек убитыми, 40 пленными.

Следующая встреча состоялась под Сергиевском у деревни Захаркиной. Здесь Дербетев с двумя тысячами калмыков сражался с частями майора Елагина, полковника Хорвата. Он снова потерпел поражение. Калмыки, оставшиеся в живых, рассеялись в разные стороны. В начале февраля Хорват занял Бугуруслан. К концу месяца сюда же прибыл корпус генерала князя Голицына, который, будучи занят сбором продовольствия, а также из-за бездорожья, глубоких снегов, продвигался очень медленно. Он шел по Ново-Московской дороге на юг, к Самарской линии крепостей. А по самой линии, от Самары на юго-восток, двигался генерал Мансуров с четырьмя полевыми командами и бахмутскими гусарами, слева от него шел отряд Гринева. 10 февраля Мансуров вошел в Борскую крепость. Потом направился к Бузулукской крепости – пункту предполагаемого соединения сил обоих генералов. Здесь находились продовольственные склады. Защищал крепость тот же Арапов с двумя тысячами повстанцев. Отряды Мансурова и Гринева с двух сторон подошли к ней. Восставшие встретили карателей около крепости сильным орудийным огнем, по потерпели поражение и отступили к Тоцкой крепости. Потеряли при этом более 500 человек убитыми и пленными, 15 орудий, 165 человек сдались. Мансуров потерял до полутора десятков человек.

Голицын 28 февраля вышел из Бугуруслана по направлению к Сорочинской крепости на Самарской линии, где, по его сведениям, находились главные силы восставших. Авангарды пугачевцев стояли в Тоцкой крепости и деревне Пронкиной. На помощь им шли Овчинников и Пугачев с 1,5 тысячи человек и 10 орудиями. Мансурову Голицын приказал занять Тоцкую.

В деревню Пронкину вошел высланный Голицыным отряд майора Елагина из Владимирского полка. 6 марта он расположился на ночлег. Пугачев, находившийся в 37 верстах, в Сорочинской крепости, сделал быстрый бросок и с трехтысячным отрядом неожиданно ворвался в деревню ночью, под покровом снежной бури. Произошло, но рапорту Голицына, «некоторое неустройство» – от рук повстанцев во время ночного боя погибли Елагин, многие солдаты. Но все-таки офицеры, оставшиеся в живых (секунд-майор Пушкин, капитаны Квашнин-Самарин, Олсуфьев) сумели привести свои силы в порядок, организовать удар с тыла по повстанцам, и они отступили, потеряв более ста человек. Пугачев уехал в Берду. Остался за главного Овчинников.

Восставшие оставили Тоцкую и Сорочинскую крепости. Во второй из них 11 марта объединились части Голицына, принявшего главное командование в этом районе, и Мансурова. Менее чем через неделю, 17 марта, они были уже в Новосергиевской крепости, недалеко от Яика и Оренбурга.

К северу от этого района аналогичные события разворачивались в Пермском крае. Главными центрами движения здесь были Кунгур и Красноуфимск. Повстанческие отряды и их предводители не сумели преодолеть возникшие у них трудности. Салават Юлаев из-за ранения отсутствовал. Канзафара Усаева и Кузнецова занимали взаимные разногласия, причина которых – недисциплинированность первого из них. Новый предводитель, красноуфимский писарь Михаил Мальцев, оказался заурядным пьяницей.

Бибиков выслал к Кунгуру отряд в 200 человек во главе с секунд-майором Нарвского пехотного полка Гагриным, и тот 25 января вступил в город. Повстанцы при его приближении отступили. Гагрин, присоединив отряд премьер-майора Попова, находившийся в Кунгуре, и местное ополчение (его силы увеличились до более чем одной тысячи человек), направился против восставших, которые собрались (до двух тысяч человек) в селе Ординском (Ильинский острожек), верстах около 30 от города. Сражение продолжалось здесь семь часов и окончилось победой карателей – они убили до 100 повстанцев, более 60 взяли в плен. Гагрин потерял 4 человека убитыми, 12 ранеными.

Он вернулся в Кунгур. Затем пошел к Красноуфимску, где собралось до 4 тысяч восставших, в том числе и остатки разбитых под Кунгуром. Узнав о таких силах, Гагрин повернул в Кунгур, но, получив подкрепление (до 600 человек), снова направился к Красноуфимску. Восставших возглавлял новый предводитель – есаул Красноуфимской станичной избы Матвей Дмитриевич Чигвинцов. Он выставил посты, организовал разведку. Запросил помощь у Белобородова. Тот, занятый под Екатеринбургом, не мог этого сделать.

19 февраля Гагрин взял штурмом Красноуфимск. После трехчасового боя восставшие отступили, потеряв 40 человек убитыми и 55 пленными (в том числе в плен попали Мальцев, Чигвинцов и др.). Затем каратели взяли Ачитскую крепость, «замиряли» и другие места по Каме – селения и заводы, приводили к присяге жителей. Многие из восставших, понимая, что бороться с регулярными командами невозможно, расходились по домам или окрестным лесам, спасаясь от возмездия.

Восточнее этих мест продолжалось движение в районе Екатеринбурга и Челябинска, Шадринска и Кургана. Сюда, к первому из названных городов, и направился Гагрин. Но еще до его прибытия здесь 15 февраля появился отряд подполковника Лазарева, посланный главнокомандующим. Посланный из города отряд секунд-майора Фишера (700 человек) разбил повстанцев на Шайтанском заводе. Другой отряд (около 100 человек) – подпоручика Озерова – у деревни Златогоровой встретился с повстанцами, но ввиду их численного превосходства отступил к Белоярской слободе для соединения с поручиком Костиным, шедшим ему на помощь.

Между тем подходил отряд Гагрина. 26 февраля он штурмовал снежные валы Уткинского завода и взял его. Повстанцы потеряли 15 человек, но «от страху» сдались 587 человек. Во время преследования каратели убили еще 45 человек, взяли в плен 308 человек. В их руки попали на заводе пять пушек, много другого оружия, два знамени.

На помощь разбитым уткинским повстанцам спешил Белобородов с 425 человеками (заводские работники). Он атаковал Гагрина «с превеликим криком при пушечной пальбе». Но контратака привела к тому, что «толпа» Белобородова «с тою же скоростию, с какою вперед стремилась, в бег обращена, оставя пушки» (из рапорта А.И. Бибикова). Разбитые белобородовцы бежали на Каслинский завод к югу от Екатеринбурга.

Как и в других местах, победы карателей приводили к раскаянию местных жителей. Они присягали императрице. Но при первой же возможности (уход карателей, появление повстанческих отрядов, эмиссаров) многие из них снова вставали под знамена Пугачева.

Наступление Гагрина продолжалось – 3 марта он вступил в Гробовскую крепость, 12 марта штурмом взял Каслинский завод (потери Белобородова – 57 убитых, 420 пленных). Вскоре вступил в Екатеринбург, который был освобожден от осады или даже, по словам Дубровина, «от предстоявшей ему гибели». Остатки отряда Белобородова через Верхние и Нижние Киги поспешили на соединение с Пугачевым, другие, разбежавшиеся по окрестностям, влились в отряд Грязнова под Челябинском.

Местность между Екатеринбургом, Челябинском и Шадринском в феврале продолжала оставаться в руках восставших – местных крестьян, башкир. Многие их отряды, появившиеся в это время, во главе с предводителями, объявлявшими себя полковниками «императора», действовали чаще всего самостоятельно, независимо от пугачевского центра и друг от друга. Один из таких предводителей, Матвей Евсевьев, назвавший себя капралом, вместе с шестью повстанцами явился в село Теченское. Ему навстречу вышли жители, в том числе и священники с иконами и церковным пением, звонили колокола. Евсевьев, не дойдя 200 сажен до церкви, остановился. То же сделали встречающие. В наступившей тишине писчик Лебедев дребезжащим голосом читал манифест Пугачева. Затем капрал вместе с жителями отмечал торжественное событие в питейном доме. Пройдя в мирскую избу, он приказал сжечь все дела, что и было сделано публично, на площади. Вместо снятых со своих должностей старосты и выборного Евсевьев назначил из местных крестьян новых представителей власти – атамана и есаула. Мирскую избу переименовали в станичную. Забрав казну и пушку, а также теченского целовальника, капрал, провожаемый крестьянами и казаками, возвратился в Миасскую крепость, где находился повстанческий отряд Михаила Ражева.

Подобные же события происходили и во многих других селениях этого и других районов, охваченных восстанием.

Продолжалась осада Долматова монастыря и Шадринска. Но второй из них в конце февраля освободил от осады отряд майора Жолобова. А 23 февраля в него вступил отряд генерал-поручика Деколонга. Он отсиживался в городе, опасаясь из-за многочисленности восставших, которые действовали вокруг, выйти из него, например к Долматову. «Я здесь, – писал он в рапорте Бибикову 27 февраля, – а вокруг меня и за мною в Сибирской губернии, по большой почтовой дороге к Тюмени, сие зло, прорвавшись, начинает пылать».

Осаду с Долматова повстанцы сняли 1 марта при известии о приближении трехтысячного войска Деколонга. Последний действительно посылал из Шадринска в разные стороны карательные отряды, которые разбивали небольшие партии повстанцев. Но сам на поход не решался.

Против отрядов, действовавших в районе Кургана и Краснослободска, Тюмени и Туринска, выслал карательные команды сибирский губернатор Чичерин. Один из них (1,9 тысячи человек во главе с майором Салмановым) занял Курганскую слободу. Но перешедшие на сторону восставших (их было до 3 тысяч) крестьяне из этого отряда выдали им всех офицеров (Салманова и других), которых тут же повесили. Подошедший вскоре майор Эртман с 13-й полевой командой, пришедший по распоряжению Чичерина из Кузнецка, в нескольких сражениях разбил их и 24 марта занял Курган.