Текст книги "Фатум. Сон разума"
Автор книги: Виктор Глумов
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Глава 10
ИЗОЛЯТ
В гробу было тесно – не шевельнуться. Руки прижимало к бокам, ногами Ник не мог двинуть, и на грудь давили тонны земли, даже через крышку – давили.
В могиле, в деревянном ящике. Нечем дышать. Ник попытался облизнуть губы, но что-то мешало, что-то мертвое во рту. Разбухший язык? Или так ощущается подвязанная челюсть? «Да меня же живым похоронили!» Он напряг все мышцы, и тело отозвалось болью. Зато удалось открыть глаза.
Непереносимо-яркий дневной свет.
Значит… умер? И сейчас кто-нибудь примется судить, взвешивать его поступки, измерять и подсчитывать.
Ангел ли, демон тронул Ника за плечо, и он замычал от ужаса.
– В порядке, – сказал некто, – пульс стабилен. Очнулся. Никита! Никита Викторович!
Тень заслонила потустороннее сияние. Ник снова замычал и забился.
– Никита Викторович! – настойчиво продолжила тень. – Вы меня видите? Вы понимаете, кто вы?
Ник затих. Он ничего не понимал, кроме, пожалуй, одного: жив. В окружении врагов. В больнице, возможно.
– Ремень снимите, – скомандовала тень, – язык он не прикусит.
Проворные руки освободили язык Ника – изо рта вытащили полоску дубленой кожи. Ник снова напряг мышцы и понял: он привязан к койке. Как буйный. Как эпилептик, иначе зачем вкладыш в рот?! Говорить пока не получалось, настолько пересохло во рту.
– Который год? – монотонно вопрошала тень, так и не оформившаяся в человека. – Месяц? Число? Как ваша фамилия? Где вы живете?
Ник пытался отвечать, но путались мысли и кружилась голова.
– Нет, – буркнули другим голосом, – не думаю, что он вас понимает. Сумеречное состояние сознания. Вас же предупреждали.
– Термины-то не перевирайте. Я в первую очередь – врач, а потом уже – палач! – вскинулась тень. И оказалась мужчиной лет тридцати пяти: белый халат, круглые очки, подчеркнуто интеллигентская бородка.
– Вот и будете зарплату врачебную получать, – пригрозил врачу невидимый оппонент. – Выполняйте, что сказано.
Врач заглянул Нику в глаза, как показалось, с сочувствием. И всадил в предплечье иглу.
Страх больше не возвращался. Ник лежал на койке, ремни сняли, но подниматься он не считал нужным. Санитар помог – размял руки, заставил сесть. Ник слушался, пока его держали, потом падал на матрас. Его не смущала грязь, он ходил под себя, кажется, из уголка рта текла слюна – Ник просто не помнил, что ее нужно глотать.
Прошла небольшая уютная вечность.
Ник не думал ни о чем, погруженный в звенящую пустоту, где даже его самого не было.
Вроде бы делали еще уколы, давали таблетки. Кажется, водили в «душ» – поливали, скорчившегося, струей воды из шланга.
Однажды Ник обнаружил себя за столом в обществе других людей. Они ели, и Ник послушно взял ложку, еле вспомнив, как ею пользоваться, зачерпнул вязкой каши. Рядом с ним обжирался, запихивал в рот целые куски хлеба жирдяй. Ник рассмеялся. Тут же подскочил санитар, увел борова, а Ника принялся кормить с ложечки, как ребенка.
Потом снова были темнота и пустота, в ней всполохами проскальзывали отдельные мысли: «Артура закопали», «Маша… изолят, изолят», «Мама не знает», но Ник не мог ни удержать их, ни додумать до конца.
Еще через одну вечность Ник понял, что в палате не темно, напротив, свет здесь никогда не гасили, он мешал, не позволял остаться в одиночестве. И санитар круглосуточно был подле Ника. Чувство тревоги оказалось новым, незнакомым. Ник смаковал его, потом попытался объяснить санитару, и тот позвал врача. Ник его уже видел когда-то, этого мужчину с аккуратной бородкой. Врач слушал его блеяние и хмурился. Снял очки, повертел их в руках, складывая дужки, и наконец тихо сказал:
– Никита Викторович, вам сильно мешает ваше состояние?
Ник с готовностью подтвердил: да, там, за порогом небытия, в осознанном мире, его ждут кошмары, его караулят твари прошлого. Ник туда не хотел.
– Тогда мы поднимем дозировку до прошлого уровня. – Врач отвел глаза. – Поправляйтесь, Никита Викторович.
Последние его слова рассмешили Ника: «Поправляйтесь»! Врач же знает: Ник здесь навсегда. На-всег-да. И никогда ему не вернуться к прежней жизни.
Никогда.
И каркнул ворон.
Ник, кажется, снова ел, и снова спал, и плавал по волнам ассоциаций, и санитар всегда был рядом, но однажды вернулась боль.
Проснувшись, Ник свернулся в постели в скулящий комок. Навалилось все сразу: нестерпимо хотелось курить, дрожали руки, пересохло во рту, и губы казались распухшими, чужими. Воняло немытым телом и мочой.
Санитар не появился, и Ник сполз с койки. Он не помнил свою палату и не мог ее видеть. На Нике было что-то вроде фланелевой пижамы, серой, застиранной. Несколько шагов до двери – за ней, надеялся Ник, туалет.
Он не ошибся. Открыл воду и сунул голову под ледяную струю. Его трясло, как последнего наркомана, и постепенно дошло: дружок, так ты и есть торчок. Тебя заперли… Где? В психиатрии? Тебя «накачали», но сегодня почему-то не дали лекарств, и тебя ломает. А в прошлый раз, со стыдом вспомнил Ник, он сам умолял врача дать транков или чем там травили. Испугался. Он проиграл и до боли боялся осознать это.
Он – проиграл.
Ник вернулся на койку, так и не осмотревшись, натянул на голову тонкое одеяло и закрыл глаза.
Так он лежал долго, очень долго, и каждый вдох давался с трудом: болели тело, душа и совесть.
Клацнул засов – Ник вздрогнул, повернул голову. В палату втиснулся здоровенный санитар, с Коня размером, но отъевший небольшое брюшко.
– Давай на выход. К тебе пришли.
Ник все еще туго соображал. Кто мог прийти? Кому он нужен? Если врачу, надели бы смирительную рубашку и произвели осмотр на месте. Или, обездвижив, отволокли бы на процедуры. Ник направился к выходу, с трудом переставляя непослушные ноги. Санитар посторонился, пропуская его вперед. Ни наручников, ничего. Значит, не рассчитывают, что он попытается бежать. Или знают, что далеко не убежит: не сможет или не захочет.
Коридор был на вид стерильным и светлым. Пока шли, Ник насчитал по двенадцать дверей с обеих сторон. Интересно, в палатах пусто или там кто-то сидит, думая, что он один? Или уже сошел с ума, воет, но звукоизоляция не выпускает его крики. Или, скорее, надувает пузыри и улыбается.
Впереди – дверь. Металлическая, выкрашенная в белое. Санитар провел карточкой по панели, потянул дверь на себя. Ник напрягся, хотя понимал: бежать бессмысленно, его поймают максимум через двадцать метров.
Еще один коридор, короткий. Скорее, прихожая. Дверь справа и дверь слева. «Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – счастье найдешь, прямо пойдешь – не сносить тебе головы», – вспомнил Ник. Только бы не налево, Коня он терять не хочет, пусть живет Стас Кониченко и будет счастлив! А что головы не сносить, то и так понятно.
Повернули направо. Ник вздохнул и обрадовался впервые за прошедшую вечность. Ноздри защекотал сигаретный дым – Ник сглотнул, он бы сейчас душу продал за сигарету. Санитар толкнул дверь – табаком запахло сильнее.
– Иди давай, – кивнул санитар.
В середине комнаты, скрестив руки на круглом столе, сидел Тимур Аркадьевич Реут, с наслаждением курил тонкую сигару. Ник сжал челюсти, шагнул навстречу и опустился на свободный стул. На виске Реута пульсировала жилка, ярко-голубые глаза смотрели с участием, можно даже сказать, сочувственно. Ник мысленно прокрутил возможный диалог: «Ну что, крыса, как тебе изолят?» – «Нормально, наверное, это все же лучше, чем тот свет». В этом месте злодею положено читать долгую лекцию о том, за что он ненавидит человечество и каким образом умертвит главного героя, а после должна произойти счастливая случайность: злодей упадет, пронзенный копьем, прошитый пулей, или его просто хватит удар, и отмщенный герой вылетит на крыльях бреда.
Реут протянул сигареты и зажигалку, Ник закурил, с жадностью глядя в окно. Пока он валялся овощем, все завалило снегом. Сколько времени прошло? Неделя? Месяц?
– Долго я здесь? – прохрипел он. Слова давались трудно, Ник словно забыл, как пользоваться речью.
– Сегодня воскресенье, – ответил Реут, выдыхая сизый дым.
Ник закашлялся. Прошло несколько дней, а как будто вечность. Закольцованность, день сурка.
– Думаю, не нужно объяснять, почему ты здесь, – продолжил Реут. – Мой секретарь тебе раскрыла глаза, не так ли? Теперь я тебе кое-что расскажу. – Он сделал упор на «я». – Как ты сам догадался, люди с твоей особенностью встречаются редко и представляют некоторую опасность для общества. Да-да, не смотри так. Ты – не благо общества, а опасность, деструктивный элемент. Причем крайне негибкий элемент. Надо было с самого начала с тобой побеседовать. Ты – наш недосмотр, сейчас проводится расследование, чей именно, но это уже не важно.
Остаток гордости Ника пискнул и ощетинился, появилось вялое желание возразить: «Любое развитие циклично, убери деструктивный элемент – и наступят стагнация, гниение и деградация». Но Ник промолчал. Это не его мысли. Ему этого не надо, он хочет отсюда выбраться любой ценой, и эта цена скоро будет озвучена.
Хочет ли? Сможет ли он желать чего-либо с такой силой, как раньше? Или он только сейчас научился хотеть, а раньше – алкал?
– Никита… представляю, каким монстром и душегубом я тебе кажусь, но все сведения, переданные тебе другими, – от незнания. Ты ж понимаешь, что всего всем не объяснишь? Не произойди взрыва в метро, началась бы настоящая резня. Не закрой мы тебя, случился бы очередной погром в торговом центре…
Ник вскинулся и сразу стух, потупился. Лжет, он все лжет! Вопрос – зачем?
– …Именно этим опасны пассионарии. А когда уровень КП части населения с их подачи подскакивает, начинаются очень нехорошие вещи. Например, тотальные опустошающие войны.
…Взрыхляя снег гусеницами, катятся танки с черно-белыми крестами. По брошенным окопам, по распростертым телам, оставляя алые полосы позади…
…Ярко-синее небо. В сопровождении солдат движется колонна – женщины и дети. Радуются, что их не погнали в бараки, как мужчин, а повели к праздничному зданию мимо клумб с цветами. Вход в здание украшали разноцветные шары, играла музыка. Женщины думали, что после помывки их отправят на работу в немецкие семьи, и охотно раздевались, сдавали одежду. Становились на бетонный пол и с вожделением ждали, когда из труб под потолком брызнет вода. Все жутко хотели пить. Но пошла не вода. С шипением повалил газ…
…Лысая белая гора походит на огромный кусок сахара. По минному полю, подгоняемые возгласами автоматчиков, бегут люди. Бегут без оглядки, вперед и вперед. Надеясь, что им повезет и они не взорвутся на мине. Но то там, то здесь с грохотом вздымается земля, и бабий крик – монотонный, на одной ноте, разносится по окрестностям…
– …Вот, что такое пассионарии, – заключил Реут и предложил вторую сигару.
Ник вынул ее непослушными пальцами, гадая, откуда эти картинки. Искаженное восприятие мозга, еще не освободившегося от дурмана?
– Думаешь, все равно нечестно лишать вас судьбы? Понимаешь, у пассионариев велика вероятность не дожить до двадцати пяти. У вас желание вести стадо преобладает над инстинктом самосохранения. Благодаря «Фатуму» выживают почти все. Потеря пассионария – потрясение для общества, потому безопаснее помещать вас в изолят… К чему это я?
Реут щелкнул зажигалкой. Ник затянулся, без выражения глянул на этого человека и поймал себя на мысли, что Реут смотрит на него точно так же – без выражения. Он похож на старинную картину, обесцвеченную временем. Остались наброски, силуэты, а краски сошли.
– Пассионарии нужны «Фатуму». Зачем, я сам разбираюсь уже много лет. Я здесь, чтобы предложить тебе сделку: ты утихаешь, и тебя никто не трогает. Ты идешь домой, ведешь мирную и правильную жизнь, тогда никто не пострадает. Тебе выписывают таблетки, ты пьешь их регулярно. Но! Малейшее подозрение, даже недоказанное – и твой путь закончится здесь. Я поручился за тебя, Никита Каверин, я уверен, что ты не наделаешь глупостей. Если оступишься, я умою руки.
– Мне нужно вас благодарить? – Ник криво усмехнулся. – Выбор у меня небогатый.
– Почему же? Светлая, теплая палата, завтрак, обед и ужин, ты доживешь до старости в любом случае. Второй путь – высокий пост в «Фатуме», престиж, дорогая машина…
Реут говорил, а Ник крутил картинки – почему-то сегодня воображение работало особенно буйно, он будто диафильм смотрел.
…Квартира с просторным холлом и подвесным потолком, ветер колышет прозрачные шторы, с балкона видно море, пахнет летом и отдыхом…
…Двухэтажный особняк с черепичной крышей, плющ вьется по кирпичному забору. Водитель выгоняет золотистый «бентли», Ник садится. В салоне пахнет кожей и дорогими сигарами…
…Совещание. Солидные господа сидят на мягких стульях. Сотни сосредоточенных глаз направлены на него, как объективы камер. Люди слушают его, записывают, обмениваются мнениями…
…Очаровательная блондинка с роскошной грудью и тонкой талией целует в щеку, и из спальни выбегает кудрявый черноволосый малыш, кричит: «Папка!» – и бросается обниматься…
На одной чаше весов – «бентли», бриллианты, престиж, жена модельной внешности, на другой – больничная палата, транквилизаторы, чавкающий жирдяй. Выбора, по сути, нет. Ник усмехнулся, ткнул сигаретой в пепельницу.
– А теперь можешь задавать вопросы. – Реут закинул ногу на ногу, накрыл ладонями колено.
– Можно позже? Я плохо соображаю.
– Условие: никакой общественной деятельности, – повторил Реут.
Ник кивнул и хотел спросить, нужно ли будет расписываться кровью, но загнал себя-прежнего поглубже, подальше.
Не время. Если он примет предложение Реута, сможет ерничать с подчиненными, одним звонком отправлять подобных Опе в изолят, вершить судьбы. Ему не придется воевать – ему дадут власть на блюдечке, но проконтролируют, чтобы он смог достойно ее употребить. И закон мироздания не нарушен, и волки сыты.
– Когда я смогу быть свободным? – спросил Ник.
– Завтра утром. А послезавтра выйдешь на работу. Я надеюсь на твое благоразумие. – Реут улыбнулся и, не прощаясь, направился к выходу.
В палате Ник долго не решался лечь, бродил взад-вперед, удивлялся безупречности отделки стен, водил пальцем по полосе, разделяющей комнату на белую и зеленую части. Квадратный тесный аквариум, в котором он – рыба. Пиранья, барракуда или детеныш акулы. Тебе не придется охотиться, но за сытую жизнь ты здесь навечно.
Так ли это страшно? Да большинство о жизни, которую живописал Реут, грезят! Душу продать готовы! Ничего не делай, валяй дурака, и все у тебя будет.
Но Ник никогда не грезил о фарфоровых лицах сотен, тысяч подчиненных! Он никогда не хотел дергать за нитки. Он хотел играть на дудке, вкладывать в мелодию душу, и чтобы миллионы не плясали, нет – танцевали.
В садике он мечтал быть Робином Гудом, отбирал игрушки у Толика, сынка бизнесмена, и отдавал «бедным», в число которых записал кавайную девочку Юлечку.
И жену-модель он никогда не хотел. Он мечтал не о жене – о попутчице, бесшабашной, веселой и искрометной. И «бентли» ему был не нужен, он планировал купить мотоцикл.
Может, правда честнее забыться здесь, накачаться транками и не знать, что у тебя отобрали жизнь, а подсунули блестящую подделку? Ник мотнул головой. От лукавого такие мысли! Нужно сделать так, как хочет Реут. Год, два, десять, двадцать лет. Чтобы никто не сомневался в его безупречности. А когда помрет Реут (ему наверняка за пятьдесят) и освободит ему место, воспользоваться ситуацией.
Потом пришел санитар, принес таблетки. Ник послушно выпил их. Таблетки, видимо, были святые и изгнали из его души бесов сомнений.
* * *
Выписали Ника утром, как и обещал Реут. Даже нетбук вернули. За рюкзаком к бабке в Медведково он решил съездить как-нибудь потом. Сейчас надо домой, объясниться с мамой, повидать мелкого.
Ник зевнул, распрощался с врачом, надел куртку и вышел на улицу. Небольшой двор, огороженный бетонным забором, будка КПП перед воротами. Ника выпустили беспрепятственно, и на свободе он ошалел: на севере колыхался лес, а напротив изолята стояли деревенские домики. Табличка на заборе гласила: «Улица Крайняя». Приплыли. Крайняя. И как отсюда домой добираться? Долго размышлять не пришлось – подъехал серебристый «ниссан», опустилось стекло.
– Ты Каверин? – спросил молодой хитроглазый водитель; Ник кивнул. – Я Олег, по поручению Тимура Аркадьевича здесь. Садись, велено тебя домой отвезти…
Водитель врубил «шансон», закурил и дал газу.
Перед родной дверью Ник немного потоптался, пытаясь вычленить и идентифицировать отвратительное чувство, но не смог и нажал на кнопку звонка. Донесся радостный возглас – это Лешка. Завопила мама, налетела с порога, обняла, а потом влепила пощечину.
– Что ж ты с нами делаешь? Где тебя носило? Я все глаза выплакала!
Щека пекла огнем, Ник понимал, что нужно приложить руку, извиниться, что-то сказать, но смотрел в одну точку над головой высунувшегося Лешки. Радость на лице брата сменилась удивлением.
Мама схватила Ника за грудки, встряхнула:
– Что случилось? Никита!
– Я в больнице был, – ответил он, разматывая шарф. – Алексаняна убили. Нервный срыв.
– Я все больницы обзвонила, ты врешь!
– В ведомственной, – уточнил Ник и почти не солгал. – А телефон потерял, позвонить не мог.
Он потрепал Лешку по голове и зашагал в свою комнату.
* * *
– Стас? – Ник откашлялся и повторил: – Конь, это ты? Каверин моя фамилия.
– Никита Викторович!
– Стас, я хочу приехать в штаб. Все готово? Прямо сейчас хочу приехать. Мне нужна охрана и кто-нибудь на машине, знающий адрес. И документы прихвати с собой.
Конь пообещал, что все сделает, и вскоре Ник был в Кунцеве, в штабе.
Помещение Михаил нашел в элитном жилом комплексе – далековато от метро, зато место тихое. Толстяк выбежал встречать Ника, все еще сонного после таблеток (послушаться Реута и пить их дальше Нику даже в голову не пришло; как только проветрился, сбросил одурь – сразу все колеса выкинул). Михаил тараторил без умолку, расхваливал офис: охрана и забор по периметру, отдельный вход, комнаты на первом этаже, места много и без соседей. И охранник в будочке серьезный, пропуск сразу потребовал. Камеры слежения повсюду – с одной стороны, хорошо, с другой – опасно.
Ник от сметы отмахнулся, поднялся по лесенке и оказался в наполненном людьми холле. Запах сигарет и немытых тел. В комнате отдыха на диванчике кто-то спит.
От молодых лиц рябило в глазах.
– Что здесь происходит? – удивился Ник.
– Готовимся, Никита Викторович, – пояснил Конь, – у нас тут аналитики, информацию собираем, за новостями следим. Мы, конечно, не умеем, но учимся. Чему верить, чему – не нужно, что в Сети искать, как туда чего… Ну, вы рассказывали. Вот, я ваши документы принес. Пойдем в ваш кабинет?
Кабинет Ника был побольше комнатки в «Фатуме». Стены под дуб, овальный стол, плоский монитор. Ник плюхнулся в кресло, размотал шарф. Конь устроился напротив. Михаил понял, что ему не рады, и вышел.
– Докладываю…
А Стас изменился, повзрослел. Внезапная ответственность и обрушившаяся на него правда сделали из мальчика мужчину. Конь научился сдерживать свою порывистость, говорить по существу.
– Фашисты, информатор сообщил, готовят погром. Мы знаем где. На Щелковской. Мы контролируем ситуацию, с байкерами законтачились. Еще какая-то жопа с фондовыми рынками, но я не в теме, это к Михаилу. Еще ходят слухи, что чуть ли не Новосибирск собрался отделяться, и ничего не ясно, наши думают, это деза. Ваш «Фатум» затевает международную конференцию…
– По поводу вступления в ВТО, – перебил Ник, – дальше.
– А дальше ничего не знаем. Когда обнародовать будем? Я, Никита Викторович, ваши бумажки посмотрел. Оно как рванет! Никому мало не покажется, как рванет!
– А сейчас и будем. Нечего России делать в ВТО, я против глобализации. А раз я против, для страны так будет лучше.
– А еще мы нашли Марию. – Конь обогнул стол, включил компьютер Ника и поставил ролик.
Машу перехватили у «Фатума».
– Мария? – оператор наводит камеру на нее.
Девушка смотрит сквозь него тусклыми стекляшками глаз, ее лицо напоминает алебастровую маску.
– Мария, с вами все нормально?
– Вы кто? – спрашивает она без выражения, поправляет пушистый белый шарф, завязанный поверх пуховика, дергает помпоны на шапке.
Голос Машин, и в то же время чужой, безразличный. Что они с ней сделали? Посадили на транквилизаторы?
– Пропустите меня, пожалуйста, – прошелестела она и повела плечом, в углу рта надулся и лопнул пузырек слюны.
Оператор не уступает дорогу, называет имя Ника, но Маша принимается рыдать, как трехлетний малыш – громко, отчаянно, трет кулачками глаза и кривит разинутый рот.
– Отпустите, отпустите, отпусти-и-ите!
Розовые щеки блестят от слез, нос покраснел.
Маша стягивает шапку. Голова забинтована. Маша кричит:
– Он меня обижает, не пускает, не пускает! Дайте выйти, я к папе!
Конец съемки.
Поздно. Ник с силой сдавил виски. И в это пытались превратить его? Такую счастливую жизнь обещал Нику Реут в обмен на послушание?
Ник больше не пойдет в «Фатум». Ник обнародует документы, предаст дело огласке. И пусть только попробуют кого-то убить или свести с ума. Он уже переступил черту, и теперь единственный способ выжить и восстановить справедливость – бить первым, кричать на каждом углу. Почему-то Ник был уверен: пока он на виду – не тронут. Не посмеют.
Он отослал Стаса и набросился на работу с азартом обреченного.