Текст книги "Фатум. Сон разума"
Автор книги: Виктор Глумов
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
– И так, и эдак. Я долгое время преподавал в университете, многие из пострадавших – мои студенты. Узнав о случившемся, я поспешил на помощь. Это мой долг как гражданина, старшего товарища и конечно же как одного из членов «Щита».
– Власти пока молчат о причинах возгорания. У вас есть версии?
– Мне хотелось бы, чтобы это было случайностью, последствием человеческой глупости или раздолбайства. Потому что иначе это поджог, убийство. Преднамеренное жестокое убийство. Я хочу обратиться к тем, кто нас слушает. Если вы сделали это – я найду на вас управу. Не надейтесь, вы не всесильны. Вы – не хозяева жизни. И вы не властны над нами, вы не властны над людьми.
Журналистка оторопела. Ник знал, к кому обращается, она – нет. Поэтому сейчас в рыжей голове прокручивались самые невероятные версии.
– У вас есть враги? – наконец сообразила Алиса. – Вашей организации желают зла? Вам угрожали?
– Конечно, у нас есть враги. Каждый наркодилер, взяточник, гопник – враг «Щита». Мы представляем для них угрозу, и они боятся. Они боятся людей с гордо поднятой головой. Они хотят пасти стадо и теряются, обнаружив в отаре овец волков. Но главный наш враг – совсем другой. Благообразная корпорация «Фатум» – главный враг нашей страны и всего мира.
Алиса моргнула. Ник поймал ее взгляд и удерживал, пока лицо журналистки не расслабилось, а потом продолжил:
– Взгляните вокруг. Что вы видите? Потребительский недорай. Паника на фондовых рынках, экономический кризис, груда резаной бумаги правит миром… Так? Нет, не так. На протяжении последних дней я передавал в Сеть копии секретных документов, полученных из конфиденциальных источников. Оригиналы я могу предъявить, но не сейчас. Наш президент, наш премьер – марионетки, которые дергает за ниточки «Фатум». Именно там, а не в правительстве, решают, вступать ли России в ВТО. Там организуют теракты и войны. Естественные процессы? Нет! «Фатум» стоит за всем этим. «Фатум» решает за нас. Мы – люди. Пора поднять голову от кормушки и посмотреть в лицо врагу. Здесь и сейчас я, Никита Каверин, руководитель «Щита», призываю людей: встаньте с колен, верните себе свою судьбу.
– И еще вопрос. Вы упомянули секретные документы, уже вызвавшие широкий общественный резонанс. Скажите, Никита Викторович, вы уверены в том, что за всеми, – последнее слово она выделила интонацией, – неприятностями в нашей стране стоит «Фатум»?
– Уверен. И скоро вы сами в этом убедитесь. Извините, Алиса, мне пора.
Конь уже топтался рядом; журналистка, сбросив оцепенение, кивнула, оттарабанила:
– С нами был Никита Викторович Каверин, лидер неформального объединения «Щит». Спасибо вам, Никита Викторович.
Она собралась было переключиться на Стаса, но Ник за рукав оттащил парня в сторону. Не хватало еще его ораторского искусства в эфире.
– Никита Викторович, – пробормотал Стас, – зачем они это сделали?
– Когда борешься не с режимом даже, а с фундаментом жвачного существования, у тебя появляются враги. Но скорее всего это случайность. В открытую против нас никто не выступит.
Тут Ника выцепил полицейский и минут пятнадцать мучил дежурными вопросами. Кажется, версия поджога тоже отрабатывалась. Ник честно признался, что домысливать не хочет, но считает: враги у его студентов есть. С равным успехом устроить пожар могли сами пьяные подростки (сигарету уронили), наркоторговцы, прижатые «Щитом», или просто какой-нибудь пироман… На этом этапе полицейский заскучал и переключился на других свидетелей.
– Никита Викторович, – Конь аж поблек, – все-таки скажите, неужели кто-то мог из-за нас? Мы виноваты, да?
– Стас. – Ник повернулся лицом к пожару, трещащему, воющему огню, клубам дыма, искрам, улетающим вверх. – Когда ты что-то совершаешь, мир восстает против тебя. Мир инертен, он не любит шевеление. Ты всего лишь должен сделать выбор: существовать свиньей у кормушки или быть человеком.
Конь вздохнул и повел плечами, будто ему жала сбруя.
* * *
Олегу Ник дозвонился с третьего раза. Водитель-охранник выслушал его и хмуро резюмировал:
– Я тебя с «Пушкинской» никак не заберу. В метро не спускайся. Прогуляйтесь с товарищем до Цветного бульвара. Там подхвачу, одновременно будем. Я по семейным делам мотаюсь. Товарищ подготовленный?
Ник глянул на Коня – парень мялся и грустил, перебирал длинными ногами. Бросать его здесь нельзя, надо забрать к себе домой, так спокойней.
– Подготовленный. Спортсмен. Да и я не лыком шит. А что?
– Неспокойно в городе. Толпы какие-то. Люди как взбесились. Были с женой в «Ашане» – бабы из-за мандаринов подрались. Будто всё, последние фрукты, а впереди голодный год. Да и вообще… Так что поосторожней, а то Тимур Аркадьевич мне голову снимет.
Надо же. Ник кожей ощущал нервозность, но списал ее на пожар – подобные зрелища всегда пробуждают инстинкты и самые гадкие качества человеческого существа. Он пообещал Олегу вести себя хорошо и позвал Стаса:
– Пойдем прогуляемся до Цветника, там нас мой водитель заберет.
– Никита Викторович, а как же ребята? Что, вот так уйдем? Еще не потушили же, и вообще – их куда?
Всех забрать к себе Ник не мог, да и не интересовали его все. Помоги ближнему, помоги близкому. Если каждый будет следовать этому древнему правилу, а не распыляться, мир станет намного лучше. Но он связался с Михаилом, лишил бедолагу выходного дня, велел поднимать сотрудников, готовить материальную помощь для пострадавших «щитовцев» и стягивать силы в штаб.
– Пойдем, Стас. Делай, как я сказал, и все будет хорошо.
Конь всхрапнул недовольно, но послушался. Ник сейчас был особенно убедителен: невидимые крылья за его спиной так и не свернулись, хлопали на ветру, впитывая эмоции людей и концентрируя силу в Нике.
Они вышли на Петровский бульвар и двинулись сначала вдоль площади у кинотеатра, потом по скверу. Мороз щипал уши и нос, волосы и одежда пропахли дымом. Ник захотел пить, прополоскать рот.
В старом, века восемнадцатого, перекособоченном доме Ник заметил продуктовый магазин. Они с Конем завернули туда. За стеклянной дверью обнаружился тесный зал. К прилавку была очередь – человек шесть. Ник остановился перед холодильником с водой, выбирая, что бы купить.
– Девушка, вы мне пять рублей не дали! – визгливо пролаяла женщина.
Ник лениво обернулся. Перед продавщицей размахивала батоном типичная лимитчица: норковая шуба едва сходится на бочкообразной фигуре, жирные ляжки обтянуты сапогами на шпильках, в правой руке – обличающий хлеб, в левой – сумка повместительнее вещмешка.
– Вы мне еще пять рублей сдачи должны! – тряхнула «химическими» кудрями покупательница.
Продавщица – дама лет сорока, столь же полная, тоже крашенная в блонд – прогнусила:
– Па-адумаешь. Забыла. Вот, нате.
Пятак звякнул о блюдце. Очередь затаила дыхание. Напрягся Конь, Ник на всякий случай отступил к двери.
Уши покупательницы вспыхнули красным. Она отбросила батон и, перегнувшись через прилавок, вцепилась в кудри продавщицы. Та не осталась в долгу, ногтями впилась в руки напавшей. Ник потерял дар речи.
– Бей ее! – надрывалась бабулька, интеллигентная московская старушка в старом пальто и очках. – Бей ее! Совсем стыд потеряли!
– Наваляй! – подбадривал пивной толстяк. – Давай! Ворье!
– Дай ей! – визжала девушка с мопсом под мышкой. – Дай ей! Муся! – Она водрузила мопса на прилавок и развернула в сторону продавщицы. – Фас!
Муся заскулил и напрудил лужу. Продавщица локтем смахнула песика на пол. Владелица несчастного существа заверещала и полезла через холодильник с мороженым к обидчице. Мопс, выпучив глаза больше обычного, метнулся к Коню и спрятался за его ногой.
На шум из подсобки выскочили грузчик и вторая продавщица. Грузчик тут же засучил рукава и, выматерившись, бросился в бой. Вторая продавщица схватила с полки коробку конфет и принялась лупить ею направо и налево.
– Уходим! – крикнул Ник Стасу.
Ему показалось, что парень сейчас полезет наводить порядок и получит по полной. Стас, нечаянно пнув взвывшую собачонку, развернулся и бросился к выходу.
Некоторое время шли молча, глубоко дыша.
– Они же люди, – наконец выговорил Стас. – Они же обычные люди. Не плохие. Почему они так?
– Бывает. Напряжение копится, потом прорывается по пустякам.
Ник боролся с желанием прямо сейчас и здесь, при Коне, позвонить Тимуру Аркадьевичу и спросить, не планируется ли где сбросить агрессию. А то Москва кипит котлом на открытом огне, булькает, вырывается пар из-под привязанной крышки: не выпустишь – рванет.
Любое движение, неосторожный взгляд, улыбка вызывали ответную реакцию. Пожилой господин, выгуливающий таксу, натравливал ее на детей. Дети кидались снежками в проезжающие мимо машины. Водители сигналили друг другу не переставая и показывали кулаки из-за стекол. Мелькали перекошенные ненавистью и злобой лица.
Ник украдкой наблюдал за своим спутником. Похоже, Кониченко не поддался массовому психозу – он грустил, переживал, хмурился, но пока что не злился.
Сам Ник тоже не разделял настроение толпы. Несмотря ни на что, он летел, он поднимался все выше и выше. И даже тело требовало войны. Не с этим тупым быдлом, нет. Действовать, вести людей за собой, возглавить… Ник поскользнулся, уцепился за Коня.
Уже недалеко осталось.
* * *
Олег, злой как черт, появился минут через двадцать. Ник успел выкурить две сигареты и перенервничать.
– Садитесь, – толкнув дверцу, пригласил Олег.
Ник устроился рядом с водителем, Конь – сзади.
– Черт знает что. Митинги какие-то. Половину улиц перекрыли. Чего хотят – непонятно. Как из психотропной пушки засандалили – вопят, транспарантами трясут, иконами, Сталина портретами. Новости по радио включил – писец, никто ничего не знает. Вы в порядке? Ну и славно. Своих домой отвез, велел жене с тещей сидеть и не высовываться. Хотя, если эта старая дура убежит и ее менты дубинками отаварят, я плакать не буду.
Митинги? Ник позвонил Михаилу, потребовал объяснений. Толстяк пыхтел и мялся, уверял, что пока не приехал в штаб, жаловался на молодежь, которую «не удержишь». Ник сильно подозревал, что на улицы вышли «щитовцы» и обыватели – вместе. Ощутили необходимость – и вышли.
Похоже, цепная реакция обернулась взрывом. Нужно срочно переговорить с Тимуром Аркадьевичем.
Психоз добрался и до автолюбителей. На правила все забили, а на вежливость – тем более. Пока доехали до дома, Ник взмок. Он предложил Олегу зайти, но водитель отказался, он спешил к своим.
Ника встретила плачущая мама. Даже не поинтересовалась, кого это сын привел.
– Никита, сын, Лешка у нас совсем свихнулся! Ты с ним поговори, объясни, что я его никуда не пущу.
Конь топтался у двери, не решаясь даже снять ботинки. Из своей комнаты выскочил одетый в джинсы и свитер Лешка.
– Это что еще такое? – строго спросил Ник. – Куда собрался? В городе знаешь что творится? Сиди дома. В комп играй.
– И ты! – возмутился мелкий. – Ты хоть понимаешь?! Там историю делают! Я не стану дома сидеть! Я не маленький!
– Сейчас я тебе, не маленький, уши надеру. Идиот внушаемый. Ты о маме подумал? Ей потом тебя из детской комнаты полиции забирать? Тебе больницы мало было? Ты еще в реанимацию с проломленным черепом хочешь?
Лешка – всего на полголовы ниже Ника, но тонкий, нескладный, – набычившись, попер на брата. Ник выкрутил ему ухо и отвел строптивца в комнату.
– Революция в заднице играет? За что бороться собрался, а, повстанец? За права школьников? Отмену контрольных?
– Пусти-и! – Лешка захлюпал носом. Не от боли – от унижения и злости. – Пусти! Не имеешь права! Я уже…
Ник сильнее выкрутил ухо, и пламенная речь перешла в щенячий скулеж.
– Давай, – предложил Ник, – расскажи, почему и куда собрался. Тогда я, может, тебя отпущу. Или сам с тобой пойду.
– А еще лидер «Щита»! – сквозь слезы обвинил брата Лешка. – Я посмотреть! Там же история! Мэра свергают!
– Сиди дома, свергун, – посоветовал Ник, отпуская его. – Попробуешь убежать – задницу надеру, обещаю.
– Я из окна выйду!
Дурак зомбированный, поддавшийся массовому психозу. Склонив голову, Ник посмотрел на мелкого. М-да. Мозги пока что не выросли, от тела отстают.
– Выходи. С переломанными ногами ты точно митинговать не сможешь.
Лешка ревел уже в три ручья, размазывал по лицу сопли и слезы, сверкал глазами. В комнату заглянула мама:
– Никита, Лешенька… Лешенька, ну не плачь. Нельзя тебе туда.
Мелкий скрестил руки на груди и повернулся к родственникам спиной. Ник успокоился: из окна сигать парень не станет. А вот дверь надо бы запереть. Он вывел маму в коридор, снял с крючка под вешалкой ключ и запер Лешкину комнату снаружи. Замок врезали давно, Лешка сам и настоял, чтобы сделали. Он закрывал комнату, когда уходил, чтобы мама там порядок не наводила.
В дверь тут же забарабанили. Лешка ругал брата и маму эксплуататорами и гадами. Конь по-прежнему мялся на пороге.
– Извини, Стас. Ты раздевайся и проходи. Сейчас чаю попьем. Дети, что с них возьмешь. Это моя мама, Юлия Викторовна.
Мама наконец-то заметила гостя, поздоровалась.
– Что происходит-то, мам? Ты не в курсе, может, по телевизору говорили?
– Да вроде против мэра выступают. А почему – я не разобралась. Вроде проворовался.
К тому моменту, как Ник с Конем допили чай, а Лешкины вопли стихли, по телевизору объявили: указом президента мэр Москвы отправлен в отставку. По факту хищений возбудили уголовное дело. Беспорядки на улицах, однако, продолжались.
И Ник принял решение сперва ехать в штаб, а потом уже – к Тимуру Аркадьевичу.
Глава 3
ГРОЗДЬЯ ГНЕВА
Аня Батышева попрощалась с Ильей и Толстым и перешла на «Библиотеку имени Ленина». В вагоне было полно народу, Анечка забилась в уголок, прислонилась к стене, закрыла глаза. Подремать.
грянули хором с другого конца вагона.
Анечка очнулась. Люди вокруг замерли, качнулись от крикунов. Черноглазый носатый мужчина, сидевший с краю диванчика, быстро прикрыл лицо газетой.
– Россия для русских! Зиг хайль! – взвыли сзади.
Она обернулась – трое бритоголовых, в бомберах, агрессивных волчат.
– Иди на…! – весело откликнулись невидимые «левые». – Проклятый фашист!
Скины заработали локтями, пропихиваясь вперед. Аня двинулась следом – гипноз ситуации, нельзя туда лезть, а лезешь. Поезд затормозил – «Кропоткинская». Скинхеды и Анечка с ними вывалились на платформу. А из соседних дверей выпали самого небоевого вида ребята. У всех на рукавах – красные ленты. Пять человек. Главный выступил вперед, улыбнулся очаровательно:
– Ну что, фаши недобитые?
– А чё? – обрел дар речи один из бритых. – Ты тут чё? Типа за хачей? Ты типа умный, да? А не пойти бы тебе на…, коммуняка сраный?
Один из коммунистов расстегивал куртку. На парней оглядывались, но никто не спешил вмешаться или позвать полицию. Анечка в растерянности отошла в сторону. Драться будут? Глупо это – драться в метро, повяжут всех.
– Я типа против быдла, – разъяснил коммунист, – а ты, придурок, позоришь нацию. Понял? Вместо того чтобы дело делать, херней страдаешь! Ты головой своей пустой подумай: чем бить черных, лучше поменять власть! Догнал?
– Ты чё? Ты чё сказал? Ты кого обозвал?!
– Не догнал… – Коммунист обращался уже к своим. – Придется учить, товарищи. Темный, необразованный, глупый… А если вправить мозги, в наших рядах мог бы принести пользу обществу.
Мальчишка, расстегнувший куртку, кивнул и бросил ее на серый грязный пол. Размял пальцы. Ане он не показался опасным, но скины зашептались, запереглядывались.
– Сейчас получите за всё, суки, – пообещал закончивший разминку парень. – Я вас научу Родину любить. За все теракты ответите.
– Эй, ты чё? Ты чё ваще? Теракты хачи устроили!
Маловата была стая и хиловата против пятерых ребят. Анечка осторожно обошла спорящих, остановилась на безопасном расстоянии. Драку надо предотвратить, это ее обязанность как члена «Щита». Пассажиры куда-то подевались. Тетка-смотрительница скрылась в своей будочке. Позовет полицию – всех заберут, не отмоешься потом…
– Прекратите, – пискнула Анечка. Попробовала еще раз, громче: – Прекратить!
На нее посмотрели. Мелкая, в белом пальто, в высоких сапожках – Анечка понимала, что выглядит несерьезно.
– Прекратить!
– Чё, ментяра? – удивился «говорящий» скин. – А типа назовите звание. И представьтесь.
Анечка решила говорить с коммунистами:
– Анна Батышева, «Щит»…
– Ну и? – удивился коммунист. – Что лезете, товарищ Батышева? Вам заняться нечем? Сейчас мы поговорим с молодыми людьми и пойдем на улицу. Присоединяйтесь. Только пока отойдите, а то еще заденем нечаянно.
Подошел еще один поезд, из него выгрузилась толпа человек из тридцати, дружно скандирующая:
За Маркса, за Ленина, за страну
Мы буржуям объявим войну!
Скинхедов как ветром сдуло. Анечка подошла к коммунистам:
– Ребята, а что, митинг будет?
– Будет акция протеста, – снисходительно просветил командир. – Меня зовут Дмитрий. Не желаете присоединиться, товарищ Батышева? Мы не из «Щита», но Каверина уважаем. Просто обидно, что он действовать не хочет. Присоединяйтесь, одной вам точно не стоит…
«Братишка выпорет, – подумала Анечка, – ремень возьмет и задницу надерет».
– Конечно, желаю! – ответила она.
Пролетарий всех стран
Иди на таран!
Группка Дмитрия влилась в толпу. Объятия, крики, выброшенные вверх кулаки.
За Маркса, за Ленина, за страну!
Строем, держась за руки, прошли они вверх по лестнице, турникеты раздробили реку на ручейки, а сзади уже напирали новые, десятки, приехавшие на следующем поезде – все больше и больше людей, все дружнее крик:
Бей буржуя, сил не жалей!
Врагов коммунизма
Забей, забей, забей!
По кишке коридора, по лестнице – на улицу, на солнце. Ни одного полицейского не встретилось на пути. Анечка шла между коммунистами – подставив лицо ветру, выкрикивая простые слова речевок, счастливая как никогда. Перешли улицу, не обращая внимания на гудки машин, двинулись строем. Но тротуара не хватало, и шагали по проезжей части тоже – вдоль Москвы-реки, мимо храма Христа Спасителя…
Вперед, вперед, Россия!
Ломи, ломи, ломи!
К победе коммунизма
Приди, приди, приди!
Автомобили шарахались, прохожие лезли на бордюр. Мимо Музея изобразительных искусств – к Манежной площади. Достоевский, грустно притулившийся у библиотеки, смотрел сверху. Здесь было много своих, из «Щита», клубилась толпа, и Анечка потерялась в ней, сдавленная дружескими плечами. Только грохот ног, одно дыхание на всех, злое счастье кричать.
Кажется, они перекрыли движение в центре – заполнили все пространство между домами. Дмитрий, идущий рядом с Анечкой, повязал лицо «арафаткой». Аня застегнула воротник, спрятала в него подбородок… М-да, закрывай лицо, не закрывай – если применят газ, шарфики не спасут.
– Главное – держитесь за меня, если начнется давка! – заорал Дмитрий ей на ухо. – Вы роста маленького! Сметут!
Анечке стало жутко. Душно. Шум давил на нее, прижимая к земле, голова закружилась. «Сметут, а ведь точно, сметут! Куда я полезла, что вообще творится-то?»
Над головами идущих впереди взметнулись зажженные файеры. И красные флаги. И триколоры. И черные полотнища анархистов.
– Смотри! – крикнул Дмитрий.
Анечка смотрела. В окна домов летели камни, толпу качало, Аню мотало из стороны в сторону, блестящие осколки стекла сыпались на головы. Взвыла сигнализация, раздался скрежет. «Машины бьют», – поняла Аня. Дмитрий вытянул из рукава куртки бейсбольную биту. Аню затошнило.
Она бы выбралась, она бы убежала, но это было уже невозможно. По Моховой коммунисты добрались до Манежки.
* * *
– Не успеем, – сказал водитель, – в центре перекрыто движение.
Ник схватился за голову. В центре, у Кремля, у Красной площади, было больше всего протестующих, но хватало их и в других частях города: собрались мутные личности, примазавшиеся к коммунистам, на Поклонной горе, на ВДНХ флешмобили «коричневые», а с ними и леворадикалы. Стычки с неонацистами, с антифашистами, с представителями национальных диаспор… Полиция бездействовала. Причину этого ни Михаил, ни другие помощники, вызванные в штаб, понять не могли. Готовятся? Стягивают силы? Сколько сейчас людей на Манежной? В Москве больше полумиллиона студентов-бюджетников, и общая численность членов студенческих ячеек перевалила за двести тысяч – это если считать только «Щит», а на улицах – и левые, и правые, и все подряд.
Полицейских – меньше. Значит, в город введут войска, если бунт не прекратится, а в том, что он только набирает обороты, Ник не сомневался.
Водитель включил радио.
– Массовые студенческие беспорядки в центре Москвы. Молодежь вышла на площади города, требуя отставки правительства. Движение по улицам Моховая, Тверская, Большая Дмитровка, Воздвиженка, Новый Арбат, Краснопресненская набережная и набережная Тараса Шевченко перекрыто. По возможности не выходите из дома и воздержитесь от поездок на личном автотранспорте! Нам сообщают о погромах на рынках и в кварталах, заселенных национальными меньшинствами, но правоохранительные органы пока не подтвердили эту информацию.
– На Щелковской, – пояснил водитель, – фаши активизировались. Вся дрянь сейчас из щелей повыползет. В центр не проедем. Что делать? Возвращаться?
– Я должен быть там. – Ник обещал, что будет с ними, что не бросит своих.
– Станции метро «Александровский сад», «Библиотека имени Ленина», «Площадь Революции», «Театральная», «Боровицкая», «Арбатская», «Охотный Ряд», «Тверская», «Чеховская», «Пушкинская» и «Кропоткинская» работают только на вход, – продолжил диктор. – Оставайтесь с нами, мы будем держать вас в курсе последних событий.
В машине резко и неприятно пахло лимонным освежителем воздуха. Ник открыл окно – бензиновый смог вполз в салон.
– Пешком быстрее будет, – предостерег водитель.
– Жми, – приказал Ник, вновь ощущая крылья за спиной, – в объезд, как хочешь, но я должен быть в Кунцеве.
Рядом сопел сосредоточенный Конь.
* * *
Анечку швырнуло в сторону, она еле удержалась на ногах, вцепилась в Дмитрия. Впереди закричали, но не речевки уже – просто заорали от страха. Ноги подкосились. Если сейчас народ побежит назад… Но толпа качнулась в другую сторону, и Аню понесло на прорыв, как она подумала. Она продолжала держаться за Дмитрия, бежала вместе со всеми, была частью единого организма, но размышляла отстраненно: «С вертолетов все видно. Интересно, что впереди? Заслон? Полиция с газом? Что там может быть еще?»
– Прекратить движение! – раздалось с вертолета. – Прекратите движение! Ваше собрание незаконно! Сохраняйте спокойствие!
Вперед, вперед, Россия!
Ломи, ломи, ломи!
К победе коммунизма
Приди, приди, приди!
– Бей буржуев! – взвыли рядом. – Нет – преступному строю!
Из толпы, отражаясь от стен домов, ударили выстрелы.
Аня закричала.
* * *
Михаил Батышев растерянно покрутил в пальцах сотовый: связи не было. Сеть, конечно, не выдержала и, конечно, рухнула. Этого следовало ожидать, как и массовых акций протеста: студентами легко управлять, но лишь до определенного порога – дальше их несет. Что там сейчас творится, в центре? И куда подевалась Анечка, сестренка? Уже давно должна быть дома, но никто там не берет трубку. Не могла же она поехать на Манежку? Нет, не могла.
Регионы, пораскрывав рты, следят за событиями в Москве. Удивительно, но по центральным каналам передают о волнениях, и по радио тоже… Правда, не говорят почти о причинах, сухо освещают события. Но и на том им спасибо.
И все-таки почему Анечка не берет трубку?
– Михаил Евгеньевич! – Помощница рыдала, тушь потекла. – Михаил Евгеньевич, война началась! Там стреляют!
Он кинулся к телевизору в комнате отдыха. Корреспондент молчал, камера из какого-то окна фиксировала происходящее: вертолет, круто уходящий в сторону, накатывающую на строй полиции толпу.
– Где стреляют? – недовольно поинтересовался Михаил.
– Только что…
Хлопки выстрелов. Стреляли демонстранты.
– Вот блин, – прошептал Михаил.
В толпе закричали пронзительно и тонко. Но люди не отступили, они наседали на полицию.
– Правоохранительные органы, видимо, опасаются давки. Поэтому не используют газ, – предположил журналист.
Михаилу показалось, что в гуще толпы мелькнула Анино пальто. Он подскочил вплотную к телевизору, но оператор сменил план, и снова стало видно небо, вертолет, огибающий площадь по широкой дуге.
Помощница заскулила, зажав рот ладонью. Михаил недовольно покосился на девицу: нечего панику разводить, не война пока, не война. В приемной собирались сотрудники.
– У меня дочка одна дома, – простонала помощница, – как раз должна из школы прийти. Там. В центре. На Арбате.
– На Арбате спокойно, – сказали ей. – Не переживайте так.
Прямой эфир сменился интерьером студии и взволнованным лицом диктора.
– Только что мы получили новую информацию. Президентом Российской Федерации на территории нашей страны объявлено чрезвычайное положение.
– Звоните Каверину! – рявкнул Михаил, не обращаясь ни к кому конкретно.
Чрезвычайное положение – значит, студенческий бунт расценен как вооруженное восстание. Да что же они творят, эти дети?!
– Частные телеканалы временно приостановят вещание, – продолжал диктор, – запрещены всякие митинги и демонстрации, гражданам рекомендовано оставаться дома. В Москву будут введены силы Пятой мотострелковой дивизии Московской области и Четвертой отдельной танковой бригады…
– Ой, мама-мамочка! – запричитала помощница. – Ой, божечки мои…
– Уточняю… – Диктор заглянул в свой ноутбук, и глаз его дернулся. – В связи с введением на территории Российской Федерации чрезвычайного положения установлен запрет на проведение собраний, уличных шествий, забастовок, а также любых массовых мероприятий, включая спортивные и зрелищные; на увольнения рабочих и служащих по собственному желанию; на использование радио– и телепередающей аппаратуры, звукозаписывающих средств; устанавливается контроль за средствами массовой информации; вводятся особые правила пользования связью; ограничивается движение транспортных средств и по требованию проводится их досмотр…
– Каверин на связи, Михаил Евгеньевич! – В руку Михаилу сунули горячую телефонную трубку.
Он повернулся к телевизору спиной и вышел в свой кабинет.
– Я скоро приеду, Михаил, – пообещал Ник, – и спущу с вас всех шкуру. Кто начал беспорядки? Левые? А почему не проследили? Какого черта там делают «щитовцы»?!
– Не знаю, Никита Викторович, – Михаилу показалось, что Каверин намного старше его, – я вообще ничего не понимаю… У леваков предлог – вроде убили кого-то в драке, и вообще все как с цепи сорвались…
* * *
Толпа билась о полицейское заграждение. Толпа напоминала рой: плотная в центре, с отдельными пчелами, кружащими у краев. Внутри нее вихрились водовороты, разбегались волны, движение тасовало людей, как крупье колоду карт. Сколько их там? Тысячи ведь, если не десятки тысяч, если не сотни.
И все – молодежь. Их никто не вел за собой, никто не читал тезисы с танка или броневика, никто не надрывался с трибуны.
Толпа накатилась на щиты и смяла строй полицейских.
* * *
Аню швырнуло вперед, на обтянутую кожаной курткой спину, приложило носом. Аня отскочила, насколько могла, выставила руки, защищаясь от толчков и ударов. Часть демонстрантов пыталась выбраться из кипящего котла Манежной площади. Ребята, с которыми она шла бок о бок, потерялись где-то. Голова кружилась. «Мне надо вон туда, к метро, – подумала Аня, – обязательно надо к метро». Она понимала, что не получится, что ее тянет и тянет вперед, кажется, к Думе, а может, к Красной площади. Аня не ориентировалась, небо над головой оставалось неизменным. Рядом оказался мужчина, взрослый и большой, Аня повисла на нем:
– Помогите мне! Помогите!
Он стряхнул ее, даже не посмотрев. К метро выбраться не получалось, и Аня с ужасом подумала, что ее несет ко входу на Красную площадь. Она представила себе толпу, втягивающуюся в арку – затопчут же! Видно, не одной ей в голову пришла такая мысль – двое парней, о чем-то споря, начали проталкиваться вправо. Аня вцепилась в руку одного из них:
– Помогите! Пожалуйста!
Парень окинул ее оценивающим взглядом и кивнул. Аня расцеловать его была готова, этого незнакомца, и его друга, тянущих ее куда-то в обход страшной громады Исторического. Точно, там же есть проход на Красную площадь, там свободней. Мимо поплыла стена Кремля. Ребята держались ближе к ней. Идти стало свободней, уже никто не сдавливал, люди бродили туда-сюда, и Аня смогла осмотреться. Решила пробираться к Ильинке, уходить отсюда. Ее спасители о чем-то совещались.
– Я пойду, спасибо!
– Куда пойдешь? Ты что?
– На Ильинку выйду – и к метро какому-нибудь. С меня хватит, – упрямо ответила Аня.
– От дууууура! Сейчас сюда полицию стянут. Надо где-нибудь спрятаться и переждать!
Над площадью пронесся визг неисправного усилителя. Аня заозиралась. На Мавзолее хлипкий человек размахивал красным флагом и орал в матюгальник неразборчиво.
– Это плохо, – прокомментировал парень, – это он совсем зря в вожди революции лезет. Девушка, вас как зовут?
– Аня.
– А меня – Иван. Так вот, Аня, это ведь не революция, это обычный бунт, да? И подавят его обычным способом. Разгонят водометами, «черемухой» и резиновыми пулями. А теперь представьте, что будет, когда все ломанутся на Ильинку. Надо где-то переждать. Я думаю – вон там, где могилы, у стены…
Его приятель кивнул. Ане стало интересно. До этого ей было жутко, ее несло куда-то, ее толкало и швыряло. Но ведь красный флаг на Мавзолее, послушать бы, что говорит этот человек, а спрятаться всегда успеем. Если до сих пор не разогнали – с чего теперь-то разгонят демонстрацию?
– Давайте послушаем, – предложила Аня, – раз уж нам все равно к стене ближе.
Иван глянул на нее сверху вниз – Анин рост позволял это почти всем мужчинам.
– Вы надеетесь что-то новое узнать?
Тем временем народ сползался к оратору, дружным ревом отвечал на его высказывания. Мимо Ани прошагали пятеро салютующих настоящими автоматами. Лица боевиков закрывали арафатки.
Аня рефлекторно отпрянула. Откуда оружие? Кто они? Слишком смуглые, смоляноволосые… Студенты? В это не верилось.
– Видите, Аня? Вы их видите? – Иван, склонившись, шептал ей на ухо. – Как вы думаете, они филологи? Или революции хотят? Нет, они пришли сюда, потому что бунт! И поэтому сейчас начнутся погромы и грабежи, если еще не начались. Каждый будет тянуть на себя. На Мавзолее-то не Каверин. И не вождь коммунистов. Значит, руководство партии нас не одобряет и самое время бежать.
Аня слышала его, но не слушала. День потихоньку клонился к вечеру, она потеряла счет времени. Скоро уставшие демонстранты разойдутся по домам…
Бей буржуя, сил не жалей!
Врагов коммунизма
Забей, забей, забей! —
многоголосым набатом ударило Ане в уши. И изгоняя беса коммунизма с площади, вступили колокола собора Иконы Славянской Божьей Матери, печальные и звонкие. Они кричали о беде, о грядущей крови, а Ане слышалось: «И только высоко, у Царских врат, причастный тайнам, плакал ребенок о том, что никто не придет назад». Она обернулась, чтобы посмотреть на собор – хоть и неверующая была, но сейчас отчаяние колоколов тронуло. От Мавзолея ответили – ударила в небо очередь выстрелов, заорали, засвистели.
