Текст книги "Заговор против «Эврики». Брошенный портфель"

Автор книги: Виктор Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

VI

На куче Шираз, недалеко от центра Тегерана, Илья арендовал квартиру в небольшом одноэтажном доме с тенистым садиком и бассейном. Помог в этом тегеранский старожил, товаровед фирмы Захеди.

По просьбе Ильи хозяин дома подыскал ему двух слуг. Один выполнял роль дворника и садовника, второй, по имени Али, прислуживал в доме.

Занявшись с помощью Захеди делами фирмы, которую он представлял, Илья быстро вошел в курс дела и приобрел много знакомств.

Столица Ирана понравилась Илье. В центральной и северной частях она имела облик современного европейского города – с площадями и скверами, с трех-четырехэтажными зданиями, выходящими фасадом на улицы. В районах, заселенных беднотой, извивались узкие кривые улочки с множеством тупиков и переулков, застроенные глинобитными лачугами.

Понравился Илье и народ – гостеприимный, приветливый и трудолюбивый.

Город просыпался чуть свет, и сразу начиналась суета. В полдень, когда солнце жгло, словно намеревалось испепелить все вокруг, жизнь на улицах замирала; закрывались магазины и учреждения, люди прятались до вечера по домам. Жара спадала с заходом солнца, когда снежная вершина Демавенда, видная из города, начинала краснеть. Раскаленный диск солнца медленно опускался за гору, казалось, погружался в снег. Для полноты иллюзии не хватало клубившегося пара. Улицы снова оживали, открывались магазины, густели толпы пешеходов и потоки машин.

На окраинах, у арыков, собиралось много женщин. Сидя на корточках, они мыли в проточной воде посуду, стирали белье, делились между собой новостями, ссорились и мирились. Рядом копошились черноголовые, темнокожие, босые и голозадые ребятишки. Малыши, хныча, теребили женщин за старые широченные юбки, полинялые кофты. Озорники постарше гонялись друг за другом. От женского крика и детского писка стоял гомон, точно на птичьем базаре.

Илья любил бродить по городу. Его забавляли уличные сценки. Однажды он увидел, как посредине центральной улицы заупрямился нагруженный тюками осел. Хозяин осыпал его ударами, а строптивое животное не трогалось с места. Водители автомобилей и автобусов, кучера фаэтонов громко кричали, ругая перегородившего дорогу упрямца и его рассвирепевшего хозяина. На тротуарах стояли люди, глядели, посмеивались: “Хорошо, что бог, осла зная, рог ему не дал”. Рядом с собой Илья услышал: “Быть ослом тоже дар божий”. Каждый иранец имел про запас любимую пословицу.

Уже с утра кое-где слышалась музыка. Илье нравились персидские напевы, они напоминали ему азербайджанские, которые он слышал в детстве.

Постепенно расширялся круг его знакомых. Среди них были не только коммерсанты, но и военные и политические деятели, не гнушавшиеся подработать на сделках с иностранной фирмой, сбыв залежавшуюся продукцию своих имений или просто перепродав купленное.

Из этой публики ему и предстояло подбирать агентуру для абвера. Ориентировался он на людей профашистски настроенных; немалую роль играло и то, что он давал им хорошо заработать.

Перед отъездом из Берлина Илья получил указание привлечь к работе на немецкую разведку подполковника иранской армии Меджиди. Этот немолодой офицер был близок к возрасту, когда принято уходить в отставку. Он привлек внимание германской разведки тем, что женился на немке и в кругу близких положительно отзывался о гитлеровцах.

Илья начал с того, что выгодно для Меджиди купил у него партию хлопка, которую тот собрал в имении и долго не мог продать. Теперь Илья оказался желанным гостем в доме Меджиди. Фрау Мария Меджиди встретила Илью как родного. Она пыталась убедить мужа, что швейцарец, говорящий на немецком языке, – это тот же немец. Фрау Мария была значительно моложе мужа и, несмотря на неприглядную фигуру, довольно симпатична. Собирая о Меджиди предварительные данные, Илья узнал, что фрау Мария состоит в любовной связи с генералом Новбахтом.

Меджиди знал об этом, но ничего сделать не мог. Новбахт занимал слишком большой пост, и Меджиди зависел от этого человека. Попытка заставить жену отказаться от любовника ни к чему не привела. Порвать с женой Меджиди боялся. Это могло вызвать неудовольствие Новбахта.

Вскоре после знакомства с Ильей Меджиди разобрался в том, что его хлопок мало интересует швейцарского коммерсанта, но его отношение к Илье не изменилось. Обошлось без прямых разговоров о сотрудничестве. Разъяснять что-либо такому опытному человеку, как Меджиди, не приходилось.

Когда между ними воцарилось полное взаимопонимание, Меджиди как-то поведал Илье:

– Сейчас в правительственных кругах идет большой спор: заключать с Германией военный союз или нет? Против союза генерал Новбахт, он человек англичан.

Илья смеялся в душе. Он понял истинную цену этой информации. Меджиди, конечно, знал, что возможности у немцев в Иране огромные, и рассчитывал, что, оговорив Новбахта, избавится от него с помощью немцев.

Илья сообщил об этом в Берлин. Оттуда ответили, что Новбахт никакого влияния на ход переговоров о союзе не оказывает, и рекомендовали привлечь Новбахта к работе на немцев, используя его связь с женой Меджиди.

Улучив момент, когда он был наедине с фрау Меджиди, Илья сказал ей, что слышал о ее знакомстве с семьей генерала Новбахта, и попросил познакомить его с генералом. Он хочет купить у его брата-помещика партию хлопка.

– С удовольствием познакомлю. Генерал будет доволен. – Фрау Мария сразу смекнула, что генерал может заработать на этом, а он был феноменально жаден. – Только прошу не говорить мужу. Он недоволен моей дружбой с этой семьей.

Илья пообещал и через несколько дней был представлен генералу.

Работать Илье было нелегко, но душой он отдыхал от обстановки, угнетавшей его в Берлине. Он почти не виделся с немцами, хотя изредка приходилось встречать знакомых офицеров абвера в гражданской одежде и под чужими именами.

Долго раздумывал Илья, написать ли Эльзе. Он мог послать ей письмо через германское посольство в Тегеране, откуда заходил иногда к нему связной с письмами от Ганса Шульца и забирал ответы. Посольство отправляло эти письма дипломатической почтой. В конце концов Илья решил не писать ей, считая, что так она скорее забудет его.

По делам фирмы Илье требовалась юридическая помощь. Ему порекомендовали видного тегеранского адвоката Сафари, слывшего человеком передовых взглядов. Тот назначил Илье свидание у себя дома.

Дверь открыла служанка в кокетливом передничке и кружевной наколке на голове. Все в доме было поставлено на европейский лад. Не надо было снимать обувь перед входом в комнату, здесь не обедали на полу, не хранили посуду и постель на полках, в стенных нишах, и не грелись, собравшись всей семьей вокруг жаровни. Кругом – удобная, вполне современная мебель, люстры, бра, рояль, прекрасные кашкайские ковры, картины голландских и итальянских мастеров.

Сафари – человек лет пятидесяти пяти, невысокий, полный, медлительный, говорил вкрадчиво, растягивая слова, и поглядывал на собеседника с ехидной улыбкой, будто зная о нем что-то нехорошее.

Илья обратил внимание, что на пальце юриста блестело кольцо с пластинкой вместо камня. На таких пластинках обычно бывает выгравирована молитва, в которой владелец кольца просит аллаха одарить его счастьем. Жена адвоката Лейла-ханум, худая и низенькая, была почти одних лет с мужем. В ее темно-каштановых волосах виднелись рыжие пряди закрашенных седин. Губы Лейла-ханум густо красила, и они неестественно алели на блеклом лице.

Сафари и Лейла-ханум встретили Илью приветливо. Его пригласили на веранду, выходящую в сад, и подали чай. Хозяин и гость уселись за столик, а Лейла-ханум возвратилась в гостиную. Илья сразу приступил к деловому разговору.

Услышав скрип калитки, оба посмотрели в сад. С улицы вошла стройная черноволосая девушка в легком костюме. В руке она держала за длинный ремешок фотоаппарат в футляре и слегка размахивала им.

– Вот и наша дочь Роушан, – обрадованно сказал Сафари и поднялся со стула.

Девушка, увидев на террасе отца с гостем, заторопилась. Илья глядел на нее не отрываясь. Черные глаза, тонкие брови, чем-то она напоминала Эльзу.

Илья слышал о Роушан от знакомых. Она была одной из немногих иранок, которые принимали активное участие в демократическом движении в стране. Сафари стоило больших усилий и денег избавить ее от преследования полиции.

Роушан поднялась на террасу и поздоровалась с отцом. Сафари познакомил ее с Ильей. Девушка пожала руку Илье, окинула его любопытным взглядом и ушла переодеваться.

Вернувшись, Роушан села напротив Ильи, Они разговорились. Роушан хорошо разбиралась в литературе, искусстве, свободно владела английским и немецким языками. Они увлеклись беседой и почти не замечали Сафари; адвокат тоже не видел их – он читал документы, принесенные Ильей.

– Я мало знаю ваш город, – сказал Илья.

– Давайте встретимся завтра, – предложила Роушан. – Я проведу вас по Тегерану, покажу примечательные места.

– Договорились, – согласился Илья.

На следующий день, когда Илья и Роушан встретились, девушка предложила ему пойти в этнографический музей. По дороге Илья откровенно любовался ею. Она сделала модную прическу, новый элегантный костюм выгодно подчеркивал стройность фигуры. Роушан была оживлена и радостна. Это не мог не отметить Илья. Хорошее настроение моментально передалось и ему.

За разговором они не обратили внимания на красоту улицы Аля-од-Доуле, по которой шли. На этом бульваре помещались почти все иностранные посольства. Огромные платаны распустили над тротуарами свои широкие, как опахала, листья. Перед особняками раскинулись сады, тихо пела вода в фонтанах.

Незаметно дошли до музея. Проходя по залам с образцами одежды и предметами обихода кочевых племен и различных народностей Ирана, Илья и Роушан плохо различали все эти бурнусы, архалуки, туфли с загнутыми вверх носами, войлочные тюбетейки, медные казаны, глиняные кувшины, старинные ружья и седла. Они были заняты друг другом. Илья с интересом слушал рассказы девушки о ее учебе в университете, о друзьях, о том, как они проводят досуг.

Прогулки с Роушан повторялись все чаще. Каждый раз Илья делал новые приятные открытия во внешности Роушан, в манерах, в характере. Быть возле нее, слышать ее голос стало для него потребностью.

Впервые за последние годы Илья нашел друга, от которого мог не таить своих мыслей. Роушан интересовалась тем, что происходит в мире, пыталась разобраться в том, что делается в ее стране. Илья говорил ей, что думает о нацизме, – ведь он видел перед собой человека, разделявшего его взгляды. Одного только не мог открыть Роушан – кем он является на самом деле. Но Илья уверен: узнай Роушан, что он советский разведчик, – это нисколько не повлияло бы на их отношения. Роушан хорошо отзывалась о Советском Союзе.

Однажды они решили поехать по Шимранской дороге, в сторону горы Демавенд.

Поставив машину в тени деревьев, Илья и Роушан устроились под развесистым кедром у горного ручейка. От воды веяло прохладой. Неподалеку от них, на поляне, повыше ручья, расположилась семья пастуха. Видно, они жили тут уже несколько дней. Жилище представляло собой навес из четырех обтянутых шкурами шестов. На земле возились полуголые дети.

– Взгляни, Самуэль, какое убожество! – Роушан схватила его за руку. – Ну что это за жизнь? Еще более, семисот лет назад Сзади писал:

 
…У одного безмерно состояние.
Другой не сыщет пропитания.
Светильник счастья пред одним горит,
А от другого тучей день закрыт… —
 

Прошли века, а у нас ничего не изменилось. По-прежнему меньшинство живет в роскоши, а большинство – в нищете.

– Не появился еще новый кузнец Ковэ, – заметил Илья.

– Ты знаешь, Самуэль, кто такой кузнец Ковэ?

– Конечно, ведь я читал поэму Фердоуси “Шах Намэ”, – ответил Илья. – Ковэ поднял восстание против угнетателя Зохака. Так?

Роушан поцеловала его в щеку.

В это время пастух собрал навес из шкур, увязал в узел свой скарб. Часть его погрузил на тощего осла, а остальное взвалил себе на плечи. Поляна опустела.

– В России строят справедливую жизнь, – провожая взглядом удалявшуюся семью, сказала Роушан. – А мы остались в стороне. Эти немцы так опутали наше правительство, что скоро превратят нас в своих подданных. Промышленность – в их руках, торговля – тоже, все высшие должности заняты их единомышленниками.

– Фашисты хотят втянуть Иран в свои военные авантюры, – сказал Илья.

– Нам только не хватает еще войны, – усмехаясь, произнесла Роушан. – Между прочим, отец рассуждает так же, как и ты.

– Твой отец слывет человеком передовых взглядов.

– Когда-то он не стеснялся высказывать их открыто, а сейчас за это сажают в тюрьму и казнят. Приходится молчать.

– А ты посещаешь кружок молодежи, о котором рассказывала?

– Он распался. Арестовали нескольких наших студентов. Давай не будем больше говорить о плохом, Самуэль, и так тяжело на душе. Расскажи мне что-нибудь о России, – попросила девушка, обнимая Илью, – ну, пожалуйста, ты так хорошо все описываешь, будто прожил там несколько лет.

– Я много читал о России, а проездом сюда кое-что видел сам.

Неожиданно Сафари высказал неудовольствие столь частыми встречами Роушан с агаи Зульцером. О ее встречах с европейцем кругом так много говорят. Илья понял, что Сафари еще не свободен от укоренившихся в Иране взглядов, согласно которым Роушан, полюбив европейца, совершила грех. Если случаи браков иранцев с европейками были довольно часты, то иранок редко выдавали за европейцев. Сафари не хотел, чтобы говорили, будто он нарушил обычаи предков.

Илье и Роушан пришлось прятать свою любовь.

Илья реже стал бывать у Сафари, нанял удобную квартиру, там они и встречались с Роушан. Две комнаты восточного убранства стали единственными свидетелями их любви. Илья ничего не стал переделывать в квартире, только заменил жаровню современным калорифером. Влюбленные были даже довольны, что все так обернулось.

Илья получил указание Берлина организовать на иранско-турецкой границе нелегальную переправу. Ему сразу пришел на память Махмуд-бек, его племя кочует где-то на границе. Разыскав адрес Махмуд-бека, Илья послал ему записку, назначив свидание в Тегеране.

Встреча Ильи с Махмуд-беком состоялась в ночном кабаре. Махмуд-бек, большой любитель злачных мест, был доволен и не сводил глаз со сцены, где в замысловатом танце извивались негр и белая женщина.

Илья заговорил о деле, Махмуд-бек сразу оторвался от сцены. Он был очень удивлен, когда узнал, под какой фамилией Илья живет в Иране.

– Самуэль, ты знаешь, что Германия для меня вторая родина. Если нужна моя помощь, я готов.

– Нам нужно иметь на границе несколько верных людей, которые могли бы переправить нелегально из Ирана в Турцию наших работников или встретить и укрыть тех, кто придет через границу из Турции, чтобы работать здесь.

– У меня есть такие люди,

– Они должны быть вполне надежными.

– Это мои соплеменники, и ты можешь верить им так, как мне.

– Я приеду к тебе, и мы на месте обсудим все детали. А чтобы наши отношения не бросались в глаза, ты должен завтра обратиться к товароведу нашей фирмы Захади и предложить ему посредничество в продаже товаров кочевникам. Я поддержу твою кандидатуру. Вот тебе на предварительные расходы, – Илья незаметно сунул Махмуд-беку триста английских фунтов.

– Самуэль, ты можешь вполне положиться на меня, – заверил обрадованный Махмуд-бек.

Илья расплатился с официантом, и однокашники разошлись по домам.

Шел август 1940 года. Стояли жаркие дни. В один из таких дней Илья зашел в мануфактурный магазин на Лалезаре, оживленной торговой магистрали города. У входа он столкнулся с высоким громоздким блондином лет тридцати пяти, с большими голубыми глазами навыкате.

– Черт побери, мы, кажется, знакомы с вами? – пробасил блондин, взяв Илью под руку, и сразу представился: – Страунинг, датский коммерсант.

Илья улыбнулся и в свою очередь назвался:

– Самуэль Зульцер, представитель швейцарской фирмы “Барони”.

Они рассмеялись. Настоящая фамилия Страунинга была майор Эрих Югансон. Он служил вместе с Ильей в абвере, был женат на уроженке России, говорил по-русски, и его считали специалистом по русским делам.

Илья пригласил его к себе, надеясь почерпнуть из его рассказов что-нибудь интересное, поскольку Югансон, наверно, и здесь занимался русскими делами.

Майор, так же как и Илья, был лишен возможности общаться с соотечественниками. Близость с немцами могла всплыть на поверхность, и тогда его датский паспорт потерял бы всякую ценность. Югансон был рад встрече с Ильей, он надеялся отвести душу, поговорить откровенно с коллегой по абверу, находящимся в таком же положении, как и он. Али подал им обед, и, усевшись вокруг стола, сослуживцы весело делились впечатлениями о Тегеране.

Югансон шепотом поделился с Ильей новостью: скоро германская армия повернет на Восток, и надо ожидать важных событий.

Видя, что разговор становится интересным, Илья позвал Али и послал его к Сафари с запиской.

– Спровадил? Кем подослан он к тебе? Англичанами или иранцами? – спросил Югансон.

– Думаю, и теми и другими. Но Али ничего и никому не сможет сообщить. Дома я делами не занимаюсь.

– Тебе не надо читать, конечно, лекций, как на мелочах по вине такой вот агентуры попадаются наши люди, ты и сам об этом хорошо знаешь, но я хочу рассказать о казусе, который совсем недавно произошел с нашим адмиралом. Он с таким же паспортом, как и у нас, посетил Багдад. Там ему пришлось отдать в стирку свое белье. Вскоре оно вернулось к нему со счетом, вписанным на имя В. Канариса, а спустя несколько часов он получил распоряжение хозяйничавшей в Ираке английской секретной службы немедленно покинуть страну. Подвела Канариса метка на белье “WK”.

– Это поучительная история, – чуть заметно улыбнулся Илья, представив себе, как выглядел адмирал во время этого конфуза.

– Ну, как ты привился в Тегеране?

– В каком смысле, Эрих?

– В смысле нашего дела, черт побери. Это же не Берлин, где ты в спокойной обстановке обрабатываешь сведения, поступающие из-за границы. Здесь не так просто. Эти сведения с большим риском ты должен добывать сам, вербовать для этого нужных людей.

– Ты прав, Эрих, здесь все, конечно, значительно сложнее, но я ведь считаюсь специалистом по Ирану, знаю язык и, откровенно говоря, пока справляюсь с тем, что мне поручено, хотя и не без трудностей.

– Тебе хорошо. Ты специалист по Ирану. Побыл бы ты в моей шкуре хоть немного, полюбовался бы я тогда на тебя.

– Что-нибудь серьезное, Эрих? – равнодушно спросил Илья, но насторожился: надо было знать, чем занимается Югансон в Иране.

Югансон вздохнул и отпил немного вина из стоявшего перед ним бокала.

– Черт побери! Мне еще не приходилось попадать в такое тяжелое положение. Вербовка советских служащих в Тегеране… Ты себе представить не можешь, как это дьявольски трудно. Я бы очень хотел, чтобы Канарис приехал сюда и сам попробовал завербовать кого-нибудь из них… Хорошо, что я еще не влип, как Реслер. Ты знал его. Он занимается здесь теми же делами, что и я, только по линии управления имперской безопасности.

– Да, Реслера я знаю. Он работал несколько дней у нас в группе в Берлине, знакомился с материалами по Ирану, а потом куда-то внезапно исчез.

– Его послали сначала в Испанию, а потом сюда. Так вот послушай, что с ним случилось.

Югансон отпил еще глоток и начал рассказывать:

– Его внимание привлекли двое русских – представитель внешторга Кожевников и его переводчик Силин, совсем еще юнец. Они приехали в Иран закупать шерсть и вели переговоры с близким Реслеру человеком, помещиком и скотоводом Тахери. Реслер решил воспользоваться молодостью Силина, поговорил с Тахери, тот согласился помочь.

Тахери пригласил Кожевникова и Силина в свое имение. После завтрака Кожевников и Тахери ушли на склад осматривать шерсть, а Силин сидел и переводил договор, который составил Тахери. Вдруг вбегает в комнату к Силину русская женщина и, рыдая, рассказывает, что она работала в пограничном совхозе, ее обманули, силой увезли в Иран. Здесь она попала к Тахери, он издевается над ней, бьет, заставляет жить с ним. Представляешь состояние мальчишки? А тут еще она повалилась в обморок. Он совсем растерялся, подхватил ее, стал приводить в чувство. В это время вошел управляющий Тахери, женщина выбежала из комнаты, управляющий стал объяснять желторотому птенцу, что эта женщина Наталья-ханум, жена хозяина дома, что она не в своем уме и на ее слова не стоит обращать внимания. Силин, конечно, не поверил управляющему, кинулся искать Наталью-ханум, но не нашел. Не знаю, как он объяснил все это Кожевникову. Они тут же уехали в Тегеран. А через несколько дней в гостиницу к Силину, когда он был один, пришел Тахери и показал ему фотографию, на которой Силин поддерживал падающую в обморок женщину, казалась, он насильно обнимает ее.

Силин сначала растерялся, а когда пришел в себя, стал кричать, что это провокация. Тогда Тахери сказал, что будет плохо, если фотографию опубликуют в газетах с надписью: “Советский представитель посягает на честь жены почтенного купца”. Силин, видимо, испугался. Тахери пообещал, что сожжет фотографию, за это Силин должен оказать ему небольшую услугу – положить незаметно магнитофон в комнате торгового представительства, где Кожевников будет вести переговоры о ценах на шерсть. Он стал убеждать Силина, что все это обычный коммерческий трюк, ничего общего не имеющий с политикой, просто Тахери хочет знать максимальную цену за шерсть, которую может дать Кожевников, чтобы не продешевить. Но Силин отказался пойти на сделку и выгнал его. Уходя, тот все-таки оставил магнитофон, которым снабдил его Реслер, назвал свой тегеранский адрес и время, когда бывает дома…

Югансон замолчал вдруг, словно потерял нить рассказа.

– И что же было дальше? – спросил заинтересовавшийся Илья.

– Целый день ждал Реслер Силина на квартире у Тахери. Помещик всеми святыми клялся, что Силин обязательно придет, что у него нет иного выхода. И знаешь, Вальтер, он оказался прав, Силин действительно появился. Положил магнитофон на стол и ушел. Тахери начал поздравлять Реслера, уверяя, что мальчишка в его руках. Реслер включил магнитофон, чтобы прослушать запись, и что же ты думаешь там было записано? – Югансон вопросительно уставился на Илью немигающими выпуклыми глазами.

– Наверно, то, что он согласен на условия, – сказал Илья, уже понявший, что там могло быть записано.

– Магнитофон сначала зашипел, а потом раздались слова Кожевникова: “Господин Тахери! Мы очень довольны, что избавлены от лишней встречи с вами. Надеюсь, понимаете, что о покупке у вас шерсти не может быть и речи”.

Югансон залился смехом и, захлебываясь, сказал:

– Тахери поднял страшный крик, сетуя на то, что его обстригли, как овцу, что теперь он разорен, ему некуда девать шерсть и что Реслер, конечно, у него ее не купит. Реслер подтвердил, что не купит, и ушел от этой старой слякоти. Вот нечто подобное может случиться и со мной.

– Необязательно. Будем надеяться, что тебе больше повезет.

– Пока похвалиться нечем. Одни неприятности.

– У тебя тоже случилось что-нибудь?

– Черт побери, сложилась противная ситуация. Месяц тому назад я получил у Миллера, нашего главного резидента здесь, пятьсот туманов для одного агента. Но так как задержался перевод из Берлина, я их израсходовал: как раз подвернулась интересная полечка. Деньги из Берлина все не переводят, а завтра Миллер встречается с агентом, и может выясниться, что он еще не получил денег.

– Ну, в этом я тебе могу помочь. – Илья вынул бумажник и отсчитал пятьсот туманов.

– Вальтер, дорогой, я твой друг навеки.

Югансон попрощался и ушел.

Вскоре вернулся Али. Его трудно было узнать: бледный, нахмуренный. На вопрос Ильи, передал ли он записку, ответил, против обыкновения, односложно: да.

– Что с тобой? Почему ты так расстроен? – спросил Илья.

– Эх, арбаб. Даже не хочется говорить. По дороге зашел домой. Жена болеет, сколько раз говорил ей, чтобы лежала, а она ходит.

– Что с ней?

– Один врач сказал – туберкулез, другой говорит – ничего страшного, а жена тает на глазах. Обратиться к хорошему доктору и полечить потом ее нет возможности.

Илья ушел в кабинет и тут же вернулся.

– Возьми, это тебе на опытного врача и на лечение. Надо будет, дам еще, – и Илья протянул Али, убиравшему со стола посуду, несколько банкнот.

Аля отступил назад, словно ему предлагали взять что-то запретное.

– Нет, арбаб, не могу, я работаю у вас всего несколько месяцев.

– Считай, что это награда за добросовестность. И можешь сейчас идти домой.

Али, понурив голову, взял деньги и пробормотал:

– Я никогда этого не забуду, арбаб.

В комнате, которую снимал Али с женой, тускло горела керосиновая лампа. Покрытые сырыми пятнами стены напоминали географические карты с очертаниями материков. На полу потертый ковер, давно отживший свой век. В стенных нишах, на полках, застланных газетами, стояло и лежало все, что в европейских домах убирается в шкафы. В комнате не было мебели, лишь зеркало с пожелтевшим стеклом висело в простенке.

Али встретила жена. Ей было не более тридцати лет, но лицо ее увяло, и выглядела она больной старушкой. Несмотря на жару, она зябко куталась в платок.

– Что случилось, Али? – спросила она, обеспокоенная неожиданным приходом мужа.

Тот молча положил на стол деньги.

Она пересчитала их и испуганно, словно заподозрила мужа в краже, спросила:

– Где ты взял? Здесь почти твое полугодовое жалование.

– Я сказал агаи Самуэлю, что ты больна, и он дал это на лечение.

– Но как ты их вернешь? Из каких средств?

– Он дал деньги как наградные.

– Да пошлет ему аллах счастья.

– За такого хозяина надо молиться. А как он обращается со слугами. Он никогда не оскорбит нашего достоинства. Уж кто-кто, а я достаточно повидал на своем веку господ и знаю цену отношения агаи Самуэля.

Весна самое приятное время в Тегеране, солнце еще не успело высушить сочную зелень, воздух свеж.

20 марта 1941 года выдался хороший день, Илья до завтрака читал газеты на веранде. Радовало и утро, и предстоящая встреча с Роушан. Неожиданно Али доложил о приходе Югансона, и тот сразу же появился на веранде.

– Блаженствуешь? – спросил он, пожимая руку Илье. – А я, черт побери, попал в тяжелое положение.

– Что случилось?

– Ты понимаешь, через день иранский новый год. Я должен пойти в одну персидскую семью, а без подарка неудобно, и как назло, ни шая в кармане.

– Это дело поправимое, – улыбнулся Илья. – Сколько тебе?

– Ну хотя бы туманов триста.

Передавая Югансону деньги, Илья заметил:

– Хорошо еще, что дядя меня не забывает. Ну, рассказывай, что у тебя нового?

– Стало немного легче. Отвязались от меня с вербовками русских. Сейчас решили направлять в Россию агентов отсюда. На днях неплохое дело получилось. Русский пограничник случайно попал на иранскую территорию, его, разумеется, задержали. Один из иранских пограничников, мой друг, сообщил об этом мне. Я сразу сообразил, что делать. Зачем мне этот советский солдат, в лучшем случае расскажет какую-нибудь мелочь, и я сделал по-другому. Под видом иранского пограничника подвел к задержанному своего агента, тот прикинулся сочувствующим большевикам, помог бежать русскому пограничнику и сам бежал с ним в Россию. Здорово, а?

– Неплохая комбинация, – заметил Илья.

– У меня подготовлено еще несколько человек для посылки на Кавказ. Сейчас их дрессируют здесь в специальной школе.

Илья насторожился. Интересно было выяснить, что это за школа, но Югансон не стал распространяться.

22 июня 1941 года, включив по обыкновению приемник, чтобы послушать Москву, Илья услышал, что Германия напала на Советский Союз. С замершим сердцем слушал он первые строки заявления Советского правительства:

“Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора…”

Илья ясно представлял себе беду, в которую попала его Родина: разрушения, пожары, смерть ни в чем не повинных людей… А из приемника продолжали доноситься слова заявления:

“…Ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта…

…Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы.

Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору…

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами…”

Илье хотелось куда-то идти, немедленно взяться за дело, чем-то помочь тем, кто вел сейчас тяжелые бои, – близким, родным, братьям. Но что он мог сделать? Его охватила тоска. Никогда Илья так остро не чувствовал свое одиночество. Он пошел бродить по улицам. Ноги сами привели его к зданию советского посольства. Илья прошел мимо, заглядывая сквозь ажурные ворота в парк, окружающий здание посольства, но там никого не было. Он повернул к дому Сафари.

– Ты слышала, эти вандалы напали на Россию, – сказал Илья, оставшись наедине с Роушан.

Она все слышала, она разделяла ненависть Ильи к фашизму, но не знала, что делать.

– Аллах миловал хотя бы нас. Хорошо, что твое отечество и моя родина пока в стороне.

– Немцы могут напасть и на нас и на вас. Началась мировая война, в которой может и не быть нейтральных стран. Миллионы погибших, миллионы несчастных. В России уже пылают города и села, гибнет мирное население.

Роушан подошла к креслу, на котором сидел Илья, села на подлокотник и обняла его.

– Не волнуйся. Не принимай так близко к сердцу чужое горе, милый. Ты расстроен так, словно немцы напали на твою родину.

– Роушан, ты же знаешь, как я ненавижу наци!

– Успокойся, мы не можем ничего изменить. Давай поговорим лучше о том, как быть нам, как соединить наши жизни, чтобы не покидать друг друга никогда.