Текст книги "Заговор против «Эврики». Брошенный портфель"

Автор книги: Виктор Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

ВИКТОР ЕГОРОВ
Заговор против «Эврики»
Брошенный портфель

Заговор против «Эврики»

I

На перроне Мюнхенского вокзала стоял высокий сутулый старик. Он зябко ежился, спрятав голову в поднятый воротник пальто. Февраль 1930 года выдался в Мюнхене особенно холодным и ветреным. Гансу Шульцу при его подагре, с разболевшимися суставами, трудно было стоять на ветру. Но старик стойко переносил непогоду. Он ждал племянника, единственного близкого родственника, который остался у него.

Неуверенно ступая больными ногами, Ганс Шульц сделал несколько шагов к краю платформы, чтобы взглянуть вдоль пути, на который ожидался берлинский поезд.

Старик был уверен, что сразу узнает Фридриха. Дома он долго разглядывал фотографию плечистого молодого человека, стараясь найти в нем сходство со своим братом Отто. В последний раз старик видел Отто, когда тот был юношей. Образ его давно стерся в памяти, тем не менее он находил, что у племянника такая же густая светлая шевелюра, такой же высокий крутой лоб и что в его взгляде, как и у Отто, чувствуется решительность и воля. “Наверное, такой же упрямый, каким был брат”, – по-своему истолковал старик взгляд племянника.

Ганс Шульц расстался с младшим братом задолго до первой мировой войны. Маленькая скобяная лавчонка едва кормила семью, поэтому отец решил переехать в Россию и заняться там виноградарством. Соблазняли вести о процветании немецких колоний в Закавказье. Родители взяли Отто с собой, а Ганса оставили в Мюнхене: страшно было вот так сразу порывать с родиной. Ганс был уже достаточно взрослым и свободно мог продолжать торговлю в лавке.

Вскоре Ганс обзавелся семьей, продал скобяную лавку и провел несколько спекуляций на бирже. Ему неожиданно повезло, он утроил свой капитал. Но Ганс не стал дальше испытывать счастье, оставил сделки на бирже и купил небольшую колбасную фабрику. Однако дела его на этом поприще не особенно двигались – мешала конкуренция крупных промышленников.

В 1920 году, в доме мюнхенского адвоката Гаусмана, Ганс Шульц познакомился с Адольфом Гитлером. Это было вскоре после собрания немногочисленных приверженцев Гитлера в мюнхенской пивной “Гофбройхауз”, на котором он провозгласил программу фашистской партии.

Гости Гаусмана с интересом слушали разглагольствование Гитлера но поводу этой программы. Не было ни одной социальной группы, которой не обещались бы в ней всевозможные блага и процветание. Особенно запали в душу Ганса Шульца слова Гитлера:

– Мы покончим с засильем крупного капитала, мелкие промышленники получат свободу предпринимательства.

Этот невзрачный, болезненного вида человек с солдатской выправкой, вставший на защиту мелких дельцов, произвел на Ганса сильное впечатление. Ему понравился даже пронзительный голос Гитлера, а чрезмерную жестикуляцию он принял за признак огромной энергии.

Вскоре после встречи с Гитлером Ганс Шульц вступил в фашистскую партию и стал отдавать на ее нужды часть прибыли со своей фабрики. В то время помощь эта была для нацистов большим подспорьем. На него обратил внимание сам Гитлер, и Ганс попал в его окружение. Гитлер любил поговорить с этим “представителем толпы”.

Через три года Шульц участвовал в мюнхенском фашистском путче. Переворот тогда не удался, но это не повлияло на убеждения Шульца, его связи с нацистами крепли. Ближайшие сподвижники фюрера, такие, как Отто Штрассер, Рудольф Гесс, Альфред Розенберг, хорошо знали Ганса Шульца и высоко ценили его преданность. Они достали ему разрешение на оптовые закупки продовольственных товаров за границей. Пользуясь нехваткой продуктов в стране, Ганс Шульц сбыл приобретенную пшеницу с огромной выгодой. Из прибыли он внес солидную сумму в фашистскую кассу и купил себе два дома, один в Берлине, другой в Мюнхене.

Однако благополучие Ганса Шульца было неожиданно нарушено. Умерла его жена, а через год после ее смерти погибла в железнодорожной катастрофе единственная дочь – студентка. Ганс Шульц сразу постарел, потерял интерес к делам и начал постепенно отходить от партийной работы. Его фабрика пришла в упадок. Правда, старик все-таки сумел избежать разорения, удачно ликвидировал свои дела и собирался уйти на покой. Но он очень страдал от одиночества и боялся, что с уходом от дел тоска совсем отравит ему жизнь. Поэтому он решил выписать из России племянника и усыновить его.

Встречая Фридриха, Ганс Шульц волновался. Его и раньше беспокоило многое – каков человек Фридрих, будет ли питать родственные чувства к старому дяде, ведь они совершенно не знают друг друга, хорошо ли он воспитан. Но страх перед одиночеством заглушал эти сомнения. Сейчас, перед встречей, они возникли с новой силой и растревожили старика.

Ганс Шульц посмотрел на часы – десять часов утра. Вот-вот должен прибыть поезд. Из-за станционных построек показался паровоз, который, натужно пыхтя, медленно, словно одолевая подъем, приближался к платформе.

Шульц увидел Фридриха издали и хотел было броситься навстречу, но больные ноги отказали, суставы точно окаменели. Фридрих узнал старика, которого видел на семейных фотографиях, и поспешил к нему. Ганс Шульц заключил его в объятия и от радости прослезился.

Из суетящейся толпы за этой встречей внимательно следил худощавый мужчина лет пятидесяти, в очках с толстыми стеклами. Он никого не ожидал, и, видимо, встреча дяди с племянником была единственным, что его интересовало на вокзале. Он заметил, что молодой человек был взволнован и вначале держался неуверенно, но, ободренный теплой встречей, почувствовал себя свободнее, взял растроганного старика под руку.

Когда Шульцы в сопровождении носильщика с чемоданами направились к выходу из вокзала, человек в очках с толстыми стеклами вышел на привокзальную площадь через другую дверь и сел в старенький “ситроен”.

– Как ваше здоровье, дядя Ганс? – спросил Фридрих, усаживаясь в машину вслед за стариком.

– Ох, не спрашивай, Фридрих. Das Alter ist Spital, das alle Krankheiten aufnimmt. Но больше всего одолевает одиночество. Дома как в склепе. Теперь не будет тоскливо, – и он снова обнял племянника, потом полез в карман и, вынув коробку, извлек из нее таблетку и отправил под язык. Радость была слишком обременительна для потрепанного сердца старого нациста.

Машина Шульца тронулась с места, “ситроен” двинулся за ней.

– Поезжай по набережной, – сказал Шульц шоферу. – Я хочу показать племяннику Мюнхен. Здесь родился твой отец, – поглядывая на Фридриха, добавил он. – Мюнхен город искусств и музыки. Я бы сказал, один из культурных центров Европы, А сколько здесь выдающихся политических деятелей, некоторых из них скоро признает весь мир.

Они поехали по набережной реки Изара, разделяющей Мюнхен на две части – старую и новую.

Машина пересекла Карлсплац, на которой высилась статуя Гете, и поехала по набережной вдоль особняков и заснеженных парков.

Старик то и дело брал за руку Фридриха и говорил:

– Посмотри, какой красивый дом. Ему не меньше трехсот лет, а вот это здание принадлежит миллионеру Шахту. А там, видишь, наша пинакотека. В ней собрана богатейшая художественная коллекция.

Наконец машина выехала на Румфордштрассе и остановилась у старинного двухэтажного особняка, стоявшего в тени высокого нового здания банка. От этого соседства особняк казался приземистым и обветшалым. Поблекшая окраска и трещины, бороздившие его оштукатуренные стены, сразу бросались в глаза.

Когда Шульцы вошли в дом, человек, наблюдавший за ними, свернул с Румфордштрассе на одну из боковых улиц.

Хозяина и гостя встретили две служанки – экономка Амалия и кухарка Эмма. Худая и высокая как жердь Амалия и низенькая и полная Эмма, каждой из которых было около семидесяти лет, несмотря на совершенно различную внешность, чем-то неуловимым, в жестах, в движениях очень походили друг на друга.

По их оживленному виду и счастливым улыбкам было видно, что они рады гостю.

Ганс Шульц церемонно представил их Фридриху. Дядя и племянник поднялись на второй этаж. Фридрих шел, приглядываясь ко всему. Дом, как и его обитателей, не пощадило время. Ковровая дорожка на лестнице была довольно потертой, лак на мебели потрескался, обивка на креслах, диванах и шелковые шторы давно потеряли свой цвет. На ломберных столиках, то и дело попадавшихся в комнатах, лежала пыль. Сиротливо стоял запыленный рояль. И даже хрустальная люстра казалась темной от пыли.

Но завтрак был приготовлен отменный. Стол заставлен всевозможными закусками: окорока, сосиски в различных видах, салаты, кухоны и, наконец, традиционный ренкопф – огромная шоколадная бомба с кремом. Это был поистине царский стол. А служанки вносили все новые и новые блюда. Старушки суетились, мешая друг другу, сталкивались в дверях. Они обе не сводили с гостя восторженных глаз.

– Амалия, Эмма, хватит, идите на кухню, – уже несколько раз повторял Ганс, но служанки продолжали суетиться в столовой.

Он не узнавал старух. “Они словно пробудились от долгой спячки”, – подумал Ганс.

После завтрака старик увел племянника в кабинет.

– Ты заметила, Эмма, как он воспитан, как держится. А говорит, как настоящий берлинец, никогда не скажешь, что рос и воспитывался в России, в этой дикой стране.

– А какое у него мужественное лицо, какая фигура. Не верится, что ему нет и двадцати лет.

– Он вскружит голову многим девушкам, – вздохнула Эмма. – Теперь мы будем ссориться с тобой из-за удовольствия услужить ему, как мы ссорились, желая перевалить друг на друга поручения хозяина.

В это время гость с интересом рассматривал огромный, облицованный белым мрамором камин, неудобные громоздкие кресла с высокими резными спинками. Почти полкомнаты занимал письменный стол с искусно вырезанными украшениями. Книжный шкаф был забит дорогими изданиями, но, видно, к ним тоже давно не прикасались.

Расположились у затопленного камина. Ганс Шульц долго рассматривал фотографии, которые привез Фридрих, расспрашивал о жизни в колонии. Фотографии были давние, и Шульц спросил:

– А разве ты больше не снимался?

– Вот на этой карточке мне десять лет, – сказал Фридрих, подавая снимок, где на ступеньках коттеджа Шульцов в колонии сидел худенький мальчик и прищурясь глядел в объектив. – После смерти отца я фотографировался только один раз.

– Расскажи, отчего умер отец?

– Он погиб в бою с бандитами.

– Какое дело земледельцу до бандитов?! Разве Отто стал полицейским? – встревожился Шульц.

– Он состоял в частях особого назначения.

– Значит, он все же был полицейским?

– Нет. Эти части формировались из коммунистов и комсомольцев для борьбы с бандитизмом.

– Отто был большевиком? – почти шепотом выдохнул Шульц. Лицо его побледнело, он хотел встать, но, схватившись за колени, со стоном опустился в кресло: подагра дала о себе знать.

– Да, отец состоял в партии, – ответил Фридрих.

– Проклятый мальчишка! – старик все еще считал Отто мальчишкой. – Что значит, родители умерли рано. При них он бы так не поступил. Хотя он всегда был кретином, им и остался, – неистовствовал Ганс Шульц, совсем позабыв, что говорит все это племяннику. – Ты только подумай, мой брат большевик! – все повторял он, хватаясь то за колени, то за локти, и вдруг подозрительно посмотрел на Фридриха.

– А ты, наверное, комсомолец?

– Нет, дядя, нет. При жизни отца я был слишком мал, а потом мама, боясь, что меня постигнет участь отца, не разрешила вступить в комсомол.

Этот ответ мало успокоил старика.

– О, mein Gott! Вот тебе и избавление от одиночества! – плаксиво выкрикнул он и проковылял в соседнюю комнату.

До вечера старик молчал.

Старушки, опечаленные размолвкой между старым и молодым хозяином, как уже называли Фридриха, тихо бродили по дому, боясь произнести лишнее слово.

Наконец гнев старого хозяина улегся. Видимо, убедившись, что теперь ничего не изменишь, он позвал племянника к себе в кабинет.

– У меня много врагов, Фридрих, завидующих хорошему отношению фюрера ко мне. Если кто-нибудь из них узнает, что ты приехал из России, они могут докопаться и до того, что Отто был большевиком, – уныло сказал он.

– Что же делать, дядя?

– Надо скрыть твой приезд из России.

– Скрыть, – задумчиво повторил Фридрих. – Но как? О моем приезде известно в официальных учреждениях.

– Ерунда, там у меня есть друзья. Несколько тысяч марок, и в делах не останется никаких следов.

– По каким же документам я буду жить?

– Это сложнее. Но я, кажется, нашел выход. В Гамбурге живет мой родственник Якоб Шульц. У него был сын Вальтер. Он попал в плохую компанию, вел себя очень нескромно, играл в карты и закончил тем, что обокрал отца и бежал в Лейпциг, там он спустил украденное и покончил с собой. Чтобы избежать позора, Якоб скрывал поведение сына. Скрыл он и его смерть. Все считают, что Вальтер учится в Берлине. Он примерно одного возраста с тобой.

Фридрих сразу понял, что задумал старик.

– Я решил завтра выехать в Гамбург и обсудить с Якобом пришедший мне в голову план…

День закончился мирно. В постели Фридрих думал о том, что стало бы со старым нацистом, узнай он, что приехал к нему вовсе не его племянник, а чекист Илья Светлов.

Перед отъездом в Германию Светлова проинструктировали, чтобы он рассказал Шульцу о его брате всю правду. Расчет оправдался. Ганс Шульц вел себя так, как и предполагалось. Надежно скрыть, откуда он приехал, было как нельзя кстати для Ильи Светлова, так как пребывание в Советском Союзе могло послужить помехой для его карьеры в Германии.

Под впечатлением дневных передряг Илья долго не мог заснуть. Он снова переживал все случившееся за день. Старик, как и думал Илья, оказался преотвратительным эгоистом, который вспомнил о племяннике, только боясь одиночества. Вот старушки ему понравились. Они отнеслись к гостю с искренней теплотой, как к родному, которого давно не видели. Ему невольно вспомнились далекие годы, отчий дом, немецкая колония Еленендорф, в которой он родился и вырос. Но эти воспоминания вытеснили картины событий, предшествовавших поездке в Германию, а особенно тот весенний день, когда он после долгого отсутствия приехал в колонию.

Поездом он доехал до города Ганджа, вблизи которого находилась колония, а из Ганджи уже должен был добираться случайным транспортом.

Дорога серой лентой вилась среди виноградников, простиравшихся изумрудным морем далеко вокруг. Был воскресный день, и попутные машины попадались редко. Наконец показался грузовик. Место возле шофера было свободно. Илья поднял руку, и полуторатонка остановилась.

– Буюр – по-азербайджански пригласил шофер и распахнул дверцу.

– Сагол, кардаш, – ответил Илья.

И оба, русоголовый и темноволосый, громко расхохотались. Просто так, оба были молоды.

Водитель засыпал Илью вопросами, Светлов рассказал, что работает в Баку, а сюда приехал к другу детства провести несколько дней, оставшихся от отпуска. Любопытный шофер и дальше продолжал бы расспрашивать случайного пассажира, но, увлекшись разговором, чуть не налетел на остановившуюся впереди машину. Резко затормозив, он нахмурился и замолчал. Минут через десять навстречу показалась машина, в которой ехала шумная компания девушек.

Они были одеты по-праздничному, видимо направлялись погулять в город.

Настроение у шофера моментально изменилось, он помахал им рукой и затянул песенку.

Светлов и сейчас помнил эту песню о прекрасной, как роза, Зулейхе.

Показалась колония. Это был поселок немцев, предки которых переехали в Россию еще в прошлые века. Он отличался от соседних сел не только немецким названием, но и внешним видом: разноцветными домами с высокими островерхими, крытыми черепицей крышами и зелеными улицами. И жили немцы-колонисты обособленно. Родители Светлова попали сюда случайно, когда у местного винодельческого товарищества “Конкордия” возникла нужда в знающем агрономе. Афанасий Светлов, отец Ильи, приехал в Еленендорф с женой вскоре после свадьбы, и их первый и единственный ребенок родился в колонии. Афанасий Светлов, опытный специалист и трудолюбивый работник, сыскал уважение колонистов и прижился здесь.

Родители Ильи учились в одном институте, но мать из-за отсутствия средств принуждена была отказаться от высшего образования. Афанасий Кириллович и Валентина Михайловна Светловы были людьми передовых взглядов, очень любознательными, много читали и привили любовь к книге сыну. Илья рос подвижным и шаловливым ребенком, подрастая, он все более и более увлекался чтением. Фридрих, друг его детства, оказался в этом отношении хорошей парой. Они много читали и любили обсуждать прочитанное, но это не мешало им забраться в соседний сад, хотя свой был не хуже, придумать какую-нибудь охоту или рыбалку и своим долгим отсутствием приводить родителей в ужас…

Машина, на которой ехал Илья Светлов, остановилась на центральной улице, Илья вышел из кабины. Куда идти? Где искать Фридриха? Илья всматривался в ряды уютных коттеджей. Пойти на квартиру? Вряд ли его в это время застанешь дома.

Постояв в раздумье, пошел в парк. Оттуда доносилась музыка. Самодеятельный оркестр колонистов играл старинную польку, а рядом, на площадке, чинно танцевала молодежь.

Это были те Гретхен, Амальхен, Гансы, Фрицы, среди которых рос Илья, с которыми учился в одной школе, с которыми делил свои мальчишеские радости и горести.

Он сразу привлек внимание танцующих. Его приветствовали улыбками, кивками. Илья шел по аллее. Колонисты постарше в праздничных костюмах прохаживались или сидели на скамейках. Они церемонно раскланивались с ним, словно встретились с каким-нибудь должностным лицом, а не с пареньком, росшим на их глазах.

Илья увидел небольшую группу молодежи: девушки и парни, окружив Курта Гутмана, громко хохотали над его остротами. Курту было двадцать три года, работал он на винном складе местного кооператива в Гандже и постоянно жил там, изредка приезжая в колонию. Излюбленным персонажем его анекдотов был несообразительный русский мужичонка. В более узком кругу шутки Гутмана были злобнее. Он, не стесняясь, высмеивал все русское, советское.

Илья не любил его. Кроме того, Гутман был нечист на руку. Илья не хотел подходить, но заметил в толпе вихрастого, загорелого парня в белой рубашке с распахнутым воротом.

– Привет, Фридрих! – окликнул его Илья.

Тот обернулся, обнял друга. Друзья отошли в сторону. Они были похожи: оба русоголовые, со вздернутыми носами и серыми глазами, только Илья выглядел более подтянутым и был не так смугл, как Фридрих, целыми днями работавший на солнце.

– Пойдем домой. Ты, наверно, устал с дороги, – пригласил Шульц, и они вышли из парка.

Жил Фридрих один. Когда-то половину этого дома занимала семья Светловых. Отцы Ильи и Фридриха были друзьями и первыми в колонии коммунистами. В двадцатых годах их мобилизовали в часть особого назначения, и оба они погибли в одной из схваток с бандитами. Вскоре умерла мать Фридриха, а потом и Ильи. Горе еще больше сблизило юношей. В последних классах средней школы они вступили в комсомол, а по окончании школы Илья уехал в Баку, где по путевке комсомола служил в органах ОГПУ. Фридрих остался работать в винодельческом товариществе.

– Как Ольга? – спросил Илья, усевшись в старинное кресло, которым, видимо, пользовался еще дед Фридриха. Ольга была невестой Фридриха.

– Собираюсь навестить ее. Она у родителей в Тифлисе.

– Как давно я здесь не был, – сказал Илья, осматривая комнату.

– Да, два года. Ты уехал в 1927 году.

– Что у тебя нового?

– Ничего особенного, если не считать письма от дяди Ганса из Германии. Он приглашает меня и маму к себе. Дядя не знает, что мама умерла. Ему известно только о смерти отца. Мать написала ему тогда, но не сообщила об обстоятельствах смерти. Дядя пишет, что остался совсем один, и обещает помочь мне получить высшее образование.

– Ну, и что ты ответил?

– Пока ничего. Ты же знаешь, ехать туда я не могу. Это значит потерять Ольгу. Да и делать мне там нечего. Высшее образование я получу и дома.

Илья задумался.

– Ты пока не отвечай дяде и никому об этом не говори. Хорошо? – неожиданно попросил он.

– Почему? – удивился Фридрих.

– У меня есть соображения. Я расскажу тебе потом.

– Интересно, скажи сейчас, в чем дело? – не успокаивался Фридрих.

– Имей терпение. Обязательно исполни мою просьбу: никто в колонии не должен знать о письме. – И Илья, чтобы переменить тему разговора, стал расспрашивать об общих знакомых.

Приехав в Баку, Светлов доложил своему руководству по службе о письме Ганса Шульца, дяди Фридриха. Ему ответили: подумаем.

Прошло около месяца. Неожиданно Илью вызвал Алиев, один из руководителей Азербайджанского ГПУ.

Илья немного волновался. Он никак не мог понять, с чем связан этот вызов. О письме он успел забыть.

– Товарищ Светлов, решено использовать приглашение Ганса Шульца, – сказал Алиев, мужчина уже в летах, с густой шевелюрой. Азербайджанец по национальности, он говорил по-русски с легким акцентом.

У Ильи от удовольствия и гордости вспыхнули щеки.

Помедлив, Алиев продолжал:

– Вместо Фридриха в Германию поедете вы.

Илья растерялся: слишком неожиданно это было. Мысль о возможности такой поездки никогда не приходила ему в голову.

– Почему именно я? – вырвалось у него помимо воли.

– Вы росли среди немцев, учились в немецкой школе, владеете немецким языком не хуже родного, хорошо знаете семью Фридриха и даже похожи на него. Правда, Ганс Шульц не знает своего племянника в лицо, но все же сходство имеет существенное значение. А самое главное – вы отвечаете требованиям, которые предъявляются к человеку, нужному для такой миссии. Вы работаете у нас более двух лет, и мы успели присмотреться к вам. Вы, конечно, понимаете, что работа за границей трудная и опасная. Подумайте, прежде чем принять решение.

Какой-то безотчетный страх охватил Илью. Но не опасность пугала юношу. Ему казалось, что Алиев переоценил его силы. А если он не оправдает надежд, которые возлагают на него?

– Я согласен, товарищ Алиев, – поспешил он ответить, боясь, что промедление или неуверенность могут расценить как трусость.

Выйдя от Алиева, Илья, следуя полученным инструкциям, написал Фридриху, чтобы он приехал в Баку и захватил с собой письмо дяди.

Через несколько дней Илья и Фридрих беседовали с Алиевым.

– Вы, товарищ Шульц, должны понимать, – сказал Алиев, – что фашизм, настойчиво стремящийся к власти в Германии, – самый опасный наш враг. Вам, как пропагандисту, не раз, видимо, приходилось разъяснять это в комсомольских кружках.

Фридрих кивнул.

– А о деятельности врага надо быть хорошо информированным. Вот у нас и возникла идея воспользоваться приглашением вашего дяди и послать в Германию вместо вас разведчика. Дяде никаких неприятностей причинено не будет. Как вы на это смотрите?

Фридрих был подготовлен к этому вопросу. Уже после первого разговора с Ильей он понял, что у того возникла мысль использовать приглашение в Германию, коль скоро его друг не хочет туда ехать. Фридрих долго думал и решил, что Илья, пожалуй, прав. Поэтому теперь он ответил без всяких колебаний:

– Я не возражаю, тем более что не собираюсь ехать в Германию. Готов помочь, если будет нужно.

– Ваша помощь, конечно, потребуется. Кроме того, вам придется уехать из колонии. Там должны считать, что вы в Германии. Мы вас устроим на учебу в Новосибирск.

– Но у меня невеста.

– Поедете в Новосибирск вместе с ней.

Фридрих даже улыбнулся: это ему не пришло в голову.

– Мы наметили послать вместо вас в Германию Илью Светлова.

Фридрих был удивлен. Он почему-то думал, что пошлют другого человека. Первая мысль, которая мелькнула в его сознании: он теперь долго не увидит друга.

– Вам нужно будет сообщить товарищу Светлову как можно больше сведений о вашей семье и о родственниках.

– Он хорошо знает мою семью. Мы жили с ним в одном доме.

– Все-таки кое-что надо уточнить.

…Перебирая все это в памяти, Илья наконец заснул.

На следующий день Ганс Шульц уехал. Илья, не выходивший до этого в город, решил выйти на несколько минут и отправить в Берлин по адресу, названному ему в Москве, открытку с извещением о своем прибытии. До этого Илья проверил, нет ли наблюдения за домом, но никакой слежки не обнаружил.

Он зашел в кабинет Ганса Шульца и, взяв там открытку, написал адрес: Берлин, Бисмаркштрассе, 24, герр Довгеру.

Прежде чем приступить к тексту, Илья задумался. Всего несколько дней он выехал из Москвы, а как резко изменилась его жизнь. Он очутился среди совершенно чужих людей. И может быть, много лет вот так придется жить вдали от Родины и единственным общением с советскими людьми будут почтовые открытки с условным текстом или шифрованные сообщения с добытыми им сведениями. Если иметь возможность встречаться хотя бы с Довгером, было бы уже легче. Но, спохватившись, что впереди у него очень много важных дел, ради которых можно пойти на любые лишения, Илья написал на открытке:

“Уважаемый герр Довгер! Скоро собираюсь навестить Вас, о чем, конечно, заранее извещу. Я приобрел ту вазу, о которой говорил, и по более сходной цене, чем думал. Обязательно привезу ее показать. Меня очень интересует Ваше мнение.

Ф. М.”

Это означало, что он. принят лучше, чем предполагалось, и пока все обстоит хорошо.

Убедившись, что за ним никто не следит, Илья прошел на соседнюю улицу и опустил открытку.

В Москве ему сказали, что регулярная связь с ним не будет поддерживаться до того времени, пока он не получит возможность добывать нужные сведения, а пока он должен периодически давать о себе знать.

Ганс Шульц вернулся из Гамбурга через несколько дней. Все было улажено. Но в Мюнхене оставаться им было нельзя; здесь были две семьи, которым он говорил, что хочет выписать племянника из России. Чтобы окончательно замести следы, старик решил перебраться в Берлин.

Потратив много денег на взятки, Ганс Шульц добился уничтожения следов въезда Ильи в Германию и получил для него документы на имя Вальтера Шульца.